Глава двенадцатая.
ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ СТЁПКИ ЛОШАТКИНА ПО ПРОЗВИЩУ БУЦА
О горькой судьбе Степана Степаныча, окунувшегося в детство, можно было бы написать отдельную книгу. О его ощущениях, переживаниях, приключениях и сложных отношениях с супругой Венерой Евсеевной. Но он всё-таки не главный герой этой повести, и потому ограничимся самыми основными событиями.
...Конечно, сперва Степан Степаныч ничего не понял.
Подхватил упавшие брюки и яростно засопел. И увидел, как два отвратительных мальчишки (которым место в спецшколе для юных преступников) нагло хихикают. И даже откровенно смеются. Он шагнул к негодяям, но запутался в обвисшем костюме. Грозно сказал:
— Я с вами разделаюсь!.. — Но получилось испуганно. и... почему-то очень тонкоголосо. Что такое?.. И вдруг до Степана Степаныча дошло! Разом, как удар по затылку! Какая ужасная с ним перемена!
Разве так бывает? Ай...
— Прекратите немедленно! — потребовал он. Тон был грозный, но голос — испуганного пятиклассника. — Прекратите сейчас же! Я... в милицию...
А эти двое уже совсем бессовестно: ха-ха-ха!
— Чтобы сию же минуту... назад! — пропищал бывший Степан Степаныч. И сообразил: в самом деле надо назад! В своё прежнее состояние! И суетливо полез в бочку.
Но преобразователь-то был, разумеется, выключен, и Лошаткин вывалился из биокамеры всё в том же виде. Если не считать, что в бочке он окончательно потерял брюки и теперь стоял в мешковатом пиджаке до колен, под которыми виднелись обвисшие полосатые трусы. Толстый перепуганный пацан;
— Хватит. Я не хочу... — сказал он и вдруг заревел. Это было так неожиданно, что Антошка и Пека даже испугались. И стало им жаль этого Стёпу. Но тут с шумом влезла на чердак вся компания во главе с Маркони.
Долго объяснять не пришлось. Суть событий все ухватили сразу. И рассудительный Андрюша сказал ревущему Стёпе:
— Вы же сами виноваты.
Тот пыхтел и размазывал слёзы по пухлым щекам.
— В чём я виноват-то? Предупреждать надо было...
— Про что предупреждать? — не сдержал ехидства Сеня. — Что нельзя совать нос в чужие дела?
— Я не совал, а поговорить хотел... А они... сами довели человека, а теперь... — способность рассуждать по-взрослому явно покинула юного Лошаткина. Он опять в голос заревел.
— Чего теперь выть, — пряча смущение, сказал Матвей. — Раньше надо было думать.
— Сделайте обратно-о-о...
— Какой он хитрый, да? — сказал Олик. А Маркони проговорил задумчиво:
— Насчёт обратно надо крепко подумать. Айда, люди, на двор, посоветуемся. А вы... а ты, Стёпа, сиди здесь и ни-че-го не касайся. Если что сломаешь, никакое “обратно” не получится совсем.
На дворе много не спорили, единодушно решили: превращать Стёпу в Степана Степаныча нет сейчас никакого резона. Он может очень навредить и сорвать Антошкин старт. А с пацаном справиться легче. В случае чего можно и по шее...
Так Стёпе и заявили, когда вернулись. Он попробовал зареветь снова. Матвей сказал:
— Постыдился бы. Здоровый парень, толще всех, а слёзы льешь как дошкольник.
— Да-а... А как я буду... такой-то...
— Потерпишь, пока Антона не отправим. А там посмотрим на твое поведение.
— Каких-то четыре недели, — утешил Андрюша.
— Целый месяц! У меня же магазин, дело!.. А что я жене скажу! Да она меня и в дом не пустит...
Стёпе сказали, что жена — это его личная проблема.
— Я... я в милицию пойду! И всё про вас...
Стёпе наперебой объяснили, какой он дурак. Преобразователь без программы не действует, а она взрослым неизвестна. Кто поверит мальчишке, что его превратили из большого дядьки с помощью старой бочки, опутанной проводами? Решат, что удрал из дома, и для начала отправят в детприёмник. Или ещё хуже — на проверку мозгов.
—Так что, Стёпа, веди себя хорошо и не возникай, — подвёл итог Матвей.
Стёпа произнёс уже безнадежно:
— Но куда же я такой... Я так не умею...
— А как мы живём?! — возмутился Пека. — Всю жизнь мальчишки и то ничего, терпим, а он один месяц не может!
— Я уже отвык...
— Привыкнешь, — сказал Маркони. — Вот Антошка раньше вообще никогда не был человеческим ребёнком, и то привык... — Скрывать все эти дела не имело смысла. Всё равно слова Лошаткина никто не принял бы всерьёз, сколько он ни выдавай ребячьи секреты.
Стёпа посопел, поморгал, подумал. И прежний Степан Степаныч зашевелился в нём снова. Лошаткин запахнул пиджак, сел на топчан и заговорил уже иначе. Солидно:
— Только я вот чего не понимаю. Зачем вам от своего счастья-то отказываться?
И поведал свои планы.
Его, Лошаткина, пусть опять превратят во взрослого. Затем все они объединятся в одну торговую компанию. Антошка будет производить товар, а магазин “К Вашим услугам” товар этот станет продавать. За месяц без больших трудов станут все миллионерами.
— И не думайте, что обману. У меня в коммерции слово железное... А если надумаете заняться торговлей без меня, ничего у вас не выйдет. Нету у вас ни опыта, ни магазина...
Нельзя сказать, что все сразу и единодушно отвергли предложение. По правде сказать, было в нём немало соблазнительного. Антошка, сообразивший наконец, какими он обладает выгодными способностями, осторожно сказал:
— А что... Если вы хотите, можно попробовать. Мне это нетрудно...
Задумались, запереглядывались. Но без радости, со смущением. И наконец нарушил молчание Андрюша:
— Это хорошо... только почему-то противно.
— Почему?! — искренне удивился Стёпа Лошаткин. — Всё же будет честно!
Сеня возмутился наконец:
— Кап к нам за сто четырнадцать парсеков прилетел, а мы из него дойную корову сделаем, да?! Антошка, не выдумывай!.. Что про нас тогда во всей Галактике скажут!
— Скажут, что умные, — убежденно ответил за Антошку Стёпа. Антошка же тихо повторил:
— Мне ведь и правда нетрудно. Если это надо... Вы хотите?
— Мы не хотим, потому что получится, будто мы все такие, как Степан Степаныч, — подал голос Олик.
Он, Олик стал теперь увереннее в себе. Пека ничуть не обижался на его случайную обмолвку при Кутузкине. Наоборот, он оценил храбрый поступок со съеденным письмом. И даже гордился, что у него такой самоотверженный друг. И другие, поразмыслив, поняли, что Олик — человек нетрусливый и преданный. К словам его относились с уважением.
— Точно сказано, — одобрил Матвей. А Варя добавила:
— Получится, будто мы на уровне этих самых... уу-гы...
Стёпа Лошаткин понятия не имел, кто такие уу-гы, и хотел опять заспорить. Но вмешался Маркони. И разом снял все сомнения:
— Никаких товаров! Ещё неизвестно, как скажется на организме Капа частое болтание через биокамеру. Может, это нарушит стабильность биополя. Какое мы имеем право рисковать!
И все облегченно вздохнули. Хорошо, когда сложный вопрос отпадает сам собой... Матвей подвёл итог:
— Вот так-то, Стёпушка. Побудешь пока в нашей шкуре...
Кстати, о “шкуре”. Сообразили, что нужна одежда. Не идти же Лошаткину домой в таком виде. Варя сбегала к себе, отыскала тренировочный костюм старшего брата (брат из него уже вырос). Костюм оказался длинноват и тесен, и всё же Стёпа влез в него: трикотаж — он ведь растягивается. И получился совсем обыкновенный мальчишка лет двенадцати: чересчур полный, но в общем-то даже симпатичный. Только с зарёванным лицом.
— Глядите, как славно вышло, — бодро сказал Матвей. — Ты Стёпа, привыкнешь и сам не захочешь обратно.
Стёпа сопел и вздыхал.
С этими вздохами он и отправился домой, выпросив обещание, что “обратно” вернут его обязательно и при первой возможности. Уже ничем не грозил. Видать, покорился неизбежному.
А под вечер Стёпа опять появился на дворе у Маркони.
Там шла работа.
Уки из четырёх автомобильных камер и двух досок строили корабль, чтобы плавать в мелководном ближнем водоёме с громким названием “Ямской пруд”. Корабль назывался “Триука”. Придумал это, конечно, Олик. Он сказал, что такое имя, во-первых, отражает суть, а во-вторых, похоже на греческое слово “трирема” — тип старинного судна.
Матвей, Сеня, Варя и Маркони клеили из газеты “Вечерний Ново-Калошин” воздушного змея. Решили показать Антошке, что это за штука и как её запускают с крыши.
Антошка ходил от “змеестроителей” к Укам и обратно, смотрел и старался помогать: ему всё было интересно. Он-то первый и увидел Стёпу Лошаткина. Тот вошёл через калитку и робко сел рядом с ней на дровяные козлы. Антошка сказал Сене:
— Смотри...
Посмотрел Сеня, посмотрели остальные.
Стёпа Лошаткин сидел и поглядывал исподлобья. Этакий новичок, не знающий, примут ли в ребячью компанию. Он был в просторных заграничных шортах и пёстрой майке — тоже, видимо, импортной. Судя по всему, бывший Степан Степаныч выбрал одежду в собственном магазине.
Увидев, что на него смотрят, Лошаткин отвернулся, вытер под носом пухлым кулаком и зябко погладил похожие на боксёрские перчатки колени.
— Ну, чего сидишь-то, — сказал Матвей. — Иди сюда, раз пришёл.
Стёпа приблизился. Стал смотреть на змей. Все неловко помолчали. Наконец Матвей спросил:
— Ну, как дома-то?
— Да ничего, — вздохнул Стёпа.
— Узнала жена-то?
— Узнала... — он усмехнулся. — Она меня в любом обличье признает, никуда не денется. Только крику было — ужас...
— А как ты ей объяснил-то? — нерешительно поинтересовался Сеня.
— Сказал, что сам не знаю... Сел, говорю, в саду на лавочку, размечтался малость, вспомнил, как мальчишкой был, задремал. А когда проснулся — вот уже такой, как есть. Может, говорю, действие каких-то неизвестных науке сил и магнитных полей. Или шуточки космических пришельцев. У нас в городе много чего странного...
— Ты, Стёпа, парень с головой, — похвалил Маркони.
— И она поверила? — спросил Матвей.
— А куда она денется, — опять сказал Стёпа.
— И к врачу не погнала?
— Нет пока... Только велела доверенность подписать, что все права на магазин я ей передаю. Подпись-то у меня прежняя, а сам я куда гожусь такой для бизнеса... — Он вдруг заулыбался, крутнулся на пятке. И тогда все с облегчением рассмеялись. Даже Уки у своего корабля. Потому что увидели: Стёпа Лошаткин не в таком уж отчаянии. Кажется, привыкает.
Лошаткин и в самом деле ощущал непривычную легкость. Конечно, было и огорчение, и ужасная неловкость от того, что он маленький и бесправный. Но в то же время словно тяжкий груз свалился. Это исчез страх. Потому что сейчас ничего со Стёпой не могли сделать ни налоговая инспекция, ни городской прокурор. Что возьмешь с мальчишки? Никто и не докажет, что этот упитанный школьник — владелец магазина “К Вашим услугам”.
С этими-то чувствами Стёпа и ускользнул от грозной Венеры Евсеевны. Удрал, как пташка из клетки. И... отправился к своим недругам, превратившим его в пацана.
А куда ему было идти? Уж коли суждено тебе снова сделаться мальчишкой, нужны приятели.. А кроме нашей компании, никого Стёпа не знал.
Смену настроения у Лошаткина ребята учуяли сразу. И Варя ему сказала:
— Это, Степан Степаныч, будет вам вроде отпуска и курорта. Отдохнете от забот.
Он махнул рукой:
— Какой я теперь Степан Степаныч... Небось останусь дитём до конца дней...
Его опять уверили, что это на четыре недели.
— Да я бы и дольше непрочь. Только супруга грозится, что, если до этого обратно не превращусь, в школу отправит...
Стёпе хором пообещали, что такого кошмара в его жизни они не допустят.
Он заулыбался с облегчением и благодарностью. И вдруг сказал:
— А змей вы неправильно делаете. Надо прогиб побольше, а сюда вот, на нитку, — трещотку... И веревочный хвост — это муть. В наше время хвосты из мочалы делали, она стабилизирует змей в полёте...
— Уки, раздобудьте мочалу, — велел Матвей. — Ну-ка, Стёпа, покажи, как тут с изгибом-то...
Так же как Антошка, Стёпа Лошаткин считался теперь племянником, который приехал в Ново-Калошин на каникулы. Только, разумеется, не племянником профессора, а своим собственным, то есть Степана Степаныча Лошаткина. А сам Степан Степаныч, по словам его супруги, якобы пребывал в длительном отъезде по коммерческим делам.
К новому родственнику Венера Евсеевна относилась со всей строгостью. Ежедневно гоняла его на рынок за овощами, велела поливать огород и делать уборку в доме и в магазине. Порой за излишнюю медлительность или возражения награждала подзатыльниками.
— А вчера выпороть обещала, — горько признался однажды Стёпа приятелям. — За то, что поздно домой пришёл. Говорит, что в следующий раз обязательно...
— Ну и правильно, — злорадно отозвался Пека. — А ты небось думал, что детство — это сплошная радость, да? Ха-ха...
Он один продолжал относиться к Лошаткину непримиримо. Говорил, что не верит ему “даже на огуречный хвост”. Впрочем, на открытую ссору не лез. Вообще Пека стал более сдержанным и воспитанным. Это, без сомнения, сказывалось влияние профессора Телеги, с которым Пека подружился.
Егор Николаевич в свою очередь подружился с Пекиной тётушкой. Он повадился провожать Пеку после занятий домой (говорил, что для разминки), заходил в гости и всё чаще засиживался у Изольды Евгеньевны. Пека был рад. Увлеченная этим знакомством, тётя Золя почти забыла о своих педагогических обязанностях и настолько раздобрилась, что сама отдала Пеке медный таз. Приближалось новое полнолуние.
А Стёпа Лошаткин к концу июля сделался уже привычным человеком в ребячьей компании. И, несмотря на опасения Пеки, оказался вполне нормальным пацаном. Ну, были у него, конечно, кой-какие загибы. Жульничал иногда при игре в “мяч-вышибалу” и в “банки-шарики”, боялся сперва плавать в пруду (хотя там всего “по пуп”), часто хвастался, что в “наше старое время” игры были интереснее. Ну да кто без недостатков? И к тому же, когда Стёпе лунным вечером дали покататься в тазу, хвастаться он перестал. В его детстве такого не было.
Пека сперва не хотел давать Стёпе таз, говорил, что "посудина не потянет такого чемпиона по штанге”. Но после двукратного заклинания таз Стёпу поднял. И тот был счастлив, хотя и вздыхал, что “опять придёт домой поздно, а там сами понимаете...”
На пустыре у огонька собирались по-прежнему. Правда, теперь болтали и пели реже, а молчали чаще. Может, потому, что недалёк уже был день Антошкиного отлёта. А может, потому, что вечера стали темнее. И потому, что Пим-Копытыч продолжал грустить о Потапе, хотя и скрывал это. Всё чаще было заметно, что он прикладывается к напитку, который готовит у себя в подвале из паслёна и остатков прошлогодней картошки. Впрочем, заметно было несильно. Непрочной казалась теперь и судьба самого Ямского пустыря. Ходили слухи, что осенью начнут его расчищать и разобьют на этом месте детский парк. С качелями, каруселями и прочими радостями... Что же, парк — дело хорошее, но пустырь с его таинственными джунглями, подвалами и низкой розовой луной над кустами было жаль.
— Надо Пим-Копытычу новое жильё подыскать, — озабоченно сказала однажды Варя. — Может, поближе к институту Маркони. У нас во дворе старый погреб есть...
Пим-Копытыч отмахнулся:
— Чего наперед загадывать. Может, и помру к осени-то. Совсем уже хворый стал, силушек нету...
Конечно, все заговорили, чтобы он не выдумывал глупостей. Тем более что силушка у Пим-Копытыча ещё оставалась. Днём он тренировал футболистов. В том числе и Лошаткина. Лошаткин оказался в футбольных делах очень кстати. Из него получился могучий нападающий. “Работали” они в паре с Андрюшей. Могучий Стёпа пробивался к чужим воротам, словно пущенный с горы валун, и, когда все противники бросались на его укрощение, подавал мяч Андрюше. И тот — маленький, незаметный — откуда-нибудь сбоку всаживал мяч в ворота, мимо остолбеневшего вратаря...
Да, в футбольном нападении Лошаткин был грозен и прекрасен. Матвей сказал однажды:
— Несётся как Буцефал.
Стёпа сперва обиделся. Но ему объяснили, что Буцефалом звали могучего коня Александра Македонского. (“Что, в ваше время историю не учили?”) Тогда Стёпе прозвище понравилось, хотя “Буцефала” сразу превратили в “Буцу”. Это короче, и к тому же буцами называются футбольные ботинки (хотя правильно говорить и писать следует “бутсы” — это придирчиво заметил Пека).
