Две башни
Обратно я не сразу пошел по "треугольнику". Сперва долго летел над рельсами на восток. В сторону половинчатой луны. Было мне грустно и хорошо. Я знал: Сережка скажет, что я молодец. Но в то же время чувствовал: что-то кончилось в нашей сказке.
А может, ничего печального в этом нет? Улетела Сойка от сумасшедшей бабки, радоваться надо. Но большой радости не было, и почему-то неотступно звучала в голове Сойкина песня.
Это сбудется, сбудется, сбудется,
Потому что дорога не кончена.
Кто-то мчится затихшей улицей,
Кто-то бьется в дверь заколоченную...
Кто-то друга найти не сумел,
Кто-то брошен, а кто-то устал,
Но ночная дорога лежит
В теплом сумраке августа...
Разорвется замкнутый круг,
Рассеченный крылом, как мечом.
Мой братишка, мой летчик, мой друг
Свой планшет надел на плечо...
Сказка стала сильнее слез,
И теперь ничего не страшно мне:
Где-то взмыл над водой самолет,
Где-то грохнула цепь на брашпиле...
Якорь брошен в усталую глубь,
Но дорога еще не кончена:
Самолет межзвездную мглу
Рассекает крылом отточенным.
Он, быть может, напрасно спешит
И летит он совсем не ко мне.
Только я в глубине души
Очень верю в хороший конец...
Странная песня, да? Но такую уж придумал далекий Сойкин брат. А может, и я кое-что добавил — вместо забытых строчек. Ведь я и раньше иногда пробовал писать стихи, даже поэму сочинял, когда лежал в больнице.
Наконец я ушел в высоту, к вершине пространственного треугольника. И опять сквозь облачно-лунные миры "съехал" к обычной земле — сонной, с огоньками.
Это были огоньки нашего города. И посадочные костры я тоже различил. Пора приземляться. Но не хотелось. Словно я не все еще сделал, что должен был этой ночью.
А песня продолжала звучать во мне. Была в ней и тревога, и печаль, но было и хорошее ожидание. Потому что ведь правда дорога не кончена! Сказка не кончена!
Скоро вернется Сережка.
А еще до этого я слетаю к Сойке, узнаю, как она там...
Да, но где же я там сяду?! Если сегодня не смог, то и потом... Вот балда! Надо было условиться, чтобы Сойка нашла площадку, зажгла костры... Но ведь она говорила: "Бугры..."
А может, прямо в воздухе превратиться в мальчишку с парашютом? Хорошо, если получится. А если...
Но допустим даже, что опущусь. А как взлетать? Откуда?
"Приедет Сережка, и все решим", — сказал я себе.
Но приедет он только через несколько дней. А я... почему я сам ничего не могу решить? Почему опять жду Сережку, как няньку?..
Если уж я отправил Сойку в Дорожкино, должен и дальше в этом деле разбираться сам. А то, как глупый кот, который забрался на дерево, а слезть не умеет.
Ведь сумел же я построить в Пространстве треугольник для сокращения пути! Один, без Сережки. Наверно, можно построить и посадочную полосу у Сойкиной деревни. Может это будет лента, как бы вырезанная из Туманных лугов. Полоса светящегося тумана, под которой надежная твердость.
Но как эту полосу перенести на землю?
Я чувствовал: есть у Безлюдных Пространств законы и правила, которые могли бы мне помочь. Нам с Сережкой иногда казалось, что мы ходим у самого краешка, за которым разгадка многих тайн. Это когда мы бродили по заброшенной территории и звенела тишина. Остановись, прислушайся к этому звону, напряги нервы — и что-то откроется, станет ясным, видимым, разрешенным. Словно распахнется во всю ширь четвертое измерение. Ведь мы и так уже знали и умели вон сколько!
Но не получалось. Отвлекало нас то одно, то другое. А может быть дело в том, что Безлюдные Пространства чересчур оберегали свои тайны. Ведь недаром они разрешили приходить к себе только окольным путем и не пускали через главный вход.
И вдруг я понял! Разом! Что сейчас — время!
На полной скорости, на бреющем полете промчаться между башнями и оказаться там! И тогда... Я не знал, что будет тогда, но чувствовал: что-то совсем новое! Разгадка! Открытие!
И Сережка тогда навечно останется со мной, и дорога к Сойке станет короткой и легкой, и все-все в жизни будет хорошо.
Только надо решиться!
Ширина между башнями — как размах моих крыльев. Зацеплю?
Но ведь в нужный момент можно сделать крен: одна пара крыльев — в небо, другая — к земле. Тогда уж проскочу точно!
А иначе... сколько можно "биться в дверь заколоченную"?
Я сделал над ночным городом разворот.
Небо от ущербной луны просветлело, а территория Безлюдного Пространства космато чернела впереди. Я снизился, пошел над крышами. Две башни встали впереди, как два тупых клыка.
Ну, давай, Ромка! Ты ведь уже не балконный житель. Ты — Летчик и Самолет, знающий в Безлюдных Пространствах многие пути! Открывай же самый главный путь!
Башни вырастали, неслись навстречу... Крен!
Клочья тьмы мелькнули передо мной!
Я понял, что это, но поздно. Хрусткий, с резкой болью удар рванул левое нижнее крыло. Земля — как черная стена. И я в эту стену — мотором, лобовым стеклом. Лицом...
Но я не разбился насмерть.
Я долго лежал оглушенный. Потом со стоном поднялся. Встал. Я — Ромка, мальчишка.
Шатало меня, голова гудела. Левая рука висела, пальцы не сгибались, колючая боль сидела в плече. Такая, что капли сами бежали из глаз. Я поморгал, подышал сквозь зубы. Переступил в траве: работают ноги-то? Они работали... ох, а сколько топать до дому! И надо спешить, скоро рассвет, сумрак уже делается серым...
В этом сумраке я увидел, как идет ко мне кто-то худой, высокий. Шелестела трава.
Я не испугался, но весь напрягся. Не знаю почему, но сразу понял — это Старик.
Он подошел, положил на мое плечо узкую ладонь. И боль угасла. Я шевельнул пальцами. И разбитыми губами:
— Спасибо.
— Давай сядем, Рома, — сказал Старик глуховато.
Я сел на лежавшую в траве балку. Колени высунулись из продранных штанин. Новый спортивный костюм был... Ох, мама!
Старик сел рядом.
Сережка правду сказал: он похож был на пожилого дирижера или артиста. Я это разглядел даже в предрассветной мгле. И такая вот поза, когда он сидел на низкой балке, не очень ему подходила. Но Старика это не смущало, он поддернул брюки, спросил по-житейски:
— Сильно грохнулся?
— Еще бы... Я бы не зацепился, но тени черных орлов! Я вообще про них уже не помнил, а они...
— Какие тени?.. А! Вы вот как называете это. Ну что ж...
— А на самом деле, что это такое?
— Как вам сказать... Подвижные участки закрытого поля.
— Зачем они? — спросил я хмуро.
— Чтобы непрошеные гости не совались куда не надо.
— А кто сунулся, того башкой в землю. Да? — Я чувствовал, что начинаю ненавидеть Старика. Но он ответил мне мирно.
— Кто же знал, что вы сунетесь сюда с размаху? Я просто не успел. Вы в чем-то и сами виноваты...
Я сник. Прошептал:
— Теперь я уже не смогу быть самолетом?
Старик вздохнул:
— Сможете. Но не сумеете взлететь. У вас повреждено крыло. Скажите спасибо, что хоть рука на месте...
— И нельзя починить? Крыло-то?
— В принципе можно. Только пришлось бы вызывать бригаду с авиазавода. А как это сделать? К тому же такой ремонт — на один раз. Когда станете мальчиком, а потом вновь самолетом, окажется, что крыло опять искорежено... Так что оставьте такую затею. Летайте уж лучше с этим... с вашим другом.
Тогда я спросил в упор:
— Почему вы не любите Сережку?
— Я? — отозвался он с грустной усмешкой. — Не люблю? Кто вам сказал?
— Но вы же прогнали его!
— Да. Чтобы уберечь...
— От чего?
— От... его торопливости. Он, сам того не понимая, позволял себе такое, чему еще не пришел срок. И рвался туда, куда не следует... вроде вас... Он, безусловно, талант, но он ломал весь налаженный механизм. Мы пытаемся соединить в систему все Безлюдные Пространства, создать стройную теорию, построить модель, и вдруг... Представьте себе посудную лавку, а в ней...
— Вот уж неправда! Сережка — не слон!
— Я не сказал про слона. Представьте... этакого кенгуренка, который не желает умерить свою прыть и ничего не знает о ценности тончайших бокалов и фарфоровых ваз, которые стоят повсюду... Впрочем, я несправедлив. Теперь-то я знаю, что у вашего друга была цель.
— Какая?
— Поставить на ноги некого Рому Смородкина... И этой цели он блестяще достиг... Но он пошел дальше — повел Рому за собой в неведомые миры. И тут вы оба не рассчитали...
— Он не виноват!
— Никто не виноват, Рома. Я не об этом...
Старик замолчал. Я вдруг подумал: Он вежливый такой, говорит мне "вы", но ничуть не похож на Евгения Львовича. И пахнет от него не одеколоном, а трубочным табаком и... да, машинным маслом, как от дяди Юры. Может быть, Старик смазывает этим маслом громадные механизмы, которые поворачивают Вселенную?
Я спросил осторожно:
— Скажите... Вы — Бог?
Старик помолчал удивленно. Потом засмеялся.
— Что вы, Рома! Ну какой же я Бог! Я одни из многих, кому поручено разобраться в этой каше из многомерности и параллельности миров. А конкретно — с Безлюдными Пространствами. Одна из самых трудных задач — отделить их от мертвых пространств. Внешне те и другие очень похожи, они покинуты людьми. Но мертвые пространства — это те, куда нельзя вернуться. Они смертельны для людей....
— Это после взрывов реакторов? И бомб?
— Да... А Безлюдные Пространства ждут чего-то и кого-то... На первый взгляд это может быть самая безжизненная, выжженная территория, но если присмотреться — она не мертва. Есть в ней ожидание. А какое?.. Это все неясно, не укладывается в общее строение Мира. Безлюдные Пространства, как заметное явление, возникло неожиданно, и надо понять — зачем?
— Значит, вы тоже не смогли бы пройти между башнями?
Он опять засмеялся:
— Ну, эта задача не из трудных... Кстати, ведь и вы пробились между ними. Хотя и не без урона.
Да! Только тут я сообразил, что я — на заброшенный территории. Все же прорвался. Но... что из того?
Так я и спросил:
— А что из того? Какой прок?
— Ну, кое-кто все-таки есть. Например, На берегу реки у деревни Дорожкино протянулась теперь полоса очень твердого песка. Вполне пригодная для посадки и взлета. Вы с вашим другом вполне можете прилетать туда.
— Это хорошо, — вздохнул я. И подумал: "Но никогда я уже не взлечу на собственных крыльях".
Старик, разумеется, прочитал мою мысль.
— Это ничего, Рома. Главное, что вы не разбились.
