ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Я прождал всего минут пять, поэтому понял, что нужен Кларе по важному делу. Она была в белом платье и белых босоножках, свежая, словно только что из нарзанной ванны, стремительная, как мальчишка. Она подошла, улыбаясь, протянула ладонью вниз левую руку в белой ажурной перчатке и сказала:

– Доброе утро, милый.

– Здравствуй, дорогая, – сказал я.

– Очень мило, что ты пришел.

– Напротив, очень мило, что ты пожелала встретиться.

– Нет, правда, я очень рада тебя видеть.

– Я тоже в восторге.

– Ты неважно выглядишь, милый. Дела замучили?

– Да. Пропасть дел.

– Но ты же знаешь, тебе нельзя утомляться.

– Что поделаешь... Зато ты выглядишь прекрасно.

– Нет, серьезно. Тебе не следует перегружать себя работой. Особенно в такую жару.

Я всегда ненавидел этот small talk, но Кларе он был необходим. В старое доброе время она как-то призналась мне, что для нее это нечто вроде разведки боем. Она-то, наверное, не помнила, что сказала мне об этом. Я сказал:

– Да, в последнее время стоит ужасная жара. Сегодня будет более жарко, чем вчера. А завтра будет еще жарче. Итак?

Она глядела на меня, безмятежно улыбаясь.

– Ты прав, – сказала она. – Времени мало. Я вызвала тебя, чтобы сообщить, что я даю согласие на развод.

– Что ж, – сказал я, – это хорошо.

– Ты не рад?

– Да нет, мне все равно.

– Три года назад ты говорил иначе.

– Три года назад! – Я даже рассмеялся. – Три года назад было очень давно. Целых три года. Теперь я привык.

Я видел, что она разочарована, и поспешно добавил:

– Нет, ты не думай, я с удовольствием. Действительно, сколько это может тянуться?

– Да, это тянется слишком долго. Ну, так или иначе, ты можешь подавать на развод и обретешь желанную свободу.

– Наконец, – сказал я.

– Вот именно. Наконец. Почему ты улыбаешься?

– Это я от счастья. Ослепительные перспективы.

Мы помолчали.

– Ты все еще в издательстве? – спросила она.

– Да.

– Недавно я видела где-то какую-то книжку в твоем переводе.

– Да, я перевожу. Время от времени. Все еще перевожу.

Мы опять помолчали. Я поглядел на часы.

– Между прочим, он прекрасный человек, – сказала вдруг она тихо. – Ты не должен был обращаться с ним так... грубо.

– Но я тогда не знал, что он прекрасный человек, – возразил я.

– Он очень страдал.

– Я тоже. Я вывихнул пальцы и получил выговор по партийной линии.

– До свидания, – сказала она.

– До свидания, Клара, – вежливо сказал я. – Очень рад был повидать тебя. Объявление я дам в ближайшее время.

Она ушла, не подав руки и не оглядываясь. Времени было в обрез, и я взял такси. Утро было ясное и жаркое, блестели на солнце политые улицы, люди спешили на работу и в магазины, стараясь держаться в тени домов и деревьев. У меня горело под веками, и сами собой закрывались глаза. Больше всего спать хочется утром, к полудню это проходит. Я подумал, что мог бы поспать лишний часок, и неожиданно для себя скверно выругался вслух. Шофер изумленно оглянулся.

– Ничего, ничего, – пробормотал я. – Все в порядке.

Когда мы подъехали к издательству, до начала занятий оставалось еще минут десять. Я подошел к автомату выпить стакан воды. Пока я рылся в карманах, ища трехкопеечную монету, возле меня остановился Полухин. Он по-отечески пожал мне локоть и сказал:

– Вот кстати, Андрей Сергеевич! А я вас вчера искал!

Он никогда не здоровался, но на него не обижались. Говорили, что он не здоровается даже с министром. Открывает дверь к нему в кабинет и радостно кричит: «Вот кстати, товарищ министр! Разрешите?»

– Когда? – спросил я.

– Вечером. Во второй половине дня.

– Я сидел у Келлера.

Он подождал, пока я пил воду с грушевым сиропом. Мимо нас в ворота проходили сотрудники и здоровались с ним, и он благосклонно кивал в ответ, сияя отеческой улыбкой.

– Тут такое дело, – сказал он. – Мне позвонили от соседей. Беспозвоночники. Звонил их директор и спросил, нет ли у меня на примете специалиста по японскому языку. Разумеется, Андрей Сергеевич, я сразу вспомнил о вас.

Я покачал головой.

– Спасибо, Борис Михайлович, но я не могу. Очень занят.

– Пустяки, пустяки! Я уверен, это не займет у вас много времени. Они получили из Японии какие-то материалы. Какие-то документы, понимаете? И им хочется узнать, что это такое.

– Пусть обратятся в Институт научной информации. Я не могу.

У него от огорчения обвисли щеки.

– Но я уже обещал им! – сказал он. – Мы с вами не можем вот так просто взять и отказаться. Это наши соседи, наконец!

Я промолчал.

– Я вас очень прошу, Андрей Сергеевич, – сказал он. – Я не могу вам приказать в данном случае, я вас очень, очень прошу. Я совершенно уверен, что это не потребует много времени. Мы соседи, у нас множество общих интересов. В конце концов, должны же мы помогать друг другу, разве не так?

– Почему им не обратиться в Институт информации?

– Возможно, им следовало обратиться в Институт информации, не спорю. Но, с другой стороны, они имеют полное право рассчитывать на поддержку соседей. Почему бы и нет? Слушайте, Андрей Сергеевич, ну зайдите к ним, посмотрите... Ведь, может быть, вы только посмотрите и сразу им скажете.

Черт с тобой, подумал я устало, черт с вами со всеми.

– Хорошо, – сказал я. – К кому у них там обратиться? И когда?

Он снова воссиял.

– Прямо к директору. В любое время. Лучше всего прямо сейчас.

– Нет, прямо сейчас я не пойду. Мне нужно в редакцию.

– Как вам угодно, Андрей Сергеевич! Значит, договорились? Ну, я очень, очень рад. Совершенно уверен, что времени это у вас займет немного. В крайнем случае посидите денек-другой дома...

Тут он заметил главбуха, только что появившегося из-за угла, радостно завопил: «Вот кстати, Илья Матвеевич, а вы мне нужны!..» и помчался ему навстречу. Я прошел в ворота. Мне было тошно от всего этого – и от Клары, и от глупых Юлиных претензий, и от самоуверенности Полухина. И от предстоящей встречи с японцем. Мне хотелось только, чтобы меня оставили в покое. Во дворе возле зимнего бассейна опять толклись люди. Они устанавливали на грубых деревянных козлах большой бак, выкрашенный серой краской, и при этом сердито спорили. Газон перед бассейном выглядел так, будто на нем занималась строевой рота новобранцев. И, как вчера вечером, остро воняло какой-то кислятиной. Черт с вами со всеми, думал я, ничего я не хочу. Ни бассейнов, ни газонов.

У лифта была очередь, и я поднялся по лестнице, поэтому мне пришлось подождать в коридоре, пока исчезнет тошнота. Ко мне подошел долговязый красавец Виля Смагин.

– Вот тебе и поплавали, – горестно сказал он. – Дай бедному Виле сигаретку. Придется теперь ездить в Химки.

– Почему, бедный Виля? – спросил я.

– Он еще спрашивает! Бассейн-то теперь нам отдадут месяца через два, не раньше...

– А что случилось с бассейном?

Виля недоверчиво посмотрел на меня.

– Ты что, дурачишь несчастного Смагина?

– Нет.

– Ты что, не знаешь, что бассейн у нас отобрали?

– Кто отобрал? Почему?

Виля вздохнул.

– Да, – сказал он. – Теперь я вижу. Ты действительно ничего не знаешь. Бассейн у нас отобрали беспозвоночники. В интересах науки, вот что ужасно. Они достали где-то громадную рыбу и запустили ее в наш бассейн. И бедному, несчастному Виле теперь негде тренироваться. Сочувствуешь?

– Да, – сказал я. – Интересно, какая это рыба?

Виля закурил, укоризненно покачал красивой маленькой головой и ушел. Почему-то мне стало весело. Не знаю почему. Я не был ватерполистом, как Виля, а рыба, для которой понадобился целый бассейн, – это было интересно. Видимо, ее и привезли вчера в цистерне-прицепе, и ради нее ломали и снова закладывали стену и ставили сегодня серый бак. Я направился в редакцию.

Все были на местах, и Люся сейчас же доложила, что меня спрашивала Марецкая. Костя Синенко сообщил:

– Она сегодня на редкость эффектна, Андрей Сергеевич. Этакая расклешенная синяя юбка, волосы...

– Придержите язык, Синенко, – холодно сказал я. – Аннотации вы написали?

– Не могу я писать аннотации.

– Хорошо. Я напишу сам.

– Давайте я напишу, – поспешно предложил Тимофей Евсеевич.

– Занимайтесь своим делом, – сказал я. – Вы закончили «Розу и зеркало»?

– Нет.

– Вот и заканчивайте. Занимайтесь своим делом. Вам ясно?

– Ясно, Андрей Сергеевич, – пробормотал Тимофей Евсеевич.

– Вот и хорошо. Синенко, давайте сюда материалы по аннотациям.

Костя сердито сказал:

– Я сам.

– Тогда не морочьте мне голову. Фомина, вы выписали неодобрение Глазунову?

– Нет еще, Андрей Сергеевич, сейчас выпишу.

– Поторопитесь.

Я взял из шкафа рукопись Майского и сел у окна. Некоторое время в редакции было тихо. Потом Тимофей Евсеевич робко кашлянул и сказал:

– Простите, Андрей Сергеевич, вчера вечером звонил Верейский...

– Да?

– Он получил рецензию Басова и страшно разозлился.

– Угу.

– Он сказал: «Передайте этому вашему интеллигентному павиану, что он кретин».

– Ну что ж, – сказал я. – Передайте, пожалуй. Только он будет польщен. Его еще никто не называл интеллигентным. Беда в том, что он у нас единственный человек, который знает суахили.

– А как быть с Верейским?

– Верните ему рукопись, вот и все.

Зазвонил телефон. Люся взяла трубку.

– Вас, Андрей Сергеевич, – сказала она.

Звонил Полухин.

– Вот кстати, Андрей Сергеевич, – заблеял он. – Я только что говорил с директором соседей. Он готов вас принять в любую минуту. Хоть сейчас. Вы сейчас свободны?

– Да, – сказал я. – Я иду.

Я повесил трубку и пошел к двери. В дверях я остановился.

– Я вернусь через час, – сказал я. – Может быть, немного позже. К обеденному перерыву все аннотации по плану следующего года должны быть у меня на столе. Всем ясно?

– Ясно, – сказал Тимофей Евсеевич.

– Синенко?

– Ясно, ясно, – проворчал Костя.

– И неодобрение Глазунову, Люся.

– Я сделаю, Андрей Сергеевич.

Я вышел и притворил дверь.

[Предыдущая часть]     Оглавление     [Следующая часть]