7
Я приехал в Севастополь в последних числах августа. И сразу пошел на Бакинскую.
Олег и Алька были в яхт-клубе. Юрос завопил и повис у меня на шее. А потом умчался. После этого он возникал каждые десять минут и снова убегал.
За окнами весело галдели его приятели. Тоже мои знакомые. Иногда они забегали, чтобы поздороваться.
Люба готовила для Юроса “школьную амуницию”. Белая рубашка и алый галстук были уже отглажены и висели на спинке стула. Люба занималась старыми брюками (поскольку новых не было). Подобно французам, утверждающим, что лучшее средство от перхоти — гильотина, мама Юроса решила: самое радикальное средство от пятен и дыр на штанах сына — портновские ножницы. Поэтому она без колебаний отстригла истрепанные штанины выше колен и села за швейную машинку.
Это происходило на кухне. Люба Вихрева строчила на машинке, угощала меня чаем и уговаривала не уходить, подождать еще. Супруг и старший сын скоро вернутся из яхт-клуба, где торчат с самого утра, вместо того чтобы готовиться к отъезду и паковать вещи...
Я, по правде говоря, и не собирался уходить. 3нал, что Юрос уже слетал вниз по Капитанской, до яхт-клуба, и сообщил отцу и брату о моем приезде, они, скорее всего, задерживаются потому, что в магазинчике, что рядом с яхт-клубовской проходной, перерыв, а для встречи совершенно же необходима бутылочка “Массандры”.
Такую догадку я, однако, не высказывал, зная сдержанное отношение капитанской супруги к бутылочкам. Поглаживал сидящего на колене Митьку, вел светскую беседу, с легкостью перескакивая с темы на тему.
Наблюдая за Любиными портновскими усилиями, вспомнил кстати, что история повторяется.
В одной моей давней повести такую же операцию со штанами проделала мама главного героя — девятилетнего капитана фантастической каравеллы. Юный мореход отнесся к этой процедуре крайне болезненно.
Люба и Юрос эту повесть читали. Но Юрос, в отличие от моего героя, ничуть не скорбел об урезанных брюках. Он был севастопольский пацан, привыкший к долгому крымскому лету и справедливо полагавший, что нет смысла таскаться в школу в длинных штанах, когда на улице тридцать градусов.
Поэтому Юрос энергично показал большой палец, когда Люба остановила машинку и явила нам свое произведение швейного искусства.
— Все о'кей!.. Мама, а обрезки я заберу, ладно?
— Это еще зачем?
— Сделаем мешки, набьем ветошью, оплетем тросом. Будут кранцы для яхты.
— У вас с отцом одно на уме: кранцы, транцы, померанцы...
Юрос возразил, что померанцы тут ни при чем. Цапнул со стола обрезанные штанины и сиганул на двор, прихватив заодно и Митьку, чтобы он повидался со знакомыми ребятами.
Я видел в окно, как ребята поперебрасывали Митьку из рук в руки, потом усадили в развилку низкорослой акации. А сами принялись набивать бывшие штанины принесенным из сарая тряпьем. Набили, завязали с двух концов. Но оплетать тросом не стали, а подвесили на перекладину качелей — превратили в боксерские груши. И обрабатывали кулаками со всех сторон...
Люба между тем снова налила мне чаю, включила утюг и тщательно отгладила новоиспеченные шортики.
— Совсем как только что из магазина, — сказал я слегка подхалимски, потому что чуял: Олег уже зашел в продуктовую лавку.
— Да какие там “из магазина”! — Люба разглядывала их на фоне окна. — Весь зад светится насквозь, как решето…
— Ну, на две-то недели, может, хватит, — вздохнул я. Потому что именно такой срок оставался Вихревым для севастопольской жизни. Военный музыкант Олег Вихрев заключил контракт для службы на Камчатке, на несколько лет. Там условия повыгоднее, срок до пенсии пойдет быстрее... Ну, и Тихий океан, конечно, манил яхтенного капитана. Отъезд наметили на середину сентября. И сейчас жили уже “на чемоданах”.
Но для Юроса, в его неполные двенадцать лет, две недели были немалым сроком. Отъезд на Дальний (ужасно дальний, пока еще просто нереальный) Восток был пока что за гранью многих дней. Между нынешним днем и прощанием с родным городом будут еще уроки в привычной школе, знакомая яхта “Фиолент”, горячие от солнца галечные пляжи, зеленая глубина прогретой воды, распахнувшиеся в полнеба сентябрьские закаты над морем и вечерние игры со старыми друзьями. И девочка Настя — похожая на загорелого мальчишку, только с длинными, ниже плеч, льняными волосами.
Когда Юрос знакомил нас, он сказал с отважной простотой и ясностью:
— Вот, это Настя. Я ее лучший друг, а она моя лучшая подружка. Мы друг от друга ничего не скрываем. Верно, Нась?
Она кивнула — серьезная такая и тихая. Видимо, в отличие от Юроса, она чуткой своей девичьей душой уже ощущала печаль недалекой разлуки...
Впрочем, сейчас Настя вместе с мальчишками весело пританцовывала у подвешенных “груш” и по-боксерски обрабатывала их крепкими кулачками.
А Митька из развилки акации смотрел на ребят с задумчивым снисхождением. Он уже и тогда был мудр, он знал, как быстротечны дни, недели и годы...
Я тоже это знал. И поэтому смотрел на ребят и Митьку с такой же задумчивостью. Но недолго. В дверях возникли яхтенный капитан Олег Вихрев и его старший отпрыск. С Олегом мы обнялись, а с Алькой обменялись крепкими рукопожатиями. Алька был десятиклассником, в этом возрасте принято сдерживать эмоции.
Когда Олег обнимал меня, он не выпускал из рук холщовую сумку. Меня стукнуло по спине твердым. Потом Олег постарался незаметно поставить сумку в угол, за шкаф. В ней тихо звякнуло.
— Поставь, что принес, на стол, — велела Люба. — Горе-конспиратор...
Олег поставил. И сообщил, что я приехал на редкость удачно:
— Завтра с утра пойдем в море.
— А я?! — взвыл Юрос, просочившийся на кухню за отцом.
— Завтра тридцать первое августа! — вознегодовала Любовь Васильевна. — У тебя собрание в школе! Зря я, что ли, тебя собираю, наглаживаю, чтобы ты хоть на первых порах был нормальным учеником, а не прогульщиком!
Юрос, покорившись судьбе, засопел и протянул мне вернувшегося Митьку. У того выжидающе блестели глаза. Но Митьку тоже ждало разочарование: ему не дали массандровского портвейна. Здесь, в Севастополе, ему предстояло не раз общаться со школьниками. Не хватало еще, чтобы дети учуяли подозрительный запах!
Чтобы утешить Митьку, Юрос прицепил к его оранжевому комбинезону севастопольский значок “Четвертый бастион”. Потом крикнул в открытое окно:
— Нась, лови! — и выбросил Митьку со второго этажа. На дворе опять весело завопили. А Юрос тряхнул темными растрепанными локонами и умчался.
На следующее утро, около восьми, я шагал от Центрального рынка к лестнице Крепостного переулка. Лестница эта (по-севастопольски — “трап”) ведет вверх по скалистому склону вдоль желтой крепостной стены с бойницами. Это остатки Седьмого бастиона. От верхней площадки до дома Вихревых — рукой подать.
Я спешил к Олегу, чтобы вместе отправиться в яхт-клуб. На боку болталась спортивная сумка — в ней полотенце, аппарат “Зенит” и Митька. Ушастая голова Митьки торчала наружу.
Между лестницей и бастионной стеной среди сурепки и камней тянулась по уступам тропинка — путь для тех, кто не любит спокойные ступени, и привык к рискованным восхождениям и спускам.
Юросу нравились именно такие пути. И я не удивился, когда увидел, как Юрос прыгает вниз с уступа на уступ.
Впрочем, прыгал он с некоторой осторожностью, потому что был “при полном параде”. Но, увидев меня, Юрос забыл об осторожности — помчался навстречу, используя как тормозной парашют охапку георгин и хризантем, которую тащил в подарок любимым педагогам.
— Дядя Слава, ура!.. Митька, привет!
Я помог Юросу остановиться. Он был ослепителен с головы до ног. Отглаженный галстук полыхал шелковым пунцовым пламенем. Рубашка сияла такой белизной, что от нее, по-моему, пахло новым холодильником. Коричневые штаны после вчерашней операции, чистки и утюга выглядели как новенькие — топорщились острыми, будто носы эсминцев, складками. Кеды же и правда были новые — на них сохранился магазинный лоск. А пестрые гольфы (надетые явно по маминому настоянию) вплотную приближали этого отрока к лучшим европейским стандартам.
Локоны Юроса слегка растрепались на бегу, но это придавало ему еще большую живописность.
— Митька, смотри! — восхищенно выдохнул я. — Если бы мы не знали, кто скрывается за такой образцово-показательной внешностью, то решили бы наверняка: это самый примерный пионер-отличник славного города-героя... Надолго ли только хватит такой образцовости?
— Дня на три, я думаю, — здраво поразмыслив, сообщил Юрос.
— В таком случае я просто обязан запечатлеть для потомства столь редкое явление. Сядь... Стой, что ты делаешь, балда!
Юрос, желая сесть на парапет, собрался подмести его букетом.
— Чучело! Тебя и на день-то не хватит, не то что на три...
Я подмел бетонный уступ веником из сорванной полыни. Юрос уселся с букетом в обнимку.
— И Митьку дайте...
— С Митькой ты снимался тыщу раз. А сейчас он тебя, такого красивого, будет своим видом дискредитировать.
— Что будет? — подозрительно спросил Юрос.
— Сиди, не вертись... — Я щелкнул "Зенитом" раз, второй. — Все. Мчись в родную школу, ибо ученье свет...
— Свет — это завтра, а сегодня собрание... Эй, Нась, Сандалик! Подождите! — Юрос увидел своих друзей — Настю и Саню Дальченко — и помчался за ними.
А мы с Митькой зашли за Олегом и отправились в яхт-клуб.
Выход в море в тот день не состоялся. На яхте обнаружились кое-какие неполадки, пришлось заниматься всякими корабельными работами. Я не жалел. Мне нравилось в яхт-клубе, расположенном среди остатков старинной Александровской батареи. Тем более, что под боком был маленький чистый пляж: поработал, потом окунулся в море, позагорал на песочке...
Домой к Вихревым вернулись мы к обеду. И сразу увидели Юроса. И разом горько охнули.
Юрос был совсем не тот, что утром. И дело не в том, что он сменил парадную школьную одежду на привычную — полинялую и мятую. Исчезли его локоны. Остатки крупных темных завитков торчали нелепыми рожками и запятыми.
— Что с тобой? — озадаченно выдохнул Олег.
Пришедший с нами бородатый старпом дядя Миша выразился определеннее:
— Кто тебя так обглодал, юнга?
И Юрос поведал горькую историю.
Оказалось, что ни пышный букет, ни нарядный облик не усыпили бдительности педагогов. Она, эта бдительность, служила тому, чтобы "внешность учащихся соответствовала установленным правилам". Внешность Юроса не соответствовала. Из-за волос. Их длина превышала отмеренные педагогическим руководством нормативы. И строгая завуч предписала Юросу и еще целому ряду неудачников "завтра явиться в школу в том виде, в каком положено".
Что делать, повела мама беднягу в парикмахерскую. И оттуда он вышел... вот таким, как сейчас.
Когда мы умывались и готовились перекусить, Олег ругал бестолковых педагогов, школьные порядки, украинское и союзное министерства просвещения и заодно советскую власть в целом. Правда, делал он это вполголоса, чтобы Юрос не слышал. Он и не слышал. Вернее, не слушал. Забрал Митьку и умчался на двор. Судя по всему, он был огорчен случившимся меньше, чем мы.
За обедом Олег продолжал ругать существующие порядки и выражал надежду, что долго они не продержатся, наступят новые времена.
— Только будут ли они лучше старых, — пророчески вздохнула Люба.
Сидевший с нами Алька заметил, что до тех времен, какими бы они ни были, Юрос успеет обрасти. Это всех несколько утешило. Кроме того, мы с капитаном Вихревым и старпомом Мишей утешили себя еще и другим, испытанным способом. И расстались до завтрашнего утра.
А назавтра мы с Митькой опять повстречали Юроса. Почти там же, где накануне. Столь же нарядного. Только вместо букета был у него набитый учебниками портфель. И не было, конечно, прежних кудрей.
Сейчас было особенно заметно, как стрижка повредила Юросу. Голова выглядела слишком маленькой, шея тонкой, уши оттопыренными. Да и весь он казался угловатым, длинноруким и длинноногим. Этакий нескладный Пиноккио (только без длинного носа). Но все же это был прежний жизнерадостный Юрос. Он опять подлетел ко мне, тормознул на ракушечнике слегка поблекшими кедами. И я уверил его — не совсем искренне, — что он по-прежнему великолепен.
— Тогда снимите меня еще раз! На память о первом сентября! — И встал рядом с уличной скамейкой. Я опять пощелкал “Зенитом”.
— А теперь давайте вместе! С Митькой!
Я поставил “Зенит” на бетонное ограждение, завел пружину автоспуска. Юрос ухватил Митьку и поспешно встал перед объективом. В ту же секунду случилось совершенно неожиданное. Рядом с аппаратом уселся растрепанный воробей, а в следующий миг на воробья прыгнул из сурепки серый клочкастый кот!
Это был один из тех полубродячих котов, которых немало водится в Севастополе. Опытный охотник. Но и воробей был не промах. Он взлетел, потеряв одно перышко. А кот, промахнувшись, лапой вмазал по аппарату. “Зенит” застучал по ступеням. Я с негодующими воплями подхватил его. Кот, прижав уши, метнулся вверх по лестнице, но через десяток ступеней сбавил скорость, остановился и сел. И, нахально глядя на нас, принялся вылизывать заднюю растопыренную лапу.
— Пошел отсюда, Базилио драный! — Юрос бросил в кота пустой раковиной улитки. Промахнулся. Базилио всем своим видом показал, как он презирает нас.
Я стал проверять аппарат. Затвор исправно срабатывал от обычной кнопки, но рычажок автоспуска заело — ни туда, ни сюда.
— Видать, не судьба, — вздохнул я. — Ладно, починю, тогда снимемся. Торопись в любимую школу, а то опоздаешь к первому звонку.
И Юрос поскакал по спуску. А я двинулся к Олегу. И через час мы были уже на “Фиоленте”, за бонами Северной бухты, на внешнем рейде.
