Критика

Евгений Савин
(г. Калуга)

Механика чувств: В поисках Истинной Дружбы

Редкий критик не указывал на мастерство Крапивина в описании дружбы и связанных с ней переживаний. Вместе с тем, отмечалась некая "нежизненность", "идеальность" подобных отношений, их нереалистичность. Одно из последних размышлений на эту тему принадлежит С. Лукьяненко.[1] Крапивин, кстати, и сам прекрасно понимает конфликт между дружбой идеальной и дружбой реальной. Он описал его в повести "Сандалик". Её герой, чтобы уйти от одиночества, придумывает себе друга, друга идеального. Реальная же возможность дружбы оказывается в резком несоответствии с этим идеалом. Конец повести, правда, внушает оптимизм: Саня Дальченко делает выбор всё же в пользу реальной дружбы.

В действительности, указания на "идеальность" крапивинской дружбы далеко недостаточно для полного её понимания. Ведь в системе координат художественного мира писателя такая дружба - это не идеал, а вполне ощутимая реальность. Это норма человеческих отношений.

Как мне представляется, ошибка многих из писавших о крапивинской дружбе (в том числе и С. Лукьяненко) состоит в том, что они сводят её анализ к вопросу о её онтологическом статусе. Простите за столь "высокоучёное" выражение. Будучи выражен "простыми словами" его смысл сводится примерно к следующему. На вопросы о том, почему так сильно, глубоко, страстно и честно дружат герои книг В Крапивина, что так притягивает их друг к другу, отвечают, "а потому, что таких отношений в реальности не бывает". Такой вот логический выверт. Да не в том дело, бывает или не бывает. Сердце, которое бьётся в груди любого человека, ничуть не отличается от сердец крапивинских персонажей. Не отличается в том смысле, что подчиняется законам, по которым рождаются в нём дружеские привязанности. Вот эти законы и надо понять, а уже потом определять, насколько соответствуют они реальным законам (впрочем, кто знает эти реальные законы?).

И всё же понять обострённый интерес к проблеме "реалистичности" описываемых Крапивиным человеческих взаимоотношений возможно. Ведь если отношения эти реальны, то стоит постараться найти их в этой реальности (а вдруг повезёт?), а если нет, то что же, приходится жить "двойной" жизнью, утешая себя грёзами о "настоящей" дружбе.

"Никакой дорогой, даже самой правильной, нельзя проходить мимо того, кому нужен друг". Таков нравственный закон, сформулированный В. Крапивиным в "Лётчике для Особых Поручений". Это, говоря несколько банально, главная мысль этой сказки. А вот почему человеку нужен друг? В каких условиях возникает дружба? Почему друг так необходим именно ребёнку? Ответ на эти вопросы достаточно очевиден: главным из условий, в которых возникает дружба, служит то, что она удовлетворяет потребность ребёнка в безопасности, прежде всего психологической.

Крапивинские герои, которые более всего нуждаются в дружбе - это, как правило, дети в чём-то ущербные, неспособные адаптироваться в окружающем их мире. Чаще всего этот мир переживается ими как нечто враждебное и чуждое. Таков, например, Стасик Скицын из повести "Белый шарик Матроса Вильсона". "Шарик без препятствий читал и запоминал то, что было основными понятиями Стасика... Два последних понятия особо заняли внимание шарика. В них была неясность и беспокойство. Что такое "Душа", не понимал, видимо и сам Стасик. А "Друг" - наоборот, очень понимал, только от этого не делалось легче, потому что вместо друга была у Стасика только мечта о нём. Окружавшие Стасика мальчики не укладывались в параметры понятий о друге. И мечта была похожа на ячейку Всеобщей Сети, не заполненную необходимым импульсом". "Если они с Яшкой выйдут на Дорогу вечером, окно будет светить у них за спиной. А когда сзади светит, ждёт тебя обратно такое вот окно, идти не страшно. И жить не страшно".

Это очень важно - избавиться от страха перед жизнью. Жить без страха. "В детстве мне очень хотелось быть таким независимым и бесстрашным пацаном, - пишет Крапивин в автобиографической повести "Мокрые цветы", имея в виду двух братьев, встреченных им около парашютной вышки.- И никогда не получалось. Почему-то я всё время чего-нибудь или кого-нибудь боялся: сначала - тёмных комнат, мохнатых гусениц и придуманного чудовища по кличке Тихо; потом - вредной девчонки Галки из соседнего дома, уколов и того, что мама вдруг забудет прийти за мной в детский сад; затем - окрестной шпаны, смерти и экзаменов по математике. И так далее... А эти пацаны, судя по всему, ничего не боялись. Они жили смело и весело. Что им давало такую уверенность? "Наверно, то, что их двое", - подумал я. И тогда, кажется, впервые у меня появилась чёткая, сформировавшаяся мысль: "Как хорошо жить на свете, если рядом всегда смелый и любимый брат..." Друг, Старший Брат - вот кто, согласно Крапивину, может удовлетворить потребность в безопасности.

Младший и старший... Братья или друзья... Связка, обычная для писателя. По выражению В.Каплана, дружба старшего и младшего - это "столбовое направление" крапивинской традиции.[2] Но, если младший стремится к безопасности, то что привязывает к нему старшего? У Крапивина есть ответ и на этот вопрос. По-видимому, писатель признаёт в каждом человеке наличие особого рода стремления - потребности во власти. Потребности в том, чтобы тебе кто-то подчинялся, чтобы был кто-то, кто зависит от тебя. Сама по себе эта потребность не хороша и не плоха, но способы удовлетворения её могут быть размещены в плоскости этических координат.

Потребность во власти может "найти себя" в стремлении унижать, добиваться покорности другого человека, но, с другой стороны, стремление заботиться, опекать, защищать более слабого питает тот же источник. В подтверждение этой мысли вспомним хотя бы историю с Егором Петровым ("Острова и капитаны", ч.3 "Наследники"). Она интересна тем, что писатель показывает здесь переход от "асоциальных" к "просоциальным" способам выражения потребности во власти. Собственно, стремление унижать других возникает у Егора отчасти как реакция на побои и унижение со стороны отчима. "Догадка, что за своё унижение можно расплачиваться унижением других, была сперва смутной, просто инстинкт какой-то зашевелился.Но скоро Гошка понял: так оно и есть в жизни. Все перед силой ломаются, зато если силу чуют, не упустят случая отыграться. Все люди такие.(...) Причинять кому-то боль специально он не старался. Интересно было другое: смотреть, как от страха перед этой болью ребята теряли гордость и делались покорными. Конечно, не все, но Гошка умел выбирать. Покорных он иногда жалел и даже заступался за них. Так, пригрел, привязал к себе семилетнего Витьку Лавочкина из октябрятского отряда [в пионерском лагере - Е.С.]. Но потом за что-то разозлился на него, в наказание отвёл к болотцу на краю лагеря, бросил туда мячик и велел Витьке лезть за ним. В болотце густо жили пиявки(...) И смотрел, как несчастный Лавочкин боится пиявок, но ещё больше боится его, Гошки, и топчется по щиколотку в болотной жиже". [3]

То, что стремление унизить, сладкое чувство, возникающее при виде чужой покорности и чувство нежности, заботы о младшем, более слабом - это две стороны одной и той же монеты, становится более наглядным, если сопоставить цитаты из "Наследников" с похожими местами из "Оруженосца Кашки". "- А ну, подойди, - тихо и зловеще сказал Гошка. И тот [малыш-первоклассник - Е.С.] робкими шажками приблизился. Чужая покорность сладко согрела Гошке душу. Он воровато усмехнулся, помусолил палец и с оттяжкой вляпал малявке по лбу "лещика". А вот Володя и Кашка: "- Ну-ка, повернись. И не дёргайся, а то иголка воткнётся. Он [Володя - Е.С.] говорил это с сердитым удовольствием и про себя удивлялся. Неужели это и вправду может быть приятно? Командовать вот таким мальком, знать, что он тебе послушен, пришивать ему лямки и делать парашюты...". И в первом, и во втором случае приятные переживания у героев вызывает именно покорность, послушность другого человека. Противоположна нравственная форма, в которую "отлиты" эти переживания.

А вот пример "борьбы" двух стремлений, имеющих в своей основе один источник. На сей раз из романа "Журавлёнок и молнии". Журка и Валерик, которого мать приводит извиняться перед Журкиным отцом за брошенный в машину камень.

"Журка запер за матерью мальчишки дверь и вернулся в комнату. "Волчонок" [Валерик - Е.С.] всё так же понуро стоял у опустевшего стула.
- Сядь, - насупленно сказал Журка.
Тот сразу сел - будто ноги подломились. Сдвинул коленки. Вцепился в них пальцами с мелкими бородавками и грязными ногтями. Стал смотреть перед собой. И Журка увидел, что это вовсе не волчонок, а мальчишка, совсем сломленный бедой. Беспомощный и покорный.
Журка ощутил полную власть над этим пацанёнком. Его можно было поставить на колени, можно было отлупить, и он не стал бы сопротивляться. На миг такое всесилие сладко обрадовало Журку. Но если один всесилен - другой полностью беспомощен.
А ужас такой беспомощности Журка когда-то сам испытал.
Он вздрогнул. Нет, не хотел он для этого мальчишки ни боли, ни унижения. Он только хотел понять...".

В романе В Крапивина "Помоги мне в пути..." эта мысль выражена ещё более ясно и определённо:

"- Все мы, друг мой Пётр, - говорит Питвику отец Венедикт, - есть смешение добра и зла, и дьявольские семена прячутся в каждом изначально. Только нормальные люди не дают им взойти, давят эти ростки в себе, потому, что ощущают в душе Божье начало, питающее любовь и жалость к другим людям. А если этой любви в человеке нет?.. Вот и прорастает сладкое желание дать себе радость за счёт мучений слабого и беззащитного, за счёт своей безграничной власти... Чем-то надо же заполнить пустую душу...
- Значит, это изначально заложено в человеке? Если он гад, значит, с такой душой родился?
- Вот как раз и нет. Душа вырастает в борении и споре. С самого младенчества. Порой начинается с пойманного кузнечика, когда ты в сомнении: оборвать ему лапки или отпустить? И щекочущее любопытство к чужим мучениям, и жалость к живой твари. Что окажется сильнее.
Я [Питвик - Е.С.] подумал, что в детстве никогда не испытывал желания отрывать лапы кузнечикам... Но вдруг вспомнил, как били Турунчика. И, кажется, покраснел, будто не взрослый толстый Питвик, а пойманный с поличным мальчишка...".

Эпизод с Турунчиком - один из ключевых в романе. В детстве Петька Викулов действительно принимал участие в наказании Турунчика за "фискальство" (которого, кстати, в действительности не было) [4]. Лишь по счастливой случайности взрослые ребята прекращают экзекуцию и Петьке Викулову не удаётся ударить Турунова... Несмотря на пространные рассуждения отца Венедикта, в них нет ответа на вопрос о том, каков же механизм, который определяет, станет ли человек садистом, или же, напротив, будет защищать более слабых. Взойдёт ли в человеке "божье" начало или прорастёт "дьявольское"? Вспомним разговор Питвика с Полозом, после того, как ребята поймали-таки последнего.

"- Послушайте, господин Викулов, - говорит Полоз.- А вы всерьёз уверены, что имеете право осудить меня на смерть? Вы точно уверены, что сами лучше меня?
- А вы юморист, Полоз! - Это я уже с новой злостью.
- Отнюдь, - светски возразил он. - Просто ваша судьба в давние годы милостливо перевела стрелку на ваших рельсах. Рукой десятиклассника Яшкина, который дал вам оплеуху. А если бы не это? Вспомните ваш тайный интерес, когда били Турунчика! Как вы часто дышали при виде чужого страдания! Во что это могло развиться, если бы не Яшкин?".

В самом деле, неужели Петька Викулов мог бы стать садистом и мучителем? Увы, мог бы. Если бы не судьба... Но обращение к понятию "судьба" в данном контексте означает, что для писателя и его героев остаётся загадкой тот таинственный механизм, который "переводит рельсы". И никто не может поручиться, что на его рельсах не сработает вдруг роковая стрелка. А всё непонятное и неясное вызывает страх. Ведь Питвик действительно по-настоящему осознал, что мог бы стать таким, как Полоз. "Многовариантность событий", которая так часто упоминается в романе, сводится всего к двум вариантам: или путь Добра, или путь Зла. Но человек не выбирает свой путь. Он подобен вагону, который катит в ту сторону, куда его направляет стрелочник. Что могло бы получиться из Егора Петрова, не повстречай он Михаила Гаймуратова? Может, тоже садист? В "Наследниках" никак не отражены ни борения, ни споры в душе Егора. Правильный путь выбран им спонтанно, непроизвольно. Опять улыбка судьбы. А сколько ещё развилок впереди? Кто знает...

Дружба "по Крапивину" неизменно сопровождается эмоциональными переживаниями. Это сильнейшая страсть, которая охватывает человека. Подчас процесс дружбы оказывается единственным источником "эмоционального насыщения". Крапивинские герои полны решимости отдать себя другому (другу, брату) полностью, без остатка. Они больше не мыслят себе жизни без другого человека; дружба придаёт жизни осмысленность.

Для героев Крапивина характерна также высокая степень открытости в дружбе. Другу они согласны доверить свои самые сокровенные тайны, "выложить" всё, что есть у них в душе, не оставив ничего для себя. Всё это приводит к жёсткой фиксации эмоциональных переживаний на другом человеке. К этим переживаниям постоянно примешивается страх - страх потери друга. Причём потерять друга можно не столько в результате внешних, сколько внутренних причин. Ясно, что подобная дружба весьма неустойчива. Читая про неё, постоянно ощущаешь какую-то тревогу за героев, словно ходят они по краю какого-то обрыва и вот-вот свалятся. Так оно, как правило, и бывает. Противоречивость (амбивалентность, как говорят психологи) переживаний, сопровождающих дружеские привязанности, хорошо прослеживается, например, в мыслях Славки в повести "Трое с площади Карронад". На мой взгляд, это произведение - лучшее из написанного Крапивиным о детской дружбе. "Я думал, у меня никогда не будет настоящего друга... Была только Анюта, но она большая была, а я маленький. И она ушла... Тим, ты никуда не уходи! Я всё время боюсь: вдруг что-нибудь не так скажу или сделаю, а ты обидишься. Или вдруг я тебе надоем. Тим... Ты всё равно меня не бросай. Я уже не смогу один... Тим, это не скажешь флагограммой. В трёхфлажных сигналах даже нет слова "друг". И я всё равно не решусь тебе сказать про это ни сигналами, ни словами. Тим, ты для меня как Город, как море... Как мама. Потому что без тебя я не смогу жить так же, как без них...".

Я не ошибусь, если скажу, что так - страстно, эмоционально - могут дружить только дети. Взрослые вряд ли к этому способны, да и не нужно это им. По мере взросления появляются новые формы привязанностей. Они не хуже и не лучше детской дружбы - просто они другие. У взрослого появляется новый источник романтических переживаний - любовь. В некотором смысле, романтическая дружба, характерная для детей, перерастает в романтическую любовь, типичную для ранней и поздней юности. Однако, в художественном мире Крапивина любовь занимает особое, но достаточно второстепенное место.

Крапивин неохотно пишет о любви. Вернее, о любви, конечно, он пишет, но только в общем, абстрактно. Его герои, заводя разговор на эти темы, вынуждены специально подчёркивать, что говоря о любви, они имеют в виду вовсе не чувство между мужчиной и женщиной. "Я не про ту любовь" - говорит Яр в "Голубятне на жёлтой поляне", имея в виду чувство Димы Кротова к девушке, оставленной на Земле. "Я не про то. Я вообще про любовь к человеку. Необязательно к прекрасной незнакомке. К матери, к другу, к брату...", - уточняет Михаил Гаймуратов в разговоре с Егором. ("Острова и капитаны", ч. 3 "Наследники").

Всё же "любовь к прекрасной незнакомке" существует. По крайней мере, до тех пор, пока есть эти Прекрасные Незнакомки. Факт этот бесполезно отрицать. "Я же взрослый мужик... Природа...", - словно извиняется Питвик по поводу своего чувства к некоей Карине ("Помоги мне в пути..."). На самом деле, стремление Питвика оправдаться представляется мне очень важным для понимания специфики отношения Крапивина к любви (к той самой, разумеется). Для него она словно бы выступает в форме какой-то иррациональной силы, проявление которой не зависит от воли и сознания человека. Если уж эта сила обнаружила своё действие, то ничего с ней не поделаешь - остаётся только принять её как данность. Сопротивляться нельзя, да и нет смысла. "Странная грусть и нежность овладели мной. И было ясно, что это - любовь. Ну что ж! Любовь так любовь". В этих размышлениях Владика из автобиографической повести "По колено в траве" так и слышится глубокий вздох. Конечно, следует принимать во внимание возраст героя. С этой точки зрения описание чувства влюблённости именно в таком ключе вполне достоверно. Интересно другое. Создаётся впечатление, что Крапивин сохраняет подобное отношение к любви во всех, без исключения, своих произведениях.

Воистину, любовь зла, полюбишь и... Ну, не козла, конечно, но лейтенанта Щагова ("Синий город на Садовой"), Евгения Витальевича ("Самолёт по имени Серёжка"), Константина Константиновича ("Трое с площади Карронад"). Все эти случаи объединяет то, что любовь не приносит радости ни тому, кто влюблён, ни, в особенности, его окружению. В самом деле, ну как может любить Ксения лейтенанта Щагова, ведь он же гад! Это очевидно и Феде Кроеву, и его пятилетнему братишке, и, вслед за ними, читателю. Мама Славки Семибратова ради Константина Константиновича, который её до слёз доводил, сына чуть не убил, готова разрушить всё. Она, по сути, приносит в жертву собственного сына, которого, конечно, тоже любит. Вот она - сила любви. Сила слепая, разрушающая на своём пути абсолютно всё. Сила несправедливая.

Этот момент несправедливости стоит отметить специально. Действие любви обращено в произведениях Крапивина как раз на тех людей, которые меньше всего этого заслуживают. Достойна ли Алина Михаевна любви Толика? Или, быть может, Евгений Витальевич заслуживает любви Серёжкиной мамы? Конечно, нет. Тем более, что в окружении крапивинских героев есть люди, достойные такого чувства в большей степени. В финале повести "Самолёт по имени Серёжка" мы как раз встречаем пример "разделения любви по справедливости". Серёжкина мама выходит замуж вовсе не за Евгения Витальевича, а за дядю Юру, человека достойного и хорошего. Правда, непонятно, была ли с её стороны любовь к этому человеку, но это и не важно. Зато всё справедливо. Этот финал, правда, призрачен, иллюзорен. Читая его, убеждаешься, что в жизни так не бывает. Любовь и справедливость исключают друг друга.

Наконец, вспомним ещё одну поразительную сцену, иллюстрирующую слепоту, неуместность любви. В "Мальчике со шпагой" есть момент, когда Серёжа вместе с Генкой Кузнечиком возвращаются из клуба, где только что произошли драматические события: хулиганы напали на Митю Кольцова, а его "товарищи" никак за него не заступились. И именно в этот момент, когда мысли Серёжи (и сопереживающего ему читателя) полностью поглощены этим событием, Генка вдруг признаётся в тех чувствах, которые он испытывает к Наташе. "Тут выть хочется, а ты чепуху говоришь". Такова реакция Сергея. И действительно, трудно было найти самое неподходящее время и место для подобного объяснения. Что это? Случайная деталь? Возможно. Но за ней скрывается всё та же установка писателя в отношении любви.

Вопрос о способах, с помощью которых Крапивин отображает на страницах своих произведений любовь, неразрывно связан с проблемой функции и роли женщины в его художественном мире. Мир Крапивина - это мир мальчиков, которые, вырастая, становятся взрослыми мужчинами. Девочки и женщины - лишь второстепенные и весьма условные персонажи. Писатель пишет о том, что он знает лучше - так объяснил сам Крапивин этот факт в своём интервью "Той стороне". [5] Возможно, здесь играет роль и специфика жанра, который предпочитает писатель. Как известно, Р.Л. Стивенсон сформулировал несколько принципов, из которых он исходил, создавая свой знаменитый "роман для подростков". [6] Одним из важнейших условий, при которых роман будет иметь успех у подростковой аудитории он считал сведение до минимума числа женщин в романе. Крапивин, адресующий большинство своих произведений именно подростковой аудитории, естественно, не мог не учитывать опыт одного из самых своих любимых авторов.

До тех пор, пока В Крапивин писал о детях, проблема женщин решалась им в чисто "стивенсоновском" ключе. Это были или мамы, или учительницы (плохие и хорошие). Существенные сложности появляются тогда, когда героями повествования становятся взрослые мужчины. И, начиная с трилогии "В ночь большого прилива", писатель неизменно вплетает в ткань повествования новую нить - события, связанные с семейной жизнью главного героя. Сергей Витальевич, герой этой трилогии, как бы и не совсем является взрослым. Поэтому и жена его вполне соответствует этому внутреннему возрасту. Мы о ней почти ничего не знаем, кроме того, что она похожа на Володьку (мальчишку, живущего по соседству, с которым дружит герой) и тех весёлых и озорных мальчишек, которых играет в театре. А раз так, то и относиться к ней можно скорее как к другу, как к мальчишке. Так же, как Севка Глущенко относится к Альке ("Сказки Севки Глущенко"), а Володя из "Оруженосца Кашки" - к Надежде.

Семейная жизнь остальных крапивинских героев, мягко говоря, не сложилась. Писателя часто упрекают в создании шаблонных схем, по которым развёртывается действие. Это утверждение, в целом весьма спорное, справедливо применительно к отношениям героев с их жёнами. Действительно, никто из крапивинских персонажей не похож до такой степени друг на друга, как эти Галина, Клавдия, Тереза. Они малоприятны, эти женщины. Мы почти ничего не узнаём о них, кроме того, что они, по сути, чужие главному герою. [7] Они словно бы живут в иной системе координат, в мире совершенно других ценностей и идеалов, которые вступают в противоречие с ценностями, лежащими в основе крапивинского мира. Материально обеспеченная жизнь, поездки на курорты и за границу, - вот что их интересует. "Это надо же: отказаться от бесплатной поездки в штаты из-за того, что, видите ли, необходимо закончить книжку! Какой нормальный человек в состоянии пойти на это?(...) Тебе не нужны никакие заграницы, потому что тебя вполне устраивают твои воображаемые миры и герои! Они для тебя главная реальность!(...) А ты... ты когда-нибудь поймёшь, что все твои книжки не стоят и дня настоящей жизни... которую ты так легкомысленно прозевал!" Эти слова Терезы, жены писателя Решилова ("Лоцман") говорят о многом и весьма красноречиво. Никакого взаимопонимания здесь быть не может.[8] Не говоря уже о привязанностях и эмоциональных переживаниях. И разве может сравниться такая любовь с детской дружбой!

Ход развития эмоциональных привязанностей от романтической дружбы к любви не мыслим для крапивинских героев. Взрослые вдруг утрачивают способность дружить так, как это было в детстве. Дружба куда-то уходит от них, они пытаются найти её во "взрослом" мире, но не могут: Крапивин прекрасно понимает, что взрослые дружат совсем по-другому. А любовь не может восполнить утраченные дружеские привязанности.

Лейтенанат Головачёв ("Острова и капитаны", ч.1 "Хронометр") мучается от тоски, поскольку не может найти "подлинной" дружбы и взаимопонимания, которые ему так необходимы. В детстве ему явно недоставало подобных привязанностей, а взрослые, увы, так дружить не способны. Головачёв обращает свою привязанность на Резанова, оказывающегося в ходе плавания в ситуации социальной изоляции. "Чудилось Головачёву, что угадал он в Резанове незащищённую душу, понял его одиночество и тоску по искреннему другу", но Резанов "обретя силу и уверенность, утвердивши своё звание начальника, забыл о том, кто не побоялся пойти против товарищей ради его, Резанова, защиты [т.е. о Головачёве - Е.С.]". И Головачёв переживает это как предательство Резанова, предательство, которого, по сути, и не было. Переживает по-детски, глубоко и эмоционально. "Много раз приказывал себе Головачёв не думать о Резанове. Но мыслям не прикажешь. Обида не исчезала. Тоска приходила всё чаще. "Отчего так устроена жизнь, - думал он, - что люди не могут положиться друг на друга и не ведают ни привязанностей, ни благодарности". Тоска Головачёва столь сильна, что он кончает жизнь самоубийством.

Нет, среди взрослых не найти Истинной Дружбы, а любви в крапивинском мире нет места. Но где же тогда искать её? Остаётся один путь - обратить свои привязанности на детей, ведь лишь они ещё не разучились дружить по-настоящему: открыто, смело, честно, эмоционально. Многих взрослых героев Крапивина мучает тоска по собственному детству, вернее, по этой подлинности отношений, которая была тогда и... исчезла теперь. Что вспоминает Корнелий Глас, приговорённый к смерти, в последние дни своей жизни? Работу, семейную жизнь? Нет, ему вспоминается лишь несколько эпизодов той поры, "где было Корнелию Гласу одиннадцать лет". "Боже мой, ведь в самом деле было такое! И на звёзды смотрел, и строил созвездия, и рассказывал об этом лучшему на свете другу. И стояло доброе ко всем людям лето, искрилось озеро, звенели стрекозы...". И, далее: "Почему это [т.е. предательство и трусость по отношению к детскому другу , Альбину Ксото - Е.С.] помнится больше всего? Разве до той поры и потом не трусил Корнелий, не юлил? Разве (если совсем честно говорить) не предавал? Так почему же помнится Альбин? "Потому что других я никого не любил,"- подумал Корнелий. А Хальку он любил по-настоящему. Так, как, наверно, любят брата в тех редких семьях, где бывает двое, а то и больше детей... "Потому что, когда я предал его, я предал себя...".

И скадермен Ярослав Родин ("Голубятня на жёлтой поляне"), оставаясь в одиночестве на вахте, тоже предпочитает вспоминать собственное детство. "Ярослав теперь вспоминал не Леду, не Чёрные Кристаллы, не метановые вихри Меркатора и не стада песчаных кротов на АЦ-1. Он вспоминал двор на улице Огарёва. Юрку вспоминал, Славика, игру в лунки, синие вечера с костром на лужайке за стадионом и бумажные самолёты, которые пускал с голубятни. И очень часто - маму". Один из друзей детства, Юрик, так много значит для него, что в память о нём он хочет назвать своего сына, в то же время он даже не помнит фамилию этого Юрика!

Мотив возвращения, бегства в собственное детство, весьма значим для В. Крапивина. Некоторое время тому назад я подробно писал об этом в связи с трилогиями "В ночь большого прилива" и "Голубятня на жёлтой поляне" (см. ч.1 статьи "За порогом голубятни" в ТС-8). Однако глубинные причины, заставляющие героев совершать "побег в детство", были не совсем понятны. Сейчас проясняется ключевая из них - стремление к подлинной дружбе и невозможность найти её среди взрослых.

Своё "бегство" в детство все взрослые крапивинские герои тем или иным способом всё-таки совершают (иначе им пришлось бы просто застрелиться, как Головачёв). Психологический смысл всех этих способов состоит в идентификации т.е. отождествлении или уподоблении себя ребёнку. Это отождествление может происходить как на "физиологическом" уровне (прямое превращение в ребёнка героя "В ночь большого прилива"), так и на психологическом. В последнем случае взрослый герой как бы пытается поставить себя на место ребёнка, с которым у него завязывается дружба. Ещё раз подчеркну, именно дружба, а не какое-либо другое отношение. Яр хочет дружить с Игнатиком, Алькой, Читой и Данкой, а не относиться к ним как-то иначе. Он хочет быть с ребятами "на равных", а отношения, например, между отцом и сыном - это неравнозначные отношения.

Для того, чтобы стать равным детям, взрослому необходимо в буквальном смысле жить, дышать и чувствовать как они. Корнелий Глас делает себе болезненный укол, который ранее использовался как средство наказания бывшей воспитательницей. Для него это как раз попытка отождествить себя с ребёнком, попробовать ощутить то, что ощущают беспризорные дети, к которым он приставлен воспитателем. Он и во сне видит себя мальчишкой, ночующим в летнем лагере и тоскующим по дому. Предать забвению собственную (взрослую) жизнь и начать жить их (детской) жизнью - таково желание Корнелия. "Почему ты считаешь, что именно твоя жизнь - самая главная? Вон их сколько, неприкаянных, так по-свински обманутых судьбой...",- говорит он самому себе.

Подобное желание есть и у Яра. "Яр чувствовал, что самым скандальным образом теряет право на свой высокий титул [скадермена - Е.С.]. Он не анализировал и не строил. Он валялся на песке в обществе трёх загорелых пацанов и девчонки и, вопреки логике, чувствовал себя таким же, как они - довольным и беззаботным. (...) С первых минут, когда Яр оказался на Планете, его беспокоили мысли, не имевшие отношения к задачам разведчика и науке планетологии. Его волновало, не обидел ли он Данку неосторожным вопросом об её отце. Не слишком ли сильно поссорился с ребятами Алька? Не разболится ли порезанная Алькина нога?".

Яр начинает жить их, детской жизнью. И здесь, кстати, он оказывается (как это ни парадоксально!) даже не равным среди равных, а маленьким мальчиком, о котором заботятся его более старшие друзья. Ведь он ничего не знает и плохо разбирается в законах здешней жизни. Даже девятилетний Алька действует как человек, гораздо более опытный и взрослый.

"Алька был серьёзный и молчаливый. Упитанная тётка в синем халате принесла два жёлтых билета. Яр спросил, где автостанция.
- Я знаю, - нетерпеливо сказал Алька. - Пошли.
- Ты ни с кем не будешь прощаться?
- С кем надо, я попрощался заранее, - серьёзно сказал Алька.
Они прошли вдоль каменной изгороди, окружавшей двухэтажные корпуса школы. Потом оказались на прямой улице, в конце которой был виден дом с башенкой и несколько бело-синих автобусов. (...) Но Алька дёрнул Яра за рукав и потянул в какую-то дыру в заборе. За ним (...) начиналась тропинка. Она привела к речке (...). Под нависшими ветками старой ольхи Яр увидел привязанный плот с шалашиком. Шалашик сливался с ветками и разглядеть плот можно было только в двух шагах.
- Вот, - сказал Алька. - Это я приготовил давно, на всякий случай. Прыгай.
Яр послушно прыгнул на связанные брёвна (...).
- Алька, а зачем? Ведь билеты же... - Покажи-ка.
Яр протянул глянцевитые бумажки. Алька не глядя скомкал их и кинул в течение. Сказал досадливо:
- Ты что, совсем глупый?.. Ой, прости. Но ты, честное слово, как дошкольник, Яр...
"Это мне уже говорили", - подумал Яр. [9]
Алька бросил в шалашик рюкзачок и куртку, умело распутал верёвку, толкнулся шестом. (...) - Главное, выбраться на большую реку, - деловито объяснил Алька.- Присядь, Яр, не торчи... Там, на реке, никто не будет знать, с какой ты стороны, никто и не привяжется. Просто не имеют права.
- Но, - начал Яр и понял, что спрашивать сейчас - это лишнее. Самое умное - слушаться Альку".

Художника Волынова ("Сказки о рыбаках и рыбках") влечёт в детский клуб "Репейник" стремление получить в общении с ребятами то, чего ему недоставало в детстве. "В "Репейнике" он обрёл наконец тот ребячий круг, о котором мечтал с детства. Здесь он перестал ощущать дурацкую скованность, которой мучился раньше, когда сталкивался с живыми, не нарисованными ребятами. Мало того, здесь они были такими, каких он хотел встретить в свои ребячьи годы и не встретил: дружные, доверчивые, смелые, не дающие друзей в обиду... Через неделю он стал своим среди своих". В отличие от руоводителя "Репейника" Игоря Тарасова, Валентин не хочет принимать на себя "командирские" функции, ему приятно ощущать себя равным среди равных, ощущать себя ребёнком: "...ни на какое командирство Валентин не претендовал. Ему хорошо было быть мальчишкой среди мальчишек".

Психологическое возвращение в детство посредством идентификации себя с ребёнком является одним из ведущих мотивов в повести "Лоцман" и в романе "Помоги мне в пути...". Писатель Решилов, немолодой и больной человек постоянно пытается "возвратить" своё безвозвратно ушедшее детство хотя бы силой воображения: " Я закрыл глаза и среди запахов заброшенного жилья и плесени, сухого мусора и свешей травы на пустыре различил и вдохнул запах нагретых солнцем южных камней - тех, из которых был сложен дом... И оказался в храме. (...) Сколько мне лет? "Полсотни с большим хвостом"? Или двадцать? (Ничего не болит, и в мускулах под загорелой кожей весёлая упругость). Или я уже совем мальчик, как в недавних больничных снах? (...) Я поднимаюсь - лёгкий, счастливый, сбросивший весь ненужный груз. Вся моя ноша на плечах - выцветшая майка, замшевые помочи, да невесомость десяти полных лет жизни. (...) Я кидаюсь в радостное пространство солнца, знойных трав и морского горизонта - прямо грудью в упругий приморский возраст. По ступеням, по крутой тропинке с холма. (...) Ногами - дрыг, дрыг, и сандали летят в стороны. Дёрнуть плечами, чтобы слетели лямки, перепрыгнуть через упавшие с ног тирольские штанишки, майку - долой через голову! И сразу, чтобы не калечить ступни на скользких подводных камнях, - бултых пузом! (...) Это будет сейчас, сейчас!.. Но нет, не всё так просто в жизни. Я замедляю бег. (...) И вот уже опять взрослый, страдающий от жары и сомнений, с плащом на локте и тяжёлым портфелем у ног, стою перед серым камнем. (...) "И что дальше? - безжалостно спрашиваю я себя.- Пять минут ребячей радости. А потом?".

Решилов делает выбор между "минутным счастьем детского сновидения" и "долгим путём наяву" в пользу второго. Для него этот долгий путь означает, в действительности, попытку вернуться в собственое детство не в мечте, а наяву: обратив свою приязанность на ребёнка. Но не с любым из детей можно подружиться - с "преждевременно повзрослевшим" Костей дружбы не вышло. А вот лоцман Сашка - действительно такой человек, в котором Игорь Петрович весьма нуждается. В отношениях Сашки и Решилова есть опять некий парадокс: с одной стороны, Решилов вроде бы и опекает, защищает и оберегает Сашку, а с другой - ведь именно Сашка ведёт Решилова по Дороге, он лоцман, указывающий правильный путь. В таверне даже опытные моряки обращаются к нему за консультацией. Такая двусторонняя взаимозависмость как бы уравновешивает их, позволяет действительно дружить на равных. Решилов страдает как маленький мальчик, когда его обман ставит под угрозу их дружбу с Сашкой: "Мне захотелось, чтобы рядом была кровать и чтобы я мог лечь и заскулить в подушку".

Крапивин постоянно подчёркивает сходство Решилова и Сашки. Это сходство по "закону стереоскопа" обеспечивает рождение какого-то нового пространства. "Когда два трёхмерных пространства, если они похожие... или два похожих события в жизни... когда они наслаиваются друг на друга, возникает новое пространство, четырёхмерное. И события в нём уже новые, неожиданные.(...) Вот смотрите. У нас с вами столько похожего! И мы теперь ходим вместе. И сразу - четырёхмерность!". Смысл "закона стереоскопа", в общем, очевиден: дружба Сашки и Решилова "открывает" последнему путь в детство, но не в своё собственное, иллюзорное, а в подлинное, настоящее. В этом новом пространстве уже становится не совсем ясно, кто есть кто. То ли взрослый Решилов идёт с Сашкой через Красные пески, то ли маленький Решка с Александром. "Я придумывал, будто я - это вы. И тогда получалось. Иногда придумывал, что я - это вы большой, а иногда - будто Решка". Но это и не важно. Важно, что они дружат и идут через пески куда-то. Вместе. "А может быть, главное как раз в том, чтобы искать. Идти... Главное - сама Дорога. - А зачем идти, какой смысл? Это смотря с кем идёшь(...) Если с тем... ну, с кем и подружился, тогда хорошо. Тогда... это смысл".

В романе "Помоги мне в пути..." Крапивин ещё больше запутывает хитросплетение человеческих привязанностей. Главный герой, взрослый Питвик, получает здесь возможность дружить с самим собой, но... в возрасте 11 лет. Роман написан от первого лица, но при этом за местоимением "я" здесь скрывается то взрослый Питвик, то Петька Викулов. "Душа" Питвика и в самом деле постоянно раздваивается: "Я [взрослый Питвик - Е.С.] не смог полностью убедить себя в обыденности происходящего. Нервы мои были уже готовы ко многому. И они почти не дрогнули, стало даже как-то спокойнее, когда вопреки всякой логике ожидание сбылось. Когда на эстраду впереди хора вышел ... я [Петька Викулов - Е.С.]". Или, вот ещё: "Сивка рассказывал [о Петьке - Е.С.] долго. Но я потом не помнил ни слов его, ни голоса. Произошёл какой-то сдвиг сознания. Возможно, потому что мы с Петькой - несмотря на разные группы крови - всё-таки во многом едины. Можно сказать, один человек (...). И теперь кажется, что я знаю всё это - о себе. Знаю со всеми подробностями, со всеми ощущениями. С болью и страхами, с горечью и проблесками радости - всё, что было в те дни... И потому мне легче рассказывать это от имени Петьки. Словно я сам был тогда бездомным, второй раз осиротевшим Петушком. И кто его знает - вдруг это так на самом деле?". В финале романа Питвик и восе превращается в Петьку Викулова, попадая в некое "идеализированное" детство, на Планету-полустанок.

Крапивинским героям, в общем-то, везёт. Они действительно решают все свои проблемы, избавляются от одиночества во "взрослом" мире, психологически возвращаясь к детским формам эмоциональных привязанностей. Но вот насколько такая "регрессия" возможна в реальности? Да и возможна ли она вообще? Сложно дать на эти вопросы однозначные ответы.

Я не случайно посвятил свою статью столь "узкой" теме, как проблема дружбы и любви в произведениях В. Крапивина. Статья В.Веснина и её обсуждение на страницах ТС показывают, что именна эта "грань" творчества писателя затрагивает многих членов клуба "Лоцман". Я думаю, что это происходит потому, что многие из нас в чём-то похожи на крапивинских героев и, читая произведения писателя, ощущают это сходство. Поэтому я надеюсь, что разговор о том, что движет и управляет этими героями, не оставит равнодушным и читателя. Сопереживая герою, отождествляя себя с ним, мы подчас неосознанно начинаем слепо копировать и присущие ему формы поведения. В этом смысле книги В. Крапивина становятся своего рода руководством, с которым сверяется каждый поступок. Крапивинские герои находят разрешение мучающей их проблемы одиночества в психологическом "возвращении" в детство. Что же. Давайте и мы пойдём к детям, чтобы найти среди них дружбу и взаимопонимание. Увы... В жизни всё намного сложнее. Реальных детей не превратить в копии Игнатиков, Гелек Травушкиных и Братиков. И возможны горькие разочарования от того, что всё получается не так. Работать с детьми для того, чтобы решить собственные психологические проблемы - это верный способ породить проблемы новые. А поэтому, прежде чем начинать это делать, надо ответить на вопрос, что стоит за этим желанием. Быть может, и мои размышления о чувствах и привязанностях крапивинских героев кому-то окажутся полезными. Даже в том случае, если вызовут какое-то несогласие и внутренний протест.

Май - август, 1996, Калуга

[1] Лукьяненко С. Ушибленные одиночеством//Та сторона. Вып.8.Декабрь 1995. С.54-58

[2] Каплан В. Кто выйдет на мост? // Та сторона. Вып. 9. Февраль 1996. С.54.

[3] Здесь и далее курсив в цитатах соотвествует моему выделению, а разрядка - авторскому.

[4] "Турунчика заставили обнять корявый толстый ствол. Суетливо связали приговорённому кисти рук снятым с него же чулком. Я держался в сторонке, ощущая незнакомое до той поры замирание: смесь боязни и стыдливого сладковатого любопытства. (...) Меня обволакивала обморочная слабость. Но... вот ведь какая гнусность! - я то же... хотел. Понимал в глубине души, какое это грязное дело, но щекочущее желание было сильнее - стегнуть с оттяжкой по тощенькой белой (не загорал он летом, что ли?) спине с глубоким желобком и чёрными зёрнышками-родинками".

[5] "Вопрос: Не было ли у вас когда-нибудь идеи сделать главной героиней девочку?

Ответ: Была идея. Я даже пробовал, но не получается. Видимо, всё-таки, у меня недостаточно набранного опыта и... Ну, просто, мне трудно представить. Есть мужчины, авторы, которые или говорят про себя, или чувствуется, что у них есть определённое психологическое женское начало. Они могут поставить себя на место женщины, девочки. А у меня как-то... никогда не получалось. Были такие мысли, но я всё рано ловил себя на том, что это получается мальчик в юбке" ( "ТС". Вып. 1-4. C.43).

[6] "Остров сокровищ".

[7] "Мы прожили вместе двадцать лет. Не вместе - рядом" - говорит писатель Решилов из повести "Лоцман".

[8] Не случайно, для героев Крапивина уход из семьи, разрыв с женой нередко сопряжён с появлением в их жизни смыслообразующего начала, с обретением некоего Пути. Так происходит с Корнелием ("Гуси, гуси, га-га-га..."), который вступая на путь командорства больше ни разу не вспоминает ни о жене, ни о дочери. Новые творческие силы обретает и писатель Решилов, после того, как от него уходит жена.

[9] Говорил это Яру пришелец Тот, которого Яр пытался застрелить из пистолета: "- В самом деле, какой же вы ребёнок, - сказал он с сочувствием".