Тайник за глазастым пнем
Который Всегда Рядом разбудил Симку, когда на часах было без пятнадцати семь. “Вставай, а то тетя Капа опять начнет стенку молотить!..”.
Ого, сколько времени Симка давил подушку! Часа четыре! Даже в детском саду дневной “мертвый час” в два раза меньше...
И дяде Мише с дровами он не помог, забыл! Хотя, если бы это было очень надо, дядя Миша сам Симку позвал бы, без церемоний.
Симка вскочил, на кухне ополоснул перед рукомойником щеки и нос. Попробовал отмыть от чернил мизинец (наверно, уже пора), но те крепко въелись в кожу. Видать, надолго. Побледнели, но не смылись. Пришлось замотать палец чистым бинтом.
На ужин оказалась все та же пшенная каша, а не обещанные макароны с квашеной капустой (ну и хорошо, а то капуста эта всегда почему-то пахнет гнилой мешковиной).
После ужина Симка еще повозился с большой линзой и маленьким окуляром, поразглядывал через них всякие мелочи на крышах и дворах. На одной из крыш увидел рыжего котенка, который, сидя вниз головой, вылизывал растопыренную лапу. Будто совсем под носом у Симки. “Кис-кис”, — позвал его Симка, но котенок на самом деле был в дальней дали и, конечно, не услышал...
В конце июня солнце садится за крыши только в десятом часу. А пока еще был день-деньской. И надо было этот день как-то тянуть до конца. Симка пошел на школьную спортплощадку. Там ребята гоняли футбольный мяч. Они были большие, класса из седьмого-восьмого, и почти незнакомые, но разрешили Симке занять место на левом краю в одной из команд. И Симка играл не хуже других. Но потом пришел парень по имени Гуся, и Симке вежливо предложили перейти в запасные. Симка не обиделся. Все-таки дали поиграть больше часа, спасибо и на том. Да и не хотелось больше. Снова гудели ноги, опять заболела косточка. Симка, прихрамывая, побрел по улице Луначарского к Аккумуляторному заводу — посмотреть, какое завтра в заводском клубе кино. Оказалось, что старая мура — “Богатая невеста”.
Симка отправился домой.
Заниматься оптическими опытами больше не хотелось. Читать знакомые книжки тоже не хотелось, а нового не было (все никак не соберется в библиотеку обменять “Человека-амфибию” на что-то другое).
“Мама уже, наверно, уложила Андрюшку, — подумал Симка. — А Соня, скорей всего, собирается в Тобольск. Интересно, на чем она завтра поедет: на автобусе или на пароходе?”
Чтобы грусть не взяла его в окончательный плен, Симка включил в себе бодрую мелодию со словами:
Был чудак у нас Данила,
Вместо водки пил чернила...
“Ты, Зуёк, хотел приберечь эту песню для другого”, — с подначкой напомнил Который Всегда Рядом.
“Для чего?” — буркнул Симка. И сразу ослабел.
“Сам знаешь, для чего. Для борьбы со страхами”...
Черт его дернул напоминать о страхах!
Впрочем, они и сами напомнят о себе, никуда не денутся. Солнце уже скатилось за низкие крыши, бросало из-за них последние лучи, которые покрывали бронзовой пудрой листья и пух на тополях. Скоро исчезнут и эти отблески. В небе еще надолго сохранятся отсветы заката, да и потом, до самой утренней зари, оно останется светлым, но в дом проберется похожая на рассеянный в воздухе зубной порошок полумгла. И в ней будет растворена томительная боязнь.
От того, что в ночи не обычная темнота, а эта вот белесая полумгла, смешанная с печалью и одиночеством, еще хуже. Темноту можно прогнать электрическим светом. А сейчас он казался ненужным (ведь все вокруг различимо и так!) и потому жестким, недружелюбным. И таким же недружелюбным, чем-то грозящим, делалось все вокруг. И Симка включал свет лишь на кухне... А облепившие Симку сумерки словно впитывались в кожу, в глаза, в душу и спрашивали не то с насмешкой, не то с сочувствием: “Что, стра-ашно?” Он съеженно сидел на кровати и отвечал с самым последним остатком гордости: “Ни капельки...”.
А на самом деле было ох как страшно. Казалось, шевельнешься, и случится что-нибудь. Но он заставлял себя шевелиться. Иначе совсем окостенеешь от страха, прежде, чем тебя сморит спасительный сон...
Симка думал даже: не устроить ли себе убежище для ночлега под лестницей? Там нет пустоты ночных комнат, рядом дверь на двор, куда можно выскочить, если угрожающее что-то подберется вплотную. Можно позвать к себе и уложить в ногах дяди-Мишиного кота Тимофея, который часто ночует на дворе (словно он дворняга, а не кот!).
Спасительная была мысль! И все же Симка не поддался ей. Потому что это означало — сдаться страхам совсем. Окончательно унизиться перед ними. И... перед собой. А унижения Симка боялся больше чем страхов и боли. Их он тоже очень боялся, но самолюбие было все-таки на капельку сильнее. Что же это получится? Бежать из собственного дома в конуру и ежиться там, как улизнувшему от волка зайчонку?
Да, а чего он боялся-то?
Ну, не детсадовский младенец же и не старая бабка, которая верит в чертей и привидения! Книжки, про науку читает, красный галстук носит, даже состоит в совете отряда, который борется за звание “Отряд — спутник семилетки”. Пионеры — они разве имеют право бояться нечистой силы, которой нет на белом свете!
Но Симка и не боялся ни ведьм, ни призраков, ни вампиров. Он боялся непонятности. Такая непонятность, скорее всего, обитала в этом доме с давних пор. Днем спала, а к ночи оживала...
Дом был построен лет сто назад. В нем до революции жил купец Красильников, тогда все комнаты двух этажей соединялись между собой. Потом дом разделили на четыре квартиры, кое-что в них перестроили, в каждую проделали свой вход со двора. Жильцов стало в пять раз больше, чем в купеческие времена. Давным-давно дом не ремонтировали, его карнизы с деревянным орнаментом перекосились, водосточные трубы с жестяным узором поржавели и обвисли. Но люди не жаловались. Им еще повезло! Ведь не у каждого в Турени была отдельная квартира, пускай даже такая ветхая...
А дом жаловался.
По ночам он кряхтел, постанывал и, наверно, вспоминал старину. Может быть, именно воспоминания о прежних временах и давно умерших людях пропитывали по ночам воздух слегка перекошенных комнат с обширными печами и стонущими дверьми.
Потом уже Симка понял: дом жил сам по себе и его воспоминаниям не было дела до обмирающего от страха мальчонки, они его не замечали. Но Симка-то замечал всю эту “одушевленность” дома. И вещи замечали. И порой тоже становились странными.
Иногда по ночам сам по себе начинал брякать умывальник. Неожиданно громким и сбивчивым делался стук ходиков. Начинали шелестеть в темноте листы оставленной на столе раскрытой книги — словно по ним пробежал ветерок (или кто-то переворачивал страницы). При маме и Андрюшке Симка почти не обращал на это внимания. По крайней мере, не пугался. А когда один...
А потом жутковато повело себя зеркало.
Зеркало было старое, даже старинное. Мама говорила, что оно висело еще в большой казенной квартире ее отца, когда он служил начальником станции Галахово. Шириною оно было в полметра, а высотою как Симка. В облезлой деревянной раме с завитушками. Его расположили не в “общей” комнате, где спал Симка, а в маленькой, где устроились мама и Андрюшка. Повесили повыше пола и наклонно. Благодаря этому любой человек отражался в нем в полный рост. Симка, когда он оставался в доме один, порой вертелся перед зеркалом, чтобы разглядеть получше — что он за человек? Но так бывало днем, при ярком свете. А по вечерам глубина за мутноватым и с пятнышками стеклом делалась темной и непонятной. Заглядывать в нее не хотелось.
Но несколько дней назад Симка все-таки заглянул. Это Который Всегда Рядом подначил его. Когда очередной тягучий страх стал обволакивать Симку, Который хмыкнул:
“До чего боязливый червяк, смотреть тошно...”.
“Ну и не смотри!”
“Я и не смотрю. А ты сам на себя погляди. Бледная козявка, уши от страха прозрачные...”.
“Сам ты...”.
“Ну, взгляни, взгляни в зеркало, но кого ты похож... Боишься? Даже посмотреть боишься!”
Чтобы поставить на место зарвавшегося “Которого” и чтобы не капитулировать перед страхом безоговорочно, Симка решил посмотреть. В комнате, где зеркало, свет включать он не стал, включил в “общей” — так, чтобы лучи падали в широкую дверь, со спины. Тогда они будут освещать не самого Симку, а его отражение (об этом способе написано в “Занимательной оптике”).
Потом Симка стиснул кулаки и встал перед зеркалом.
А в темном прямоугольнике, наклонившись навстречу, встал обрисованный лучами лампочки мальчишка — в точности такой же.
Ну и что? По виду ничуть не скажешь, что испуганный. Симка как Симка. Такой же, как другие ребята. Ну, разве что, чересчур аккуратный — не туреньский, а скорее московский или ленинградский мальчик. В ладном таком, заграничного покроя, пиджачке, в торчащих из-под пиджачка коротеньких брючках с отглаженными стрелками, в тугих светлых гольфах и новеньких сандалиях. С гладко зачесанной набок прической пенькового цвета. С блестящим стеклянным значком на лацкане. Мальчик только что вернулся с выставки в московском Манеже...
...Господи, какой Манеж? Это было в прошлом году! Пиджачок с обтрепанными обшлагами висит в шкафу, на сморщенных штанах давно никаких стрелок, ноги босые, в синяках и длинных царапинах, волосы не чесаны неделю, а значок... он не на груди, а в кармане!
Симка попятился, ощущая под ребрами пулеметную трескотню сердца. Его отражение (теперь такое же взъерошенное, как он сам) попятилось тоже. Симка выскочил в другую комнату. Сел верхом на подоконник открытого окна — одна нога в помещении, другая снаружи. Получилось, что он левым боком в доме, а правым на улице. В случае чего можно сигануть на тротуар, не высоко...
“Что, перетрухнул, Зуёк?” — хихикнул Который Всегда Рядом.
“Пошел ты на фиг... Что это было?”
“Это было необъяснимое свойство зеркальной памяти... Про такие штуки немало написано в разных книжках. Стра-ашных...”
“Заткнись, идиот...”
Симка просидел на подоконнике с полчаса. На светлой улице было хорошо. Прошли парни с гитарой, два раза проехали мотоциклисты, где-то раздавались удары по волейбольному мячу и веселые голоса. Симка малость успокоился. Стала вспоминаться прошлогодняя поездка, Нора Аркадьевна... Нет, про нее не надо. Оно была очень хорошая, но думать про нее... лучше не сейчас. А то вдруг окажется рядом...
К Симке подкралась наконец спасительная сонливость, он брякнулся на кровать, накрыл голову подушкой, чтобы на слышать кряхтенья и скрипов дома. И уснул так — не раздевшись, не выключив света, не затворив окна...
Это было дней пять назад.
А нынче спасительного сна не было, как говорится, ни в одном глазу.
“Не надо было дрыхнуть днем”, — сказал Который Всегда Рядом.
“Помолчи. Шибко умный...”
Симка ощущал непонятное раздражение. И решил, что сегодня бояться не будет. Назло “Которому”, назло себе, назло всем на свете страхам.
Был чудак у нас Данила:
В животе его звонило,
Потому что утром он
Съел на завтрак телефон!
Тра-та-та и тра-та-та!..
Чтобы доказать себе, что с этого момента он — совсем другой, ничего не боящийся человек, Симка решил посмотреть в зеркало. Как тогда. И убедиться, что в прошлый раз ему просто все почудилось.
“Ох, не надо...” — язвительно предостерег Который Всегда Рядом. А что еще он мог сказать? Он такой...
Конечно, опять стало “стра-а-ашно”. Однако теперь в страхе чудилось что-то новое. Какая-то... да, притягательность. Боишься, а делаешь. Ноги сами идут...
Ну и что?
Вот оно обыкновенное зеркало, вот он обыкновенный Симка в нем. Никакого пиджачка, привычная майка с дырой на боку. Ох, а где он ее заработал, дыру-ту? Не заметил даже... Симка озадаченно поскреб пятерней затылок. Вернее, хотел поскрести, но помешала сдвинутая назад фуражка. Симка забыл ее снять, вернувшись с улицы... Да, но... на Симке в зеркале фуражки не было. Просто растрепанные вихры. Впрочем, тут же фуражка — мятая, с якорьками и заштопанным козырьком — появилась. А дыра на майке пропала!
“Мама!” — Симка рванул из маленькой комнаты через большую на кухню. И хотел толкнуть дверь, чтобы вылететь на лестницу и на двор. Но... а потом что? Так и сидеть на дворе, не решась вернуться в собственную квартиру? Симка замер, упершись в дверь ладонями. Сердце колотилось, как гремучий пластмассовый шарик, который в полугодовалом возрасте любил трясти Андрюшка.
Который Всегда Рядом сказал без насмешки, спокойно так: “Ну, что за паника, Зуёк? Дедушкино зеркало пошутило с внуком. Оно и с мамой раньше так шутило... наверно... Отдышись”.
Симка отдышался.
Был чудак у нас Данила,
Все боялся крокодила:
Как бы этот крокодил
Что-нибудь не откусил...
Симка зажал в себе все нервы и показал крокодилу язык. А также — себе и Которому. И чуть-чуть не дал себе слово, что сейчас пойдет к зеркалу опять. Который Всегда Рядом на язык не обиделся и добродушно посоветовал:
“Да оставь ты зеркало в покое, оно малость спятило на старости лет. Лучше разберись с пнем”.
И Симка, отвернувшись от двери, посмотрел на пень.
Пень был нарисован на холсте. Такая картина без рамы. Она была прибита по краям к стене между кухонным шкафом и вешалкой. Осталась от прежних жильцов, когда мама, дядя Саша и Симка въехали сюда два года назад. Мама решила, что убирать ее не стоит — все-таки украшение, хотя и обшарпанное. Картина была, судя по всему, очень давняя. Края обмохнатились, краска местами потрескалась, потемнела. Однако все на ней было хорошо различимо. Художник (“Наверно, какой-то самоучка”, — сказала однажды Нора Аркадьевна) изобразил летний пейзаж — там была вырубка, окаймленная недалеким лесом, кривые березки, трава с лиловыми цветами, солнечные облака. Через траву шли две охотничьи собаки с висячими ушами — рыжая и черная. А на переднем плане торчал замшелый пень.
Может, художник и был самоучка, но пень у него получился отлично. Кривой, покрытый остатками коры и всякой порослью, он опирался на вылезшие из травы изогнутые корни. Словно сердитый сказочный осьминог попытался выбраться из-под земли и застрял. В верхней части пня виднелись два сучка с ровными срезами. Эти срезы, как два круглых глаза, с досадой и угрозой смотрели на весь белый свет. И прежде всего на Симку!
То есть днем они никак не смотрели — два сучка, вот и все. А после заката, при лампочке... Куда ни пойдешь, где ни сядешь — подземное существо следит за тобой неотрывно. Как портрет в известной повести Гоголя. Может, за этой картиной тоже скрывается тайник? А что! Вдруг купец перед революцией спрятал кубышку с золотом?!
Симка однажды поделился этими мыслями с мамой. Не следует ли отодрать холст и проверить? Ну, если не тайник там, то, может быть, дверца, как в книжке про Буратино...
Мама, однако сказала: “Давай как-нибудь потом. А пока тебе пора на молочную кухню”. И Симка пошел за спецпитанием для Андрюшки. А потом одно, другое, и мысли про тайник стали казаться чепухой. Тем более, что при маме пень-осьминог следить за Симкой не решался, притворялся просто пнем. А вот сейчас — опять...
Симке вдруг подумалось, что этот пень — он, возможно, и есть источник всех страхов. Их сгусток, их сердцевина. Конечно, никакого тайника за холстом нет, но если этот холст отодрать, свернуть в трубку, засунуть за шкаф, замшелое чудовище-спрут перестанет следить за Симкой. И все страхи отомрут, развеются, угаснут... А кроме того, всякая активная работа сама по себе позволяет забыть про глупые боязни! Как ему это раньше в голову не пришло?!
И Симка занялся работой.
Из нижнего ящика в кухонном шкафу он вытащил инструменты. Молоток с гвоздодером, расхлябанные кусачки (старые, тоже еще дедушкины) и тупую стамеску. Стамеской отколупал присохшие к штукатурке края холста, очистил от краски и ржавчины головки гвоздиков. Кусачками повытягивал один гвоздик за другим (гвоздодер и не понадобился). При этом Симка старался не встречаться глазами с пнем. И страхов почти не осталось. Тем более, что за открытым окном где-то играла пластинка (“Говорят, родилась я недаром на излучине реки Монтанары...”), а на дворе жена дяди Миши тетя Тома ругала за что-то кота Тимофея...
Картина все еще держалась на стене, присохла местами. От нее пахло сухой краской и пылью. Симка потянул за угол. Холст отодрался, хлопнул Симку по ногам. Симка не мешкая скатал его узким цилиндром, затолкал за шкаф. Вот и все! Пусть глазастый дурак теперь пялится в темноту! Больше — никаких страхов!..
Правда, никаких?
Симка прислушался к себе. К тишине. Кажется, внутри Симки никакой боязни сейчас не было. И тишины не было. Пластинка бодро голосила:
Но только пускаюсь я в пляску
И кастаньеты мои стучат,
Вижу, как нежною лаской
Блестит Родриго влюбленный взгляд...
А дяди-Мишина супруга Тамара кричала:
— Чтоб ты подавился этой рыбой, ворюга! Чтоб она вылезла у тебя из под хвоста всеми колючими костями!
Очевидно, крики по-прежнему адресовались Тимофею (у дяди Миши хвоста не было).
Симка хихикнул, расправил плечи. Теперь небось и зеркало перестанет фокусничать. Хотя... если захочет, пусть немного поиграет с Симкой. (Только не сегодня; сейчас лучше не устраивать опытов.)
Симка подбоченился и оглядел лишенную картины стену.
Никакой дверцы, конечно, и никаких намеков на тайник. Только оставшийся от холста прямоугольник был более светлым и чистым. Симка просто так, для порядка, постучал по нему костяшками пальцев... Ого... Что это? Под штукатуркой негромко, но явно откликнулась пустота. Не может быть!
Симка постучал в других местах — справа и слева от следа картины. Там удары были глухие. Он опять стукнул по центру прямоугольника. Да, там что-то...
Стамеской и молотком Симка начал торопливо вырубать в штукатурке дыру. Для начала — небольшую, размером с тетрадку. На босые ноги посыпались крошки. (Хорошо, что стенка другой стороной выходит в сени с лестницей, а то соседи всполошились бы). Наконец он подколупнул стамеской и уронил на ступни (ой-ёй-ёй!) квадратный кусок. Ну? Что там?
Обычных перекрещенных дранок под штукатуркой не оказалось. Были неширокие (и, видимо, тонкие) досочки. В ответ на удар молотка пустота под ними отозвалась совсем явственно...
Симка заработал молотком, как шахтер-стахановец в забое — принялся расширять доступ к тайнику (конечно же, к тайнику!). Сердце колотилось так же, как молоток.
Четыре дощечки закрывали окошко шириной в полметра и высотой сантиметров сорок. Каждая держалась всего на двух гвоздях. Причем шляпки гвоздей прижимались к дереву неплотно — видно, тот, кто прибивал, понимал: придет время открывать тайное углубление и тогда не должно быть лишних хлопот.
Хлопот и не было. Послушные гвоздодеру, гвозди с кряканьем, но без упрямства вылезли из гнезд. Присохшие концами к штукатурке досочки еще держались, но Симка поддел их стамеской, оторвал одну за другой. Открылось... непонятно что... Нет, понятно. В маленькой нише стояла сумка с двумя ремешками и тускло блеснувшим замком. И не просто сумка! Симка прочти сразу понял, что это ученический ранец. Нынче с такими ранцами в школу не ходили, но они были у гимназистов. Симка видел в фильме “Белеет парус одинокий”! Там гимназист Петька носил в ранце восставшим рабочим патроны!
А что здесь? Тоже патроны? С какой стати... Ну уж и не золото, конечно. Золото прячут в банках или сундучках, а не в школьных ранцах. Но ведь все равно что-то есть!..
Ранец оказался не тяжелый. Но и явно не пустой. Симка поставил его на половицы прямо под лампочкой, сел на корточки, двинул колечко замка — он был почти такой же, как на нынешних портфелях. Отогнул заскорузлую крышку. Что-то заискрилось... Стекло... Симка за скользкое горлышко вытащил под лучи квадратную бутылку.
Сразу видно — старина! Лицевую сторону бутылки украшал выпуклый герб Турени: кораблик с узким флагом на мачте и скрещенные знамена над ним. А сверху и снизу такие же выпуклые буквы: “Туреньская крепкая”. Горлышко было запечатано широкой сургучной нашлепкой. На сургуче что-то оттиснуто... Что?
Симка пригляделся и понял: не какая-то специальная печать, а пятак. Такой же, какой утром подарил ему Фатяня (только год был другой).
Скорее всего, бутылку запечатал мальчишка (наверно, хозяин ранца). Видать, хотел сохранить в ней что-то ценное. Или тайное. Но что, что, что?!
Симка глянул в бутылку на просвет. Там было... там не было ничего.
Тонкое бесцветное стекло позволяло рассмотреть всю внутренность. И эта внутренность была совершенно пуста. Ни монетки из древнего клада, ни клочка бумажки с тайными письменами, ни крохотного семечка какого-нибудь волшебного растения (Симка повертел и потряс бутылку). Ни куколки, из которой может вывестись заморская бабочка...
Но тогда для чего все это? Тайник, прочная печать... Шутка? Но зачем шутку прятать так далеко? А может, в бутылке заключен какой-то сказочный дух или джинн? Вроде Хоттабыча, только невидимый! Откроешь, и... Нет, Симка ни за что не станет сейчас открывать! Надо обдумать и разобраться... А может, в ранце есть и какое-то объяснение?
Симка сунул руку и нащупал свернутую бумагу. Вроде газеты... Это оказалась не газета. На широком листе — пожелтевшем, но гладком — была карта. Вернее, план. Так и было напечатано на верхнем крае:
ПЛАНЪ
города ТУРЕНИ
1898 годъ
Приложенiе къ журналу “СвЪтъ науки”
Тимка взмахом разгладил на полу шелестящую бумагу, лег над ней, упершись локтями, и вцепился глазами в тонкие линии и мелкие буквы.
Он давно мечтал раздобыть где-нибудь карту города. Чтобы знать все переулки-закоулки, в которых с давних пор хранится много тайн и старины. Вот, повезло! Спасибо тебе, незнакомый гимназист (вернее, реалист, потому что мужской гимназии в Турени никогда не было, а было реальное училище — это на пионерском сборе про историю города рассказывали).
Конечно, план был, можно сказать, древний, шесть десятков лет прошло, как напечатали. И многое в городе изменилось. Но многое и осталось! И район Городище, где когда-то, говорят, была татарская крепость, и лог с его разветвлениями и речкой Туренькой, и большая река с пристанью, и старые церкви на разных улицах, и монастырь над рекой... Почти все названия улиц теперь не те, но можно угадать!.. А здешний переулок тогда назывался так же, как и нынче — Нагорный! И на том месте — ну, точно на том! — где стоит (и тогда стоял, конечно,) вот этот Симкин дом, был различим бледный чернильный крестик. Похожий на букву Х.
Понятное дело! Здешний давний мальчишка (не хочется думать, что это был толстый сын купца Красильникова; пусть лучше какой-нибудь небогатый жилец-квартирант) отметил место своего обитания... Но что значат два других крестика?
Один — на самом берегу, рядом с круглым значком и надписью “бес.”! “Бес.” — наверно, беседка над обрывом. А что там случилось? Даже число отмечено — “10 августа 1910 г”. Может, в тот день здесь хозяин ранца (один или с друзьями) зарыл клад?..
А вот еще крестик — чуть заметный, зато обведенный кружком. На краю лога. В том его ответвлении, где Симка никогда не бывал. Там изображена извилистая улица под названием Заовражная...
Теперь будут у Симки дела! Во-первых, разобраться с тайной бутылки (не может же быть, что в ней ничего! Во вторых, побывать в отмеченных крестиками местах и постараться узнать: нет ли там каких-то загадок-разгадок? А если разгадки и не обнаружатся и в бутылке сплошная пустота, можно придумать сказку, которая станет не хуже той, что была у мальчика Тони из книжки про волшебную дверь.
Кстати, эту запрещенную книгу надо будет положить в тайник. Вместе с бутылкой и картой, упрятанными в обшарпанный ранец. Прикрыть снова досками, а потом и картиной (но картиной не сразу, а перед маминым возвращением). И будет у Симки собственная тайна, переплетенная с тайной давнего времени...
А еще — конечно же! — туда следует спрятать и другую книжку. Самодельную и тоже запрещенную (в тысячу раз больше запрещенную, чем “Тони”!).
Симка уже без всякого страха сходил в комнату, вытащил из под кровати картонную коробку со своим всяким имуществом, со дна ее достал сшитую из сероватых листов тетрадку. На первой странице были крупные буквы: МИК.
Он вернулся на кухню, сел на полу рядом с картой и не удержался, открыл тетрадку. Текст был отпечатан на машинке, под копирку. Симка прочитал первые (давным-давно знакомые) строчки:
Сквозь голубую темноту,
Неслышно от куста к кусту
Переползая, словно змей,
Среди трясин, среди камней
Свирепых воинов отряд
Идет — по десятеро в ряд.
И раздвинулась тесная кухня с голой лампочкой под потолком, отошли назад тайны и самые последние остатки страхов. Возникла вокруг Симки душная, пахнущая нездешними зарослями ночь. Клочья лунного света застревали в лианах...
И Нора Аркадьевна будто неслышно остановилась за спиной. Но это не вызвало никакой боязни. Вызвало только воспоминания. Живые, хорошие такие, хотя и с примесью тревог.
