|
2. ПЛАНЕТОЛОГИ ПЫТАЮТ ШТУРМАНА, А РАДИООПТИК ПЫТАЕТ ПЛАНЕТОЛОГОВ
– Кто готовил этот обед? – спросил Быков.
Он оглядел всех и снова уставился на кастрюльки. Михаил Антонович тяжело, со свистом дышал, навалившись грудью на стол. Лицо у него было багровое, отекшее.
– Я, – несмело сказал Моллар.
– А в чем дело? – спросил Дауге.
Голоса у всех были сиплые. Все говорили с трудом, едва выталкивая из себя слова. Моллар криво улыбнулся и лег на диван лицом вверх. Ему было плохо. «Тахмасиб» больше не падал, и тяжесть становилась непереносимой. Быков посмотрел на Моллара.
– Этот обед вас убьет, – сказал он. – Съедите этот обед и больше не встанете. Он вас раздавит, вы понимаете?
– О черт, – сказал Дауге с досадой. – Я забыл о тяжести.
Моллар лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Челюсть у него отвисла.
– Съедим бульону, – сказал Быков. – И все. Больше ни кусочка. – Он поглядел на Михаила Антоновича и оскалил зубы в нерадостной усмешке. – Ни кусочка, – повторил он.
Юрковский взял половник и стал разливать бульон по тарелкам.
– Тяжелый обед, – сказал он.
– Вкусно пахнет, – сказал Михаил Антонович. – Может быть, дольешь мне еще чуть-чуть, Володенька?
– Хватит, – жестко сказал Быков. Он медленно хлебал бульон, по-детски зажав ложку в кулаке, измазанном графитовой смазкой.
Все молча стали есть. Моллар с трудом приподнялся и снова лег.
– Не могу, – сказал он. – Простите меня, не могу.
Быков положил ложку и встал.
– Рекомендую всем пассажирам лечь в амортизаторы, – сказал он.
Дауге отрицательно покачал головой.
– Как угодно. Но Моллара уложите в амортизатор непременно.
– Хорошо, – сказал Юрковский.
Дауге взял тарелку, сел на диван рядом с Молларом и принялся кормить его с ложки, как больного. Моллар громко глотал, не открывая глаз.
– А где Иван? – спросил Юрковский.
– На вахте, – ответил Быков. Он взял кастрюлю с остатками супа и пошел к люку, тяжело ступая на прямых ногах. Юрковский, поджав губы, глядел в его согнутую спину.
– Всё, мальчики, – сказал Михаил Антонович жалким голосом. – Начинаю худеть. Так все-таки нельзя. Я сейчас вешу двести с лишним кило – подумать страшно! И будет еще хуже. Мы все еще падаем немножко.
Он откинулся на спинку кресла и сложил на животе отекающие руки. Затем поворочался немного, положил руки на подлокотники и почти мгновенно заснул.
– Спит толстяк, – сказал Дауге, оглянувшись на него. – Корабль затонул, а штурман заснул. Ну, еще ложечку, Шарль. За папу. Вот так. А теперь за маму.
– Нье могу, простите, – пролепетал Моллар. – Нье могу. Я льягу. – Он лег и начал неразборчиво бормотать по-французски.
Дауге поставил тарелку на стол.
– Михаил, – позвал он негромко. – Миша.
Михаил Антонович раскатисто храпел.
– С-сейчас я его ра-азбужу, – сказал Юрковский. – Михаил, – сказал он вкрадчивым голосом. – М-мидии. М-мидии со с-специями.
Михаил Антонович вздрогнул и проснулся.
– Что? – пробормотал он. – Что?
– Нечистая с-совесть, – сказал Юрковский.
Дауге поглядел на штурмана в упор.
– Что вы там делаете в рубке? – сказал он.
Михаил Антонович поморгал красными веками, потом заерзал на кресле, едва слышно сказал: «Ах, я совсем забыл...» – и попытался подняться.
– Сиди, – сказал Дауге.
– Т-так что вы там д-делаете?
– И на кой бес?
– Ничего особенного, – сказал Михаил Антонович и оглянулся на люк в рубку. – Право, ничего, мальчики. Так только...
– М-миша, – сказал Юрковский. – М-мы же видим, что он что-то з-задумал.
– Говори, толстяк, – сказал Дауге свирепо.
Штурман снова попытался подняться.
– С-сиди, – сказал Юрковский безжалостно. – Мидии. Со специями. Говори.
Михаил Антонович стал красен как мак.
– Мы не дети, – сказал Дауге. – Нам уже приходилось умирать. Какого беса вы там секретничаете?
– Есть шанс, – едва слышно пробормотал штурман.
– Шанс всегда есть, – возразил Дауге. – Конкретнее.
– Ничтожный шанс, – сказал Михаил Антонович. – Право, мне пора, мальчики.
– Что они делают? – спросил Дауге. – Чем они заняты, Лешка и Иван?
Михаил Антонович с тоской поглядел на люк в рубку.
– Он не хочет вам говорить, – прошептал он. – Он не хочет вас зря обнадеживать. Алексей надеется выбраться. Они там перестраивают систему магнитных ловушек... И отстаньте от меня, пожалуйста! – закричал он тонким пронзительным голосом, кое-как встал и заковылял в рубку.
– Mon dieu, – тихо сказал Моллар и снова лег навзничь.
– А, все это ерунда, барахтанье, – сказал Дауге. – Конечно, Быков не способен сидеть спокойно, когда костлявая берет нас за горло. Пошли. Пойдемте, Шарль, мы уложим вас в амортизатор. Приказ капитана.
Они взяли Моллара под руки с двух сторон, подняли и повели в коридор. Голова Моллара болталась.
– Mon dieu, – бормотал он. – Простите. Я есть весьма плёхой межпланетн`икь. Я есть только всего радиоопт`икь.
Это было очень трудно – идти самим и тащить Моллара, но они все-таки добрались до его каюты и уложили радиооптика в амортизатор. Он лежал в длинном, не по росту, ящике, маленький, жалкий, задыхающийся, с посиневшим лицом.
– Сейчас вам станет хорошо, Шарль, – сказал Дауге.
Юрковский молча кивнул и сейчас же сморщился от боли в позвоночнике.
– П-полежите, отдо-охните, – сказал он.
– Хорошё-о, – сказал Моллар. – Спасибо, товарищи.
Дауге задвинул крышку и постучал. Моллар постучал в ответ.
– Ну, хорошо, – сказал Дауге. – Теперь бы нам костюмы для перегрузок...
Юрковский пошел к выходу. На корабле было только три костюма для перегрузок – костюмы экипажа. Пассажирам при перегрузках полагалось лежать в амортизаторах.
Они обошли все каюты и собрали все одеяла и подушки. В обсерваторном отсеке они долго устраивались у перископов, обкладывали себя мягким со всех сторон, а потом легли и некоторое время молчали, отдыхая. Дышать было трудно. Казалось, на грудь давит многопудовая гиря.
– П-помню, на курсах нам давали с-сильные перегрузки, – сказал Юрковский. – П-пришлось сбрасывать в-вес.
– Да, – сказал Дауге. – Я совсем забыл. Что это за чепуха про мидии со специями?
– В-вкусная вещь, правда? – сказал Юрковский. – Наш штурман в-вез тайком от к-капитана н-несколько банок, и они взорвались у него в ч-чемодане.
– Ну? – сказал Дауге. – Опять? Ну и лакомка! Ну и контрабандист! Его счастье, что Быкову сейчас не до этого.
– Б-быков, наверное, еще н-не знает, – сказал Юрковский.
«И никогда не узнает», – подумал он. Они помолчали, потом Дауге взял дневники наблюдений и стал их просматривать. Они немного посчитали, потом поспорили относительно метеоритной атаки. Дауге сказал, что это был случайный рой. Юрковский объявил, что это кольцо.
– Кольцо у Юпитера? – презрительно сказал Дауге.
– Да, – сказал Юрковский. – Я давно это подозревал. И теперь вот убедился.
– Нет, – сказал Дауге. – Все-таки это не кольцо. Это полукольцо.
– Ну, пусть полукольцо, – согласился Юрковский.
– Кангрен большой молодец, – сказал Дауге. – Его расчеты просто замечательно точны.
– Не совсем, – сказал Юрковский.
– Это почему же? – осведомился Дауге.
– Потому что температура растет заметно медленнее, – объяснил Юрковский.
– Это внутреннее свечение неклассического типа, – возразил Дауге.
– Да, неклассического, – сказал Юрковский.
– Кангрен не мог этого учесть, – сказал Дауге.
– Надо было учесть, – сказал Юрковский. – Об этом уже сто лет спорят, надо было учесть.
– Просто тебе стыдно, – сказал Дауге. – Ты так бранился с Кангреном в Дублине, и теперь тебе стыдно.
– Балда ты, – сказал Юрковский. – Я учитывал неклассические эффекты.
– Знаю, – сказал Дауге.
– А если знаешь, – сказал Юрковский, – то не болтай глупостей.
– Не ори на меня, – сказал Дауге. – Это не глупости. Неклассические эффекты ты учел, а цена этому сам видишь какая.
– Это тебе такая цена, – рассердился Юрковский. – До сих пор не читал моей последней статьи.
– Ладно, – сказал Дауге, – не сердись. У меня спина затекла.
– У меня тоже, – сказал Юрковский. Он перевернулся на живот и встал на четвереньки. Это было нелегко. Он дотянулся до перископа и заглянул. – П-посмотри-ка, – сказал он.
Они стали смотреть в перископы. «Тахмасиб» плавал в пустоте, заполненной розовым светом. Не видно было ни одного предмета, никакого движения, на котором мог бы задержаться взгляд. Только ровный розовый свет. Казалось, что смотришь в упор на фосфоресцирующий экран. После долгого молчания Юрковский сказал:
– Скучно.
Он поправил подушки и снова лег на спину.
– Этого еще никто не видел, – сказал Дауге. – Это свечение металлического водорода.
– Т-таким н-наблюдениям, – сказал Юрковский, – грош цена. Может, пристроим к п-перископу с-спектрограф?
– Глупости, – сказал Дауге, еле шевеля губами. Он сполз на подушки и тоже лег на спину. – Жалко, – сказал он. – Ведь этого еще никто никогда не видел.
– Д-до чего м-мерзко ничего не делать, – сказал Юрковский с тоской.
Дауге вдруг приподнялся на локте и нагнул голову, прислушиваясь.
– Что ты? – спросил Юрковский.
– Тише, – сказал Дауге. – Послушай.
Юрковский прислушался. Низкий, едва слышный гул доносился откуда-то, волнообразно нарастая и снова затихая, словно гудение гигантского шмеля. Гул перешел в жужжание, стал выше и смолк.
– Что это? – спросил Дауге.
– Не знаю, – отозвался Юрковский вполголоса. Он сел. – Может быть, это двигатель?
– Нет, это оттуда. – Дауге махнул рукой в сторону перископов. – Ну-ка... – Он опять прислушался, и снова послышалось нарастающее гудение.
– Надо поглядеть, – сказал Дауге.
Гигантский шмель смолк, но через секунду загудел снова. Дауге поднялся на колени и уткнулся лицом в нарамник перископа.
– Смотри! – закричал он.
Юрковский тоже подполз к перископу.
– Смотри, как здорово! – крикнул Дауге.
Из желто-розовой бездны поднимались огромные радужные шары. Они были похожи на мыльные пузыри и переливались зеленым, синим, красным. Это было очень красиво и совершенно непонятно. Шары поднимались из пропасти с низким нарастающим гулом, быстро проносились и исчезали из поля зрения. Они все были разных размеров, и Дауге судорожно вцепился в рубчатый барабан дальномера. Один шар, особенно громадный и колыхающийся, прошел совсем близко. На несколько мгновений обсерваторный отсек заполнился нестерпимо низким, зудящим гулом, и планетолет слегка качнуло.
– Эй, в обсерватории! – раздался в репродукторе голос Быкова. – Что это за бортом?
– Ф-феномены, – сказал Юрковский, пригнув голову к микрофону.
– Что? – спросил Быков.
– П-пузыри какие-то, – пояснил Юрковский.
– Это я и сам вижу, – проворчал Быков и замолчал.
– Это уже не металлический водород, – сказал Юрковский, почти не заикаясь.
Пузыри исчезли.
– Вот, – сказал Дауге. – Диаметры: пятьсот, девятьсот и три тысячи триста метров. Если, конечно, здесь не искажается перспектива. Больше я не успел. Что это может быть?
В розовой пустоте пронеслись еще два пузыря. Вырос и сейчас же смолк густой басовый звук.
– М-машина п-планеты р-работает, – сказал Юрковский. – И мы никогда не узнаем, что там происходит...
– Пузыри в газе, – сказал Дауге. – А впрочем, какой это газ – плотность как у бензина...
Он обернулся. На пороге открытой двери сидел Моллар, прислонившись виском к косяку. Кожа на его лице вся сползла к подбородку от тяжести. У него был белый лоб и темно-вишневая шея.
– Это есть я, – сказал Моллар.
Он перевалился на живот и пополз к своему месту у казенника. Планетологи молча смотрели на него, затем Дауге встал, взял две подушки – у себя и у Юрковского – и помог Моллару устроиться поудобнее. Все молчали.
– Очень тосклив`о, – сказал наконец Моллар. – Не могу один. Хочется гов`орить. – Он делал самые невообразимые ударения.
– Мы очень рады вам, Шарль, – сказал Дауге совершенно искренне. – Нам тоже тоскливо, и мы все время говорим.
Моллар попытался сесть, но раздумал и остался лежать, тяжело дыша и глядя в потолок.
– А к-как жизнь, Шарль? – спросил Юрковский с интересом.
– Жизьнь хорошё-о, – сказал Моллар, бледно улыбаясь. – Только мало.
Дауге лег и тоже уставился в потолок. «Мало, – подумал он, – гораздо меньше, чем хочется». Он выругался вполголоса по-латышски.
– Что? – спросил Моллар.
– Он ругается, – объяснил Юрковский.
Моллар вдруг сказал высоким голосом: «Друзья мои!» – и планетологи разом повернулись к нему.
– Друзья мои! – сказал Моллар. – Что мне дьелатть? Ви есть опытные межпланьетник`и! Ви есть большие льюди и герой`и. Да, герой`и! Mon dieu! Ви смотрели в глаза смерти больше, чем я смотрелль в глаза дев`ушки. – Он горестно помотал головой. – И я совсем не есть опытний. Мне страшно, и я хочу много говорить сейчас, но сейчас уже близок конец, и я не знаю как. Да, да, как надо сейчас говорить?
Он смотрел на Дауге и Юрковского блестящими глазами. Дауге неловко пробормотал: «О черт» – и оглянулся на Юрковского. Юрковский лежал, заложив руки за голову, и искоса глядел на Моллара.
– О черт, – сказал Дауге. – Я уже и забыл.
– М-могу рассказать, к-как мне однажды х-хотели ам-ампутировать н-ногу, – предложил Юрковский.
– Верно! – радостно сказал Дауге. – А потом вы, Шарль, тоже расскажете что-нибудь веселенькое...
– Ах, вы все шут`ите, – сказал Моллар.
– А еще можно спеть, – сказал Дауге. – Я про это читал. Вы нам споете, Шарль?
– Ах, – сказал Моллар. – Я совсем прокис.
– Отнюдь, – сказал Дауге. – Вы замечательно держитесь, Шарль. А это же самое главное. Правда, Шарль замечательно держится, а, Володя?
– К-конечно, – сказал Юрковский. – З-замечательно.
– А капитан не спит, – бодро продолжал Дауге. – Вы заметили, Шарль? Он что-то задумал, наш капитан.
– Да, – сказал Моллар. – Да! Наш капитан – это есть большая надежда.
– Еще бы, – сказал Дауге. – Вы даже не знаете, какая это большая надежда.
– М-метр девяносто пять, – сказал Юрковский.
Моллар засмеялся.
– Вы все шут`ите, – сказал он.
– А мы пока будем болтать и наблюдать, – сказал Дауге. – Хотите посмотреть в перископ, Шарль? Это красиво. Этого никто никогда не видел. – Он поднялся и приник к перископу.
Юрковский увидел, как у него вдруг выгнулась спина. Дауге обеими руками взялся за нарамник.
– Бог мой! – сказал он. – Планетолет!
В розовой пустоте висел планетолет. Он был виден совершенно отчетливо и во всех подробностях и находился, по-видимому, километрах в трех от «Тахмасиба». Это был фотонный грузовик первого класса с параболическим отражателем, похожим на растопыренную юбку, с круглой жилой гондолой и дисковидным грузовым отсеком, с тремя сигарами аварийных ракет на далеко вынесенных кронштейнах. Он висел вертикально и совершенно неподвижно. И он был серый, как на экране черно-белого кино.
– Кто же это? – пробормотал Дауге. – Неужели Петрушевский?
– П-погляди на отражатель, – сказал Юрковский.
Отражатель серого планетолета был обломан с края.
– Тоже не повезло ребятам, – сказал Дауге.
– О! – сказал Моллар. – А вон еще один.
Второй планетолет – точно такой же – висел дальше и глубже первого.
– И у этого обломан отражатель, – сказал Дауге.
– Я з-знаю, – сказал неожиданно Юрковский. – Это наш «Тахмасиб». М-мираж.
Это был двойной мираж. Несколько радужных пузырей стремительно поднялись из глубины, и призраки «Тахмасиба» исказились, задрожали и растаяли. А правее и выше появились еще три призрака.
– Какие красивые пузыри! – сказал Моллар. – Они поют.
Он снова лег на спину. У него пошла носом кровь, и он сморкался и морщился и все поглядывал на планетологов, не видят ли они. Они, конечно, не видели.
– Вот, – сказал Дауге. – Ты говоришь, что здесь скучно.
– Я н-не говорю, – сказал Юрковский.
– Нет, говоришь, – сказал Дауге. – Ты брюзжишь, что скучно.
Оба старались не глядеть на Моллара. Кровь остановить было нельзя. Она свернется сама. Радиооптика нужно было бы отнести в амортизатор, но... Ничего, она свернется. Моллар тихо сморкался.
– А вон еще мираж, – сказал Дауге. – Но это не корабль.
Юрковский заглянул в перископ. «Не может быть, – подумал он. – Этого не может быть. Не тут, не в Юпитере». Под «Тахмасибом» медленно проплывала вершина громадной серой скалы. Основание ее тонуло в розовой дымке. Рядом поднималась другая скала – голая, отвесная, изрезанная глубокими прямыми трещинами. А еще дальше вырастала целая вереница таких же острых крутых вершин. И тишина в обсерваторном отсеке сменилась скрипами, шорохами, едва слышным гулом, похожим на эхо далеких-далеких горных обвалов.
– Эт-то н-не мираж, – проговорил Юрковский. – Эт-то п-похоже на ядро.
– Вздор, – сказал Дауге.
– В-возможно, все-таки у Юпитера есть я-ядро.
– Вздор, вздор, – нетерпеливо сказал Дауге.
Горная цепь тянулась под «Тахмасибом», и не было ей конца.
– Вон еще, – сказал Дауге.
Выше скалистых зубьев выступил темный бесформенный силуэт, вырос, превратился в изъеденный обломок черного камня и снова скрылся. Сейчас же за ним вслед появился другой, третий, а вдали, едва различимая, бледным пятном светилась округлая серая масса. Горный хребет внизу постепенно опускался и исчез из виду. Юрковский, не отрываясь от перископа, поднес к губам микрофон. Было слышно, как у него хрустнули суставы.
– Быков, – позвал он. – Алексей.
– Алеши нет, Володенька, – отозвался голос штурмана. Голос был сиплый и задыхающийся. – Он в машине.
– М-михаил, мы идем н-над с-скалами, – сказал Юрковский.
– Над какими скалами? – испуганно спросил Михаил Антонович.
Вдали прошла поразительно ровная, словно отполированная поверхность – огромная равнина, окаймленная невысокой грядой круглых холмов. Прошла и утонула в розовом.
– М-мы еще не все п-понимаем, – сказал Юрковский.
– Я сейчас посмотрю, Володенька, – сказал Михаил Антонович.
За перископом проплывала еще одна горная страна. Она плыла высоко вверху, и вершины гор были обращены вниз. Это было дикое, фантастическое зрелище, и Юрковский подумал сначала, что это опять мираж, но это был не мираж. Тогда он понял и сказал:
– Это не ядро, Иоганыч. Это кладбище.
Дауге не понял.
– Это кладбище миров, – сказал Юрковский. – Джуп проглотил их.
Дауге долго молчал, а затем пробормотал:
– Какие открытия... Кольцо, розовое излучение, кладбище миров... Жаль. Очень жаль.
Он оглянулся и окликнул Моллара. Моллар не ответил. Он лежал ничком.
Они стащили Моллара в амортизатор, привели его в чувство, а он, измотанный, отекший, сразу заснул, словно упал в обморок. Потом они вернулись в обсерваторный отсек и снова повисли на перископах. Под «Тахмасибом», и рядом с «Тахмасибом», и временами над «Тахмасибом» медленно проплывали в потоках сжатого водорода несостоявшиеся миры – горы, скалы, чудовищные потрескавшиеся глыбы, прозрачные серые облака пыли. Потом «Тахмасиб» отнесло в сторону, а в перископах остался только пустой, ровный розовый свет.
– Устал как собака, – сказал Дауге. Он перевернулся на бок, и у него затрещали кости. – Слышишь?
– Слышу, – сказал Юрковский. – Давай смотреть.
– Давай, – сказал Дауге.
– Я думал, это ядро, – сказал Юрковский.
– Этого не могло быть, – сказал Дауге.
Юрковский стал тереть лицо ладонями.
– Это ты так говоришь, – сказал он. – Давай смотреть.
Они еще многое увидели и услышали, или им казалось, что они увидели и услышали, потому что оба они страшно устали, и в глазах иногда темнело, и тогда исчезали стены обсерваторного отсека – оставался только ровный розовый свет. Они видели широкие неподвижные зигзаги молний, упиравшиеся в тьму наверху и в розовую бездну внизу, и слышали, как с железным громом пульсируют в них лиловые разряды. Они видели какие-то колышущиеся пленки, проплывавшие с тонким свистом совсем рядом. Они разглядывали причудливые тени во мгле, которые двигались и шевелились, и Дауге спорил, что это объемные тени, а Юрковский доказывал, что Дауге бредит. И они слышали вой, и писк, и грохот, и странные звуки, похожие на голоса, и Дауге предложил зафиксировать эти звуки на диктофоне, но тут заметил, что Юрковский спит лежа на животе. Тогда он повернул Юрковского на спину и снова вернулся к перископу.
В открытую дверь отсека вползла, волоча брюхо по полу, Варечка, синяя в крапинку, подобралась к Юрковскому и взгромоздилась к нему на колени. Дауге хотел прогнать ее, но у него уже совсем не было сил. Он даже не мог поднять голову. А Варечка тяжело вздымала бока и медленно мигала. Шипы на ее морде стояли ежом, и полумертвый хвост судорожно подергивался в такт дыханию.
[Предыдущая часть] Оглавление [Следующая часть]
|
