|
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Наверное, мне все-таки удалось вздремнуть минут пятнадцать, а больше дремать мне не дал Лель. Он облизывал мне уши и щеки, теребил штанину, толкался и, наконец, легонько укусил за руку. Тогда я не выдержал и подскочил, готовый разорвать его на куски, бессвязные проклятия и жалобы теснились в моей глотке, но тут взгляд мой упал на столик, и я замер. На блестящей лакированной поверхности, рядом с бумагами и счетами хозяина, лежал огромный черный пистолет.
Это был люгер калибра 0,45 с удлиненной рукоятью. Он лежал в лужице воды, и комочки нерастаявшего снега еще облепляли его; и пока я смотрел, разинув рот, один комочек сорвался с курка и упал на поверхность стола. Тогда я оглядел холл. В холле было пусто, только Лель стоял рядом со столиком и, наклонив голову набок, серьезно-вопросительно смотрел на меня. Из кухни доносился звон кастрюль, слышался негромкий басок хозяина и тянуло запахом кофе.
– Это ты принес? – спросил я Леля шепотом.
Он наклонил голову на другой бок и все продолжал смотреть на меня. Лапы у него были в снегу, с лохматого брюха капало. Я осторожно взял пистолет.
Вот это было настоящее гангстерское оружие. Дальность прицельного боя – двести метров, приспособление для установки оптического прицела, рамка для приставного приклада, рычажок перевода на автоматическую стрельбу и прочие удобства... Ствол был забит снегом. Пистолет был холодный, тяжелый, рубчатая рукоять ладно лежала в ладони. Почему-то я вспомнил, что не обыскал Хинкуса. Багаж его обыскал, шубу обыскал, а самого его – забыл. Должно быть, потому, что он представлялся мне жертвой.
Я извлек из рукояти обойму – обойма была полна. Я оттянул затвор, и на стол выскочил патрон. Я взял его, чтобы вставить в обойму, и вдруг обратил внимание на странный цвет пули. Она была не желтая и не тускло-серая, как обычно. Она сверкала, как никелированная, только это был не никель, а скорее серебро. Никогда в жизни не видел таких пуль. Я стал торопливо, один за другим выщелкивать патроны из обоймы. Все они были с такими же серебряными пулями. Я облизал пересохшие губы и снова посмотрел на Леля.
– Где ты это взял, старик? – спросил я.
Лель игриво мотнул головой и боком скакнул к двери.
– Понятно, – сказал я. – Понимаю. Подожди минутку.
Я собрал патроны в обойму, загнал обойму в рукоять и, на ходу запихивая пистолет в боковой карман, пошел к выходу. За дверью Лель скатился с крыльца и, проваливаясь в снег, поскакал вдоль фасада. Я был почти уверен, что он остановится под окном Олафа, но он не остановился. Он обогнул дом, исчез на секунду и снова появился, нетерпеливо выглядывая из-за угла. Я схватил первые попавшиеся лыжи, кое-как закрепил их на ногах и побежал следом.
Мы обогнули гостиницу, затем Лель устремился прочь от дома и остановился метрах в пятидесяти. Я подъехал к нему и огляделся. Все это было как-то странно. Я видел ямку в снегу, откуда Лель выкопал пистолет, я видел след своих лыж позади, видел борозды, которые оставил Лель, прыгая через сугробы, а в остальном пелена снега вокруг была не тронута. Это могло означать только одно: пистолет зашвырнули сюда либо с дороги, либо из отеля. И это был хороший бросок. Я не был уверен, что сам сумел бы забросить такую тяжелую и неудобную для броска штуку столь далеко. Потом я понял. Пистолет бросили с крыши. Пистолет отобрали у Хинкуса и забросили подальше. Может быть, впрочем, и сам Хинкус забросил его подальше. Может быть, он боялся, что его застукают с этим пистолетом. А может быть, конечно, это сделал и не Хинкус, а кто-то другой... но почти наверняка – с крыши. С дороги такой бросок мог сделать разве что хороший гранатометчик, а из окна какого-нибудь номера это сделать и вообще было бы невозможно.
– Что ж, Лель, – сказал я сенбернару, – ты молодец. А я вот – нет. Хинкуса надо было трясти поосновательней, на манер старины Згута. Правильно? К счастью, это еще не поздно сделать.
И, не дожидаясь ответа Леля, я побежал обратно. Лель, разбрасывая снег, проваливаясь и размахивая ушами, скакал рядом.
Я намеревался сразу же отправиться к Хинкусу, разбудить этого сукина сына и вытрясти из него душу, даже если это будет стоить мне выговора в послужной формуляр. Мне было теперь предельно ясно, что дело Олафа и дело Хинкуса связаны между собой самым непосредственным образом, что Олаф и Хинкус приехали сюда вместе отнюдь не случайно, что Хинкус сидел на крыше, вооружившись дальнобойным пистолетом, только с одной целью: держать под прицелом ближайшие окрестности и не дать кому-то уйти из отеля; что это именно он предупреждал кого-то запиской, подписанной «Ф» (тут он, правда, напутал, и записка попала явно не по адресу – дю Барнстокр не вызывает ни малейших подозрений); что он кому-то здесь страшно мешал и, вероятно, продолжает мешать, и будь я проклят, если я сейчас же не выясню – кому и почему. В этой версии была, конечно, масса противоречий. Если Хинкус, скажем, был телохранителем Олафа и мешал его убийце, то почему с ним, Хинкусом, обошлись так мягко? Почему ему тоже не свернули шею? Почему его противник пользовался исключительно гуманными средствами борьбы – донос, пленение?.. Впрочем, это как раз было бы нетрудно объяснить: Хинкус, видимо, наемный человек, и об него просто не хотели пачкать руки... Да! И надо выяснить, кому он посылал телеграмму. Я все время упускаю это из виду...
Хозяин окликнул меня из буфетной и, не говоря больше ни слова, предложил чашку горячего кофе и громадный сочный бутерброд с ветчиной. Это было как раз то, что нужно. Пока я жевал и глотал, он разглядывал меня прищуренными глазами и наконец спросил:
– Что-нибудь новенькое?
Я кивнул.
– Да. Пистолет. Только это не я, а Лель. А я – идиот.
– Гм... Да. Лель – умная собака. А что за пистолет?
– Интересный пистолет, – сказал я. – Профессиональный... Между прочим, вы слыхали когда-нибудь, чтобы пистолеты заряжались серебряными пулями?
Некоторое время хозяин молчал, выпячивая челюсть.
– Этот ваш пистолет заряжен серебряными пулями? – медленно произнес он.
Я кивнул.
– М-да, я читал об этом... – сказал хозяин. – Оружие заряжается серебряными пулями, когда человек собирается стрелять по призракам.
– Опять зомбизм-момбизм, – проворчал я. Но теперь я и сам вспомнил об этом.
– Да, опять. Вурдалака не убьешь обычной пулей. Вервольф... лисица-кицунэ... жабья королева... Я вас предупреждал, Петер! – Он поднял толстый палец. – Я уже давно жду чего-нибудь вроде. А теперь оказывается, что не только я...
Я дожевал бутерброд и допил кофе. Нельзя сказать, что слова хозяина так уж совсем не задели меня. Почему-то всё время так получалось, что версия хозяина – единственная и безумная – все время находила подтверждение, а все мои версии – многочисленные и реалистические – нет... Вурдалаки, призраки, привидения... Тут вся беда была в том, что тогда мне осталось бы только сложить оружие: как сказал один писатель, потусторонний мир – это ведомство церкви, а не полиции...
– Вы узнали, чей это пистолет? – спросил хозяин.
– Да есть тут у нас один охотник за вурдалаками, Хинкус его фамилия, – сказал я и вышел.
Посреди холла, весь какой-то корявый и неестественный, торчал покосившимся чучелом господин Луарвик Л. Луарвик. Одним глазом он смотрел на меня, а другим – на лестницу. Пиджак сидел на нем как-то особенно криво, брюки сползли, пустой рукав болтался и имел такой вид, словно его жевала корова. Я кивнул ему и хотел пройти мимо, но он быстро заковылял мне наперерез и загородил дорогу.
– Да? – сказал я, приостановившись.
– Один небольшой, но важный разговор, – объявил он.
– Я занят. Давайте через полчаса.
Он поймал меня за локоть.
– Очень прошу выделить. Немедленно.
– Не понимаю. Что выделить?
– Выделить несколько минут. Это важно для меня.
– Это важно для вас... – повторил я, продолжая продвигаться к лестнице. – Если это важно только для вас, то для меня это не важно совсем.
Он тащился за мной, как привязанный, как-то странно ставя ноги – одну носком наружу, другую – носком внутрь.
– Для вас тоже важно, – сказал он. – Вы будете довольны. Вы получите все желаемое.
Мы уже поднимались по лестнице.
– А в чем, собственно, дело? – спросил я.
– Это дело относительно чемодана.
– Вы готовы отвечать на мои вопросы?
– Давайте остановимся и поговорим, – попросил он. – Ноги ходят плохо.
Ага, припекает, подумал я. Это хорошо, это мне нравится.
– Через полчаса, – сказал я. – И отпустите меня, пожалуйста, вы мне мешаете.
– Да, – согласился он. – Мешаю. Я хочу мешать. Мой разговор срочный.
– Какая там срочность, – возразил я. – Успеется. Через полчаса. Или, скажем, через час.
– Нет-нет, очень прошу вас немедленно. Многое зависит. И это быстро. Я – вам, вы – мне. Всё.
Мы были уже в коридоре второго этажа, и я сжалился.
– Хорошо, пойдемте ко мне. Только давайте побыстрее.
– Да-да, это будет быстро.
Я привел его в свой номер и, присев на край оскверненного стола, сказал:
– Выкладывайте.
Но он начал не сразу. Сначала он огляделся, надеясь, вероятно, что чемодан лежит где-нибудь здесь, на виду.
– Нету здесь чемодана, – сказал я. – Давайте скорее.
– Тогда я сяду, – сказал он и сел в мое кресло. – Мне очень нужен чемодан. Что вы хотите за?
– Ничего не хочу. Докажите, что вы имеете на него права, и он – ваш.
Луарвик Л. Луарвик покачал головой и сказал:
– Нет. Доказывать не буду. Чемодан не мой. Сначала я ничего не понимал. Теперь я долго думал и все понял. Олаф украл чемодан. Мне было приказано найти Олафа и сказать ему: «Отдай то, что взял. Комендант двести двадцать четыре». Я не знаю, что это значит. Не знал, что он взял. И потом, вы все время говорите – чемодан. Это меня обмануло. Не чемодан. Футляр. Внутри – прибор. Раньше я не знал. Когда увидел Олафа – догадался. Теперь я знаю: Олаф не убит. Олаф умер. От прибора. Прибор очень опасный. Угроза для всех. Все будут как Олаф, или может быть взрыв. Тогда все будут еще хуже. Понимаете, почему надо быстро? Олаф – дурак, он умер. Мы – умные, мы не умрем. Скорее давайте чемодан.
Все это он протараторил своим бесцветным голосом, глядя на меня по очереди то правым, то левым глазом и немилосердно терзая пустой рукав. Лицо его оставалось неподвижным, только время от времени поднимались и опускались реденькие брови. Я смотрел на него и думал, что манеры и грамматика у него остались прежние, а вот запас слов за последние полчаса основательно увеличился. Разговорился Луарвик.
– Кто вы такой? – спросил я.
– Я эмигрант, иностранный специалист. Изгнанник. Жертва политики.
Да, разговорился Луарвик. И откуда что берется!
– Эмигрант откуда? – спросил я.
– Не надо таких вопросов. Не могу сказать. Честь. Никакого вреда вашей стране.
– Но вы мне уже сказали, что вы швед.
– Швед? Не говорил. Эмигрант, политический изгнанник.
– Прошу прощения, – сказал я. – Час назад вы сказали мне, что вы швед. Что вы даже в большой степени швед. А теперь отказываетесь?
– Не знаю... не помню... – забормотал он. – Плохо себя чувствую. Боюсь. Надо скорее чемодан.
Чем больше он меня торопил, тем меньше я был склонен спешить. Мне все было ясно: он врал, и врал страшно неумело.
– Где вы живете? – спросил я.
– Не могу сказать.
– На чем вы ехали сюда?
– Машина.
– Какой марки?
– Марки?.. Черный, большой.
– Вы не знаете марки своего автомобиля?
– Не знаю, он не мой.
– Но вы же механик, – сказал я со злорадством. – Какой же вы, к черту, механик, да еще водитель, если вы не разбираетесь в автомобилях?
– Дайте мне чемодан, иначе будет несчастье.
– А что вы будете делать с этим чемоданом?
– Быстро увезу.
– Куда? Вы же знаете, лавина завалила дорогу.
– Это все равно. Увезу подальше. Попробую разрядить. Если не сумею, убегу. Пусть лежит там.
– Хорошо, – сказал я и соскочил со стола. – Поехали.
– Как?
– На моей машине. У меня хорошая машина, марки «Москвич». Возьмем чемодан. Отвезем подальше, посмотрим.
Он не двинулся с места.
– Вам не надо. Очень опасно.
– Ничего. Я рискну. Ну?
Он сидел неподвижно и молчал.
– Чего же вы сидите? – спросил я. – Ведь опасно, надо скорее.
– Не годится, – сказал он наконец. – Попробуем по-другому. Не хотите отдать чемодан, тогда продайте. А?
– То есть? – сказал я, снова присаживаясь на край стола.
– Я даю деньги, много денег. Вы даете мне чемодан. Никто ничего не узнает, все довольны. Вы нашли чемодан, я его купил. Все.
– И сколько же вы мне дадите? – спросил я.
– Много. Сколько хотите. Вот.
Он полез за пазуху и вытащил толстенную пачку банкнот. В натуре я видел такие пачки только один раз – в Государственном банке, когда вел там дело о подлоге.
– Сколько здесь? – спросил я.
– Мало? Тогда еще вот.
Он полез в боковой карман и вытащил еще одну такую же пачку и тоже бросил ее на стол рядом со мной.
– Сколько здесь денег? – спросил я.
– Какая разница? – удивился он. – Всё – ваше.
– Очень большая разница. Вы знаете, сколько здесь денег?
Он молчал, глаза его то съезжались, то разъезжались.
– Так. Не знаете. А где вы их взяли?
– Это мои.
– Бросьте, Луарвик. Кто вам их дал? Вы же явились сюда с пустыми карманами. Мозес, больше некому. Так?
– Вы не хотите деньги?
– Вот что, – сказал я. – Эти деньги я конфискую, а вас привлекаю за попытку подкупа должностного лица. Вы вляпались в очень нехорошую историю, Луарвик. Вам остается одно: говорите все начистоту. Кто вы такой?
– Вы взяли деньги? – осведомился Луарвик.
– Я их конфисковал.
– Конфисковал... Хорошо, – сказал он. – А где чемодан?
– Вы не понимаете, что такое «конфисковал»? – спросил я. – Спросите у Мозеса... Итак, кто вы такой?
Не говоря ни слова, он встал и направился к двери. Я сгреб деньги и пошел за ним следом. Мы прошли по коридору и стали спускаться по лестнице.
– Вы напрасно не отдаете чемодан, – сказал Луарвик. – Это не будет вам полезно.
– Не угрожайте, – напомнил я.
– Вы будете причиной большого несчастья.
– Хватит врать, – сказал я. – Не хотите говорить правду – дело ваше. Но вы уже влипли по уши, Луарвик, и утянули за собой Мозеса. Теперь вы легко не отделаетесь. С часу на час сюда приедет полиция, и вам все равно придется рассказать правду... Стоп! Не туда. Идите за мной.
Я взял его за пустой рукав и отвел в контору. Потом я позвал хозяина и в его присутствии пересчитал деньги и написал протокол. Хозяин тоже пересчитал деньги – денег оказалось больше восьмидесяти тысяч, мое жалованье за восемь лет беспорочной службы, – и подписал протокол.
Все это время Луарвик стоял поодаль, неуклюже переминаясь с ноги на ногу, как человек, которому хочется уйти как можно скорее.
– Подпишите, – сказал я, протягивая ему авторучку.
Он взял ручку, внимательно оглядел ее и осторожно положил на стол.
– Нет, – сказал он. – Я пойду.
– Как хотите, – сказал я. – Вашего положения это не изменит.
Он сейчас же повернулся и вышел, задев плечом за косяк. Мы с хозяином посмотрели друг на друга.
– Зачем он хотел вас подкупить? – спросил хозяин. – Что ему было надо?
– Чемодан, – сказал я.
– Какой чемодан?
– Чемодан Олафа, который стоит у вас в сейфе... – Я достал ключ и открыл сейф. – Вот этот вот.
– Он стоит восемьдесят тысяч? – спросил хозяин с уважением.
– Он стоит, наверное, гораздо больше. Тут какая-то темная история, Алек. – Я сложил деньги в сейф, снова запер тяжелую дверцу, а протокол положил в карман.
– Кто же этот Луарвик? – задумчиво сказал хозяин. – Откуда у него столько денег?
– У Луарвика не было ни гроша. Деньги ему дал Мозес, больше некому.
Хозяин поднял было толстый палец, чтобы что-то сказать, но раздумал. Вместо этого он энергично потер толстый подбородок, гаркнул: «Кайса!» – и вышел. Я остался сидеть за конторкой. Я принялся вспоминать. Я тщательно перебрал в памяти самые мелкие подробности, самые незначительные происшествия, свидетелем которых я был в этом отеле. Выяснилось, что запомнил я довольно много.
Оказывается, я помнил, что при первой нашей встрече Симонэ был одет в серый костюм, а на вчерашней вечеринке он был в бордовом, и запонки у него были с желтыми камешками. Я помнил, что, когда Брюн клянчила у своего дяди сигарету, он всегда доставал их из-за правого уха. Я помнил, что у Кайсы есть маленькая черная родинка на правой ноздре; что дю Барнстокр, орудуя вилкой, элегантно отставляет мизинец; что ключ моего номера похож на ключ от номера Олафа; и еще много подобной же дребедени. Во всей этой навозной куче я обнаружил только две жемчужины. Во-первых, я вспомнил, как позавчера вечером Олаф, весь в снегу, стоял посередине холла со своим черным чемоданом и оглядывался, словно ожидал торжественной встречи, и как он посмотрел мимо меня на закрытый портьерой вход на половину Мозесов, и как мне показалось, что портьера колышется – надо полагать, от сквозняка. Во-вторых, я вспомнил, что, когда стоял в очереди у душа, сверху спустились рука об руку Олаф и Мозес...
Все это упорно наводило меня на мысль, что Олаф, Мозес, а теперь и Луарвик – все это одна компания, причем эта компания отнюдь не стремится афишировать, что она – одна компания. И если вспомнить, что я обнаружил Мозеса в номере-музее рядом со своим номером за пять минут до того, как нашел у себя на загаженном столе записку насчет гангстера и маньяка; и если вспомнить, что золотые часы Мозеса были подброшены (явно подброшены, а потом снова изъяты) в баул Хинкуса... и если вспомнить, что госпожа Мозес была единственным человеком, не считая, может быть, Кайсы, который отсутствовал в зале именно тогда, когда Хинкуса скрутили в бараний рог и засунули под стол... если вспомнить все это, то картина получается прелюбопытная.
В эту картину неплохо укладывается и заявление Хинкуса о том, что один из его баулов ловко превратился в фальшбагаж, и то обстоятельство, что госпожа Мозес была единственным человеком, который видел двойника Хинкуса в лицо. Ведь о Брюн никак нельзя было сказать, что она видела двойника Хинкуса: она видела только шубу Хинкуса, а кто был в этой шубе, неизвестно.
Конечно, в картине оставалось еще много белых и совершенно непонятных пятен. Но по крайней мере теперь была ясна расстановка сил: Хинкус с одной стороны, а Мозесы, Олаф и Луарвик – с другой. Впрочем, судя по совершенно нелепым действиям Луарвика и той откровенности, с которой Мозес снабдил его деньгами, дело близилось к какому-то кризису... И тут мне пришло в голову, что я, пожалуй, напрасно держу Хинкуса взаперти. В надвигающейся схватке неплохо было бы обзавестись союзником, пусть даже таким сомнительным и явно преступным, как Хинкус.
Так я и сделаю, подумал я. Напущу-ка я на них гангстера и маньяка. Мозес небось думает, что Хинкус до сих пор валяется под столом. Посмотрим, как он себя поведет, когда Хинкус вдруг объявится в столовой за завтраком. О том, кто и как скрутил Хинкуса, о том, кто и как убил Олафа, я решил пока не думать. Я смял свои заметки, положил в пепельницу и поджег.
– Кушать, пожалуйста... – пропищала где-то наверху Кайса. – Кушать, пожалуйста.
[Предыдущая часть] Оглавление [Следующая часть]
|
