СТРАШНАЯ БОЛЬШАЯ ПЛАНЕТА

1. СТО ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ

Михаил Петрович очнулся от режущей боли в затылке. Под черепной коробкой пульсировало горячее пламя, перед глазами вспыхивали и гасли прозрачные багровые пятна. Голова, несомненно, была размозжена, и чьи-то грубые пальцы бесцеремонно копались в ране. Он дернулся и застонал.

– Сейчас, сейчас, – торопливо сказал кто-то. – Потерпи немного.

Голос был знакомый. Михаил Петрович с усилием разлепил веки и увидел над собой широколобое лицо Северцева.

– Лежи спокойно, – сказал Северцев. – Я уже кончаю.

– Что... кончаешь?

– Перевязку.

Северцев отодвинулся в сторону, и Михаил Иванович почувствовал на щеке прикосновение его жесткой ладони. От ладони пахло аптекой.

– Ничего не понимаю, – громко проговорил он.

– У тебя проломлен нос и разбит затылок.

– Проломлен нос...

Михаил Петрович озадаченно замолчал, прислушиваясь к горячим пульсирующим толчкам в мозгу. Северцев что-то с треском разорвал над его правым ухом.

– Вот так... и вот так. Все.

Матовые полушария заливали кабину голубоватым дневным светом. Свет мерцал на полированном дереве, на стекле и на металле, причудливыми бликами переливался на неровностях мягкой серебристо-серой обивки. Все казалось привычным, знакомым и даже уютным. Михаил Петрович снова закрыл глаза, силясь сообразить, что произошло. Затем до его сознания дошли странные необычные звуки. «О-о-о... о-о-о... о-о-о...» – однообразно, через равные промежутки времени доносилось из-за спины. Он прислушался. Кто-то стонал – негромко, с усилием, словно задыхаясь, и была в этом стоне такая горькая жалоба, такое страдание, что сердце Михаила Петровича сжалось. На мгновение он позабыл об острой боли, терзавшей его голову.

– Кто это? – шепотом спросил он.

– Валя... Кажется, у нее сломан позвоночник.

– Валентина Ивановна?

Михаил Петрович открыл глаза и сел, вцепившись пальцами в толстые валики подлокотников. Северцев схватил его за плечи.

– Лежи, лежи, Миша... Что уж теперь поделаешь...

– Погоди...

Михаил Петрович зажмурился, провел ладонью по лицу и сейчас же отдернул руку, наткнувшись на месте носа на что-то пухлое, зыбкое, почти бесформенное.

– Мой нос...

Он глубоко вздохнул, превозмогая тошноту, внезапно подкатившую к горлу.

– Валя... Сломан позвоночник... Да что произошло, в конце концов?

– Ляг сперва. Вот так. Ничего особенного. Сто шестьдесят третий.

– Сто шестьдесят третий?

– Ну да. Сто шестьдесят третий ударил в нас. Не успели увернуться. Слишком плотный поток. Вероятно, их было сразу два, и один из них попал в носовую часть.

– И...

– В пыль.

Михаил Петрович приподнялся и поглядел на круглый люк, ведущий в рубку управления. Люк был наглухо закрыт.

– Значит, там...

– Пустота.

Внезапно он вспомнил все. Метеоритная тревога. Толчки, от которых мутилось в голове. Беньковский что-то кричал о невиданной плотности потока. Ван приказал пристегнуться к креслам. Нет... Сначала Северцев считал толчки. Двадцать, пятьдесят, сто... Кажется, Ван появился в кабине уже после ста. Валентина Ивановна поила профессора какой-то микстурой. Сто шестьдесят, затем сразу сто шестьдесят один и сто шестьдесят два. И – слепящий удар в лицо.

– Постой... Кто был в рубке?

– Горелов.

– Один?

– Да.

– Горелов погиб?

Северцев не ответил.

– Так... – Михаил Петрович тупо уставился на люк в рубку. Он пытался представить себе за этим люком зияющую ледяную пустоту и не мог. «О-о-о... о-о-о... о-о-о...» – стонала Валентина Ивановна.

– Значит, Горелов... А остальные?

– Всем досталось, – тихо сказал Северцев. – Валя, кажется, умирает. – Он гулко проглотил слюну и откашлялся. – Да... Когда произошел удар, тебя швырнуло лицом на распределительный щит. Затем звездолет завертелся, как волчок. Настоящая мясорубка. Профессор вывихнул руку. У Вана спина разодрана до костей. Меня тоже оглушило. А Валя – вот.

– Она без сознания?

– Да. Во всяком случае, ничего не отвечает. А ты как? Тебе лучше?

– Лучше, – сердито пробормотал Михаил Петрович. – Где Беньковский?

– Возле Вали.

– А Ван?

Он запнулся.

– Ван... Слушай, Володька...

– Что?

– Рубка разрушена, Горелов убит... Как же звездолет? Куда мы летим?

– Куда летим?

Северцев нерешительно оглянулся, затем наклонился к самому уху Михаила Петровича.

– Кажется, всем нам крышка, Миша.

Михаил Петрович молча посмотрел ему в глаза. Лицо Северцева потемнело, на лбу выступили капли пота.

– Пока известно только, что запасное управление отказало, радио не работает. Ван отправился на корму осмотреть моторную часть, но, мне кажется, все кончено. Здесь нам помощи ждать неоткуда. Нам крышка, Миша.

– Помоги мне подняться. – Он сам удивился, услышав, как спокойно звучит его голос.

Северцев подхватил его под мышки, и он кое-как встал на ноги.

– Почему нет невесомости?

– Центробежная сила. Звездолет все еще вертится.

– Вот как...

– Очнулись?

Михаил Петрович обернулся. Перед ним стоял Беньковский, иссиня-бледный, с всклокоченной бородой. Обеими руками он опирался на какой-то толстый металлический стержень.

– Очнулся, Андрей Андреевич. Вижу, дела у нас невеселые.

Северцев предостерегающе толкнул его в бок.

– Да, дела не радуют, – спокойно согласился Беньковский. – Валентина Ивановна, вероятно, умрет через несколько часов.

Он помолчал немного и добавил неожиданно:

– Да и мы переживем ее ненадолго...

Северцев вытер лицо рукавом и шумно вздохнул.

– Ничего не поделаешь. Это иногда случается у нас в пространстве.

«О-о-о... о-о-о...» – жалобно звучало из-под простыни, покрывавшей маленькое неподвижное тело, вытянувшееся в кресле в дальнем углу кабины.

– Мы ничем не можем помочь ей? – почему-то шепотом спросил Михаил Петрович.

– Не знаю. – Беньковский вдруг яростно дернул себя за бороду. – Не знаю! Я даже не знаю, что с ней. Сломан позвоночник, ребра... Вся левая часть тела – сплошной волдырь... синий волдырь. Если бы она хоть на минуту пришла в себя, сказала бы, что нужно сделать... Такая неудача! Больше всех пострадал врач...

Он опустил голову и устало добавил:

– Впрочем, это лучше, что она без памяти. Теперь уже все равно.

Раздался тихий металлический звон. Дверь, ведущая в кормовой отсек, распахнулась, и в кабину шагнул Ван Лао-цзю – осунувшийся, пепельно-серый, с плотно сжатыми запекшимися губами. Его узкие, потонувшие в воспаленных веках глаза на мгновение задержались на кресле, в котором лежала Валентина Ивановна. Михаил Петрович шагнул к нему. Ван слабо улыбнулся.

– Очень рад, Миша, – сказал он. – Очень рад, что ты на ногах.

Он облизнул губы, сморщился, точно от сильной боли, и проговорил:

– Давайте сядем, товарищи, и кое-что обсудим. Дело в том, что мы падаем.

Оглавление     [Следующая часть]