ЛУННАЯ ПЕСНЯ
Дома ждала меня новая беда. Бабушка деревянным голосом сказала с
антресолей:
– Подымись ко мне, Гелий.
Я поднялся с нехорошим предчувствием.
– Гелий, где дедушкина машинка?
У меня сразу – брык – голова ниже плеч. Дурацкий такой характер:
если я в чем-то виноват, ни спорить, ни отпираться не могу. Стою
носом вниз, краснею и молчу.
– Гелий, ты будешь отвечать?
Отвечать, конечно, придется. Надо только переждать, когда перестанут
противно слабеть ноги и растает в животе холод, который туда
наливается от страха.
– Ну? – сказала бабушка.
– Ну? – сказала тетя Вика. Она сидела здесь же, в бабушкиной
комнате.
Я переглотнул и прошептал:
– Я ее дал на два денечка...
(Ничего себе, два денечка! Две недели уже Глеб на ней стучит. А я не
решаюсь сказать, что хватит. Работает человек...)
– О-о...– простонала бабушка и села.
– Кому дал? – деловито поинтересовалась тетя Вика.
– Одному... журналисту. Знакомому... Он попросил...
– Что ты сочиняешь! – воскликнула тетя Вика.– Какому журналисту?
Кто он такой? У журналиста нет своей машинки? Ему понадобилась эта,
старинная, без электронного блока?
– Реликвия...– вставила бабушка.
– Так получилось,– пробормотал я.– Очень было надо.
Тетя Вика с горечью покачала головой.
– И ты не мог попросить разрешения? Почему?
– Вы бы не дали...
– Именно! – сказала бабушка.– И ты пошел на обман. На чудовищное
вероломство. Тайком взял не принадлежащую тебе вещь и с трусливой
хитростью оставил футляр! Чтобы скрыть следы! О, если бы ты мог
осознать всю глубину...
– Всю глубину он осознает потом,– пообещала тетя Вика.– Сначала
машинка. Где она? Надеюсь, она цела?
Я поднял глаза.
– Цела! Конечно! Я сейчас...
Я бросился в дедушкину комнату, схватил футляр, крикнул уже из
прихожей:
– Сейчас принесу!
Может, если сразу принести, не будут сильно воспитывать?
Я мчался к станции, а футляр колотил меня по ноге и царапал бронзовым
уголком. Я не обращал внимания. Но перед вагоном я отдышался.
Заправил майку. Принял спокойный и независимый вид. В "Курятнике"
все было по-прежнему. Ерема чертил, Янка и Юрка о чем-то
разговаривали.– Они посмотрели на меня виновато. Глеб настраивал
карманный телевизор. Я небрежно сказал Глебу:
– Дома ворчат: почему долго машинку не несу. Придется забрать...
– Конечно, бери! Мне Ерема на свалке нашел какую-то, скоро наладит.
– Завтра налажу,– отозвался Ерема.
Глеб озабоченно спросил:
– Гель... А тебе не попало? Может, мне пойти с тобой, объяснить?
– Да вот еще... Привыкать мне, что ли?
С тяжелой машинкой я спустился с подножки. Глеб, Юрка и Янка стояли в
раздвинутых дверях "Курятника". Между Глебом и Юркой просунул голову
Ерема. Глебу и Ереме я сказал:
– Пока.
И пошел.
Почти сразу сзади затопали. Это догнали меня Юрка и Янка.
– Гелька, ну ты чего? – сказал Янка.– Не обижайся.
– Ты здесь ни при чем,– ответил я.
– Гелька всегда так,– хмыкнул Юрка, но я уловил в его словах
виноватость.– Сам наплетет что-нибудь, а потом дуется на всех.
– Наплетет?! Что я наплел?
– А про склад? Мы о деле говорили, а ты шуточки начал дурацкие...
– Шуточки? Там на самом деле якорь! Настоящий!
– Ну... тогда объясни толком.
– Ага, теперь "объясни"...
С минуту мы шли молча. Они – виноватые, я насупленный. Наконец Юрка
сказал:
– Давай я коробку за ту ручку понесу. Вдвоем легче.
Я дал. Помолчал еще немного, а потом рассказал про якорь.
Зимой, перед каникулами, меня выставили с урока танцев, и я болтался в
коридоре. Там наткнулась на меня наша директорша Клара Егоровна.
Ругать не стала, а сказала:
– Гелюшка, выручи. Столько дел, народу не хватает, съезди с нашим
Сан-Дымычем на склад за игрушками для елки. Он один не управится.
Я обрадовался. Завхоз Александр Вадимович нас, мальчишек, любил. Он
был старенький, мы его звали Сан-Дымыч и всегда ему помогали.
Сан-Дымыч вызвал с автостанции фургончик, и мы покатили.
Склад елочных игрушек находился в старой церкви. Внутри горели тусклые
лампы и было холодно, изо рта шел пар. Пока Сан-Дымыч с начальником
склада выбирали коробки, я оглядывался. За штабелем ящиков я видел
наклонный столб с кольцом и тяжелой цепью. Полез туда. И оказалось,
что столб и кольцо – верхняя часть могучего трехметрового якоря!
Якорь стоял в кирпичной нише. Даже не стоял, а был прислонен к боковой
стенке. Под ним темнела чугунная плита с выпуклыми буквами. Я сел на
корточки и с трудом прочитал:
Я потрогал буквы: они были очень холодные, над ними таял пар от моего
дыхания. Потом я погладил холодный якорь. Может быть, его взяли с
корабля, на котором в давние времена ходил в плавания Флота Капитан
Ратманов. Мне стало жаль капитана Ратманова, хотя жизнь он прожил
долгую и, конечно, интересную...
Дома я рассказал про старинную могилу бабушке и тете Вике. И они
впервые поссорились при мне. Бабушка сказала, что это
безобразие – превращать в склад памятники старины. Тетя Вика работала
как раз в Городской комиссии по наблюдению за культурными
ценностями. Она стала быстро объяснять, что склад – это временно. Все
исторические здания взяты на контроль, надежно законсервированы и со
временем будут реставрированы. Просто пока не хватает времени и
средств. Бабушка заявила, что поменьше надо тратить денег на всяческие
колоссальные авантюры вроде сверхглубокой скважины или проекта
СКДР. Планету ковыряем насквозь, к звездам летаем, а в обычной жизни
порядка нет, не было и не будет... Тетушка сказала, что планету она не
ковыряет и никуда не летает. Даже в отпуск. Потому что те, кто
занимаются всеми этими сверхглубокими бурениями, имеют привычку
вызывать к себе жен, а детей оставлять родственникам: воспитывайте...
Тут они спохватились и погнали меня спать.
А старую церковь с могилой я с тех пор называл про себя Капитанской.
Когда я кончил рассказывать, мы были уже совсем помирившиеся. Юрка
сказал:
– Значит, завтра в десять, в парке у самолета. Я прихвачу напильник.
– Ага! Приду! – кивнул я.
И ошибся. Назавтра меня ожидало совсем другое.
Только я вернулся с машинкой, как на меня упало новое несчастье.
Тетка Вика поставила меня перед собой и долго смотрела суровыми и
печальными глазами. В ушах у нее качались подвески из фальшивых
марсианских кристаллов. Тетка Вика сказала:
– Были времена, когда провинившихся мальчишек воспитывали не так.
Тратили гораздо меньше слов... Я пока не стану применять старые
способы, но и разговоров с меня довольно. Сейчас ты отправишься в свою
комнату и в течение трех дней будешь размышлять о себе и своих
поступках. А уж потом побеседуем... В эти дни из комнаты никуда!..
Кроме туалета.
Я посмотрел на бабушку. Она поджала губы и развела руками: допрыгался,
мол. И я отправился на "отсидку". Оправдываться я не умел. Каяться и
просить прощенья не умел тоже.
Утром я с горькими мыслями сидел на подоконнике. И с надеждой. Думал:
Юрка с Янкой увидят, что я не пришел, и прибегут ко мне сами. Может,
хотя бы посочувствуют.
Они пришли, но только после обеда. Появились у меня под окном. Юрка
сказал как ни в чем не бывало:
– Проспал, а теперь торчишь в окошечке, как красна девица?
– Дубина ты. Тетка не пускает. За машинку.
Юрка свистнул. Потом предложил:
– Сбеги.
Нет, на это я не решался. И дело не в том, что после будет еще
хуже. Просто... ну, не мог я. Все-таки тетя Вика – она тетя Вика, она
меня с младенчества воспитывала, я привык ее слушаться. То есть я
часто не слушался по мелочам, спорил, но нарушить вот такой
приказ – это будто в себе что-то сломать.
Я покачал головой.
– Ты что, честное слово дал не удирать? – с пониманием спросил Янка.
– Не давал, но...– я пожал плечами.
– А мы уже от колеса и от крыла наточили порошка,– сказал
Янка.– Вот...– Он достал из кармашка бумажный пакетик,
развернул. Я увидел горсточку серебристой пыли.
"Конечно,– подумал я.– Они и без меня справятся. Юрка даже рад,
что под ногами не путаюсь".
– Ну и молодцы,– мрачно сказал я.
Юрка беззаботно зевнул:
– Мы же не виноваты, что тебя посадили... А вечером пойдешь? Надо
якорь точить.
– Тетушка, наверно, не пустит...
– Попробуй как-нибудь. А то в церкви мы без тебя заплутаем.
– Разве нельзя подождать три дня?
Юрка объяснил:
– Мы там на разведке были. Смотрели, как пробраться. Дверь, конечно,
заперта, но в одном окне решетка отогнута и стекол нет. Это сегодня. А
завтра вдруг заметят и починят? Надо использовать момент... В общем,
если сможешь – в одиннадцать у церкви.
Они убежали.
А я прямо заметался.
Ну, не мог я так жить, не мог без Юрки!
Я позвал тетю Вику и скрутил в себе гордость. Стал упрашивать, чтобы
отпустила. Она слушала внимательно, однако была непреклонна. Тогда я
пошел на жуткое унижение. Зажмурился, задержал дыхание и выдавил:
– Прости, пожалуйста. Я больше не буду.
Не помогло!
– Больше и не надо,– сухо сообщила тетя Вика.– Достаточно того,
что ты натворил. Сиди. И обдумывай свою вину.
Я стиснул зубы и стал обдумывать.
Виноват я? Виноват. Стащил машинку без спросу.
Но почему без спросу? Потому что просить было бесполезно. Ах, это
память о дедушке!
О дедушке, кроме машинки, памяти полно: и портрет, и книги, и дипломы
на стене, и шкаф с письмами учеников. Целая комната памяти. Это
во-первых! Во-вторых, дедушка был общий. Значит, и мой тоже. А почему
же мне запрещается брать его вещи?
Этими мыслями я себя немного оправдал. Конечно, если бы я высказал их
тете Вике и бабушке, они сразу бы доказали, что я все равно виноват.
Но бабушка не заходила, а тетя Вика зашла на несколько секунд – молча
поставила на стол мой ужин.
"Ладно! – подумал я.– Если так, ладно..."
Без пятнадцати одиннадцать я поднял в окне раму и прыгнул во двор.
Скользнул к забору. Дуплекс в будке лениво застучал хвостом. Я вытащил
его за ошейник, быстро обнял.
– Дуплекс, ты меня прости...
Потом я махнул через забор.
Я бежал и думал, что ребята уже у церкви и что они совсем не ждут
меня. Ладно, а я вот он... А потом пускай хоть что будет!
На Зеленом спуске я услышал впереди себя частый топот. В свете окон
мелькнула синяя майка и светлые волосы.
– Янка! Постой!
– Гелька!
Мы побежали рядом. Янка смеялся:
– А я играл, играл, потом смотрю – времени-то уже ой-ей! Выскочил,
даже смычок не положил...
Он размахивал на бегу длинным смычком, как шпагой.
Я подумал – чего мы так несемся? Теперь-то Юрка нас подождет.
Капитанская церковь стояла у маленького пруда, на плоском берегу.
Вода подходила вплотную к одной из стен. Стены, колокольня и купола
были обшарпанные, забор из кирпичных столбов с решеткой покосился и
поломался, у фундамента росли метровые сорняки. Но сейчас, при свете
яркой луны, церковь была таинственной и красивой. Тянул ветерок,
бежала к берегу маленькая рябь, и казалось, что церковь плывет над
водой.
Мы посидели в кустах сирени, огляделись. Кругом не было ни души.
Только ночные кузнечики трещали с такой же силой, с какой светила
луна. Просто уши чесались от их сухого трезвона.
Мне что-то не очень хотелось в темную внутренность церкви, где могила.
Конечно, сейчас не времена Тома Сойера, и никто не верит в привидения
и гуляющих мертвецов. Но все-таки... Ерема вот про каких-то ведьм
рассказывал. Может, и тут...
Но гораздо страшнее будет, если о таких моих мыслях догадается Юрка.
Поэтому, когда он прошептал "пошли", я лихо бросился к теневой
стороне церкви. Здесь было нужное нам окно.
У стены мне сразу стало не до страха. Юрка, конечно же, выбрал окно,
под которым самый колючий татарник и самая жгучая крапива. Я свечкой
взвился из сорняков, вцепился в высокий подоконник и зацарапал по
штукатурке сандалиями и коленями. Они скользили. Стена оказалась
покрытой тонкой пластиковой пленкой. Вот про какую консервацию
говорила тетушка! Пленка защищает от дождей и ветра кирпичи и
штукатурку старых зданий.
Я царапался на стене, пока Юрка не подтолкнул меня в пятки. Я вцепился
в решетку и оказался на подоконнике. Юрка подхватил и буквально кинул
ко мне Янку. Протянул мне напильник.
– Смычок...– сказал Янка.
– Пускай в траве полежит, что ему сделается...
– Нет,– сказал Янка.– Нельзя так.
Юрка молча протянул смычок. Легко забрался к нам.
– Гелька, давай первый. Ты там все знаешь.
А что я знал? Заходил один раз на несколько минут, ничего толком не
запомнил... Ну, ладно.
Я стал протискиваться между квадратными прутьями решетки. Сорвал на
рубашке пуговицы и слегка ободрал живот. Наконец пролез, посветил на
каменный пол и прыгнул – в холод пустого кирпичного помещения. Плиты
крепко стукнули по подошвам. Сразу же рядом легко скакнул Янка. А
Юрка, видимо, застрял: сопел и возился в окне.
Желтые круги от моего и Янкиного фонариков заметались по церкви. Но и
без фонариков было светло. В решетчатые окна светили сразу две луны.
Одна с высоты, другая из пруда – отраженная. От настоящей луны
упирались в пол и стены снопы тонких лучей. А отражение бросало снизу
вверх рассеянный дрожащий свет, который поднимался к самому куполу.
Под куполом тоже светились окна – узкие, как щели...
Юрка наконец прыгнул рядом с нами – так, что под куполом загудело.
Мы даже присели и притаились на полминуты. Выключили фонарики. Потом
Юрка недовольно прошептал:
– Ну, где тут...
Я помнил, что могила, кажется, налево от входа. А где вход-то? Ага,
вон там...
Мы пошли вдоль стены. Она была заставлена двухметровыми штабелями
ящиков и картонных коробок. Но штабеля были несплошные и не везде
примыкали к стене. Между стеной и ящиками оставались проходы. Мы
ежились от холода и пробирались по этим проходам. Светили фонариками в
щели. И вот луч нащупал ржавый наклонный брус, тяжелое кольцо и цепь с
перемычками в звеньях.
– Здесь...
– Тут не повернешься,– пробормотал Юрка.
Мы стали хватать и складывать в стороне коробки, они были очень
легкие, только одна оказалась увесистой. Скоро ниша открылась. Плиты и
трехметровый якорь оказались на виду. Свет фонарика будто вылепил на
плите выпуклые буквы.
Янка сел на корточки и провел по буквам ладошкой. Оглянулся на нас.
Глаза у него блестели от фонариков. Он сказал вполне серьезно:
– А если капитану это не понравится?
Я думал, Юрка сейчас огрызнется: мы не суеверные бабки. Но он ответил
так же серьезно:
– Мы же только чуть-чуть поскребем. Жалко ему, что ли, для хорошего
дела?..
Конечно, это же не я спросил, а Янка!
Янка встал, Юрка сказал мне:
– Дай напильник. А то вы только чешетесь...
(Мы с Янкой то и дело почесывали искусанные в сорняке ноги и локти.)
Под треугольную лапу якоря Юрка подстелил чистый бумажный лист. Начал
скрести лапу напильником. Так громко! Эхо в церкви будто замахало
большущими крыльями. Мы с Янкой съежились. Но Юрка скреб как ни в чем
не бывало. Сперва посыпалась ржавчина, Юрка сдул ее с листа. Потом
стал падать на бумагу темный тяжелый порошок.
Скрежет напильника стал ровнее и тише (а может, я привык). Янка светил
Юрке, а я выпрямился и огляделся. Теперь уже спокойно, не торопясь.
Лунный свет заполнял пустоту помещения. Отражался от стен, уходил
ввысь. Лучи высвечивали ящики и квадратные плиты на полу. Стены были
покрыты полустертыми темными картинами, на них проступали смутные
фигуры. Вокруг их наклоненных голов слабо светилась позолота. Я
взглянул выше. И вздрогнул...
Из-под купола на меня смотрели большие глаза. Живые.
Я чуть не вскрикнул!
Но это были не страшные глаза. Ничуть. Просто печальные. Разглядел я и
лицо. Оно было темным, но в трепещущем свете лунного отражения можно
было различить и его. Худое и грустное лицо. Это была женщина в
платке, который плотно охватывал голову. Женщина прижимала к себе
ребенка. Головы ребенка я не увидел, облупилась штукатурка, но хорошо
видны были маленькие руки. Ребенок обнимал женщину, он положил свои
ладони ей на плечи у самой шеи. Ласково так обнимал. А она смотрела,
будто очень тревожилась за малыша, боялась, что его отберут.
Я глядел и просто оторваться не мог от этих глаз и ребячьих ладошек.
Почему-то грустно сделалось, но это была хорошая грусть. Я про маму
стал думать...
Она так давно уехала в Ярксон, месяца три назад. Я уже успел в пятый
класс перейти, свои десять лет без нее отпраздновал, и вот уже
каникулы перевалили через половину, а я все без мамы. В прошлом году
тоже уезжала. Потому что у папы там "чудовищно трудная работа", его
нельзя оставлять одного... Папу я вообще больше года не видел
по-настоящему, только на экране видеофона. Правда, скоро у него отпуск
и они вместе с мамой приедут в Старогорск. Но "скоро" – это когда?
Юрка перестал чиркать напильником. Зашуршал бумагой – свернул
пакетик. Я быстро опустил глаза: не хотел, чтобы он заметил, куда я
смотрю. Еще скажет что-нибудь...
– Дело сделано,– сказал он.– Двигаем?
Мы с Янкой стали загораживать коробками нишу. Опять попалась тяжелая,
я ухватил ее за картонный клапан, он оторвался. Посыпались какие-то
проволочки.
– Бенгальские огни! – обрадовался Юрка.
– Ну и что? – сказал я.– Лучше помоги...
– "Что"! А от какого огня надо зажигать искорку? Там сказано – от
праздничного. А это как раз самые праздничные...
– Оставь! Ты рехнулся? Получится, что мы воры.
Юрка зло засопел, огрызнулся:
– Подумаешь, три штучки хотел взять. Они копейки стоят. Я могу
полтинник в коробку положить. Вот...
– Не надо,– сказал Янка.– У нас дома есть бенгальские огни. С
Нового года в игрушках завалялись.
Мы молча поставили в штабель последние коробки и пошли к окну. Грудью
и плечами пересекали мы лунные лучи – тонкие, прямые и даже какие-то
ощутимые. Будто тысячи стеклянных нитей. Мне даже показалось, что они
тихонько лопаются перед нами.
Я шепотом сказал Янке:
– Как струны...
И он сразу понял. Он остановился.
Поднял смычок, осторожно ввел его в сноп лучей. Смычок заискрился.
– Я загадаю...– сказал Янка.
Юрка, обернувшись, молча смотрел на него. Лицо у него стало тонким,
большеглазым, бледным от луны. Будто и не Юрка.
Янка повел смычком. И лунные струны зазвучали. Тихо-тихо, но ясно. Я
не удивился. Я даже знал, что так и будет.
Янка двигал смычком, и на полу двигалась его вытянувшаяся черная тень.
А смычок отбрасывал искорки, и звучала мелодия. Еле слышная, но
хорошая-хорошая. Ласковая, вроде колыбельной песенки: "И если были
слезы в этот день, придет другой..." И я опять подумал про маму.
Что-то темное мелькнуло за окном, лучи порвались на миг, музыка
стихла. Мы вздрогнули и прислушались. Но все было спокойно. Видимо,
просто мимо окон пролетела ночная птица.
На улице, когда уже прощались, я спросил Янку:
– А что ты загадал? Там, в церкви...
– А... Я подумал: если будет музыка, значит, все будет. Искорка
зажжется. Ну и вообще все хорошо...
Я кивнул. Я этого и ждал. Но Юрка мне напомнил:
– Жми домой. Тетушка с бабкой небось уже в колокола бьют.
И они с Янкой опять ушли вдвоем.
А я что ж?.. Я побрел к дому.
В доме горел свет. Даже больше, чем всегда. Во всех комнатах! И
метались тени. Конечно, меня ищут и ждут.
Я поднялся на крыльцо покорный и в то же время упрямый. Пускай делают
что хотят. Пускай говорят любые слова, называют меня кем угодно,
запирают на семь электронных замков. Пускай... хоть как в старинные
времена, как того крепостного Янку-музыканта!.. Потому что настоящий,
нынешний Янка и мой лучший друг Юрка даже не проводили меня до дома,
чтобы сказать: "Гелька не виноват! Он с нами! Он ничего плохого не
сделал!"
Не догадались? Наверно. Потому что Юрку никогда в жизни не запирали
дома. Янка тоже вольный человек. Он не знает, как это можно бояться
идти домой...
Я с опущенной головой протопал по освещенному коридору. Шагнул в
прихожую...
Там такие яркие плафоны! Я зажмурился. Помигал.
На меня смотрела бабушка. Смотрела тетя Вика. И...
– Мама!..
