|
Всё могло быть по-другому.
Не возьмись некий врач за перевод некой древней книги, всё было бы совсем по-другому.
Согласитесь, что не произойди этого, казалось бы, довольно-таки ординарного события, не случилось бы и многих обыденных ныне вещей. Не явилась бы тогда из небытия могущественная Гильдия Душегубов. И над избранными членами знатных Домов не проводились бы привычные всем Обряды. И простолюдинов не обязывали бы носить при себе повсюду позорное оружие. А носили бы его тогда лишь знатные рыцари, которые — да-да, не удивляйтесь! — не считали бы бесчестьем к нему прикасаться.
Впрочем, если задуматься, то удивляться тут нечему. Ведь если бы не Обряды — что собой представляли бы рыцари? Чем бы они отличались от простых людей? Как бы они сражались без оружия?.. Тут уж хочешь не хочешь, а без мечей и щитов никуда. Да и броня была бы просто незаменима... Ведь не было бы Душегубов, некому было бы проводить Обряды.
Да, всё было бы по-другому.
Всё было бы гораздо скучнее.
К счастью, всё так, как есть сейчас...
Встав за кафедру, мейстер Филипп поставил сверху ларец, который раньше нес в руках. Откинул крышку. Черный сугроб у дверей (...шелест ливня, чавканье грязи под тележным колесом...) шевельнулся снова, но это не привлекло ничьего внимания. Все смотрели на руки Душегуба. Сухие руки с подвижными пальцами лютниста. Вот они погрузились в ларец: огладили, тронули... Вынули.
Взглядам явилась глиняная форма, изображающая человека.
Сотворенный Душегубом из глины, малый Жерар-Хаген, сын и наследник Густава Быстрого.
Высоко подняв голема над головой, мейстер Филипп почти сразу опустил его и поднес к тиглю. Карлик зацепил крюком ушко на спинке тигля, ловко наклонил — и струйка расплавленного золота скользнула в отверстие на темени голема.
Мейстер Филипп продолжал держать творение в руках.
Пока форма не наполнилась.
Рискуя потерять лицо, почтенный ювелир охнул от изумления, но его промах остался незамеченным. Потому что Душегуб, широко размахнувшись, швырнул фигурку через всю залу — и настоящий Жерар-Хаген встал навстречу, сбрасывая плащ на пол. Поймав самого себя (...хруст льдинки под каблуком, порыв зимней вьюги...), он ударил глиняным големом о косяк двери, и черепки брызнули прочь, превращаясь на лету в грязно-бурые капли.
В руках Жерара-Хагена осталась золотая статуэтка.
Ответно взмахнув, юноша отправил ее в обратный полет, и мейстер Филипп, обычно неуклюжий, поймал статуэтку с ловкостью площадного жонглера.
Золотой идол упал в ларец.
Хлопнула крышка.
Мейстер Филипп ван Асхе, Душегуб, за плечами которого не один десяток успешных Обрядов, не знал ещё тогда, в какую историю волею судьбы втягивает его этот ничем не выдающийся Обряд. Нет, поймите правильно, благородные рыцари, умалить значения Обряда в столь уважаемом и знатном Доме, как Хенингский, ни у кого и в мыслях не было! Ни на йоту! Но согласитесь, что Обряд прошёл безупречно, как и все предыдущие, и именно этим он и не отличился от других...
Не предполагал Душегуб и того, что неожиданная встреча со старым приятелем по университету также имеет к этой начинающейся истории самое непосредственное отношение. Да и до предположений ли — тем паче, ничем пока не вызываемых — было мейстеру Филиппу, когда давний и почти уже забытый его приятель сумел так его огорошить?! Причём дважды. Вначале — заявлением о своём готовящемся постриге в монахи, чего о Мануэле никогда и предположить было нельзя. А затем...
Затем он огорошил Душегуба куда сильнее.
Мануэль вдруг скинул капюшон.
И мейстер Филипп понял: баллады не получится.
Бывший фармациус был не седым — выцветшим. Прежде иссиня-черные, волосы его теперь напоминали плесень: белесые, едва ли не прозрачные, они падали ниже плеч. Такими стеблями прорастает репа, забытая в сыром подвале. Казалось, эти волосы вытянули все соки из своего владельца. Само же лицо Мануэля, в прошлом сразу выдававшее примесь мавританской крови, изменилось мало. Сизые, сколько ни брей, щеки. Подбородок с ямочкой. Орлиный нос. Но рот, некогда чувственный, сомкнулся шрамом, и львиная складка навеки запала меж бровями.
А еще: глаза.
Теперь (...наст хрустит под сапогом...) мейстер Филипп ясно видел: на ланцете хирурга — кровь души.
— Ты приобрел индульгенцию, — сказал Душегуб. — Ты решился...
Мануэль отвернулся, бессмысленно теребя мешок.
— Да. Я приобрел индульгенцию. Только ты не знаешь... Я заказал для себя отпущение грехов всей семьи. Вплоть до прадеда. Монах-квестарь решил, что я сумасшедший.
— Я бы тоже так решил, — пробормотал Филипп ван Асхе.
Не возьмись некий врач за перевод некой древней книги, всё было бы совсем по-другому.
Монах-квестарь не счёл бы Мануэля сумасшедшим. Не сделал бы этого и Душегуб, тем более что и Душегубом бы ему не довелось быть. И индульгенция, лежащая под подушкой, не сумела бы за одну ночь выбелить, обесцветить чёрные как смоль волосы Мануэля.
Потому что не было бы ада при жизни...
А история, о начале которой не догадывается пока Филипп ван Асхе, тем временем продолжает набирать свои обороты. На этот раз — в виде скандала вблизи лупанария, что содержит Толстуха Лизхен. Лупанария, известного своей терпимостью. И — в отличие от обычных лупанариев — терпимостью не ко всякому встречному-поперечному, а к тем, кто прошёл Обряд. И даже — не в одном поколении.
Что немаловажно.
Скандальчик же возник из-за одной неожиданно пропавшей шляпницы Толстухи Лизхен. Неприятность, конечно, да пережить можно. Вот только, как назло, явились за этой шляпницей двое слуг из Дома Хенинга. Поди объясни им теперь, куда эта паршивка задевалась...
Лизхен, сама в прошлом опытная шляпница, бывшая на содержании у некоего маркграфа, умела готовить правильных девиц. Способных одарить высокопоставленных любовников всеми прелестями страсти, оставшись при этом живыми и в здравом рассудке. За что и ценили.
— Куда ей деться? Февраль на дворе!
— Вернется! Покрутит хвостом и прибежит! — вмешался силач-привратник.
Люди в ливреях Хенинга переглянулись:
— А что мы скажем молодому наследнику?!
— Так он сегодня в Мондехар едет! Свататься! Пока суд да дело...
— Велел домик ей снять... прислугу...
— Так я ж! я ж вам и!..
— Здоровы будьте, мейстер Филипп!
Сам не зная зачем, — скорее всего, желая отрешиться от вопросов, связанных с явлением Мануэля, — Филипп ван Асхе направился к заметившей его Толстухе Лизхен. Скандал у ворот тайного лупанария был мейстеру безразличен. Он скользнул взглядом по ливреям крикунов. Цвета Дома Хенинга, а на рукавах грозит клювом Рейвишский грифон. Люди молодого наследника. Интерес возник, но слабый. Сейчас пройдет. Сейчас все пройдет, и можно будет спокойно идти домой.
Мейстер Филипп не знал, что шаг за шагом входит в историю, которой суждено прерваться, едва начавшись, без видимого продолжения.
На тринадцать лет.
Не возьмись некий врач за перевод некой древней книги, всё было бы совсем по-другому.
Всё было бы гораздо скучнее.
Впрочем, всё ещё вполне может стать скучным. Но, к счастью, до этого ещё очень далеко: больше тринадцати лет и около полутысячи страниц.
С картинками.
* * *
Новый роман Генри Лайона Олди, известного также под именем «Дмитрий Громов и Олег Ладыженский», конечно, нельзя сравнить с одним из самых читаемых его произведений «Герой должен быть один». Но отнюдь не потому, что «Богадельня» хуже «Героя», а потому, что они слишком разные.
Если в «Герое» харьковский тандем фантастов сумел изящно и остроумно перекроить «под себя» придуманный (существовавший?) до них мир Эллады, то мир «Богадельни» был выдуман Громовым и Ладыженским от начала и до конца. И выдуман, надо заметить, мастерски, с фантазией. Уж что-что, а выдумывать миры они всегда были горазды.
Интрига выдерживается до победного конца, что радует. Оторваться от чтения стоит больших усилий — настолько интересно, что же будет дальше. И если бы авторы предусмотрительно не разделили повествование на три «книги», чтение было бы беспрерывным, поскольку деление на главы не спасает.
У «Олдей» я читал без малого все произведения и с уверенностью могу сказать, что «Богадельня» — самый удачный из их романов за последние года три. И если ещё недавно меня не покидало ощущение, что Олди начинают исписываться, то на этот раз им удалось убедить меня в том, что порох в пороховницах ещё есть, и что если он и отсырел, то теперь снова высушен до полной боевой готовности. Да, мы имеем дело всё с тем же фирменным олдевским «философским боевиком». Да, в наличие всё тот же фирменный олдевский «поэтический» стиль. Но нет проблесков той скучноватости, которая преследовала меня при прочтении их книг, начиная от «Нам здесь жить».
Что не может не радовать.
А ведь всё могло быть по-другому.
Всё могло быть гораздо скучнее.
К счастью, всё так, как есть сейчас.
|
