Александр Громов

Ближе к концу тоннеля резко чувствовалась сырость: в любой сезон над каньоном висела водяная пыль. Хьюг боком сидел на краю, привалившись спиной к стенке тоннеля. Одну ногу он поджал под себя, другая свешивалась в каньон. Противоположной скалы видно не было, она только чувствовалась и гнетуще давила на сознание. Прямо напротив в мокрой черноте дрожал и плавился белый круг, обведенный кольцевой радугой, -- светящийся вход следующего тоннеля.

-- Не упадешь? -- спросил Ксавье.

-- Когда-нибудь упаду обязательно, -- равнодушно согласился Хьюг. Он отвернулся от черноты и заморгал, привыкая к свету. -- Кого опять принесло?

-- Это я, Ксавье. Не ждал?

-- Ксавье, говоришь, -- пробормотал Хьюг. -- Это который же?.. А, помню, помню, инженер. Ты иди отсюда, Ксавье, ладно?

-- Ладно. -- Ксавье пожал плечами. Ему вдруг до смерти захотелось вот так же посидеть на скользком краю, впитывая кожей сырую тьму и думая только о своем, неприкосновенном. Интересно, удастся ли отсюда разглядеть звезды? -- Я, собственно, ненадолго. Немного побуду, потом уйду.

-- Ты не потом, ты сейчас уйди...

-- Куда это? -- спросил Ксавье, отступая на шаг. Он был уверен в том, что Хьюг видит его усмешку. Разумеется, нехорошо провоцировать, и Хьюг безусловно прав, но господи, как же надоело...

-- К прототипу! -- рявкнул Хьюг. -- Сам уйдешь?

Многовато на сегодня, подумал Ксавье. Сначала Леви, теперь Хьюг... тормоза не держат. И я уже не первый.

-- А если сам не уйду? -- спросил он, косясь на обрыв. -- Тогда что?

Хьюг подвигал желваками. Помедлил.

-- Тогда садись...

Ксавье осторожно приблизился к краю, осторожно сел, не спуская глаз с Хьюга, оперся о скалу напряженными лопатками -- в случае чего можно успеть вскочить. Второй неписаный закон нарушался безбожно, такое даром не проходит.

-- Следишь за мной? -- спросил Хьюг.

-- Слежу, -- согласился Ксавье. Он был готов ко всему. -- Да кто за тобой не следит? Все следят.

-- Ты-то зачем?

Ксавье пожал плечами:

-- Да так, знаешь ли. Все-таки я твой начальник, обязан знать, что с тобой происходит, разве нет?.. -- Было видно, как Хьюг обмякает, расслабляясь. Похоже, он держал себя в руках. -- А если человек избегает общества и прячется в тоннеле, -- продолжал Ксавье, воодушевляясь, -- то следить за таким человеком я просто обязан. Да и каждый обязан.

-- Следи, следи, -- кивнул Хьюг. -- Ты за мной хорошо следи, спрыгну ведь.

Ничего себе... Ксавье осторожно посмотрел вниз, в черноту. Дна каньона не было видно, его и днем не было видно, только слышался шум потока, пробравшийся сквозь километровую толщу тумана. Лететь и лететь... Чепуха, опять Хьюг шутит.

-- Они, наверно, хотели как лучше, -- равнодушным голосом сказал Хьюг. -- Как положено, из ума пополам с сердцем, из высших гуманистических устремлений... как могли. Они там на Земле большие гуманисты, иначе у них уже не получается. Создать людей разными -- да разве это возможно? Для гуманиста? Ведь один созданный обязательно будет умнее или сильнее, красивее... м-м... агрессивнее другого, а ведь это уже преступление -- знать, что кто-то заведомо будет обделен, кому-то не достанется чего-то нужного, когда так просто ему это нужное дать. Просто протянуть руку и дать -- живи, имей, пользуйся на благо, больше не дадим и меньше иметь не позволим... избавь себя хотя бы от зависти, стань человеком, скот, в обществе таких, как ты. Иметь возможность создать идеальный социум, извечную мечту, общество абсолютного, безграничного равенства и пренебречь -- разве не преступление?.. Идеальное общество нельзя населить неидеальными людьми. Это не для практического гуманиста, верно? И ведь хорошие, наверно, ребята... -- Хьюг хрипловато рассмеялся. -- Я бы с ними непрочь поделиться впечатлениями. Одного только не могу им простить...

-- Чего? -- спросил Ксавье, моргая.

Глаза Хьюга совсем потухли.

-- У нас слишком большая тяга к жизни, -- сказал он, глядя в черноту. -- Слишком. Покоритель и должен быть жизнестойким, тут у гуманистов сомнения не было. Это и так само собой разумеется. -- Он опять рассмеялся. -- Мы должны жить и работать, до прилета переселенцев мы должны освоить хотя бы десятую часть суши, да в конце концов мы должны жить и для себя, они об этом не забыли, для них это наверняка было даже важнее... У нас прототип вместо генотипа, нам прописано радоваться. Видишь -- я смеюсь... Скажи, а ты мог бы сейчас спрыгнуть, а? Вон туда?

-- Туда? -- Ксавье почувствовал, как его ладони ищут опору. -- Н-нет... А зачем?

-- Не хочешь, -- удовлетворенно сказал Хьюг. -- Это так естественно. А если бы очень захотел, если бы все надоело до головной боли, до рвоты... смог бы?

-- Ну, наверное, -- Ксавье сделал движение, будто собирался еще раз наклониться над обрывом. Он знал, что этого не сделает. -- Почему бы нет. Если бы, как ты говоришь, все надоело... Всегда можно себя заставить.

-- Вре-ешь, -- злорадно сказал Хьюг. -- А ну попробуй. Никогда ты себя не заставишь, запомни это как следует. Ни-ко-гда. И никто из нас не сможет себя заставить, даже в темноте с разбега, мы слишком сильны для этого. Слишком любим жизнь, слишком предназначены для жизни, долгой и счастливой -- по благородному замыслу наших создателей. Беда в том, что мы созданы еще и слишком общительными, чтобы, значит, не разбеглись друг от друга, а образовывали социум. Ты что-нибудь слыхал об отшельниках?

Ксавье покачал головой.

-- Ну еще бы, где тебе. Об этом мало говорят, и правильно. Детская болезнь. Время от времени кто-нибудь, до этого числившийся вполне благополучным, вдруг начинает огрызаться, иногда даже буйствует, это смотря по обстоятельствам, а потом просто бежит. Подальше. Прячется в лесу, в горах, жрет черт-те что, воюет со зверьем и первые дни совершенно счастлив. Только больше месяца никто не выдерживает -- возвращаются, и все по новой... Так-то.

-- Зря ты здесь сидишь, -- сказал Ксавье, -- ревматизм ловишь. Потому и мысли у тебя такие. Шел бы к костру, что ли. Погрелся бы, послушал -- разве плохо?

Хьюг с интересом посмотрел на него:

-- А что, историю про трех баб на леднике там еще рассказывают?

-- Рассказывают.

-- А про домик в саванне?

Ксавье кивнул.

-- Я так и думал, -- сказал Хьюг. -- И зачем мне идти? Себя я могу и здесь послушать. Три года, знаешь, слушаю -- не надоедает.

-- А ты других послушай.

Хьюг сморщился, будто сжевал лимон. Что-то я не то сказал, подумал Ксавье. А ведь и верно -- чушь. Где их взять, других этих?

-- Ну, сам бы рассказал что-нибудь такое... невыдуманное. Ты же можешь, у тебя опыт.

-- Могу, -- согласился Хьюг. -- Только не хочу. Знаешь, почему? Смотрю вот я сейчас на тебя и думаю: каким же наивным, до слез трогательным дурачком я был три года назад... не обиделся? Не обижайся, ты не один такой, там у костра таких двадцать человек... терпят друг друга, не расходятся. Двадцать крепеньких таких Хьюгов Огуречниковых... И ты тоже Хьюг, а я -- Ксавье. Только потрепанный. А самым молодым, знаешь, даже нравится, что каждый встречный для них -- ожившее зеркало. Ты женатый?

-- Нет.

-- Женись, -- сказал Хьюг. -- Непременно женись, у женщин же совсем другой прототип, хоть отдохнешь... Женись, пока и тебя на край не потянуло. Кандидатура есть?

Ксавье помялся. Кивнул.

-- Есть. -- Ему вдруг захотелось поделиться с Хьюгом тем, чем он не делился еще ни с кем -- единственным сном, который он ни разу не решился рассказать. -- Ее зовут Клара...

-- Как-как? -- перебил Хьюг. -- Клара, говоришь?

Ксавье запнулся.

-- Д-да. Клара. А что?

-- Да нет, ничего. -- Хьюг зачем-то отвернулся в черноту. -- Хорошее имя.

* * *

Стрельба снаружи совсем прекратилась. Стало тихо, только где-то очень далеко гудело пламя, вылизывая пустые коробки зданий, да иногда с шумом, похожим на тяжелый вздох, рушились перекрытия. Тишина отчетливо выдавала подготовку к новой атаке, Гуннар почти ощущал, как выдвинутые из глубины резервные роты занимают исходные позиции. Выродки этого не ощущали. Старикан сидел и тяжело дышал, как жаба, издыхающая под лучами солнца, а рыжий приподнялся, пошарил под собой и неожиданно вытащил сверток.

-- Цела? -- ожил старикан.

-- Цела. Помялась только.

-- Что за вещь? -- спросил Гуннар, настораживаясь. На оружие было не похоже, но от выродков всего можно ожидать.

Рыжий раздраженно развернул сверток.

-- "Хроника одного свершения." Старая книга. Точнее, рукопись. В подвале не все сгорело.

Гуннар мельком взглянул. Внутри свертка оказалась кипа тонких листов, вроде тех, на которых рисуют пиктограммы. Ничего опасного.

-- Зачем?

-- Чтобы читать, дикарь. Ты хоть читать-то умеешь?

Гуннар сел на пол спиной к стене, держа автомат между колен. Занятные твари эти выродки, правду говорят, что долго смотреть на них вредно. И внеочередную комиссию придется из-за них проходить, это ясней ясного. Может быть, пристрелить? Нет, попозже.

-- Я не дикарь, а человек, -- лениво сказал он. -- А ты выродок, вот ты и читай. Мне читать незачем.

-- Он книг никогда не видел, -- встрял старикан.

Выродки снова переглянулись. Рыжий с безнадежным видом покачал головой:

-- А еще говорили, что мы ошиблись с выбором прототипа... Какой там прототип. Это система.

-- Эй, ты! -- Пришлось поднять автомат.

-- Что это за здание? -- засипел старикан. У него был скорбный вид школьного учителя, объясняющего непосильную задачу сопливому кандидату в отклонутики. Гуннар усмехнулся. Ну-ну.

-- Библиотека.

-- Зачем она?

-- Здесь хранится ненужное. Это все знают.

Рыжий замычал, раскачиваясь.

-- Вот как, -- сказал старикан. -- Ненужное. Ты здесь бывал когда-нибудь раньше?

-- Нет.

-- Запрещено?

Гуннар не выдержал -- фыркнул. Ну, дают эти выродки! Смех, да и только.

-- Ничего не запрещено. Сюда можно входить любому, у кого есть дело. У меня дела не было, и я не входил.

-- Ты слышал? -- спросил рыжий. -- У него не было дела.

Гуннар мельком взглянул в окно. Ему удалось охватить взглядом всю площадь. Там было мертво и сумрачно, свежие трупы уже успело припорошить копотью, и они мало отличались от вчерашних. Над площадью висела осторожная тишина. Новая атака могла начаться каждую минуту.

-- Ты почитай ему, -- просяще сказал старик. -- Почитай, пожалуйста, вдруг он поймет, это же история... Вслух почитай. -- Он придвинулся и затеребил рукав рыжего. -- Андрей, ну не надо так, ну я прошу тебя, почитай, ведь не может же быть, чтобы он ничего не понял, не верю я в это... Ну хочешь, я ему почитаю...

-- Да хватит тебе! -- угрюмо сказал рыжий. -- Не мечи бисер. Безнадежно, видно же... Ну, на, читай, если хочешь...

-- Извини, -- тоскливо сказал старик. -- Это я, наверно, сдуру. Понимаешь, очень жить хочется...

* * *

Судили Лисандра Парахони, проходчика. Дело было нешуточное: впервые на планете произошло умышленное убийство. Мало того, что оно было бессмысленно-жестоким, оно вдобавок случилось на участке Ксавье, и это было неприятно, как заноза. Ксавье ловил на себе чужие взгляды, иногда сочувствующие, но большей частью просто любопытные, и от этих взглядов становилось тошно. Хотелось куда-нибудь сбежать и остаться, наконец, одному, но сейчас это было невозможно. Ну зачем, зачем, спрашивал он себя, этому дураку понадобилось убивать?!..

Оба работали в боковом тоннеле -- Лисандр Парахони и Хьюг Огуречников. Что там между ними произошло, осталось неясным, только Лисандр вдруг набросился на Хьюга, как безумный, ударил его о скалу и, когда Хьюг упал, разбил ему голову несколькими ударами камня -- в кровавую кашу. Когда его хватали, он был в полной прострации и не оказал сопротивления.

Судили на центральной площади городка -- в столице не нашлось здания, способного вместить половину населения планеты. Если бы смогли прибыть все желающие, не хватило бы и площади. Для зрителей были поставлены скамьи, под крышами близлежащих зданий висели репродукторы. Маленькое белое солнце, с утра уже нестерпимо яркое, заливало площадь потоками жгучего света. Было жарко. Над толпой витал крепкий запах пота, и очень тянуло назад, в прохладную глубину тоннеля -- отдышаться, а потом, может быть, постоять на том месте, где погиб Хьюг, провести ладонью по влажной шершавой стене. Как же это ты, Хьюг? Вот там, недалеко, до поворота и налево, мы с тобой сидели и разговаривали, и ты задавал мне странные вопросы: смогу ли я спрыгнуть, например. Ты спрыгнул, Хьюг. Наверняка ты сам спровоцировал этого Лисандра, спасибо тебе, Хьюг, что не меня...

Говорил Менахем Чжэн Вэй, судья, единственный пока юрист на планете. Вступительная речь была краткой. Излагались обстоятельства дела, была сделана специальная оговорка, что процесс, в соответствии с Уставом Покорителей, будет проходить по земным правовым установлениям, в каковые, к прискорбию, придется-таки внести определенные изменения, обусловленные катастрофической нехваткой юридических кадров. Какое-то время ушло на выдвижение и избрание присяжных и общественного обвинителя. Долго не могли найти защитника, пока, наконец, не выбрали какого-то лесоруба, проголосовав за лишение права самоотвода. Лесоруб был красен, кричал: "А почему я??" и вызывал сочувствие. Подсудимый сочувствия не вызывал -- обращенные к нему лица людей были угрюмы. Ксавье с недоумением отметил отсутствие какой бы то ни было охраны или конвоя -- Лисандр неподвижно, как истукан, сидел за символическим барьером с краю судейского помоста, и за ним не было никого, ни одного человека, только короткая пустынная улица -- несколько десятков хороших прыжков, а дальше -- нетронутый лес, поди его там поищи. Захочет бежать -- убежит, оружия что-то ни у кого не видно. Не хочет... Что-то немного в нем смирения, подумал Ксавье, -- должно быть, просто понимает, что лучше понести наказание от людей, чем рано или поздно быть сожранным гиено-львом. Это он правильно понимает. А интересно, есть ли среди уже синтезированных хоть один со специальностью тюремщика?

Когда подошла его очередь, он дал свидетельские показания -- ни у адвоката, ни у прокурора вопросов не возникло. Лисандр, кажется, не слушал вовсе, и Ксавье избегал на него смотреть. Вот нас уже и девятнадцать, с горечью подумал он, возвращаясь на свое место. Из двадцати одного -- девятнадцать, и те уже врозь. Ничего, скоро пришлют новых, свежесинтезированных -- молодых ослов, любителей занимательных баек под треск горящего валежника...

-- Подсудимый, вы признаете себя виновным?

Лисандр очнулся, завертел головой. Словно пытался сообразить, где это он находится и почему.

-- Господин судья... то есть, э-э... ваша честь... -- слова шли из него с трудом, -- я бы это... Я бы хотел сделать заявление.

-- Подсудимый, -- судья повысил голос, -- вы признаете себя виновным?

-- Д-да,- сказал Лисандр. -- Я признаю. А вы?

Менахему пришлось постучать по столу -- шум среди зрителей утих.

-- Секретарь, зафиксируйте: подсудимый признает себя виновным в убийстве Хьюга Огуречникова, двух лет десяти месяцев, монтажника, члена Лиги Ветеранов. Подсудимый, признаете ли вы, что совершили убийство с заранее обдуманным намерением?

-- А? -- спросил Лисандр. Адвокат-лесоруб, красный как рак, наклонился к его уху и что-то сердито зашептал. -- Что-о? -- Лисандр вскочил с места. -- Какое еще намерение? Я кто, по-вашему? -- Он уже кричал. -- Да любой бы его убил, не я один, любой бы не стерпел! И вы бы убили! Что, нет? Да я такой же, как вы! Да у нас с вами один общий прототип!..

Площадь зашумела. Судья заметно сконфузился:

-- Подсудимый, сядьте. Я просил бы вас впредь не употреблять непристойных слов...

Сейчас начнется, подумал Ксавье, морщась -- кто-то орал над ухом. Скотина этот Лисандр, знал куда ударить, и самое противное, что он прав. Никто здесь не имеет права его судить, ни у кого из нас нет для этого моральной опоры, да и откуда ее взять. Какая разница! Так или иначе его осудят, разве что Менахем надолго потеряет душевное спокойствие. Только Хьюга уже не вернешь...

-- Кого?! -- несся крик. Лисандр пытался перекричать толпу. -- Себя! Себя судите, вы! Вы и я -- мы же одно и то же, одного корня, да что там, мы этот самый корень и есть, у нас у всех один и тот же прототип... Прототип, я сказал! Вы точно такие же, как я, почему бы мне не судить вас так же, как вам меня!..

Ксавье встал и, наступая кому-то на ноги, стал выбираться из толпы. Ему очень хотелось остаться и посмотреть, чем тут кончится дело, но приходилось выбирать одно из двух. Времени оставалось не так чтобы очень много. Он прикинул: успею. Если повезет взять у кого-нибудь на время винтолет, а еще лучше орнитоптер, то вполне можно будет слетать в долину Счастья -- красота там, говорят, необычайная. С Кларой... Он на ходу зажмурился, представляя, как это будет. Только бы она согласилась, только бы ее отпустил этот Шлехтшпиц. А почему бы, в конце концов, и нет?

Он пошел быстрее. Позади еще раз взвыла толпа -- вся разом -- и, перекрывая ее рев, донеслось уже знакомое: "А я такой же, как вы!.." Прочь, прочь отсюда! Ноги несли его сами. Прочь от ваших собраний, от ваших судебных процессов, от ваших очень больших и нужных дел -- не сейчас, потом! От вашего Устава Покорителей -- прочь! Не время. Сейчас время только для нее одной, для единственной, и пусть кто-нибудь попробует меня остановить!.. Пусть попробует. Да. А потом, когда вернемся из долины Счастья, я покажу ей свой виадук...

"Родильный дом" располагался на самой окраине поселка, и Ксавье, подгоняя себя, срезал путь через рощицу. Здесь он задержался, чтобы нарвать цветов -- крупных и желтых, источающих тонкий волнующий аромат. Торопясь, он обрывал со стеблей листья, выравнивал цветы по высоте -- Кларе должно понравиться. "Ему было три месяца, он шел на первое в жизни свидание", -- почему-то пришло в голову, и Ксавье, поморщившись, выгнал эту мысль вон. Он миновал обширный двор и остановился перед входом в здание. В дверях, мешая пройти, торчал знакомый санитарный робот, тот самый, что когда-то выкручивал ему руки. Пес-бульдог с мертвой хваткой. Страж покоя, специалист по утихомириванию новорожденных -- с новорожденными это у него получалось. Но сейчас Ксавье чувствовал в себе достаточно силы, чтобы разломать его голыми руками.

-- Отойди, -- сказал он.

Самым удивительным было то, что робот подчинился -- откатился в сторону и даже развернулся вполоборота, будто привратник, приглашающий войти. Ожидая подвоха, Ксавье проскользнул внутрь и мягко зашлепал по коридору -- так и есть, привратник, шурша, покатился следом. Черт с ним. Где тут Клара?

-- Прошу вас подождать в приемной, -- суконным голосом объявил робот. -- Это направо. Я попрошу, чтобы к вам вышли.

Ну попроси, попроси... Ксавье вошел в приемную. Привратник был прав. Не рыскать же в самом деле по всем холлам и палатам -- неловко может получиться, и персонал будет в справедливой претензии. Интересно, кто выйдет? Только бы не Шлехтшпиц...

-- Вы ко мне?

Ксавье обернулся. Это была Клара.