Первая часть. Стёкла.
Старинный пятак
Разве можно было ждать, что лучистое, пересыпанное желтыми одуванчиками утро начнется с неприятности...
В Нагорном переулке тротуар был дощатый, пружинистый такой. Вплотную к нему стоял низкий штакетник из реек. Одна рейка оторвалась от бруса и криво торчала над крайней доской. Симка на бегу не заметил рейку. О-о... В глазах — мокрые бенгальские огни! Симка стремительно сел на корточки, выпустил сумку, вспотевшими от боли ладонями вцепился в щиколотку. И, чтобы не разреветься на глазах у прохожих (правда, их не было, но вдруг появятся!), он включил внутри себя музыку.
Случается, что музыка помогает в трудные минуты. Не всегда, но случается. Может она задавить страх и унять душевную дрожь, может вернуть сбежавшую ясность ума (как, например, на годовой контрольной по арифметике, когда Симка запутался было в правилах деления дробей). Может силы дать, чтобы скрутить боль. Особенно такая, как эта — марш героических повстанцев “Двадцать шестое июля”:
Сражайтесь, кубинцы!
Свобода родины пусть будет вам наградой!
Сражайтесь, кубинцы!
Тарам-там-там, тарам-там-там, там-там!...
Слов Симка почти не знал, но достаточно было и мелодии. Боль обмякла, ослабела, как слабеет враг перед лицом героических бородатых бойцов в косо надвинутых беретах...
Симка сделал глубокий вдох и выдох, проглотил слюну. И осторожно убрал с ноги ладони. Ссадина была небольшая, без крови. Но кожа синевато потемнела, косточка припухла.
...— Чё, Зуёк, малость покалечился?
Симка, не разгибаясь, поднял лицо и увидел над собой Фатяню.
Фатяня был парень лет шестнадцати. Из тех, про кого в школе и милиции говорят “трудные подростки”. А другие взрослые, попроще, говорят: “Обалдуй, тунеядец, шпана”. К тому же он был двоечник, в шестом или седьмом классе сидел два года, да и в других учился еле-еле. Водил компанию с такими же балбесами, за которыми (это по слухам!) водились всякие нехорошие дела. Толстая инспекторша детской комнаты старший лейтенант Гулевина при встрече с ним печально, как добрая родственница, покачивала головой:
“Ох, Фатунов-Фатунов, когда ты возьмешься за ум? Не кончишь ты, Вова, добром...”
“А чё, Майя Борисовна, у вас разве против меня какой-то материал?”
“Да ты весь — сплошной материал для комиссии по делам несовершеннолетних, — сокрушенно убеждала его старшая лейтенантша. — Посмотри на себя...”
Тощий и малость косоплечий Фатяня ходил в похожей на заграничную рубахе с узором из пальм и мартышек. Уже одно это позволяло зачислить его в стиляги, за которыми охотятся в городском парке и на клубных танцплощадках комсомольские патрули. Правда была рубаха изрядно замызганная, а в распахнутом вороте виднелась полинялая тельняшка. И стильные узкие штаны Фатяни тоже были неглаженные, с пузырями на коленях. А вместо иностранных (и полузапрещенных) башмаков на толстенной каучуковой подошве) были на Фатяне брезентовые полуботинки за двадцать два рубля пятьдесят копеек (почти такие, как у Симки, лишь разлапистей). Все это, пожалуй, мешало записать Фатяню в окончательные стиляги, из которых, как известно, американская недремлющая агентура вербует своих помощников. К тому же, на танцы Фатяня не ходил, а развлекался тем, что гонял со своими большими приятелями на пустыре за водокачкой футбол или чинил дряхлый мопед "Рига" . А еще он собрал из старых деталей электропроигрыватель с динамиком, который иногда выставлял на подоконник своего кривого деревянного дома, и тогда из-за палисадника с ревом и барабанном боем неслась вредная для советской молодежи музыка под названием “Буги-вуги”. Бабки и прочие взрослые соседи плевались, а девчонки всякого возраста собирались перед палисадником и вращали на себе пластмассовые обручи. Дело это называлось “хула-хуп” и, конечно, тоже отдавало американским образом жизни, но в то же время оно имело отношение к физкультуре, поэтому слишком сильно не запрещалось.
Симка с Фатяниной компанией дел не имел, ни в чику, ни в футбол с большими парнями не играл, а к музыке “Буги-вуги” относился отрицательно, потому что любил другую. С Фатяней он был еле знаком — просто жители одного квартала. И он даже удивился, что Фатяня знает его прозвище.
И вот Симка, сидя на корточках и вскинув голову, смотрел на Фатяню из-под вздернутого козырька обшарпанной школьной фуражки, а Фатяня смотрел на него — непонятно как.
Лицо Фатяни вообще было непонятным. Левый глаз его косил, а угол рта кривился вверх, словно Фатяня на весь мир глядел с ехидцей. На самом деле это не так — знающие люди говорили, что косоватость лица (как и плеч) у него от рождения. Но что за этой косоватостью на самом деле, поди разберись.
— Покалечился, говорю?
— Да не-е... Так, не сильно... — выдавил Симка с некоторой опаской.
— Дай-ка гляну... — Фатяня вдруг сложился, как складной метр, и присел рядом. Тронул пальцем косточку (Симка ойкнул). — Похромать придется... Хорошо бы что-то холодное приложить. А?
Симка шевельнул шелушащимся от июньского загара плечом (он был в сизой полинялой майке).
— Чего приложить-то...
— А погоди-ка? — Фатяня растопырил локти, полез в брючный карман. — Вот... — он протянул на ладони старинный пятак.
— Спасибо... Только разве он холодный? — осторожно усомнился Симка (и прыгала мысль: чего это Фатяня такой заботливый?).
— А ты думал! Конечно, холодный! У таких монет, у старинных, особое качество: они холод в себе держат при любой погоде... Ну-ка...
Фатяня взял Симку под мышки, усадил на край тротуара, цепко ухватил пострадавшую ногу выше башмака (несмотря на боль Симка хихикнул от щекотки).
— Не вздрагивай... Давай-ка, вот так... — Медный кружок прижался к припухшей косточке. Медь и правда была холодная. Этот холод почти совсем успокоил боль, растворил ее в себе.
— Ну что?
— Ага... хорошо...
— Я ж говорил! Теперь подержи минут пятнадцать, и все пройдет.
— Ага... Только я не могу пятнадцать минут, — виновато объяснил Симка. — Мне надо скорее...
— Платка-то, небось, нету?
— Не-а...
Фатяня распрямился и, глядя на Симку с высоты, вытянул из кармана белый с полосочками платок. Мятый, но довольно чистый. Рванул его на несколько полос. Опять присел.
— Давай...
Не туго, но плотно Фатяня примотал к ноге пятак, затянул узелок. При этом шумно дышал. От Фатяни ощутимо пахло куревом и чем-то еще — вроде горелой изоляции. Он полюбовался своей работой. Симка тоже смотрел с удовольствием. Повязка героически белела на загорелой ноге. Фатяня поднял Симку за локти, поставил на тротуар.
— Потопчись-ка...
Симка потоптался. Осторожно, потом смелее. Остатки тупой боли в ноге угасали. Монета держалась плотно.
— Все в аккурат... Спасибо... — Симка поднял с доски сумку, глянул вопросительно: я пойду?
— На здоровье, — хмыкнул Фатяня. — Не кашляй, не хромай... Да сперва-то слишком не скачи. Куда торопишься с утра?
— К мамке в больницу, с передачей... — Симке сразу стало противно. Из-за этого “к мамке”. Никогда он маму так не называл, а сейчас вот дернуло за язык. Наверно, чтобы подладиться к Фатяне, оказаться с ним “на одной доске”.
Фатяня, видать, сразу учуял эту неуклюжую хитрость. Ехидство проступило на косом лице — теперь уже настоящее... но тут же и пропало.
— А что с мамой-то? — сказал он, деликатно ставя глупого Зуйка на привычные рельсы.
Симка заговорил торопливо и с облегчением:
— С мамой-то ничего. Это она из-за Андрюшки, из-за брата, ему полтора года, он скарлатиной заболел, да так тяжело, что маму положили вместе с ним... Теперь-то уже все в порядке, но еще не выписывают, потому что полагается не меньше месяца... А идти надо скорее, потому что скоро там перерыв в приемном пункте...
— Ладно, двигай... — Фатяня повернул Симку к себе спиной, приятельски хлопнул между лопаток. — Да больше не спотыкайся.
— Ага... — Симка оглянулся. — А пятак я тебе завтра принесу. Я знаю, где ты живешь.
— Да на фиг он мне! У меня этого добра... Возьми себе, сгодится как биток для чики..
— Спасибо, — опять сказал Симка. И пошел (все-таки прихрамывая) по крайней упругой доске. И размышлял о странном поведении Фатяни. С чего он такой добрый?.. Но с другой стороны — а чего ему быть недобрым? Что он, Симка, знает про Фатяню? Мало ли что говорят, а сам-то Симка разве видел от него что-то худое? Да и другие мальчишки... Ну, ругается порой так, что уши в трубочку, а то и пинка может дать самым настырным, кто лезут к мопеду. Зато иногда и прокатиться дает...
— Эй, Зуёк! Тормозни на минутку!
Симка “тормознул”. Оглянулся. Фатяня подошел. Высокий, костлявый, странно потоптался рядом.
— Ты... это... Просьбочка к тебе одна... Можешь помочь?
Ага, вот оно! А Симка-то, глупый, размяк, думал, что Фатяня лечит без всякой выгоды...
— Ну... я могу. Если смогу...
— Да ты не бойся, дело-то вовсе ерундовское. Только не говори никому, а то подумают, что я совсем... того этого... — Фатяня крутнул пальцем у виска.
— Я не скажу... а что надо-то? — Стало и страшновато, и любопытно.
— Сегодня к трем часам понесу документы в училище. Новое открыли, при судостроительном заводе... Ну, известно, какие у меня документы. Седьмой класс-то я закончил, да только там еще справки и характеристики всякие нужны, а сам понимаешь, что у меня за характеристики... Дядька мой, брат отца, он на заводе в управлении, обещал похлопотать, но сказал: “Точно не обещаю. Начальство будет смотреть и решать”. Ну вот, сегодня я и пойду на беседу. Это не совсем экзамен, но вроде того... Врубаешься в суть?
Симка кивнул, хотя не очень врубался.
Фатяня совсем по-ребячьи ковырнул брезентовым башмаком тротуар. Выговорил:
— Я это... вообще-то не суеверный, но тут, говорят, есть одна верная примета. Чтобы на экзамене все было нормально, надо такое... в общем, надо, чтобы кто-то ради того, кто сдает, макнул палец в чернила и не смывал, пока экзамен не кончится... Может, это и глупость, но я слыхал, что помогает... А ты не слыхал?
— Не-е... Я слышал, что надо новенькую денежку, нынешнего года, в ботинок положить. Лучше всего двадцать копеек. Я так и делал на контрольной по арифметике. И помогло...
О том, что главным образом помогла мысленная музыка, боевая песня “Легендарный Севастополь”, Симка говорить не стал.
— Всякому свое... А мне вот палец... Русский когда сдавал, его один... одна знакомая мизинец в чернилку макала. И помогло. Да потом я с ней малость поссорился. А надо, чтобы тот макал, кто на тебя никакой обиды не держит. Ты ведь ко мне ничего не имеешь?
Симка так мотнул головой, что фуражка крутнулась и осела на уши. Никакой обиды на Фатяню у него никогда не было.
— Я макну! Трудно, что ли!
— Ты не думай, что я это за пятак прошу. Я уж потом подумал, что хорошо, если ты...
Симка теперь и не думал, что эта просьба — за пятак. Ясное дело, мается Фатяня от беспокойства и неизвестности.
— Я макну, честно! Ты не бойся! По самый корешок!
— Да не надо по корешок. Можно по первую костяшку. И сразу замотай, будто порезал, чтобы никто не спрашивал... Только не позднее трех, ладно?
— Ладно! Какой палец макать-то, на какой руке?
— Какой хочешь. Лишь бы обязательно.
— Я обязательно, не сомневайся... Только знаешь чего?
— Чего?
— Ты... в этой рубахе в училище лучше не ходи. Скажут — вот стиляга явился. Тогда и палец не поможет.
— Само собой! В белой пойду, как юный пионер... А в училище форму дают знаешь какую? Не как в обычной ремеслухе, а флотскую. Судостроители потому что. А можно, говорят, и на матроса выучиться и даже в мореходку оттуда пойти, если занимаешься нормально...
— Здорово! — одобрил Симка, хотя и не был уверен в будущем прилежании курсанта Вовы Фатунова.
— Еще бы не здорово!.. У тебя, видать, к флотскому делу тоже есть притяжение? Вон сколько якорей...
Якорей было три. Два скрещенных на — фуражке, третий, с наложенным на него штурвалом, приделан к пряжке школьного ремня, продетого в петли потрепанных (но зато заграничных) штанишек, которые в нынешние времена назывались новомодным словом “шорты”.
Симка повел плечом: может быть, мол, “имею притяжение”, но чего об этом говорить.
Фатяня хлопнул его по этому плечу.
— Договорились, значит?
— Железно... Ни пуха, ни пера!
— Само собой, к черту. Не обижайся.
— Да что ты! Ну, пока!
— Бывай...
И они разошлись.
Шагов через двадцать Симка оглянулся. Фатяни уже не было, свернул на Запольную. Симка шагнул еще, еще... и снова остановился. Можно, конечно, опоздать в больницу, но... Он с торопливым прихрамываньем вернулся к зловредной рейке. Выпрямил, прислонил ее к брусу. Торчавший гвоздь заупрямился, не хотел лезть в прежнее гнездо. К счастью, за штакетником, в густых одуванчиках, притаился обломок кирпича. Этим обломком Симка вколотил гвоздь и выпрямился. Теперь не будет на душе опасения. А то вдруг кто-нибудь, вроде Симки, побежал бы тем же путем и тоже — бряк ногой! Или еще хуже, если, еле научившаяся ходить кроха, вроде Андрюшки...
