Дневные дела и мысли
Каждые сутки вслед за днем приходит ночь. Таков закон природы на планете Земля. Правда, он не действует в полярных областях — там дни и ночи тянутся по несколько месяцев. Но Турень-то расположена, как всем известно, не за полярным кругом, хотя и считается довольно северным городом (здесь любят песенку: “Есть на Севере хороший городок”). В июне дни в Турени очень длинные, а ночи коротенькие и светлые, но все-таки это ночи. И никуда от них не денешься — от белесых сумерек, пеленающих от фундамента до крыши старый дом, от непонятности, которая прячется в этих сумерках. От вязких томительных страхов, обволакивающих мальчишку, который остался один в пустой квартире...
Опасливые мысли о неизбежности такой ночи начинали копошиться в Симке с утра. Но сперва они были как бы случайные — мелькнут и пропадут. Потому что день впереди казался громадным, и чего раньше времени думать о неприятном. К тому же и утром, и днем была у Симки надежда, что новой ночью страх к нему не привяжется. Или можно будет этот страх победить музыкой. До сих пор не удавалось (или не совсем удавалось), но Симка сам виноват: не мог выбрать нужный мотив. А нынче он постарается заранее вспомнить подходящую мелодию, а потом, в момент подкравшейся боязни, включит в голове музыку будто крепким нажатием кнопки.
И, наверно, здесь нужны не боевые марши, не суровая увертюра к опере “Тангейзер” (которую часто передают по радио), а беззаботная, весело плюющая на все страхи песенка. Вроде этой;
Был чудак у нас Данила —
Вместо водки пил чернила,
Ложкой брил себе усы,
Из рогожи шил трусы.
“Чернила!..” Батюшки, а ведь ходики показывают почти два! А к трем Фатяня пойдет в училище! Симка обозвал себя дырявой башкой — чуть не подвел человека!
В школьной пластмассовой непроливашке чернила, конечно, высохли. Но на скрипучем письменном столе (старом-старом, “довоенном”) стояла увесистая стеклянная чернильница с медной крышкой. Когда-то она была дяди-Сашина (Симка печально посопел). Мама регулярно подливала в нее чернила, словно дядя Саша мог в любое время появиться в доме и тут же сесть за писание отчета об экспедиции...
Симка снял крышку. В черном зеркальце чернил блестела искра. Симка опять посопел и погрузил левый мизинец по первый сустав. Наверно, хватит... Он подержал палец над чернильницей, чтобы в нее скатилась капля. Потом в фанерном платяном шкафу (внутри которого пахло маминой шерстяной кофтой) на полочке с лекарствами нашел пакетик с бинтом, обмотал палец... Ну вот, можно теперь с чистой совестью заняться “телескоповыми” опытами.
Симка принес пустую линзу на кухню, прислонил к ножке стола, отыскал жестяную воронку. Конец ее оказался как раз по калибру отверстий в линзе. Симка взял ковшик. Но — вот досада! — в ведрах на лавке под окном воды оказалось на донышках... Сам виноват, надо было еще вчера позаботиться.
Симка ухватил двухведерную канистру (с виду как для бензина, а по правде — для воды). Гулко сбежал по лестнице, выкатил из-под нее хозяйственную тележку на колесиках от детского велосипеда (ее смастерил дядя мамы и для Симки сосед дядя Миша). Пристегнул канистру к боковым рамкам тележки брезентовым ремнем. И — поехали! Канистра загудела на кочках.
Колонка была в двух кварталах, в начале Нагорного переулка. Симка подкатил канистру под чугунную загнутую трубу, открутил пробку, сел на корточки, плечом приподнял тугой рычаг — осторожно, чтобы струя не ударила сразу. Но она все равно ударила! И в гудящую пустоту канистры, и по краям узкой горловины. Брызги — веером на Симку. Он взвизгнул, но не отпрыгнул. Видать, у него судьба нынче — мокнуть несколько раз на дню. Да и не плохо это в такую-то жару!
Плохо было другое: втаскивать канистру на второй этаж, когда подвезешь к дверям. Двухведерную тяжесть приходилось переставлять со ступеньки на ступеньку. Поднатужишься изо всех сил, приподнимешь, поставишь, потом отдыхаешь. И так восемнадцать раз. Лестница крутая, словно не в квартиру ведет, а на чердак. Когда Симка добирался до верха, в животе у него всякий раз что-то скрипело, а поясница ныла, как от хороших пинков. А ведь еще надо было втащить эту бандуру в кухню, взгромоздить на лавку и, нагибая канистру, перелить ее содержимое в ведра (потому что из узкого горлышка черпать воду было невозможно). Когда вдвоем с мамой, дело это не трудное. А сейчас...
Но Симка справился, перелил. Посидел на лавке рядом с пустой прохладной канистрой, положив на нее голову. И встряхнулся. Пора!..
Через воронку стал Симка наливать в линзу ковш за ковшом — пока она не заполнилась по самые дырочки на верхнем краю. Потом уволок этот великанский объектив в комнату и установил на подоконнике рядом с письменным столом. Распахнул створки. Чтобы линза не падала, Симка привинтил к нижней части рамки мясорубку. Положенная на бок чугунная мясорубка (с выпуклым непонятным словом “Касли”) оказалась замечательной подставкой. Симка повернул линзу так, чтобы она смотрела на торчащий за низкими крышами строящийся дом. Такие дома появлялись теперь в разных местах Турени. Они собирались из готовых секций и назвались “крупноблочные”. Иногда секции были разноцветные, и дома получались, будто сложенные из детских кубиков, красиво так. Но чаще они были серые. И этот, на улице Луначарского, недалеко от Симкиной школы, был серый. Над ним торчал строительный кран с ажурной стрелой и похожей на пароходную рубку будкой. Интересно, как он будет виден через стекла?
Симка отошел от подоконника, нащупал в кармашке подаренное Соней стеклышко. Ну, сейчас... И в этот момент заколотили в стенку. Что за невезуха!
Симка высунулся в окно. Из окна в другой половине дома так же высунулась тетя Капа — грузная, с мясистым бородавчатым лицом.
— Симушка, обедать иди! Я стучу, стучу, а тебя все нету...
— Ладно!
В конце концов никуда будущий телескоп не денется, а обедать и правда пора. После всех трудов внутренность желудка такая пустая и сосущая, будто там пять литров безвоздушного пространства...
Вниз по лестнице налегке — это ведь не вверх с грузом! Даже не надо пересчитывать подошвами ступени. Симка с верхней ступеньки канул головой в лестничный проем, далеко вытянутыми руками поймался за карниз над входом, ступнями ударил в дверь, она крякнула и распахнулась. Симка вперед башмаками вылетел на плоское крыльцо. Мама в таких случаях говорила: “Ох, свернешь ты когда-нибудь шею”. Но Симка знал, что не свернет — все рассчитано. Да и мамы теперь нет дома, никто не смотрит вслед...
Тетя Капа кормила Симку на кухне. Дала уху и кашу. Уху Симка вообще не любил, а эта к тому же пахла залежалой рыбой (как ящики из-под селедки на заднем дворе у ближнего продуктового магазина). Но в гостях — не дома, нос воротить не станешь. А каша была вполне съедобная — пшенная, разваристая, с кубиками колбасы. Жаль, что маловато, а попросить добавки Симка постеснялся. Зато тетя Капа дала большую кружку киселя из клюквенного концентрата. Симка обрадованно уткнулся в нее, а тетя Капа спросила:
— С пальцем-то чего у тебя? Ободрал где-то?
— А! Царапнул малость... — Не рассказывать же про Фатяню! Получится, что выдал его!
— Надо зеленкой помазать и завязать как следует, — засуетилась тетя Капа, — а то схватишь какой-нибудь столбняк! — Она пуще всего на свете боялась всякой заразы, потому что в молодости ей чуть не отрезали разбухший от попавших в царапину микробов мизинец на ноге.
— Да я уже смазал! Йодом!
— Чегой-то не похоже... — Тетя Капа пригляделась к мокрому бинту с пятном проступивших чернил. — Ёд-то, он коричневый, а у тебя тут лиловое.
— Потому что я на кухне крахмал нечаянно зацепил! — находчиво выкрутился Симка. — От крахмала с йодом всегда такой цвет получается...
— Ты мне мою старую голову не морочь. Я не совсем еще из ума выжила...
— Да ничего я не морочу! Про такой опыт даже в книжке написано! “Веселая химия для начальной школы”! Могу хоть сейчас принести!.. — И Симка неосторожно высунул из-за стола ногу.
— А с коленкой-то чего?
С коленкой было “ничего”. Симка и думать про это забыл. Просто наросла новая, вместо сорванной в щели забора, короста.
— Замазать надо да забинтовать, — засуетилась старуха.
— Ну, тетя Капа! Ну, если человеку каждую засохшую царапину бинтовать, он же в египетскую мумию превратится!
— Чего-чего? — тетя Капа грозно подбоченилась, бородавчатое лицо ее набрякло. — Это ты вон каким словам уже научился! Без матери-то! Погоди, все расскажу, когда появится!
Симка обалдел, но тут же сообразил: неприличным тетя Капа сочла слово “египетскую”. Потому что сосед дядя Миша в неудачные минуты своей жизни ругался на дворе: “Ах ты, египет твою налево!”.
— Ох, тетя Капа! Какие слова! Египет это же страна такая, древняя! Где пирамиды! В учебнике для пятого класса есть!
— Пирамиды... Уж поскорее бы Анюта возвращалась, она бы взяла тебя в узду... А то “пирамиды”... — это уже добродушно, для порядка.
Анюта — это мама, Анна Серафимовна... Симка засопел, буркнул “спасибо, тетя Капа”, сгреб тарелки и кружку и понес в угол, к лохани, чтобы вымыть.
— Ступай, ступай, сама помою. Нечего зря опять палец мочить... Ужинать приходи к семи, чтобы я сызнова штукатурку на стенке не долбила... Чего приготовить-то на вечер, ума не приложу. Разве что макароны с квашеной капустой...
— Да мне хоть что!
— Тебе-то хоть что, а зять с завода придет, да Марина после смены... И картошки не осталось, и к мясу на рынке нынче не подступишься, а в магазинах и вовсе пусто... Никита Сергеич наш, он мужик, конечно, душевный, обещает скорый коммунизм, да пока что-то не видать коммунизма этого...
Тетя Капа была старая, говорить что думает не боялась, хотя известно, что никакая власть длинные языки не любит. Про это не раз напоминала матери взрослая Марина, которая работала в парикмахерской. А муж ее Андрей Платонович (то есть зять тети Капы) был начальником цеха на Аккумуляторном заводе, состоял там в партийном бюро и недоверчивые разговоры про коммунизм поэтому тоже не одобрял. Но тете Капе-то что! Тем более, что мяса в магазинах и правда не сыскать. А вот как приедет на каникулы из свердловского техникума внучка Галина (полная такая и с большим аппетитом), тогда совсем “продовольствен-ный кризис”.
Симка знал, что ворчит тетя Капа по привычке, а не от скупости, не потому, что у них в семье теперь “лишний рот”. Знал и то, что мама оставила ей деньги на его, Симкин, прокорм. Но все равно стало неловко (уже не первый раз). Он поскорее сказал “хорошо, в семь” и вприпрыжку рванул к себе.
И вот наконец-то можно испробовать это... Сердце застукало: получится ли? Симка пригнулся в четырех шагах от стоявшей на подоконнике линзы, взял за края Сонино стеклышко, поднес к глазу. В размытом поле зрения линза показалась большущим прозрачным пятном. В центре его темнело что-то непонятное. Симка отодвинулся назад, стараясь поймать резкость. И... поймал! И отшатнулся! Прямо перед ним разевала клюв перевернутая вниз головой растрепанная ворона! Симка от неожиданности чуть не сел на половицы. Вздрогнув, сбил фокусное расстояние. Он знал, конечно, что изображение в его оптической системе будет опрокинутым, но не ожидал, что таким громадным.
Ворона, топтавшаяся на верхушке подъемного крана, простым глазом видна был через окно, как черная соринка, а через стекла представилась сидящей здесь, на подоконнике!
Симка снова направил стеклышко-окуляр на линзу. Ворона оказалась на месте. Симка пошевелился, налаживая четкость картинки. Круглое пространство опоясывали радужные блики, но сама ворона была различима до каждого перышка. В глазу ее горела желтая искра. Этим глазом неласковая птица недовольно глянула на Симку — чего, мол, подсматриваешь! — растопырила крылья и канула куда-то вниз (на самом деле, конечно, вверх).
По-лу-чи-лось! Ура! Симка кинулся к окну, повернул линзу так, чтобы она смотрела на соседние дома и дворы. Со второго этажа крыши и огороды видны были, как с капитанского мостика. А в стекла различались всякие мелочи: узорчатый жестяной дымник на печной трубе, цветущий картофельный куст на грядке, опрокинутый на чьем-то крыльце игрушечный грузовик... Все это Симка видел как бы отдельными кадрами кино, когда поворачивал линзу, отбегал и налаживал в пальцах окуляр.
Нельзя сказать, что картинки в окуляре были яркими и четкими. Их покрывала мутноватая пленка. И разноцветные пятна по краям были, конечно, лишними. Но все же то, что попадало в середину поля зрения, виделось отчетливо. И так близко! Неужели и лунные кратеры можно разглядеть в таком же великанском масштабе?
Вот это будет зрелище! Симке один раз удалось глянуть на Луну в бинокль (чужой, конечно), и даже тогда захватило дух. А сейчас, наверно, увидишь хребты и горные цирки с пиками посередке будто с подлетевшей к ним совсем близко ракеты...
Симка бухнулся спиной на свою кое-как застеленную кровать, положил ноги в башмаках на железную спинку. Ноги и поясница гудели, в косточке шевельнулась забытая утренняя боль. Но боль эта была чуть заметная, а гуденье в пояснице — даже приятное. И мысли были приятные: как здорово, что опыт со стеклами получился! Ну, пускай там блики и туманные пятна, а все-таки многое различимо! А когда он вставит объектив и окуляр в трубу, видимость, конечно же, еще улучшится...
Только как ее смастерить, трубу-то? Двухметровую, широченную...
Вспомнилась труба на “Тортиле”. Жаль, не успел спросить, как они ее делали, каким способом гнули фанеру. Если бы спросил, ребята наверняка рассказали бы. Потому что — Симка сразу это понял — славные они. Дружные такие и без всякого желания ехидно зацепить кого-нибудь или дать пинка. В общем без этой... как она называется... агрессивности. Без того поганого свойства, которое то и дело проскальзывает у окрестных пацанов и у Симкиных одноклассников. Симка к этой черте в характерах знакомых мальчишек привык и понимал, что так оно, видимо, везде. Или почти везде. Но порой хотелось иного...
Жаль, что эти ребята далеко. Чтобы пешком на Мыс добираться — ого сколько надо топать! Был бы велосипед... Но велосипед — такая запредельная мечта! Все равно, что о квартире в новом доме, где краны с холодной и горячей водой, ванна, батареи вместо печек, плита, которая работает на газе. Никаких тебе хождений на колонку, никаких забот с дровами... Но квартира — это даже более осуществимая мечта. Может быть, в ближайшие годы маме и дадут такую — как матери-одиночке с двумя детьми. Ведь недаром Никита Сергеич обещал в докладе, что в недалекое время у каждой советской семьи появится квартира, где столько комнат, сколько в семье человек и в придачу еще одна (это значит, что у них будет целых четыре). А велосипед... это лишь когда Симка вырастет, будет работать и получать приличную зарплату. Но такое время — где-то в бесконечности. И кем Симка станет, он еще не решил, не выбрал. По правде говоря, вырастать ему пока не очень-то и хочется (так же, как герою любимой книжки про волшебную дверь). Потому что не дурак он, понимает, скольких радостей лишится и сколько забот приобретет, когда сделается взрослым...
Это лишь в газетах пишут и в “Пионерской зорьке” говорят, что все советские дети мечтают поскорее вырасти, чтобы проехать на Великие стройки коммунизма или на целину, а может быть, даже полететь на Марс. Чушь какая-то! Строить можно и в Турени, а пахать и сеять в ближних колхозах, рабочие руки нужны везде, а не только у черта на куличках. А на Марс... Никому никогда Симка в этом не признается, даже маме, но о космических полетах думать ему жутко. Оказаться в наглухо заклепанной тесноте межпланетного аппарата, который мчится в полной безвоздушности! Сразу вспоминается собака Лайка...
Иногда Симку покусывала совесть — за то, что он не желает расти. Ведь когда станет большим, сможет как следует помогать маме и Андрюшке. Но Симка совесть быстро успокаивал: “Все равно от меня ничего не зависит. Когда вырасту — тогда вырасту...”.
Так он успокоил ее и в этот раз (будто сердито лягнул). И снова стал думать про мальчишек с “Тортилы”. И про их взрослого командира. Интересно, кто он? Родственник одного из ребят или просто сосед? Почему подружился с пацанами? Может, в детстве тоже не хотел расти, а когда вырос, понял, что не наигрался, вот и решил добавить?
Наверно, им хорошо друг с другом. По вечерам собираются небось в тесной рубке пароходика или в береговом сарайчике, пьют пахучий чай из термоса и даже самому младшему не скажут: “Ну ты, подвинь ж..., расселся тут, как моржа на печке”. Им чем теснее, тем дружнее. Потому что они такие... И Соня такая... И тот мальчик на берегу залива... Почему эти люди встречаются Симке и почти сразу исчезают из его жизни?.. Ну, Соня напишет, наверно. Только все равно она не рядом...
Мысли были печальные, но не очень, не до щекотания в горле. Их обволакивала дрема. Еще немного, и Симка уснул бы, чего доброго. А спать было нельзя. Тогда ночью долго не заснешь. А чем дольше не спишь, тем больше всяких страхов.
Симка тряхнул головой. И тут же, будто специально, чтобы полностью прогнать его сонливость, за окном раздались два голоса:
— Зуёк! Айда купаться!
Симка сразу представил двух братьев Авдеевых, что живут за два дома отсюда. Валерку и Вовку, одиннадцати и десяти лет. Стоят внизу на тротуаре, задрав курчавые головы, нетерпеливо переступают одинаковыми сандалиями. Нормальные ребята, не вредные, не драчливые. Но и особой дружбы с ними у Симки нет. Так, иногда то на реку вместе, то в кино или мячик погонять. Наверно, братьям хватает друг друга. Конечно, у Симки тоже есть брат, да только такой еще карапуз... Не могла уж мама постараться, родить Андрюшку сразу вслед за Симкой!..
— Зуёк! Тебя дома нету, что ли?!
Симка молчал. Пусть думают, что нет его.
Они крикнули еще разок и ушли.
Купаться не хотелось, хватило ему сегодня.
“Но ведь это было не купание”, — с ехидцей напомнил Который Всегда Рядом.
“Да, я не купался! — тут же спохватился Симка. — Я переплывал реку”.
“Ха! И не переплыл!”.
“Переплыл! Почти... Там до берега-то оставалось всего чуть-чуть!”
“Во-первых, не чуть-чуть. Во-вторых, никакое “почти” не считается... А в третьих...”
“Ну что? Что?!”
“Сам знаешь, что. Как ни крутись, Зуёк, это было все-таки купание. Какая разница, в штанах или без...”
Теперь Симка понимал, что это и в самом деле так. Никуда не денешься. Хмуро спросил у Которого Всегда Рядом: “Ну и что теперь?”.
Тот сказал снова: “Сам знаешь, что”.
Симка знал: придется признаваться маме. Иначе совесть заест. Ее, совесть-то, не утопишь, в землю не зароешь, и обманывать ее — себе дороже. По крайней мере в отношениях с мамой.
“Ага! Боишься, что попадет!” — злорадно сказал Который Всегда Рядом.
“Идиот! Не боюсь я, что попадет! Мне и не попадает никогда по-настоящему. Только... признаваться и прощенья просить всегда тошно. И расстроится она...”.
“Это уж точно”, — отозвался Который Всегда Рядом с ноткой сочувствия.
“А что, если... если я признаюсь не в эти дни, а когда-нибудь потом?”
“Это, пожалуй, можно, — рассудил Который Всегда Рядом. — В признавании важно не когда, а только чтобы обязательно”.
“Я обязательно... но попозже...”.
“Когда вырастешь?” — хихикнул Который Всегда Рядом.
“Вовсе нет! Просто выберу подходящий момент!”.
“Ну, выбирай, выбирай”, — хихикнул он снова.
“Язва какая, — сказал Симка уже с облегчением. — Вот был бы ты настоящий и видимый, дал бы я тебе башмаком ниже спины и прогнал бы... за тридевять земель”.
“Куда ты от меня денешься...”
Симка знал, что никуда не денется. Скорее всего Который Всегда Рядом — рядом навсегда. Хотя появился-то он совсем недавно: в первый вечер, когда мама и Андрюшка оказались в больнице, а Симка остался в двух комнатах и кухне один.
Ох как не по себе было тогда Симке. И от одиночества, и от тоски и от пустоты квартиры, которая сразу сделалась необыкновенно большой. И от шорохов за печкой. И от резкого света лампочек, который не разгонял страх, а лишь подчеркивал пустоту выросшего пространства комнат. А выключишь свет — сгустки белесых сумерек заползают в окна и по хозяйски устраиваются в углах. И похожи эти сгустки... даже страшно думать, на кого они похожи.
Симка сделал “среднее” освещение: чтобы и не резкий свет, и не сумерки. Включил лампочку на кухне, растворил дверь так, чтобы лучи из нее падали в комнату. Лег на кровать не раздеваясь. Тоскливый страх не уходил. Не помогал ни диктор, вещавший из маленького динамика “Москвич” об успехах в выполнении семилетнего плана, ни веселая ругачка соседа дяди Миши и его жены тети Томы, что доносилась со двора через распахнутое кухонное окно. Симка сжал зубы и с остатками храбрости замычал:
Сражайтесь, кубинцы...
Однако не помогли и кубинцы.
Оставалось пустить слезу. Но... неслышно и все-таки очень отчетливо кто-то сказал рядом:
“Не вздумай, Зуёк. От этого бывает только хуже”.
Симка перепугался еще больше. Замотал головой и сел. Не рвануть ли из дома на двор?
“Сиди, не дергайся. Надо себя пересиливать”.
— Ты... кто? — слабея так, что вот-вот из него побежит, прошептал (вернее, шепотом простонал) Симка.
“Не все ли равно? Я... тот, который всегда рядом”.
Удивительно, что Симке стало полегче, хотя следовало бы ужаснуться окончательно. Нет, не стал он ужасаться окончательно! Все-таки сейчас не средние века, где всякие колдуны и ведьмы, а двадцатый век, когда телевизоры, атомные ледоколы и спутники, и всему есть научные объяснения.
“Понял. Ты, наверно, мой внутренний голос. Или... это... мое отражение в моих собственных мозгах. Да?”.
"В твоих птичьих мозгах я не поместился бы, — проворчал неслышный голос. — Не умничай. Просто я — Который Всегда Рядом". — Теперь все слова были как бы с большой буквы, и Симка понял, что это — имя. И еще понял, что ни бояться, ни удивляться больше нет сил. Всхлипнул и уснул.
Утром он, конечно, решил, что Который Всегда Рядом ему приснился. Но тот по-прежнему неслышно и отчетливо сообщил:
“Не надейся. Я от тебя не отвяжусь”.
В свете яркого утра для страха не оставалось места, и Симка лишь спросил:
“А зачем я тебе?”
“Потому что я всегда рядом. Не ясно, что ли?”.
Ясности не было, но... и тревоги не было. Симка подумал: “Пусть. Может, так даже лучше”.
И в самом деле стало лучше. По крайней мере, не так одиноко. От страхов Который Всегда Рядом Симку не спасал, но порой уменьшал их ехидными репликами. И случалось, давал полезные советы. Разговаривал он тоном парня, который снисходительно учит уму-разуму младшего пацаненка. Но Симка чувствовал, что Который Всегда Рядом притворяется. Скорее всего это был Симкин ровесник, только... ну, из иного какого-то мира. Может быть, он проскользнул из того мира в Симкин через волшебную дверь, как мальчик Тони проникал через свою дверь в старинную страну индейцев... А может, все-таки он состоял из Симкиных мыслей, которые появлялись сами по себе и отзывались в ушах. Обсуждать эти вопросы Который Всегда Рядом отказывался, отвечал одинаково: “Отвяжись, зараза!”.
Так ответил он и сейчас, когда Симка лежал на кровати после удачных опытов с линзами. Симка снова попытался обсудить вопрос “кто ты?”, но услышал уже знакомые слова.
“Ну и фиг с тобой”, — сказал Симка. Лег поудобнее и... заснул.
