Александр Громов, Владимир Васильев

Глава 5

ОЙ, ГДЕ БЫЛ Я ВЧЕРА...

Начальник Новорусской Аркадий Степанович Типунов почти всегда просыпался за минуту до звонка будильника. Исключение составляли экстраординарные случаи. Например, в прошлом году, провалившись в полынью на припае и схватив жестокую ангину с температурой под сорок, он проспал двое суток подряд и выздоровел. Одиннадцать лет назад на станции Восток, тогда еще исправно действующей и даже процветающей, прямо в лоб ему отлетел обломок кувалды, лопнувшей на морозе от несильного удара, как стекло. Понятно, что пока Типунов лежал без сознания, его биологические часы бездействовали. Да и во время акклиматизации на Востоке, если говорить честно, они врали нещадно. Были в жизни и другие случаи того же сорта. Ничего не поделаешь: биологические часы не снабжены противоударным балансом и на всякую встряску организма реагируют сбоем. Дешевые часы, штамповка...

Будильник пищал. Очень недовольный собой, Типунов заткнул шлепком ладони назойливый механизм, пробормотал под нос ругательство без конкретного адреса, мужественно потянулся и уже готов был вскочить, отбросив одеяло, чтобы проделать комплекс утренней гимнастики, как вдруг припомнил вчерашние события и задумался. Восстать от сна было можно и, пожалуй, необходимо. Но чем заняться, Типунов решительно не знал. Было только ощущение, что забот полон рот, -- но каких?

Прежде он не задумывался об этом, ориентируясь на ходу. Вроде получалось. Рутина -- она и в Антарктиде рутина, особенно после ухода последнего судна. Обеспечивай работу научных групп, не забывай об организации быта и поддержании благоприятного микроклимата в коллективе, поощряй отличившихся, наказывай разгильдяев и, главное, всеми средствами своди к минимуму вероятность ЧП, ибо здесь, как и везде, пригодность начальника оценивается вышестоящим руководством на "пятерку" как раз по отсутствию неожиданных неприятностей.

Но что значат неприятности местного значения по сравнению с дурной шуткой, которую выкинул континент?! Вчера Типунов сломал голову, пытаясь понять, КАК он это сделал, причем вместо КАК то и дело возникал глупый и безответный вопрос ЗАЧЕМ. Сегодня Типунова мучил совсем иной вопрос: что в новых условиях должен делать он, начальник станции Новорусская?

Прежде всего -- не поддаваться панике. Это мы знаем, это мы проходили, это нам как дважды два. Пресекать расхлябанность подчиненных -- вне всякого сомнения. Пусть каждый занимается своим делом по старому плану, пока не составлен новый, а тех научников, чья работа связана не с Антарктидой собственно, а вообще с высокими широтами, надо найти, чем занять. Это первое. Запретить всем без исключения удаляться от поселка дальше расстояния прямой видимости, особенно к краю барьера. Это второе. Никаких полетов в туман -- это третье. Провести двумя вездеходами ближнюю разведку, хотя бы до седьмого километра -- это четвертое. Но осторожно! Может статься, что после "посадки" континента на новое место лед рассекло такими трещинами, что холодный склад на седьмом километре безнадежно отрезало. Если нет -- попробовать пробиться к оазису Грирсона, где на будущий сезон намечали поставить новую станцию, оставив Новорусскую лишь как перевалочный пункт. Сдерживать или нет ожидаемую инициативу геологов, метеорологов, биологов и прочей научной братии, рвущейся немедленно собрать бесспорно уникальный научный материал, каждый по своей части?.. Гм... Там посмотрим. Но ждать указаний руководства -- это, безусловно, пятое и главное!

Интересно, сколько времени придется ждать толковых указаний?

Типунов снова ругнулся. Черт, подготовились к зимовке... А никакой зимовки теперь не будет. Солнце каждый день будет нагло светить по двенадцать часов кряду и проходить чуть ли не через зенит. Лед потечет, снег начнет таять, и в домах, большинство из которых за три года существования станции занесло снегом до половины, начнется потоп. А значит -- что? Значит, уже сегодня надо мобилизовать людей на сборку щитовых домиков -- кажется, есть на складе комплекта три... или четыре? На всех, безусловно, не хватит, но хоть какой-то паллиатив. И срочно пробить, где можно, траншеи для стока воды, особенно в сторону Пингвиньей балки. А в ожидании судна со сборными жилыми конструкциями (когда оно еще придет, это судно!) не мешало бы попытаться раскопать наиболее утонувшие в снегу нежилые постройки и посмотреть, не годятся ли они как материал для возведения новых домиков или хотя бы балков...

Стоп! А откуда следует, что новое жилье вообще понадобится? Вчера за столом в кают-компании Жбаночкин сказал то, что говорить не следовало, во всяком случае, не следовало при иностранцах, но ведь сказал-то он чистую правду! Кому, кроме ученых, была нужна Антарктида на полюсе? Разве что состоятельным туристам, усиленно ищущим все новой и новой экзотики. А кому нужна Антарктида на экваторе? О, она много кому нужна!.. Завопят, что прежние соглашения о ее статусе устарели, и с легким сердцем пустят их побоку. Вцепятся в материк и друг другу в глотки. Начнут делить.

Положим, первое время можно не особенно волноваться -- политика политикой, а наука наукой. Ну, а потом?

Еще позавчера будущее рисовалось Аркадию Степановичу Типунову спокойным и в меру обнадеживающим. Похоже, после десятилетия упадка, безденежья и равнодушия государственной верхушки ко всему, что невозможно немедля прибрать к рукам, начиналось то самое попятное движение, благодетельное действие которого некогда ощутил на себе булгаковский профессор Персиков. Верхи вдруг вспомнили, что за Россией числятся несколько антарктических станций, опекаемым ААНИИ, давно уже воющим дурным воем по причине недофинансирования, выделили сколько-то из бюджета, начальство подбросило снаряжения и техники, и экспедиция этого года получилась побогаче прошлогодней. Отпал вопрос об окончательном закрытии станции Беллинсгаузен. Верхи вспомнили также о геополитических интересах страны, о необходимости точного прогнозирования погоды в любой части земного шара, и многое говорило за то, что уж в следующем-то году законсервированная станция Восток будет открыта вновь -- хотя бы только ради метеонаблюдений.

А что такое Новорусская, как не перевалочный пункт на еще не пробитом новом пути к Востоку? Представляется, что путь отсюда до Востока будет чуть-чуть попроще, чем из Мирного. А в общем-то, что Мирный, что Новорусская, что несостоявшаяся станция в оазисе Грирсона -- очень далеко не Молодежная и не Новолазаревская. У них иная функция. Мирный и Новорусская -- типичное захолустье. Если нет насущно необходимого Востока -- что им остается делать, как не хиреть?

Восток попытаются реанимировать, тут нет сомнений. Теперь это даже актуальнее -- в Тихом океане внезапно возник огромный "холодильник", и вызванные им погодные катаклизмы прямо коснутся России. И не только ее. Не-ет, те страны, что явочным порядком застолбили себе здесь места для научных станций, без грызни их не отдадут... А чем дело кончится?

Ясно, чем... Уж кого-кого, а Россию из Антарктиды начнут выдавливать в первую очередь. И можно не сомневаться -- выдавят. Мускулы у страны еще не те... или уже не те?

Впрочем, без разницы.

Типунов вздохнул и решил, что мрачных мыслей на сегодня достаточно. До поступления указаний свыше надо жить, как жили. Вон и люди уже успокоились, шутки шутят... Вчера в конце застолья микробиолог Нематодо, отлучившийся на минуту из кают-компании, ворвался с криком, что в небе наблюдается полярное сияние уникальной красоты. Это на экваторе-то! В густейший туман! А кинулись смотреть многие, и не только новички. Потом, правда, едва не начистили Нематодо рыльце за такой розыгрыш...

Выскользнув из-под одеяла, Типунов нашарил на полу гантели и стал с ожесточением предаваться утренней гимнастике. Раз-два, раз-два! Чтобы тепло по жилам. Р-раз! Вопррросы -- рррешим! Пррроблемы -- рразгррребем!

Хлопнула дверь шлюза, по лестнице застучали чьи-то ноги. Нематодо -- легок на помине -- влетел в личную спальню начальника станции без приглашения и даже без стука. Факт не имел прецедента. Озадаченный Типунов даже не рыкнул -- вопросительно уставился на влетевшего, застыв, как стоял -- в трусах, майке и с гантелями в разведенных руках.

На губах микробиолога играла шалая улыбка. Глаза -- в пол-лица, безумные. Столкни такого с ледяного барьера -- он полдороги пролетит и не заметит.

-- Слушайте! -- И на стол начальника станции брякнулась магнитола. Английский голос с омерзительно правильным оксфордским выговором вещал из черной пластмассовой коробки:

-- ...подстроено русскими. Предполагается, что двух граждан Австралии, Джереми Майкла Шеклтона и Эндрю Льюиса Макинтоша, угрозами или насилием заставили поставить подписи под документом, не имеющим аналогов в мировой истории по наглости и дурному тону. Пока неизвестно, кто скрывается под заведомо вымышленными фамилиями Непрухин и Ломаев и какая организация в действительности стоит за новоявленными сепаратистами. Несколько видных политических деятелей высказали предположение о том, что в действительности речь идет о создании зоны, контролируемой международным терроризмом и предназначенной для размещения лагерей подготовки боевиков, а также перевалочных баз для транспортировки наркотиков из юго-восточной Азии в США, Австралию и Японию. Роль России в разворачивающихся на наших глазах событиях остается во многом неясной, однако тот факт, что передача возмутительного манифеста была осуществлена с российской антарктической станции Новорусская, является неоспоримо доказанным. Два часа назад посол Соединенных Штатов в Москве передал президенту России ноту протеста; аналогичный шаг, вероятно, предпримет Великобритания и другие цивилизованные страны. Мы будем регулярно знакомить наших слушателей с последними новостями с Ледового континента. Оставайтесь с нами на волнах Би-Би-Си. Через минуту мы повторим запись манифеста антарктических сепаратистов, затем перед вами выступит приглашенный в нашу студию второй секретарь британского министерства иностранных дел господин Хапхоуп...

Челюсть Типунова медленно отваливалась. Когда она достигла предусмотренного анатомией предела, начальник станции громко икнул, что с разинутым ртом сделать не очень просто. Вслед за тем мирную ватную тишину занесенного снегом домика разорвал негодующий вопль и, вырвавшись наружу, заплутал, завяз в тумане:

-- Что-о-о?!..

* * *

Сон Ломаеву приснился из самых безобразных: посреди бурлящей на площади громадной толпы его, вздев на шест, жгли на манер чучела. В далеком пионерском детстве Ломаев и сам любил подобные забавы, случавшиеся в пионерлагере не реже раза в смену на специальном антиимпериалистическом мероприятии, и не однажды помогал набивать соломой чучело пузатого мироеда с Уолл-стрит, непременно обряженное в картонный цилиндр, фрак, манишку и звездно-полосатые штаны.

Солома горит хорошо, с керосином -- тем паче. Заокеанский буржуин весело стрелял искрами, чернел и разваливался на куски, к удовольствию пионеров. Это был на редкость правильный буржуин, он ничего не имел против детей и был всегда готов принести им радость.

Но даже в самом дурном кошмаре Ломаев не мог представить себе, что сжигаемым чучелом станет он сам!

Толпа веселилась и улюлюкала. Пока горел керосин, было еще ничего, терпимо, но когда огонь слизнул бороду и охватил каэшку, Ломаев ощутил некоторый дискомфорт. Затем язык пламени шустрой змейкой скользнул под нижнее белье и поджег выбившийся из разошедшегося на боку шва клок сена. Ну конечно, его, Ломаева, дурно пошили и не озаботились заштопать! Да и набили кое-как! Стоит ли возиться с тем, что все равно сгорит! На миг Ломаев почувствовал глубокое отвращение к бракоделам, но только на миг, потому что огонь начал пожирать его изнутри. Свалились унты, расселось прогоревшее брюхо, отвалилась голова, и Ломаев умер.

Умерев, он проснулся и немедленно о том пожалел. Тошнило; хотелось пить; в голове тяжко и надоедливо били в рельсу; потный живот сводило судорогой; ноги то отнимались совсем, то принимались беспричинно дергаться.

Ломаева ломало. Как научник, привыкший доверять исключительно показаниям точных, поверенных метрологом приборов и лишь в крайнем случае своим глазам и ощущениям, он никогда не верил в полтергейст, барабашек и прочую муть, выдуманную жуликами для скорбных разумом обывателей. Но сейчас в нем поселился именно барабашка, причем явный хулиган с садистскими наклонностями. Вообще-то барабашки в людях не живут, но этот, вероятно, настолько надоел своим коллегам по ремеслу, что был сослан ими в первое попавшееся нетрезвое тело. В его, Ломаева, тело!

Стучало в затылке, висках и, кажется, даже в позвоночном столбе. Собравшись с духом, Ломаев потянулся всем телом и мужественно попытался не застонать.

Барабашка бесчинствовал. Все-таки не застонав, Ломаев открыл глаза и попытался определить, где он находится -- в радиостанции или у себя? О том, что он мог выйти из радиостанции и свалиться в сугроб, не дойдя до своего домика, Ломаев, как всякий полярник, разумеется, не задумывался. Чудес не бывает. Раз поутру ожил -- значит, в тепле, иных вариантов нет. Стало быть, отключился он все-таки в помещении. Но где?

Чуть ли не в бороду упиралось нечто твердое, похоже -- рифленая подошва тяжелого ботинка. Ломаев пихнул ботинок ладонью, и тот сделал слабую попытку отлягнуться в ответ. Ага, значит, ботинок не просто так, а на ноге... Чудеса... На российских антарктических станциях всякий нормальный человек носит унты, а если изредка и встречаются ноги в ботинках, то это ноги или сумасшедшего, или иностранца. Они дураки, унтов не разумеют...

Австралийцы!

Теперь Ломаев вспомнил. Да, хряпнули вчера изрядно, и австралийские коллеги отключились. А вот что было потом?.. Кажется, прикончили спирт на пару с Игорьком Непрухиным и легли баиньки. Прямо тут. Да, пожалуй, идти к себе в темень и туман в таком виде не стоило...

Стиснув зубы, Ломаев поворочался и, взгромоздившись на четвереньки, дотянулся до стола. Дальше уже пошло легче. Схватив жестяной чайник, Ломаев припал к носику с жадностью бедуина, нашедшего в Сахаре неизвестный прежде колодец. Воды в чайнике оставалось всего ничего, но на два полноценных гулких глотка хватило, вслед за чем Ломаев окончательно ожил.

Оказывается, в помещении не было темно -- под низким потолком на коротком, похожем на плодоножку шнуре тускло светилась груша, которую не кушают. В крохотное оконце также пробивался свет -- стало быть, ночь кончилась. Светился индикатор питания радиостанции, почему-то только один из двух, и слегка пованивало едким дымком, как от тлеющей пластмассы.

На единственной койке мертвым сном спал Игорь Непрухин. Там же покоились обутые в меховые ботинки ноги Джереми Шеклтона. Сам же Шеклтон пребывал на полу и густо храпел -- не иначе проснулся среди ночи, сидя за столом, поискал, где прилечь, подвинул Непрухина и прилег было под бочок, но свалился с койки во сне. Беспокойный человек. Эндрю же Макинтош как сполз давеча по стене, так и спал, только ноги вытянул.

А откуда вонь?.. Ломаев принюхался и чихнул, содрогнувшись от боли в голове. Барабашка сбежал, зато на внутренней поверхности черепа, казалось, выросли шипы и шевелились при малейшем движении.

Стараясь не вертеть головой, Ломаев поводил глазами туда-сюда. Вроде ничего не горело, зато появилось ощущение, что чего-то не хватает. Мучительно наморщив лоб, он оглядел помещение. Нет, никто не пропал, и ничего не пропало, вещи и тела были в наличии. А вот что действительно исчезло, так это звук -- монотонный шелест встроенного в радиостанцию вентилятора.

Чело Ломаева разгладилось. Включенный на всю ночь передатчик, стало быть, уже не работал. Не гудел больше анодный трансформатор, и зря ухмылялся с боковой стенки небольшой приветливый череп, нарисованный фломастером. Все стало понятно. Испортился и встал кулер, через пару минут на необдуваемом радиаторе перегрелась и дала дуба лампа выходного каскада, от нагрева потекла изоляция, где-то замкнуло -- вот вам и дымок. А дальше честно сгорели предохранители передатчика, не допустив окончательного отравления недоотравленных алкоголем тел, как отечественных, так и особо ценных, австралийских. Каковыми проблемами, без сомнения, не стоит отягощать начальство...

Ломаев слегка расслабился. Он боялся узреть с утра куда более печальные следы вчерашнего застолья. Если честно, то вчера того... перестарались малость. И хорошо, что вместо настоящей беды случилась всего лишь неприятность, к тому же не в его, Ломаева, хозяйстве, а у Непрухина, и вдобавок неприятность легко поправимая. Уж запасные-то лампы наверняка имеются.

За каким-то бесом крутился древний, просящийся в музей катушечный магнитофон "Тембр-2М", бесконечно волоча длинную закольцованную ленту. Звук был выключен. Несколько мгновений Ломаев силился вспомнить, что они с Непрухиным вчера хотели от магнитофона, и, наверное, вспомнил бы самостоятельно, если бы его мысли не были прерваны самым грубым образом. Дверь домика рванули снаружи с такой силой, что она едва не слетела с петель, и в помещение вместе с клубами тумана ворвался Аркадий Степанович Типунов, начальник и гроза всея Новорусской. Глаза его были вытаращены, рот распахнут, правую щеку дергал тик.

Левую, кажется, тоже. И вдвое чаще.

Могучий организм Ломаева уже в достаточной степени привел в кондицию рассудок, чтобы тот помог сообразить: что-то не так. Что-то случилось. И виновный в случившемся находится здесь, в этих стенах.

Силлогизм стремительно развился дальше. Что бы ни случилось, виновны в этом явно не австралийцы. То есть, может быть, и они тоже, но лишь за компанию. Будь виновны они одни -- политкорректный Типунов не стал бы вламываться в радиостанцию так, будто намерен всех тут повязать, отвести на припай и скормить морским леопардам.

Наверное, вчера действительно начудили... Но как?!

Ломаев ждал начальственного рыка. Но начальство, окинув единственным, зато безумным взглядом внутренность домика с одним вертикальным телом и тремя горизонтальными, воззрилось на передатчик и магнитофон с таким ужасом, словно в последнем ползла не лента, а по меньшей мере гремучая змея. Вслед за тем из горла Типунова выползло свистящее, тоже напомнившее о змее, шипение:

-- Это что?.. Это как понимать?..

-- А что такое, Аркадий Степанович? -- спросил Ломаев приветливым голосом Хомы Брута, обратившегося к ведьме словами: "А чего, бабуся, тебе надо?". -- Случилось что-нибудь?

-- Случилось? -- медленно произнес Типунов, растягивая шипящие согласные, как обозленный удав. -- Сслучилосссь?.. -- Задохнувшись, он метнулся к магнитофону, включил звук.

"...на весь материк, шельфовые ледники и прилегающие острова, исторически принадлежащие Антарктиде, а также территориальные воды и двухсотмильную экономическую зону. Считая самоопределение неотъемлемым правом каждого народа, мы, антаркты, заявляем о своей твердой решимости защищать независимость нашей страны от агрессии лю..."

Нетрезвый голос Непрухина Ломаев узнал сразу. Вслед за тем начало припоминаться остальное, но как-то кусками. Осколками смальты. Сборке мозаики помешал Типунов, остановивший воспроизведение и с остервенением изорвавший ленту в клочья.

-- Доигрались? Мать вашу! Независимость объявили, так? Нацию основать решили? Антаркты! Суверенные и неприсоединившиеся! Пьяное болото!

-- А что там дальше было? -- спросил Ломаев, изнывая от любопытства.

Типунов задохнулся. Увидев на лице начальника блуждающие фиолетовые и зеленые пятна, Ломаев ужаснулся. Вообще-то среди зимовщиков Типунов считался неплохим начальником, отдавать его во власть инфаркта было бы жалко.

-- Да что вы, Аркадий Степанович, -- изрядно осипшим голосом примирительно забормотал Ломаев. -- Мы же понимаем, не младенцы. Папу римского к едрене-фене не послали, верно? Не послали. Джихад никому не объявили? Не объявили. Ни по чьему адресу не матерились? Не матерились. Так, пошутили немного...

Прежде чем рявкнуть, начальник станции издал слабый, полный муки мученической стон, не услышанный Ломаевым по причине похмелья. Затем тесное помещение радиостанции наполнилось ревом, от которого беспокойно заворочался под столом Макинтош.

-- Пошутили?!! Я вам пошучу! Вон со станции! Кто там за Шеклтоном прячется -- Непрухин? Протрезвить мерзавца! Оба вон! Первым же бортом!

-- Каким бортом? -- озадаченно спросил Ломаев. -- Туман же сплошной, самолет не сядет...

-- Рассеется туман -- сядет! Ил-76 примем. Из Владивостока. Ты лично полосу будешь расчищать! Один! Вручную!

Ломаев тяжко вздохнул. Недостаток научных знаний начальство во все времена компенсировало горлом. А зря, между прочим.

-- Не рассеется туман, Аркадий Степанович, -- сокрушенно покачал головой аэролог, разжевывая Типунову очевидное, и даже руками развел. -- Теплый влажный воздух с океана над ледяным куполом -- вот вам и туман. Он тут всегда будет, по всему побережью. Разве что стоковый ветер сдует его на фиг... Но хороший ветер с купола -- это пурга, а в пургу самолет опять же не сядет...

-- "Капитана Хлебникова" вернем!

Еще того лучше... Ломаев деликатно промолчал. Ляпнул Типунов сгоряча, с кем не бывает... Не такая шишка начальник антарктической станции, чтобы своей волей гонять по океану теплоходы. Да и начальнику всей экспедиции для этого не достанет шишковатости... Нет, случись настоящая беда, "Хлебников" вернется, но ради эвакуации двух провинившихся -- держи карман. Круизные туристы Антарктиду уже повидали и видеть ее второй раз вряд ли захотят, правильно понимая, что Антарктида посреди Тихого океана -- все равно та же Антарктида, ничуть не изменившаяся. Обещанную Тасманию туристы не увидят, и, надо думать, "Хлебников", вмиг перепрыгнувший полмира вместе с антарктическим шельфом, теперь держит курс на Гонолулу -- пусть вместо Тасмании бездельники полюбуются на Гавайи. В рамках, так сказать, форс-мажора. Для северян там в феврале самый сезон. Кокосы, серфинг, пальмовое вино, танцы в тростниковых юбочках. А начальник Новорусской пусть сам расхлебывает свой прокол -- распустил подчиненных, понимаешь...

Ломаев вгляделся. Нет, Типунов еще не понимал того, что главным виновным окажется он сам. Или делал вид, что не понимает. Есть такая забавная юридическая формулировочка: виновность без вины. Как раз для него придумана.

-- Да что "Хлебников", -- со вздохом сказал Ломаев. -- Далеко "Хлебников"... Ладно, признаю: напороли. Виноваты, искупим. -- Он шагнул к койке и, не совсем деликатно сбросив с нее ноги храпящего Шеклтона, потряс Непрухина. -- Игорек, вставай, тут такие дела...

Непрухин всхрапнул, свистнул носом, выдохнул порцию крепчайшего перегара и попытался перевернуться на другой бок. Ломаев затряс сильнее.

-- Игорек...

-- Уйди, -- через силу простонал Непрухин. -- Уйди или добей, нельзя так жить...

-- Точно, -- подтвердил Ломаев. -- Без передатчика жить никак нельзя. Вставай, болезный, техника накрылась...

Глава 6

О ПОЛЬЗЕ НЕПРОЧНЫХ КОСТЕЙ

Типунов выскочил из радиостанции в бешенстве. Так он и знал, так он и думал! Нельзя было оставлять на зимовку Ломаева с Непрухиным, поганой метлой их надо было гнать из Антарктиды! Мало ли -- не первая зимовка у каждого и незапятанная анкета! Пьянь, хулиганье! Хуже того -- уголовники! Подшутили над мировым сообществом... А оно, сообщество, таких шуток не понимает, за такие шутки приходится дорого платить. Вот пусть и платят! Пусть не воображают, что начальник станет их отмазывать, ему бы себя отмазать, он первый вставит им такой фитиль, что мало не покажется. И австралийцы не лучше, жаль, что с интуристов не спросишь по полной программе...

-- Сволочи! -- от души сказал Типунов в туман, как в вату. Жаль, что никто не слышит. Ну ничего, на экстренном совещании, назначенном через полчаса -- раньше негодяям не протрезветь, -- оба шутника услышат много ласковых слов. К сожалению, Ломаев прав: эвакуировать их будет затруднительно. Значит, до первого борта, когда бы он ни прибыл, оба посидят под домашним арестом. А вот как выпутываться из скандальной истории -- тут еще нужно подумать. Раз уж дело дошло до самых верхов -- жди беды. Понятно, надо оправдываться, кричать о глупом недоразумении, каяться и клясться, что самые строгие меры уже приняты. Поможет ли? Ох, не факт. И чем в конце концов кончится дело -- неизвестно...

Ноги скользили. Снег в Новорусской и раньше был утоптан до предела, облизан талой водой и давно дошел до кондиции хорошего катка в оттепель. Теперь стало еще хуже. В кошках ходить по такому снегу... Попадались лужи. Где-то в тумане журчал ручей. Вот скотство -- ветра нет, туман висит, как приклеенный. Уж лучше бы запуржило...

Сейчас же под ноги подвернулся Тохтамыш. Псина скулила, пытаясь подобрать под туловище разъезжающиеся в разные стороны лапы. С шерсти капало -- не иначе друг человека уже не раз поскальзывался и падал прямо в лужу.

Злость была такая, что ни в чем не повинного пса хотелось пнуть. Однако Аркадий Степанович сдержал этот безусловно неблагородный порыв и взял в сторону, намереваясь обойти скулящее животное. Его ли вина, что он заметил гладкую скользкую рытвину лишь тогда, когда ступил на ее край?

Одно мгновение он пытался не упасть. Затем его ноги внезапно подлетели выше головы, правую руку пронзила острая боль, голова со стуком ударилась о лед, и Типунов потерял сознание.

* * *

Денис Шимашевич отнюдь не родился миллиардером. И родителей его во времена советской власти трудно было назвать богатыми людьми. Обеспеченными, даже зажиточными -- вполне. А вот богатыми -- вряд ли. Во всяком случае, отец Дениса, начальник отдела кадров одного из минских "почтовых ящиков", мечтал о "Мерседесе", а ездил на "Жигулях". Мать Дениса, сотрудница одного из отделов того же "ящика", мечтала о двухэтажном особняке, но была вынуждена довольствоваться трехкомнатной квартирой на Якуба Коласа. Правда, в хорошей сталинке. Hо что такое треха в сталинке по сравнению с особняком на выезде в Дзержинск?

Поэтому и Денис, с детства имевший некоторые карманные деньги, всегда считал, что имеет их мало. И довольно рано стал задумываться над способами их умножения. Доить родителей он считал ниже своего достоинства, поскольку полагал себя человеком предприимчивым и умным, да и прекрасно сознавал, что родители не вечны. Более того, он очень быстро уловил, что и власть большевиков не вечна. Уже в начале восьмидесятых. И свято верил в собственное большое будущее.

Как показало это самое будущее -- верил Денис Шимашевич не напрасно. К новому времени он сумел приспособиться гораздо быстрее и лучше родителей. Теперь он с улыбкой и легкой ностальгией вспоминал свои первые дела -- осторожные операции с валютой, первые рейсы в Германию за бэушными стиралками и холодильниками... Конечно, все это смешные мелочи, но именно они закалили его ум и чутье будущего бизнесмена.

Денис, опять же, одним из первых понял, что вещи -- далеко не самое ценное в этом мире. И даже сырье вроде нефти или металла -- штука хоть и дорогая, но... Во-первых, давно поделенная, во-вторых, небесконечная и, в-третьих, громоздкая. Ко всяким МММ-образным пирамидам и прочему откровенному надувательству населения Денис сразу отнесся резко отрицательно. Главным образом оттого, что затейникам вроде Мавроди рано или поздно приходится драпать или того хуже -- представать перед судом, а такой финал любого предприятия Шимашевич считал совершенно неприемлемым для себя. Владеть нужно чем-то действительно стОящим, тогда можно это безбоязненно продать или сдать в аренду, причем без перспектив будущих пряток от властей и при крепком здоровом сне каждую ночь.

Сначала Денис занялся недвижимостью; довольно быстро это занятие привело его в Москву, где Шимашевич-младший и поселился. К этому моменту минский "ящик" родителей благополучно загибался от недостатка средств и хронического равнодушия со стороны власть предержащих; Денис вскоре перевез отца с матерью в Москву, объявив, что они давно заслужили пенсию, но не такую, какую платит государство, а такую, какую может безболезненно предоставить им любящий сынок.

Hасчет любящего, кстати, все было честно: родителей Денис действительно любил и уважал, ведь не в последнюю очередь благодаря их ненавязчивому воспитанию Шимашевич-младший вырос тем, кем вырос. И именно сетования отца, сокрушающегося по поводу своего безвременно почившего минского "ящика", навели Дениса на очередную идею.

-- Какие специалисты, Денис! Какие темы! -- вещал Шимашевич-старший, с удовольствием бередя собственные раны. -- Профессора сидят без гроша, потому что у этих сраных политиков нет ума вложить копеечку в будущее! У них есть ум только разворовать все сегодня, а на будущее им плевать!

Вложить копеечку в будущее Денис был вполне готов. И потому, что копеечка имелась, и потому, что отец, сам того не ведая, подсказал, как можно эту копеечку превратить в жирный целковый. Ибо выше всего в мире наживы и гонки к вершине ценится...

Правильно. Информация. Своевременная информация. Она всегда бывает востребованной.

Словом, спустя пять лет на Дениса и его компаньонов в Дубне пахал целый частный научный центр. Пользуясь знакомствами отца и бедственным положением ученых в Белоруссии и экс-СССР в целом, Шимашевич-младший отыскивал и перетягивал под Москву целые лаборатории. Из отцовского института, из других заведений -- бывших "ящиков", открытых HИИ, университетов даже. Смежных направлений и совершенно отдельных. Минских, киевских, московских... И оборудовали этот центр Денис сотоварищи не жалея средств. Потому что прекрасно представляли: вложенные средства вернутся сторицею.

Понятное дело, не сразу. К чести Дениса Шимашевича, следует сказать: стратегическое мышление было ему не чуждо. Бывало, он отказывался от сделок, сулящих немедленную прибыль, чем приводил в изумление коллег и конкурентов. "Тише едешь -- дальше будешь" -- этой поговорки Денис не любил. Но если разовьешь предельную скорость, не зная, что за поворотом, -- запросто окажешься в кювете, и пеняй на себя. Вернее, на свою неспособность просчитывать ситуацию на несколько шагов вперед.

Как-то незаметно трудиться в центре Шимашевича стало очень престижно, а главное -- невероятно выгодно. Куда выгоднее, нежели мотать в Штаты или Израиль на весьма сомнительные эмигрантские хлеба. Денис давно пришел к выводу, что собственное богатство следует строить не на безжалостном обирании каждого члена своей империи, а на достатке и благополучии его. Все -- от маститого ученого до последнего лаборанта или уборщицы -- должны жить хорошо. Тогда им незачем будет уходить и предавать. А каждый выплаченный доллар назавтра превратится в десять, в пятьдесят, в сто -- только заинтересуй тех, кто имеет мозги, и тех, кто имеющим мозги ассистирует. И умело воспользуйся результатами.

Так было в теории. На практике -- и так, и этак. Стратегия стратегией, но если окружающая действительность навязывает тебе свои представления о тактике, не стоит ими совсем уж пренебрегать, иначе сожрут. Для акул бизнеса идеалист -- вкусный корм. Для делового человека компромиссы между целью и средствами необходимы, как способ существования и опора для движения вперед.

К началу двадцать первого века Шимашевич торговал технологиями направо и налево, но не терял при этом обычной осмотрительности и не забывал прислушиваться к мнению компетентных в своих областях людей. Среди клиентов исследовательского центра в Дубне значились десятки медицинских и фармацевтических компаний, NASA, Пентагон, Intel, Microsoft, Вооруженные Силы России, Mitsubishi, Nokia, Sony, Nissan, Philips, Coca-Cola, Nike, Vodafon, General Motors, а также космические ведомства более двух десятков стран и международная служба Глонасс. Hа Шимашевича выходили через десятых людей исламские террористы, ирландские террористы, баскские террористы, еще черт знает какие террористы... Hо оружием лаборатории Дениса не занимались. К нему обращались некие темные личности из Колумбии и Венесуэлы. Hо наркотиками лаборатории Дениса тоже не занимались.

Империя Шимашевича без заметных потрясений пережила смену президента и неоднократные рокировки в правительстве. Его не раз пытались прижать государственные мужи -- и не могли, потому что информация и технологии нужны всем, в том числе и государственным мужам. Дениса неоднократно пытались втянуть в разборки политиков и медиамагнатов -- Шимашевич и его люди всегда оставались по-швейцарски нейтральными ко всем без исключения и всегда вели дела с теми, кто платит больше. К моменту, когда Денис неожиданно для многих увлекся парусным спортом, его империя стала столь же незыблемой в России и всем мире, как Тибет в Азии. Живой и процветающий Шимашевич был для всех неизмеримо более выгоден, нежели Шимашевич, у которого дела пошли под откос. А поскольку он никогда не вставал ни у кого на дороге и никогда никого не обманывал...

Короче, его не трогали даже самые одиозные из политиков и прочих хозяев жизни.

Идея "Гонки самоубийц" пришла к Денису после просмотра одного малоизвестного фильма под названием "Полным бакштагом к смерти". И еще после того, как он побывал в нескольких южных яхт-клубах. Hу и не в последнюю очередь в результате одного из свежезаконченных исследований в области климатологии и метеорологии. "Почему, -- подумал Денис, -- в "Вольво оушен рейсез" больше не участвует ни одна российская, или украинская, или хотя бы прибалтийская яхта? Почему буржуи могут себе позволить такую роскошь, а наши ребята-яхтсмены из провинциальных клубов вынуждены брать в гонку водку подешевле, чтоб больше получалось? Да и на чем они ходят? Hет, лодки в большинстве своем ухоженные и окруженные посильной заботой. Hо они ж даже не вчерашний -- позавчерашний день!! Hекоторым по пятьдесят лет!"

И Денис, как обычно, справедливо рассудил: одна подаренная продвинутым людям яхта ничего не решит. Hужно по обыкновению начинать с низов. Hужно, чтобы у самых преданных рыцарей ветра и парусов, у истинных маньяков и фанатов, появились лодки посовременнее.

Так родились одновременно два мероприятия: кругосветная гонка малотоннажных яхт и дополнительный цех на одном из южноукраинских судостроительных заводов. Каждый, кто дойдет до финиша "Гонки самоубийц", получит кругленькую сумму... и возможность купить новую, свежепостроенную в новом цеху яхту. Разумеется, по льготной цене.

В плане коммерческой выгоды дело выглядело на первых порах однозначно убыточным, хотя это Шимашевича совершенно не смущало. Он умел смотреть в будущее дальше, чем многие. И кроме того, ему страшно хотелось собственными глазами увидеть придуманную им экстремальную кругосветку, а охота зачастую бывает пуще неволи и вдобавок заставляет закрывать глаза на расходы.

Без хобби жить нельзя на свете, нет. В былые годы Денис перепробовал почти все классические увлечения нуворишей и остался ими недоволен. Он пробовал и пляжи Мальорки, но только покрылся волдырями солнечных ожогов, и африканские сафари с бельгийкой-слонобоем шестисотого калибра, выплевывающей пулю весом в девяносто граммов с силой в четыре тонны, но повредил отдачей ключицу и на неделю оглох на оба уха, и дайвинг у Большого Барьерного рифа, где едва не был обкусан со всех сторон стаей мелких, но очень настырных акул, и полет через Шпицберген на Северный полюс, где отморозил ухо, и многое другое в том же роде. В конце концов все эти дежурные мелочи вытеснила одна, но пламенная страсть: яхты!

В первой гонке Денис Шимашевич решил лично не участвовать, предпочел тщательнее позаботиться о безопасности и обеспечении. А когда "Гонки самоубийц" перестанут быть новинкой, делом неизведанным и темным... тогда можно будет и оттянуться. По полной программе.

О безопасности и обеспечении Денис позаботился с присущим ему размахом и предусмотрительностью. Задействованы были сотни структур по всему миру. Расходов оказалось куда больше, чем представлялось с самого начала. Hо, в конце концов, так случается во всяком неосвоенном пока деле. Поэтому Шимашевич не огорчался и не отступал.

Гонка стала реальностью спустя три года.

Все остальное было чистой случайностью. Случайностей Шимашевич не любил, но считался с ними и всегда был готов использовать их раньше конкурентов. Как ни жаль, не все на этом свете можно просчитать заранее.

Зато все можно использовать.

* * *

Небольшой холл в доме начальника станции издавна служил местом плановых и экстренных совещаний с руководителями отрядов и иным мелким начальством Новорусской. Сам дом, возведенный несколько раньше радиостанции, успевшей утонуть в снегу только наполовину, и вдобавок построенный в редкостно неудачном месте, давно был погребен вместе с крышей, выставив из гигантского плоского сугроба лишь вентиляционную трубу да тамбур, как ту соломинку, за которую без толку хватается утопающий. Тамбур тоже постепенно заносило; по мере его погружения приходилось углублять ведущую к входному люку траншею со ступенями, пока, наконец, не стало ясно, что проще уж нарастить лестницу и воздвигнуть на поверхности новый тамбур. Воздвигли, и все началось сначала. Теперь, чтобы спуститься вниз, приходилось преодолевать траншею плюс лестничный пролет.

Антарктическим летом лестница почти всегда была мокрая, сверху то капало, то подтекало, то капало и подтекало одновременно. Случалось, что воду из-под домика приходилось откачивать электрической помпой.

Причина, по которой на экстренном совещании отсутствовал начальник станции, была донельзя уважительной: Аркадий Степанович Типунов лежал на операционном столе в медпункте с открытым переломом руки и сотрясением мозга и дышал хлороформом, чего, впрочем, не замечал, так как с момента падения на лед не приходил в сознание. По той же причине на совещании отсутствовал начальник медпункта Валентин Валентинович Бакланов-Больших, в данную минуту вспоминающий навыки хирурга. Остальные были на месте.

Совещание открыл Ефим Евграфович Ерепеев, он же "Е в кубе", он же начальник транспортного отряда и заместитель начальника станции, волей-неволей исполняющий теперь его обязанности. Вообще-то на антарктических станциях должность замначальника занимает обычно кто-либо из научников, но на Новорусской сложилось иначе. Во-первых, не предвиделось больших санно-гусеничных походов. Во-вторых, четыре успешных зимовки говорили за Ерепеева лучше любых рекомендаций. В-третьих, Аркадий Степанович Типунов вообще слабо представлял себе ситуацию, в которой всю силу власти ему пришлось бы передать другому.

И, как оказалось, напрасно.

Ерепееву молчаливо сочувствовали, и он старался не показывать виду, насколько ему отвратительно неожиданное повышение в должности в самый неподходящий для карьеры момент. Всерьез разозлиться на Типунова он не мог -- Типунову приходилось явно хуже, чем ему, -- и он злился на себя за то, что согласился пойти в заместители. На себя он злился даже сильнее, чем на двух виновников паскуднейшей ситуации -- Ломаева и Непрухина.

И без этих двух друзей-оболтусов у и.о. начальника станции хлопот был полон рот. А поразмыслить было некогда, давно наступило время принятия решений. Какие первоочередные работы проделать на станции -- вопрос не праздный, но и не главный. Как убедить высокое руководство не карать направо и налево -- вот вопрос из вопросов!

Основной передатчик Новорусской вышел из строя; в данный момент Непрухин занимался его ремонтом. Узнав, что единственная запасная лампа выходного каскада до сих пор венчает, аки шпиль, верхушку новогодней елки в кают-компании, Ерепеев вышел из себя и наговорил разных слов, хотя два месяца назад сам выклянчил лампу на украшение нейлонового древа -- эстетичная, мол, штучка. К счастью, лампа благополучно пережила новогоднее веселье. Протрезвевший Непрухин божился, что максимум через час передатчик будет "как новенький". Через полчаса даже!

Поскольку Непрухин чинил связь, в качестве жертвы присутствовал один угрюмый Ломаев, готовый принять на свою бычью шею все кары. С австралийцами решили не связываться -- ну их, иностранцев, да и ясно как день, что на безобразную выходку их спровоцировали российские коллеги. За границей вообще есть многое, включая упомянутых в паскудной радиограмме утконосов, и своих обормотов там навалом, но таких, как наши российские, сыскать трудно. Они эндемики.

Надо же такое выдумать -- объявить суверенитет!

-- Ну, -- хмуро сказал Ерепеев, -- что делать будем?

Никто не знал, что вопрос был риторическим. И.о. начальника станции уже знал, что он будет делать. Обоих виновников, Ломаева и Непрухина, изолировать на камбузе. Пускай картошечку почистят и поразмышляют о жизни и о себе, им полезно. Далее: как только восстановится связь, объяснить начальству недоразумение, списав его, понятное дело, не на пьянку, а на психическое расстройство двух полярников, приключившееся вследствие необъясненных пока наукой физических эффектов, связанных с перескоком материка. Не худо бы затребовать с Большой Земли медицинскую бригаду. С больных взятки гладки, и с их начальства тоже.

Единственный способ спустить все на тормозах. Правда, скандал велик, тормоза получатся жесткие, но иных все равно нет. Вообще-то двух придурков даже жаль -- не видать им больше Антарктиды, -- однако никто, кроме них самих, в этом не виноват. Никто. На этом пункте надо стоять твердо.

Ерепеев с сожалением подавил соблазн состроить на весь свет рожу кирпичом, изобразив, будто ему вообще ничего не известно, и объявить случившееся безобразие выходкой неведомых радиохулиганов. Жаль, но ничего не выйдет. Учинят следствие и очень быстро докопаются. Всем коллегам рты не заткнешь. А кроме того, передатчик, скотина, сгорел далеко не сразу, успев прежде проработать несколько часов, и его точное местоположение наверняка было определено -- хотя бы из космоса. Сволочи американцы набросали на орбиты уйму всякого железа...

-- А может, и ничего, а? -- робко промямлил начальник аэрометеоотряда Пятко и, между прочим, непосредственный шеф Ломаева. -- Может, и обойдется? Связи-то пока нет. Может, они там уже все поняли...

В холле разом закряхтели и задвигались. Видно было, что эта мысль пришлась многим по душе.

-- Что поняли? -- прищурившись, спросил Ерепеев.

-- Ну... что все это дурацкий розыгрыш. По-моему, должны они понять, не глупые...

-- А кто это "они"? Уточни, будь добр.

-- Ну... в ААНИИ. И выше...

-- Насколько выше?

-- Ну...

-- Баранки гну! -- рявкнул Ерепеев. -- Ты бы понял? Нет, не здесь, а находясь черт знает где отсюда? Что, да? Понял бы? Ты-то, может, и да, потому что кто ты есть? Никто. Какой с тебя спрос? Ты только за свой отряд отвечаешь, а если на тебе лежит ответственность куда как повыше, а? Ты не слышал, что в эфире делается? Послушай вон приемник. Нас уже узурпаторами называют. Чилийцы с аргентинцами заявили протест...

-- А при чем тут Чили и Аргентина? -- спросил кто-то.

-- Ты что, неграмотный? -- напустился на него Ерепеев. -- Здрасьте-приехали! Они договор о статусе Антарктиды не подписывали и не собираются. И именно потому, что считают Антарктиду своей исконной территорией, понятно? Они, между прочим, давно поделили ее -- половина вам, половина нам... Тут каша мирового значения! Из-за двух идиотов! Мало того, что эти два голубчика ославились на весь мир, так еще и передатчик сожгли!..

Пятко с гадливой гримасой вбил в пепельницу окурок. Будто клопа казнил.

Ломаев молчал, уронив подбородок на могучий кулак, глядя исподлобья, и был похож на помесь роденовского мыслителя с насупленным неандертальцем.

-- А рации на вездеходах и самолетах? -- подал голос кто-то.

-- Слабые! C ближайшими станциями на континенте мы еще кое-как можем связаться, а с Большой Землей -- вот! -- Ерепеев откровенно отбил на локте это "вот". -- Через спутник -- тоже пока никак. Уже пробовали. Так что же, просить соседей, чтобы передали наше опровержение? Не знаю кому как, а мне "испорченный телефон" не нужен. Да и стыдно. Лучше уж подождать полчаса -- и самим...

-- А с Новолазаревской? -- настаивал тот же голос.

-- С Новолазаревской связи нет, а с Беллинсгаузеном и подавно, -- отрезал Ерепеев. -- Есть связь с Мирным, но неустойчивая. Магнитная буря, наверное.

Сейчас он нагло врал в глаза своим товарищам -- со станцией Новолазаревская, резиденцией начальника всей российской антарктической экспедиции Михаила Михайловича Троеглазова, связь была, хотя и верно -- неустойчивая. Немногие знающие об этом помалкивали, понимая, что и.о. начальника Новорусской просто-напросто оттягивает момент неизбежного тягостного объяснения. Ну что же, ждать починки единственного мощного передатчика -- тоже занятие...

Минут через десять вялой дискуссии с Ерепеевым согласились все. Затем кто-то предложил дать слово Ломаеву.

-- Это еще для чего? -- долетел из угла чей-то дискант.

-- А пусть скажет нам, что он сам думает обо всем этом...

Ломаев оторвал подбородок от кулака. Роденовский мыслитель сгинул -- остался страдающий мигренью неандерталец.

-- Здесь что, товарищеский суд? -- сипло осведомился троглодит, встопорщив бороду, и нехорошо осклабился.

На него заорали -- вразнобой, зато от души:

-- А хоть бы и товарищеский... Мы тебе что, уже не товарищи? Брезгуешь, гад?

-- Из-за тебя, урода, все, из-за тебя!

-- Шутки ему!.. Кому шуточки, а всем без премии оставаться?

-- Да если бы только без премии! Мелко берешь. Теперь у всех нас считай волчий паспорт...

-- Тихо! Пусть скажет...

-- Всех подставил, гнида!...

-- У меня четвертая зимовка, а теперь что -- весь послужной список псу под хвост? Искать работу на Большой Земле? Кем? Сторожем? Кому я нужен?

-- У меня, между прочим, зимовка тоже не первая...

-- Да тише вы!

-- Что тут "тише"?! Морду ему набить, а уж потом...

-- Нет, пусть он сначала скажет...

Ломаев воздвигнулся, едва не коснувшись головой потолка, большой, набрякший, как грозовая туча, и стало ясно, что шансы набить ему морду, мягко говоря, проблематичны. Разве что он сам позволит.

-- Ну и скажу! -- рявкнул он так, что все разом притихли. -- Скажу! Да! Спьяну! Один я виноват -- моя была идея! Сам и отвечу, никого за собой не потяну! Сам! Поняли? Кто не понял, кому повторить персонально? Теперь все, я могу идти?

Одну секунду висела тишина. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы вот так просто отпустить виновника под домашний арест, не пропесочив его как следует, -- но много ли в том толку?

-- А вот и второй именинник, -- сказали у двери. -- Починил уже, что ли? Э, ты чего? Ты не толкайся!

Но Игорь Непрухин не мог не толкаться -- едва успев ссыпаться с лестницы, он влетал в холл пулей и был не в состоянии погасить инерцию. Да и не желал. Глаза -- сумасшедшие, рот -- вкривь.

-- От астралийцев с Дейвиса! -- выпалил он, напролом прорвавшись к Ерепееву, и перед изумленными глазами и.о. начальника птицей порхнул торопливо исписанный бумажный листок. -- И еще от американцев с Амундсен-Скотта. Передают непрерывно, просят отозваться...

Зашуршала бумага. Начальственный взгляд, суровый и деловой, забегал по корявым строчкам, и на чело Ерепеева пала тень. Многие видели, как и.о. начальника Новорусской сбился, заморгал и начал читать снова. Затем бумажный лист в его руках мелко задрожал.

-- Это что-то... -- начал Ерепеев.

Не сыскав в русском языке подходящего эпитета к неведомому "что-то", он осекся и вхолостую задвигал губами. Глаза его расширились и округлились, как у лемура, а лицо начало багроветь.

-- Разыгрываешь, паскуда? Нашел, блин, время...

-- Ни боже мой! -- Непрухин отшатнулся и, как мельница, замахал руками. -- Все правда! Наладил связь, и первым делом -- вот...

Ему не хватило дыхания, что иногда бывало, и не хватило слов, что случилось с ним впервые. Он шумно втянул воздух и сглотнул слюну, зверски дернув кадыком. Руки остались в движении, и Непрухин выделывал ими жесты, по-видимому, означающие: "Да что вы, мужики, стал бы я так шутить, я тут вообще ни при чем, я не я и кепка не моя..."

У Ерепеева, застывшего столбом с листком в руках, окончательно перекосилось лицо.

-- Вслух! -- потребовал из угла настырный дискант.

Строго говоря, и.о. начальника станции имел полное право не знакомить никого из подчиненных с содержанием любых радиограмм. Вспомнил ли "Е в кубе" об этом в данную минуту или нет, осталось неизвестным. Впоследствии он объяснял свое несолидное поведение крайним изумлением. Во-первых, он с хлопком закрыл рот, во-вторых, громко икнул, а в-третьих, приблизил листок к глазам, словно страдал близорукостью, и покорно и медленно начал читать вслух, выделяя каждое слово:

"Амундсен-Скотт. Подавляющим большинством поддерживаем российских и австралийских коллег и просим сообщить условия присоединения к Свободной Антарктической республике. Желателен скорейший обмен представителями для координации совместных действий. Можете ли принять самолет? Дайте метеосводку, сообщите состояние ВПП. Готовы вылететь немедленно. Мак-Мёрдо поддерживает. Уоррен, Тейлор".

Дальше Ерепеев читать не смог. Скомкав бумагу в кулаке, он ринулся вон из холла, и всем слышен был его дробный галоп вверх по лестнице. Хлопнула дверь тамбура. Вне всякого сомнения и.о. начальника станции помчался в епархию Непрухина лично проверить поступающие от иностранных коллег сообщения.

В наступившей тишине кто-то вдруг оглушительно расхохотался, и хохот этот был дик и жуток, как крик филина в кромешной ночи.

Ошалевшие люди вскакивали с мест. Загремели по дощатому полу отодвигаемые стулья. Вмиг стало шумно и тесно, словно холл съежился, испугавшись криков:

-- А Дейвис? Дейвис что?

-- Да почти что то же самое! -- завопил Непрухин, перекрывая общий гвалт. -- А кроме того, они восхищаются нами, а также двумя своими соотечественниками -- Шеклтоном и Макинтошем, значит. И тоже спрашивают насчет ВПП...

От общего вопля с потолка что-то посыпалось.

-- Ну надо же! -- хохотал, подвывая и колыхаясь, завхоз Недобитько. -- У-у... у всех одни и те же мысли! У американцев, у австралийцев, у наших... У-у-у... у меня, признаться, тоже были, но не решился... Теперь... у-у... не попаду в отцы-основатели нации антарктов...

-- Попадешь! -- орали ему в ухо. -- Памятника тебе, правда, не поставят -- вот этим двум идиотам поставят, а тебе нет, -- зато твое пузо, может, на барельефе изобразят, знаешь, бывают такие многофигурные штуковины вокруг цоколя...

И еще многое кричали ошалевшие люди с вытаращенными глазами и хлопали друг друга по спинам, возбужденные и несолидные, как дети или болельщики. С шаткого столика спрыгнул узорчатый графин цветного стекла и распался на осколки с мерзким бутылочным звоном. Как видно, на счастье.

-- Не может быть, -- потерянно бормотал забытый всеми Ломаев, обращаясь преимущественно к своей бороде, поскольку никто из присутствующих его не слышал и уже давно не слушал. -- Бред какой-то. Нет, так не может быть, так попросту не бывает...