| |
Несколько месяцев мне предложили поучаствовать
в дискуссии "Запад, Восток и Россия. Образы мышления, способы
существования", который относительно недавно проводился на
страницах альманаха "Литературные кубики". До меня в
ней уже сказали свое слово два автора.
Один из них сосредоточился на том, что нас роднит с Востоком страсть
к достигаемым тем или иным образом, пусть хоть алкоголем, измененным
состояниям сознания. Ибо мы не терпим американской равнодушной
приветливости, скучной приземленной организованности, мы склонны
к немотивированным авантюрам: вот приехал человек в аэропорт лететь
по важному делу, узнал, что в роще неподалеку много грибов, плюнул
на поездку и пошел по грибы бы - как прекрасен такой человек!
Другой автор затвержено упирал на то, что мы не свободные люди,
а недавно отпущенные на свободу рабы, и потому дурим, чудим, гадим
и ленимся, под любым предлогом отлынивая от простого труда.
Альманах с дискуссией вышел ("Литературные кубики" №
4), я обнаружил, что там и после меня отметилось немало умных
людей - но те, кто хочет ознакомиться с их мнениями, пусть почитают
сам альманах. Мой же текст - вот он.
Если трудолюбивого, рачительного крестьянина, всей
душой болеющего за повышение урожайности и надоев, некий городской
знаток сельского хозяйства спросит: "На ком лучше пахать
- на животном с коротким хвостом или на животном с длинной шерстью?",
и даже, постаравшись заинтересовать собеседника в своей игре,
добавит: "Ты только скажи - я тебе его подарю!", поселянин
лишь плюнет и примется хлеборобствовать дальше хотя бы на том,
что у него есть. Время дорого; не дай Бог, дожди пойдут - успеть
бы с уборкой...
Но вот интеллигент, которому до урожаев дела нет (без еды, мол,
все равно не останусь, а на крайняк гуманитарная помощь из-за
бугра подоспеет), с радостью ухватится за возможность учинить
очередной умственный турнир. Действительно, на каком? Ведь для
характеристик выбраны изолированные, ничего не определяющие признаки.
Отталкиваясь от них, можно гадать до бесконечности, так и сяк
доказывая городу и миру, что пахать, конечно же, сподручнее на
той скотине, у коей хвост короток... да нет же, пахать сподручнее
на тех, у кого волос длинен... Главное - ни в коем случае не проговориться
конкретно: вол. Или лошадь. Или, скажем, коза. Потому что безграмотность
того, кто скажет "коза", станет очевидна любому. А еще
потому, что вообще любое конкретное решение прекратит разговор
- но вот этого-то интеллигент не допустит ни в коем случае, ибо
вне бесконечного гадательного разговора его как бы нет. И красоваться
нечем и негде, и гуманитарную помощь получать, коли урожаи иссякнут,
не за что.
Примерно так же воспринимается и спор относительно того, чем сподручней
улучшать россиян: измененными состояниями сознания или упреками
в рабстве. Послушаешь такое, почитаешь - и тогда начинает казаться,
что основная функция интеллигенции - это и впрямь не более чем
обеспечение информационного хаоса, нагнетание неопределенностей.
Что толку без конца говорить друг другу: надо не так, а этак...
На уровне бытовом всяк мало-мальски взрослый человек понимает,
что будет, если такие разговоры день за днем заводит, например,
подруга жизни. Какой такой футбол, когда ковры не чищены? А почему
от тебя опять вином пахнет? Почему ты такой бесхарактерный? Когда
я за тебя выходила, ты казался совсем другим! Говорила мне мама...
Понятно, что эти песни закончатся разводом лишь в самом лучшем
случае, а чаще можно без затей в тыкву схлопотать - за все добро,
которое хотелось сделать, улучшая близкого человека... А еще может
сосед зайти и сказать: какие, блин, ковры? Ты мужик или хто? Айда
ко мне телик врубим, "Зенит" играет и ящик пива на балконе
припасен.
Вот и все жизненные альтернативы: сварливая дура-жена и тупой
алкаш-приятель. Выбирай.
Почему-то с народами и странами мы ведем себя в рамках именно
этой альтернативы: либо с попугайской неутомимостью перечисляем
недостатки, будто они от одного лишь перечисления могут превратиться
в собственные противоположности, либо объявляем недостатки достоинствами
и ждем, что они от такого снисходительного к ним отношения облагородятся
и засияют, будто золоченые. Ведем себя ровно как алкаши-приятели
или сварливые жены, получающие кайф не от того, что достигается
реальный результат и жизнь меняется к лучшему, а от самого процесса
каждодневного перебора упреков и ответного получения в тыкву.
Видимо, это наилучшим образом дает нам возможность полюбоваться
тем, как мы хотим подонку добра и какой он и впрямь подонок.
Наблюдаемые нами недостатки и достоинства народов и стран являются
лишь пятнадцатыми, а то и двадцатыми производными долгого блуждания
причин и следствий в веках. И уж во всяком случае причины заключались
не в коротком хвосте и не в длинном волосе. Не в том, что одни
"рабы", а другие "чудовищные персонажи". Все
это как раз не более чем куцые, однобокие описания следствий.
Хрестоматийный пример. Оказавшись с семьей в тонущей лодке, правильный
европеец первым делом, скорее всего, будет спасать своего ребенка.
Потому что дети - цветы жизни, потому что ребенок беспомощнее
любого взрослого, потому что в ребенка вложено так много усилий,
потому что ребенок - это шанс на бессмертие. Правильный китаец
в той же ситуации начнет, скорее всего, с отца - потому что отец
дал жизнь и воспитание, потому что детей можно других народить,
а отца другого себе не смастеришь даже в пробирке, потому что
отец стар и слаб, но мудр, и без него в жизни, как в потемках...
В индуизме я не спец, но не исключаю, что в предложенной ситуации
правильный индиец может начать с матери; во всяком случае, очень
легко представить себе систему априорных ценностей, в рамках которой
именно такой выбор будет абсолютно верным и добродетельным.
Крайне существенно вот что: и та, и другая, и третья позиции оправданны,
и не скажешь, какая из них лучше. Нет критерия, который позволил
бы взглянуть на проблему как бы объективно, то есть извне культуры,
взлелеявшей ту или иную модель поведения.
Вне культуры - начать спасение с себя. Это-то и будет не пережиток
варварства, не огрызок замшелых традиций немодернизированного
общества, а современная общечеловеческая ценность.
Вопрос: а с кого начнет правильный россиянин?
Ответ: всяко может быть.
Это не шутка. И правильность такого ответа объясняется даже не
трюизмом - люди, мол, разные, а тем, что Россия - страна, где
внутри политических границ по-прежнему, как и в СССР, с большим
или меньшим успехом ладят друг с другом несколько культурных и
даже цивилизационных очагов. И даже если продолжать Россию делить
- из-за того, что распаду предшествовало несколько веков перемешивания,
невозможно будет доделить до того, что люди разных культур получат
свои компактные территории проживания. Для достижения такого результата
не делить понадобится, а массовыми депортациями развлекаться;
а это нынче уж никак невозможно. Посмотрите на малые осколки СССР,
например, на Грузию - даже там нет ни этнического, ни цивилизационного
единства, и ежели пытаться его достичь делением - в некоторых
местах чуть ли не каждой деревне придется предоставлять независимость.
В этом смысле таких стран, как Россия, почти что и нет больше.
Сформировавшиеся на базе католицизма, протестантизма, ислама империи
(Испанская, Британская, Османская и пр.) распались, и границы
новых государств прошли по линиям цивилизационных или хотя бы
этнических разломов. История большая, и если бы долгоживущие империи
на базе перечисленных культур были возможны, они бы непременно
где-то жили. Но - не тут-то было.
О распаде сформировавшейся на базе конфуцианства Китайской империи,
принявшей обличье Народной Республики, речи вообще не идет - слишком
уж доминируют численно и цивилизационно на ее территории собственно
ханьцы. Меньшинства не составляют и четверти населения, они действительно
меньшинства.
Сформировавшаяся на базе православия Российская империя, перевоплотившись
сначала в СССР, а потом в РФ, сохраняет жизнеспособность, и разумной
альтернативы продолжению ее существования на колоссальном пространстве
северной Евразии, как там к Москве и ее Рублевке не относись -
нет.
Ведь империя - это не беззаконный расстрел герцога Энгиенского
и не "Зиг хайль". Не армады танков и не всесилие спецслужб.
Такими сомнительными радостями вполне могут время от времени тешиться
и мононациональные государства. Империя - это единый календарь
там, где еще недавно было много разных древних календарей. Империя
- это единое светское право там, где рядышком уживаются несколько
разных религиозных правовых систем. Империя - это единая экономика
там, где внутри контура одной политической границы оказалось несколько
принципиально разных ландшафтов - пустыня и тундра, необъятные
горные массивы и раздольная до скуки равнина на пол-материка.
А что происходит с людьми разных культур, когда они трутся бок
о бок и волей-неволей смотрят, как соседи вполне на равных справляются
с жизнью? Справляются на основе разных, отличных одна от другой
систем ценностей? Спасают из тонущей лодки кто батьку, кто матушку,
кто чилдрененка?
Помимо многочисленных и явных преимуществ, которые такая жизнь
дает, она порождает и серьезнейшие проблемы.
Когда люди изо дня в день наблюдают непохожих на себя, и при том
по крайней мере не менее хороших и не менее успешных, чем они
сами, они начинают сомневаться в единственной правильности, высшей
избранности своей системы жизненных приоритетов. Религиозных ли,
светских - все равно.
Но для априорных приоритетов сомнения - это смерть.
В качестве защитной реакции неизбежно возникают либо агрессия
(делай как я, гадина, а не то...), либо равнодушие (да пошло оно
все, надо о себе думать, а не витать в облаках...).
Агрессию приходится сдерживать силой. А вот равнодушие силой не
поборешь. Что ты сделаешь с человеком, которому на все плевать,
кроме самого себя? И, главное, он ведь, как правило, сам этому
не рад. Имея за душой лишь эту нехитрую общечеловеческую ценность,
люди чаще всего и накладывают на себя руки от бессмысленности
бытия. Человек сам склонен до последнего бороться с собственным
равнодушием - пусть и самыми экстравагантными средствами, если
иные не помогают.
И, значит, можно предположить, что многие исстари возникшие наши
страсти - например, страсть к измененным состояниями сознания
- одной из существенных своих причин имеют не что-нибудь, а попытку
вновь обрести уверенность в себе и в своих, собственной традицией
вскормленных жизненных ценностях. Передохнуть чуток от постоянной
неуверенности в своей правоте, без которой ни один нормальный
человек, на самом-то деле, и шагу ступить не может, без которой
жизнь не в радость и хоть волком вой с тоски. Тяга к изменению
сознания у нас обусловлена совершенно специфической задачей -
хотя бы время от времени отрешаться от давних, а идейной чехардой
последнего века еще усугубленных, сомнений в своей цивилизационной
состоятельности.
Уважительная это причина?
Еще как!
Можно ее победить каждодневной руганью?
Да никоим образом! Наоборот. Тот, кто будет пытаться уговаривать
отбросить жизненно необходимую отдушину, сущностную энергетическую
подпитку, непременно начнет восприниматься как враг. Попробуйте
уговорить человека не есть или не дышать!
Но достоинство ли это наше?
Да никоим образом! Недостаток, конечно. Слабость! Но как от нее
избавиться?
Только повышая устойчивость собственной системы ценностей, вооружая
ее такими несомненными элементами, чтобы сомневаться в них не
приходилось. Отысканием неких общих для всех явных приоритетов.
Это, конечно, труднее, чем ругаться, как сварливая жена. И, конечно,
благороднее, чем с показным дружелюбием хлопать по плечу и говорить:
хочешь быть дураком и чудить, пока остальные работают и покоряют
себе мир? Имеешь право! Этим-то ты нам и ценен!
Конечно, тем, кто покоряет себе мир, конкурент очень ценен, когда
он не делом занимается, а дурит. Реализует, чтоб не скучать от
монотонной организованной жизни, свое право на непредсказуемые
чудачества.
Или вот возьмем такие заморские сласти, как свобода слова, права
человека и прочее то да се.
Что говорить... Преприятнейшие штучки. Но возникли они в очень
маленьком уголке мира и в очень специфический момент.
А именно в небольших, этнически и идеологически однородных государствах.
После того, как там вдоволь, в течение нескольких веков, куражились
над всеми инакомыслящими и, так сказать, очистились. После силового
разрыва с католицизмом, когда разрыв тот сопровождался отнюдь
не шутейными, не парламентскими, а вполне погромными акциями,
после кромвелева "красного террора" и реставрационного
"белого террора". После Варфоломеевской ночи и почти
поголовного уничтожения или изгнания гугенотов (тех же единокровных
французов, не чурок каких-нибудь! всего лишь гугенотов!). После
истребления и изгнания евреев, маранов, морисков католическими
королями Испании. После нескончаемых религиозных войн, а в конце
концов - панъевропейской Тридцатилетней войны, после которой,
как отмечал еще Тойнби, Европа навсегда устала от идеологии -
и махнула на нее рукой, приняв с устатку: кого власть, того и
религия. После годов, когда "гильотина работала, как швейная
машинка"...
Очень легко предоставлять свободы тогда, когда перерезаны, закопаны
или в самом гуманном случае - по ноздри в землю вбиты все непохожие.
Когда заранее ясно, о чем будет вся свобода слова: о процентах
навара, о долевом участии, о том, как кого поверней облапошить,
о том, кого в парламент, а кому завод. Тут и не надо никаких ограничений.
А вот когда стали мало-помалу вновь возникать непохожие - коммунары,
русские эмигранты с марксистским уклоном, или свои домашние, всенародно
избранные наци, - Европа либо изменяла себе и разгоняла инакомыслящих
вполне по-азиатски, дубинками и пальбой, либо оказывалась беззащитна.
И сейчас беззащитна, когда непохожие сочатся из Африки...
Империя Востока Россия волей-неволей - отнюдь не по врожденной
небесной доброте, а просто из инстинкта самосохранения - в течение
веков в меру разумения поддерживала у себя религиозный и этнический
мир. В этом ее великое достижение и великий общечеловеческий опыт.
Но наряду с положительными следствиями были, как водится, и отрицательные.
Например, ограничение некоторых свобод, не опасных лишь тогда,
когда заведомо известно, что никто не скажет тебе ничего более
оскорбительного, чем невинное, кроткое "это не твое, а мое!"
И такое ограничение, а потом и самоограничение, вошло в общую
культуру как одна из основных добродетелей - хотя кто-то может
спросонья назвать это добровольным рабством и вдоволь попризывать
к свободе. Во всяком случае, у нас никому и в голову бы не пришло
публиковать карикатуры на Мохаммеда и потом, уже после погромов
и поджогов, продолжать тупо отстаивать свое право на такую свободу
слова. То есть действовать в рамках системы ценностей, которая
в изменившихся условиях стала архаичной. И при том одобрять выставки
антиправославных карикатур у нас как высшее достижение демократизации
в вообще-то все еще варварской и тоталитарной России.
Архимед в свое время заверял: дайте мне рычаг - и я переверну
землю. Но не дали ему рычага, и земля осталась стоять на своих
китах, потому что словами предметы передвигать невозможно.
Ровно так же невозможно словами, пусть хоть и самыми ядовитыми,
отменять складывавшиеся веками черты национального характера,
даже если в данный момент они представляются недостатками. Как
ни старайся - опять окажешься не более чем сварливой женой. Со
всеми вытекающими последствиями.
Рычагом изменения поведения может быть только некая далекая и
громадная цель, которой человек позарез хочет достичь и ради достижения
которой ему неизбежно придется измениться.
А чтобы эта цель его привлекла, чтобы ее не пришлось вдавливать
силой, доносами, "воронками" и колючкой, она должна
быть точно вписана в традиционное для данной культуры представление
о смысле жизни.
Для чего живем, братцы?
Это отнюдь не праздный вопрос.
Каждая цивилизация порождает свой осевой смысл человеческого бытия,
на который в качестве приятных дополнений, подчеркивающих грандиозность
сердцевины, наматываются дополнительные смыслы.
Скажем, католический рационализм, плавно перетекший в протестантское
"посюсторонний достаток есть свидетельство Божией любви",
породил то, что для западного человека основным смыслом, главной
целью всех усилий, является личный прижизненный успех. Это не
значит, что на все остальное - на пейзажи, на семью, на страну
- западному человеку плевать. Это значит лишь, что и красота вокруг
дома, и счастливый брак, и сильная страна для западного человека
не более чем составные части и убедительные свидетельства главного
- того, что человек лично преуспел.
Будьте благонадежны: если бы американцу равнодушная приветливость
и бытовая обязательность мешали достигать своих жизненных целей,
он бы от них мигом отказался. Эти свойства не на пустом месте
возникли и не от того, что "американцы тупые" - нет,
они просто-напросто наиболее эффективным образом обеспечивают
посюстороннюю успешность. А ради нее же все и делается! Станут
неэффективными - отомрут безо всяких упреков со стороны прогрессивного
славянства, сострадающего пустоте и бездуховности англосаксонской
жизни.
Для конфуцианца главной посюсторонней ценностью (а потусторонних
ценностей конфуцианство вообще не жаловало) спокон веку являлся
двуединый тяни-толкай "государство-семья". Семья - это
маленькое государство, государство - это семья, расширенная до
пределов Поднебесной. "Служа отцу, научишься служить государю,
служа старшему брату, научишься служить начальнику" - так
заманивали в социальность тогда.
С тех пор власть государства не противопоставлялась авторитету
семьи, а наоборот, дополняла его. Человек в поте лица старается
"все в дом, все в дом" - и знает, что работает на благо
своей страны; человек живота не щадит ради страны, и знает, что
этим он делает как нельзя лучше собственной любимой семье. Такой
подход отнюдь не исключает стремления к прижизненному успеху.
Напротив, кто преуспел, кто разбогател не по годам или выбился
в министры, тот явно сполна выполняет долг сыновней почтительности:
всем показывает, что папа с мамой у него - ого-го! Правильно его
родили и отменно воспитали. И стране пользу приносит - ведь миллионы-то
мои в ней, в стране, крутятся, а уж министр-то конечно из меня
получше, пополезней для страны, чем из соседа Чжана.
А для чего живем мы? Чем нас зацепить, чтобы нам жалко стало времени
на всякие там измененные состояния, чтобы нам захотелось не крушить,
а благоустраивать? Где наш рычаг?
Ну, когда-то это был православный Бог. Минимум три века это работало
блестяще. Монахи вон аж на Валааме дыни выращивали, а мичуринцы
со всей своей наукой даже в Подмосковье не сумели. Что монахам
больше помогало - искренний труд или искренняя молитва? Кто скажет...
Православный Бог и сейчас, слава Ему, есть. Но далеко не для всех.
Для очень многих в горней выси нет уже ничего, кроме озоновых
дыр. Да и Аллах Богу просто-таки в затылок дышит. На небе общий
рычаг сейчас искать бесполезно.
А на земле?
Со времен Петра нам кинули единый для всех конфессий посюсторонний
суперавторитет "Виват, Россия". И это сработало. Совершилось
колоссальное усилие, и оно обеспечило колоссальный рывок. Со своими
издержками, разумеется - а как иначе?
Беда даже не столько в отвратительных издержках, сколько в том,
что стоило дальнейшему военному "ликованию храброго росса"
стать неуместным, а то и объективно невозможным, суперавторитет
начал гнить и сгнил буквально на глазах.
Тогда нам предложили в качестве одной на всех сверхценной мотивации
светлое будущее. И что скромничать - ради него мы просто-таки
горы свернули. На одном ГУЛАге ни в Берлин, ни в космос, ни в
одну из величайших индустрий, наук и культур XX века мы бы не
въехали нипочем.
Но как только с коммунизмом случился конфуз, руки опять опустились.
Кто блажить начал, вдоволь реализуя свои способности ввязываться
в бессмысленные авантюры (мавродики покупать, например - экий
ладный метод борьбы с постылой монотонностью трудовых будней!),
кто сиднем сидеть, "тупо глядя перед собой мутными глазами".
Ну, и ворам, конечно, раздолье. Высшая ценность бытия - я!
Культура растерялась.
Вот бы о чем поговорить - о том, ради чего жить... И, соответственно,
делать все, что полагается делать тем, кто живет истинною жизнью.
Смотреть по сторонам внимательно и непредвзято, напрягать мышцы
и извилины, строить планы, отвечать за себя, заботиться о других...
Поговорить о том, как вычленить из собственной традиции рычаг
для современности и назвать его, наконец, его истинным именем.
Чтобы от трубного звука кровь бодрей побежала по жилам, чтобы
засверкали очи...
Вот взять хоть израильтян. Кстати: кто они? Восток? Запад? Да
ведь так же, как и мы - и Восток, и Запад разом. Веками гонял
евреев по свету всяк не ленивый, а они только млели по своим местечкам
в сугубой нищете и без конца спорили, кто из них праведнее.
Но прозвучало слово цели: Эрец Исраэль.
И все те, кто, за исключением разве что Левитана да Шолом Алейхема,
хотели заниматься лишь винокурением да цареубийством, вдруг оказались
мастерами на все руки. Да-да, те самые евреи, которых чуть не
целый век тщились сделать нормальными людьми и посадить на землю
- а они, для виду денек попахав на козе, всеми правдами и неправдами
бежали от императорских благодеяний, - вдруг безо всякого внешнего
понуждения сделались блестящими ассенизаторами и агротехниками.
Те самые евреи, которых вся Европа полагала худшими солдатами
на свете, вдруг все до единого стали солдатами не в пример лучшими,
нежели окружавшие их бесчисленные и якобы традиционно воинственные
народы. И так далее, и так далее, и так далее...
Потому что слово цели было сказано.
Впрочем, это тоже можно заиграть. Все можно заиграть, если над
тобой не каплет. Один скажет, что мы способны на усилие только
ради того, чтобы сохранить возможность ходить по грибы, другой
- чтобы сохранить возможность ходить под себя...
И готово дело - процесс пошел.
Только пошел-то он опять в никуда... И крестьянин, которому в
очередной раз посулят для облегчения его труда на выбор короткий
хвост или длинную шерсть, снова плюнет в сторону умников.
И будет, по-дедовски ковыряя землицу сохою, ждать того, кто предложит
ему трактор. С трактором-то он полмира накормит.
|
|
