БНС – начинающим писателям и мыслителям

(выборка из off-line интервью 1998-2005 года и других интервью БНС)

О литературном творчестве

...самый правильный принцип работы писателя (на мой взгляд): каждую новую книгу пиши так, будто она у тебя последняя. Не могу сказать, что мы использовали этот принцип КАЖДЫЙ раз, когда писали новую книгу. Но, тем не менее, использовали мы его частенько. А «главную свою книгу» так, по-моему, и не написали.

На мой взгляд, мы со временем стали писать лучше: точнее, разнообразнее, умнее, если угодно. А главное, мы избавились от многих иллюзий. И расплатились за это утратой оптимизма.

Автор должен ОШАРАШИТЬ читателя. А какими средствами он этого достиг – его дело.

Главное, что остается после прочтения. Если остается заряд мыслей – отлично, если только эмоциональный заряд – тоже недурно. Плохо, если ничего не остается.

...гораздо чаще книга вызывает все-таки взрыв эмоций, а не мыслей. Что ничем не хуже на мой взгляд.

Талант читателя – это прежде всего умение сопереживать. Истоки этого умения мне лично не понятны, как и истоки любого таланта, впрочем. Разумеется, хорошо, когда читатель умен, душевно тонок, опытен... Но всему этому грош цена, если отсутствует талант сопереживания. Ведь автор только тогда может считать себя выполнившим задачу, если герои его вызывают сопереживание у читателя. В этом смысле время и эпоха особой роли не играют: сопереживание может вызвать книга, написанная вчера и – тысячу лет назад (как вызывает у меня, скажем, сопереживание Екклезиаст или любое из Евангелий).

...фундаментальной теоремы сочинительства: «То, что не интересно писателю, не может быть по-настоящему интересно и читателю тоже».

Писать надо о том, что тебя волнует и что ты знаешь хорошо (или не знает никто). Все прочее – от лукавого.

Пиши либо о том, что знаешь хорошо, либо о том, чего не знает никто.

...писатель-фантаст (как и любой писатель) никому ничего не «должен». Разве что самому себе – быть честным и по возможности не умножать лжи. А в остальном – «Каждый пишет, как он дышит».

Литераторы ВСЕГДА были «болезненно самолюбивы». Более того, все без исключения творческие люди болезненно самолюбивы. Это их, так сказать, модус вивенди. И я тоже болезненно самолюбив. Просто стараюсь не давать себе воли.

Писать надо под давлением мыслей и чувств. Гомеостатическое Мироздание не столько «выдавливает», сколько «раздавливает». Чтобы «шокировать» читателя, вовсе не надо самому оказаться в состоянии шока. Большинство лучших романов мира написано было в ситуации социальной стабильности.

Потребность «творить миры» заложена во многих людях, и когда эта потребность реализуется, возникает фантастика. В каждом человеке дремлет Демиург – в этом, наверное, все дело. А вот откуда он там (в человеке) взялся, – это вопрос! И нет на него ответа.

Такого рода «идеи» любому писателю приходится изобретать часто и быстро, если он пишет фантастическую прозу. Штучки-дрючки эти, не имея, как правило, никакой самостоятельной ценности, несут чрезвычайно важную художественную нагрузку: они создают достоверный антураж, без которого цена любой фантастике – дерьмо.

Стремление перенести на бумагу ту реальность, которая нас окружает. Обычная задача любого писателя. А фантастика – это антураж, декорации, и не более того.

Всю свою жизнь мы работали по принципу Герберта Уэллса: фантастика – это литература об обыкновенном человеке в необыкновенных обстоятельствах.

«Фантастическим называется любое произведение, сюжетообразующим элементом которого является необычайное, чрезвычайно маловероятное или совсем невозможное». Из этого и исходите. Желаю удачи. (Тут беда в том, что это определение, сформулированное в свое время АБС, увы, не является общепризнанным).

...для автора в данном случае самым главным было не «какое именно чудо в романе происходит», а скорее, «как герои на это чудо реагируют».

Сами АБС относили себя к направлению «реалистической фантастики» (или – фантастического реализма, если угодно). Реальный мир, искаженный фантастическим допущением, – вот их территория. Реальные люди и их взаимоотношения в этом мире – вот их герои. Все остальное – как получится.

У меня нет единой, четко сформулированной и отлитой в бронзу творческой концепции. Есть набор правил и аксиом, к которым я прибегаю по мере надобности. «Литература должна рассказывать о людях и человеческих судьбах». «Главное назначение книги – создать у читателя потребность к сопереживанию героям и их судьбе». «Фантастика есть часть литературы, это художественный прием, служащий для придания повествованию остроты, усиливающий акт сопереживания, позволяющий рассматривать проблемы, недоступные для «бытовой» литературы (скажем, проблему Разума во вселенной, или социологию Будущего)». «Фантастика стоит на трех слонах – ЧУДО – ТАЙНА – ДОСТОВЕРНОСТЬ. ЧУДО – это собственно фантастический элемент, вводимый в повествование. ТАЙНА – способ подачи информации, та морковка, которая ведет читателя от страницы к странице и никак не позволяет ему отложить книгу. ДОСТОВЕРНОСТЬ – главный из слонов, это сцепление текста с реальностью, реальная жизнь внутри книги, то, без чего роман превращается в развлекательную байку или эскапистскую болтовню»... Ну и так далее. Наверняка все это как-то соотносится с моим жизненным кредо. Как именно, не знаю. Собственно, все мое жизненное кредо сводится к фразе из «Стажеров»: жизнь дает человеку три счастья – друга, любовь и работу. Все прочее – от лукавого.

Константин: ...в лучших произведениях русской литературы герои упорно не кончают добром. Почему?

Я уже писал выше, что это не есть свойство только РУССКОЙ литературы. Это свойство хорошей литературы вообще. Видимо, реальная жизнь такова, что самым правдоподобным любому литератору со вкусом видится именно печальный конец. А конец бодрый-жизнерадостный представляется, наоборот, залипухой и фанерой.

...мне просится на язык вопрос: а художественная литература высокого уровня вообще способна базироваться на чем-нибудь, кроме как на отрицании?

У меня такое чувство, что отрицание есть плоть любого высокого художественного произведения. Позитивная же его часть есть дух – она представляет собой не что иное как отпечаток нравственности автора.

Литература – всегда отрицание. Это понятно, потому что мир наш – это мир зла. Жизнь наша – это борьба со злом. Всегда! Только та литература имеет право на существование, где эта борьба со злом происходит и находится в самом центре внимания. Причем, добро – заметьте! – как правило лишь подразумевается в тексте, повторяю: это нравственность автора, и в явном виде оно может и не появиться вовсе. Упоминания о добре может даже не быть. Добро присутствует незримо. Но только в том случае, когда ты видишь, что герой, сражающийся со злом, удовлетворяет определенным критериям нравственности, только тогда ты ощущаешь подлинное сопереживание этому герою, а в этом – СУТЬ чтения. Что же касается позитивной программы, то весь опыт литературы, я бы сказал, мировой, показывает, что как только автор ставит перед собою цель сделать свою книгу Библией – сводом нравственных правил, сводом, если угодно, образцовых поступков, «учебником жизни» прямого действия – одна лишь попытка такого рода книгу – уничтожает. Вот почему, между прочим, не могли существовать в литературе произведения в духе социалистического реализма, если автор стремился добросовестно следовать всем канонам этого идеологического учения. Потому что один из важнейших канонов был – непосредственная демонстрация добра. Добру недостаточно было присутствовать в подтексте, в духе произведения, – добро обязано было ходить по страницам книги во плоти, например, в виде секретаря обкома, носителя и произносителя окончательных исторических, социальных, политических и нравственных истин. Добро должно было присутствовать явно, грубо, зримо, и оно присутствовало, и – разрывало художественную ткань повествования, а само произведение превращало в месиво литературных отбросов. А вот, скажем, так называемый критический реализм – вот он – вечен. В этой манере пишут сейчас и будут писать всегда, потому что всегда жизнь человеческая – это борьба зла и добра. Причем зло – явно, конкретно, зримо, а добро – неосязаемо, неуловимо, САКРАЛЬНО, как сама нравственность, как душа, понимаете? Библию написать нельзя. Эта книга уже написана. Раз и навсегда. Но вот... Апокалипсис написать – можно!

Настоящий писатель (по определению) вообще не занимается «изобретением сущностей». Он пишет о той единственной сущности, о которой только и имеет смысл писать художественные произведения: о человеческих судьбах. Другое дело, что иногда он прибегает к изобретению новых сущностей для создания определенного антуража, декораций, атмосферы... Это так естественно. Ведь фантастика – это ЧУДО-ТАЙНА-ДОСТОВЕРНОСТЬ. Какое же может быть ЧУДО без эффектной, энергичной, по возможности совсем новенькой, с иголочки, сущности? Так и появляются: инопланетные пришельцы, разумные планеты, а то и вовсе маги-волшебники. Другой вопрос: можно ли считать, что все эти сущности умножаются БЕЗ НУЖДЫ? По-моему, нельзя. Эти сущности нужны писателю как воздух, иначе он не занимался бы фантастикой, а писал бы суконный реализм. Без новых сущностей. Но – суконный.

...этот роман, показалось мне, наиоптимальнейшим образом удовлетворяет трем фундаментальным законам-свойствам-качествам хорошего фантастического произведения, знаменитой триаде ЧУДО-ТАЙНА-ДОСТОВЕРНОСТЬ. Здесь: ЧУДО – собственно фантастическая выдумка; ТАЙНА – процедура подачи информации, сам процесс разматывания сюжета; ДОСТОВЕРНОСТЬ – степень сцепления произведения с реальностью.

Мне нравятся ВСЕ (фантастические) произведения, прочно и основательно располагающиеся на Трех Китах Фантастики, имена коим: Чудо, Тайна, Достоверность. Это могут быть злые произведения («Омон Ра», многие романы В.Рыбакова и А.Столярова), могут быть добрые (любая практически вещь Бориса Штерна или, скажем, Е.Лукина или М.Успенского), но Чудо в них должно быть чудесным, Тайна – таинственной, а Достоверность (то есть сцепление с реальностью) безукоризненно точной.

Фантастика накладывает на писателя ЧРЕЗВЫЧАЙНО жесткие ограничения. Настоящая фантастика должна быть еще более реалистична, чем собственно реалистическое произведение. Ибо «фантастическая фантастика» – это лажа, залипуха и картон. К сожалению, многие этого не понимают и норовят нагромоздить в тексте побольше чудес и необычайностей, забывая о реализме и достоверности, без которых цена всем этим нагромождениям – дерьмо.

От действительности уводит только плохая фантастика (как и плохая литература вообще). Хорошая фантастика ВСЕГДА сцеплена с реальностью, и чем она лучше, тем жестче сцепление.

Подавляющее большинство фантастов (во всяком случае – хороших фантастов) используют «необычные явления» только как антураж, как художественный прием, и не более того. Неужели нам надо было верить в магов, ведьм и колдунов для того, чтобы писать «Понедельник начинается в субботу»?

Я давно уже разучился пользоваться этой градацией: «лучше – хуже». «Нравится – не нравится», вот, пожалуй, единственный критерий в литературе, имеющий право на существование. Наверное, Вы, на самом деле, хотите узнать, есть ли писатели, мастерству которых я завидую? Да, безусловно. Я завидую прозрачному и сочному языку Алексея Толстого и Булгакова. Поразительному воображению Лема. Неповторимой интонации, которую нашел Искандер в своих рассказах о Чике. Титанической эрудиции и спокойному пессимизму Фейхтвангера... Я завидую всему, что невозможно повторить и взять на вооружение. Но эта зависть – Белая! То есть, смешанная с восхищением и преклонением.

А Пелевин... Он очень талантлив, хорошо работающее воображение, тонкое чувство языка и современности. Философия его мне чужда, вот что. Эти унылые идеи о том, что мир кем-то придуман или, хуже того, мира вообще нет, а есть некие вариации Пустоты, берклеанство это доморощенное пополам с дзен-буддизмом... Нет, это не для меня. А вот «Генерация П» – это хорошо. Это про нас. Что и тр.

Массовая литература потому и называется массовой, что нравится многим и многим. А поскольку большинство читателей обладают весьма низкой квалификацией, нравится им именно и в первую очередь литература второго сорта. Другое дело, что далеко не всякая «массовая литература» обязательно плоха. Существуют (и не так уж редки) счастливые исключения: Ильф и Петров, Булгаков, Хемингуэй, Грэм Грин – это ведь все авторы книг, воистину массовых по числу поклонников, а значит и по тиражам.

Нет ничего странного в том, что «наиболее популярные» (по Вашим словам) авторы пишут, как правило, коммерческую литературу. Потому они (эти авторы) и популярны, что широкие читательские массы предпочитают как раз «одномерную», упрощенную, «без затей» литературу. Только такая литература и может претендовать на «высокое звание» коммерческой. Законы рынка! Увы.

Социалистический реализм пережили, что нам модернизм! Что же касается тенденций, то из всех из них превалирует одна: коммерциализация. Мы оказались в новом для нас мире слишком внезапно, и все никак не можем привыкнуть к простым идеям, давным-давно известным везде «за бугром». «Поэт в России теперь не больше, чем поэт, – но и не меньше!». «Литература есть товар». «Что слава? Яркая заплата на ветхом рубище певца!». И так далее. Ничего, привыкнем.

А что, собственно, мешает нам назвать эту бульварщину макулатурой? Согласитесь, это вопрос терминологический. Вы заблуждаетесь, когда полагаете, что признаком макулатуры является отсутствие на нее потребителей. Литературы без потребителей – вообще не существует. Как не существует такой еды, на которую не найдется свой любитель. Проблема деления литературы на достойную этого звания и не достойную есть, увы, вопрос чисто вкусовой. Никто не докажет мне, что какой-нибудь «Пупкин с картинками» есть литература. Но точно так же никто и никогда не докажет поклоннику «Пупкина», что поклоняется он макулатуре. Я уже писал здесь, кажется, что единственным обнадеживающим (в этом море релятивизма) обстоятельством является то, что существует, все-таки, некий определяющий вектор: практически всякий поклонник Гете и Толстого проходит через этап восхищения «Пупкиным», но совершенно не наблюдается картина обратная, – когда ценитель Толстого превращается вдруг в поклонника «Пупкина». Разве что – в силу наступления общего старческого маразма.

Закон Старджона безусловно вечен, ибо относится не только к любому продукту цивилизации, но и к любым потребителям этого продукта. ТВ не столько замусоривает нам мозги, сколько из кожи лезет вон, чтобы нам угодить. По Сеньке и шапка. Мы имеем ту литературу, то кино и то искусство вообще, которого заслуживаем. Эффективность же всего этого в «воспитании народов» – ничтожно. Один вечер, проведенный подростком на дискотеке, стоит по своему воспитательному эффекту десяти хорошим книжкам и трем хорошим кинофильмам. Увы.

Что касается литературы, то мы всегда исповедовали принцип: писатель не тот, кто пишет; писатель тот, кого читают. Отсюда вывод: писание в стол – занятие не для профессионала, а для любителя. Разумеется, все начинают как любители. Сама мысль о том, чтобы опубликоваться, представляется поначалу чрезмерно дерзкой, дерзкой до неприличия. Но – аппетит приходит во время еды. Исписав гору бумаги, получив одобрение читателей, мнение которых ты уважаешь, становишься дерзким, а мысли о публикации – делаются привычными. И в конце концов, понимаешь: не боги горшки обжигают; чем черт не шутит; кто не рискует, тот не выигрывает... и т.д. И несешь рукопись в редакцию. И вот тут-то и начинается самое страшное.

Нет лучшего способа уничтожить книгу в глазах молодого читателя, как если включить ее в школьную программу. Впрочем, насколько я знаю, дело обстоит все-таки не так плохо: книги АБС включают обычно только в списки рекомендательного чтения, а это – совсем другое дело.

Практически всегда – автор отдельно, герой отдельно. Эти личности пересекаются крайне редко, – когда автор берет себя в качестве прототипа своего героя или вообще пишет свой «автопортрет». Разумеется, в каждом отдельном случае автор может сочувствовать своему герою, а может, наоборот, относиться к нему с осуждением. Но всегда герой действует в соответствии со СВОИМ характером (а не с характером автора), и в этом смысле автор, естественно, не несет ответственности за своего героя. И не может нести по определению!

Меня мало интересуют новые идеи (на поверку они всегда оказыватся старыми) и социальные прогнозы (ничего НЕОЧЕВИДНОГО предсказать еще никому не удавалось). Меня интересует Литература – то есть книги о людях и судьбах. Недостатка в таких книгах я не испытываю и никогда не лазаю по И-нету в поисках таковых – опыт показывает, что это безнадежное занятие.

Вы совершенно правы: фантастика есть именно художественный прием (когда писатель вводит в повествование элементы невозможного, небывалого, чудесного). В своих лучших образцах фантастика достигает высот, вполне сравнимых с высотами чисто реалистической литературы, примером чего служит творчество таких замечательных писателей, как Уэллс, Чапек, Булгаков, Воннегут... я не говорю уже о Гоголе, которого следовало бы считать отцом отечественной реалистической фантастики. О «более широком просторе для творчества» я бы говорить не стал, но фантастика действительно обладает некоторыми дополнительными преимуществами: она обостряет сюжет, делает его более увлекательным, и круг потенциальных читателей при этом значительно расширяется – народ любит острый сюжет. Кроме того, фантастика способна ставить (и действительно ставит) такие вопросы, которые просто не под силу чисто реалистической литературе: роль Разума во Вселенной; проблемы научно-технического прогресса; проблематика Будущего...

Литературы, «абстрагированной от внешнего воздействия», в природе не существует, ибо литература (настоящая) всегда есть (более или менее искривленное) зеркало реальности. Нынешняя фантастика отличается от фантастики 60-80-х годов радикально: она создается людьми, не знающими, что такое идеологическая цензура, то есть людьми, внутренне свободными. Внутренняя свобода, сама по себе, не порождает обязательно хорошую литературу (90% ее, по закону Старджона, все равно остается барахлом), но она (эта свобода) по крайней мере избавляет нас, читателей, от ПОДЛОЙ литературы, что уже отнюдь не мало!

«Социальные занозы» на то и занозы, чтобы гноиться и болеть. И какую бы фантастическую идею ни клали мы в основу повествования, занозы эти, даже помимо желания нашего, при первом удобном случае вылезали наружу во всей своей болезненной красе и требовали, чтобы о них не забывали. Очень характерный пример – ТББ. Роман задумывался изначально, как развеселая повестуха из жизни мушкетеров и пришельцев-землян. А получился, по сути, социальный памфлет – ответ на историческую встречу Н.С.Хрущева с представителями творческой интеллигенции в 1963 году.

...я сделал свой выбор – я материалист, и интересуют меня исключительно материальные миры. И пишу я только о материальных мирах – как ни странно звучит это в устах фантаста.

«Теория айсберга» – это довольно простая вещь. В одной из своих статей Хемингуэй сформулировал эту теорию примерно так. Никогда не надо описывать всё, что ты знаешь по поводу происходящего в романе. Сам ты, разумеется, должен знать ВСЁ, но читатель из этого должен видеть лишь небольшую часть, самую только верхушку айсберга («девять десятых айсберга скрыты под водой»), и по этой верхушке почувствовать и понять все, что осталось от него, читателя, скрыто. Это один из основных литературных принципов Хема: недоговоренность, недосказанность, уход в подтекст. Никогда не надо подробно объяснять и разжевывать читателю всё, что касается переживаний и чувств героев: недосказанность производит гораздо большее впечатление, нежели самые подробные описания и разъяснения. В качестве иллюстрации рекомендую Вам прочитать (или перечитать) рассказы «Белые слоны» и «Трехдневная непогода».

Вопрос сравнения текстов – вопрос в высшей степени сложный просто потому, что ЛЮБОЙ ответ на него – субъективен. Я совершенно уверен, что среди нынешних квалифицированных (я подчеркиваю: квалифицированных) молодых читателей (в возрасте до 30-ти лет) есть сколько угодно таких, которые могут назвать и пять, и десять авторов, уже написавших произведения, сравнимые с «Пикником». Не забывайте: «Пикник» – это уже история. Вчерашний день. «Классика». «Слово о полку Игореве».

...я определяю для себя понятие Утопии иначе. Утопия – это мир, каким он должен быть. Или (другой вариант утопии) – мир, в котором (мне) хочется жить. В отличие от антиутопии – мира, которого быть не должно, ибо жизнь в нем – сплошное мучение.

Что касается настоящих утопий, то их притягательность в том, наверное, что каждому человеку хочется, чтобы ему рассказали о далеком будущем, причем так, чтобы это будущее ему понравилось. Видимо, это какое-то глубокое свойство человеческой психики: хочется верить, что завтра будет лучше, чем сегодня. Потребность в оптимизме.

Меньше всего мы, начиная писать, думали о деньгах. Нам и в голову не приходило вообще, что можно жить за счет литературного труда. «Опубликовать книгу и тихо гордиться ею» – вот был изначальный стимул, если всю гамму наших тогдашних чувств мы вздумали бы свести к короткой формуле.

Деньги – это мелочь в сравнении со Славой, Властью, Гордостью собой, Стремлением к совершенству, Удовлетворением любопытства и прочими суперстимулами человеческой деятельности.

Деньги вообще не способны быть самоцелью. Сами по себе они бесполезны и даже иногда вредны. «Деньги нужны человеку для того, чтобы никогда о них не думать», – вот самый верный принцип отношения к презренному металлу. Все самое ценное, что есть у человека – здоровье, любовь, творческие успехи, дружба – совершенно невозможно приобрести за деньги. Ни за какие. За деньги можно получить только эрзацы всего этого. Недаром Ремарк сказал: «Все, что можно приобрести за деньги, обходится дешево».

Я, честно говоря, недолюбливаю героев. Или Вы имеете в виду героя литературного? Когда-то таким героем был у меня капитан Немо. А сейчас... Может быть, Чик (Фазиля Искандера)? Не знаю.

Вы знаете, дети и особенно подростки – довольно странные существа. Отношения между ними иногда (и я сказал бы – частенько) выходят за рамки стандартных «взрослых» представлений о хорошем и плохом. По моим личным наблюдениям эта публика существенно отличается от очаровательных и трогательных героев Аркадия Гайдара, Льва Кассиля и даже от гораздо более реалистических персонажей таких титанов, как Марк Твен и Фазиль Искандер. Родители плохо знают своих отпрысков. Не иногда – всегда. И слава богу: у них, бедных, и без того хлопот хватает. Конечно, отношения Лев-Майка стандартными не назовешь, но и никакой такой уж патологии в них тоже не было – на взгляд авторов, неплохо помнивших некоторые (тайные) обстоятельства своих собственных детств, любовей, чувствований.

В «Сталкере» есть такие слова (цитирую по сценарию):
Профессор. И о чём же вы пишете?
Писатель. Да как вам сказать... В основном о читателях. Ни о чём другом они читать не хотят.

По-моему, не для того книги пишутся, чтобы уводить читателя в иллюзорные миры. По-моему, книга только тогда по-настоящему хороша, когда жестко сцеплена с реальностью и не содержит внутри себя ничего, кроме правды.

Чем «фантастичнее» сообщение, чем оно «чудеснее», «сенсационнее», «общедоступнее», тем больше вероятность, что это вранье, выдумка, лажа, залипуха. Настоящие сенсации нашего времени понятны только специалистам и требуют долгих и трудных разъяснений, прежде чем становятся понятны рядовому потребителю.

Каждый писатель обязательно является читателем, причем, как правило, высококвалифицированным. Исключения, наверное, бывают, но они крайне редки. Во всяком случае, я таких не знаю.

В целом» читатель не может быть талантлив или бесталанен. Как и народ. А что среди россиян полным-полно талантливых читателей – это, по-моему, очевидно. Уже просто потому, что талантливых писателей полным-полно.

Книга может рассчитывать на два читательских поколения. Если ее изучают в школе, – еще на пару поколений, но уже только как источник раздражения, но никак не удовольствия. А потом наступает естественное забвение.

Можно просто не заниматься комментированием собственных текстов. А можно – заниматься. Все равно ведь: что написано пером, не вырубишь топором. Комментируй, не комментируй, текст изменить уже невозможно, в лучшем случае – изменить читательское впечатление от него. А это – дело житейское. Мы (читатели) все равно меняемся с течением времени, и наши впечатления от текстов неумолимо меняются вместе с нами.

Я неоднократно здесь писал уже, что воспитательная роль литературы крайне незначительна. Для чего пишут писатели – вопрос, имеющий множество ответов. Пишут в том числе и для денег тоже. И для удовлетворения тщеславия. И в поисках славы. И от мучительного желания высказаться. И потому, что считают себя мессией. И еще по двадцати причинам. Что же касается «навевания тяжелых мыслей», то тут уж каждый читатель должен говорить только за себя. Для меня, например, главным в чтении книги было всегда ощущение сопереживания героям, их радостям и страданиям, их размышлениям, их удачам и провалам. Поэтому «тяжелая книга» для меня никогда не означало «плохая книга». Плохая книга для меня это – книга пустая, ни о чем, глупая или лживая.

Фантастика (и литература вообще) не есть ни инструмент предупреждения, ни инструмент воспитания. Она есть инструмент «поддержки сложившегося у читателя мировоззрения», и не более того. Но и не менее!

Только вот писателей я не стал бы рассматривать, как пахарей на ниве воспитания масс. У них совсем другие задачи и цели, и если удается «воспитать» какого-нибудь читателя, то это, как правило, случайность, причем, как правило, совершенно непредумышленная. Писатель, сознательно и целенаправленно занимающийся воспитанием, это, например, поздний Лев Толстой. Сравните его нравоучительные притчи с «Войной и миром» или с «Хаджи Муратом», и Вы сразу увидите, где подлинная литература, а где суррогат ее.

К сожалению, литература и искусство вообще способны действительно изменить человека к лучшему лишь в отдельных, сравнительно редких случаях. Главное влияние оказывают совсем другие факторы: семья, школа, улица – вообще так называемая «реальная жизнь». Вопрос «зачем писатели?» особого смысла не имеет. Считайте, что они просто – часть окружающей нас реальности: как пенсионеры, алкоголики, политики... Вы же не задаете вопроса: «Зачем пенсионеры?»

Не вижу ни одной причины хоронить фантастику. Реалистическая фантастика умрет только вместе с интересом человека к самому себе, к своей судьбе, к своему предназначению. Ведь фантастика (реалистическая) – это та же реалистическая литература, только использует она специфический прием – в повествование вводится элемент невозможного, необычайного, невероятного.

Реальный мир, искаженный одним-единственным фантастическим допущением – вот что такое настоящая добротная фантастика. Реальная провинциальная Англия конца XIX века – только вот Невидимка бродит по округе. Совершенно реальная, до заскорузлости знакомая Москва 1937 года – только вот Сатана объявился на Патриарших прудах. Совершенно реальные, вполне нам понятные и не слишком хорошие люди осваивают дальний Космос – только в контакт они входят с планетой-мозгом... Пока человек интересуется собой и пока работает писательская фантазия, создающая Необычайное, Невероятное, Невозможное, – до тех пор реалистическая фантастика будет процветать. А вот «фантастическая» фантастика, пытающаяся существовать за счет нагромождения выдумки на выдумку... Хотелось бы мне написать «...умрет естественной смертью», но это было бы неправдой. Она существует потому, что всегда были и всегда будут люди с дурным или просто неразвитым пока литературным вкусом. А значит – существовать ей вечно! Аминь.