|
Человек перед лицом технического прогресса
в творчестве А.Н. и Б.Н.Стругацких
Елена Борода
Одна из проблем, доставшаяся в наследство от литературы начала ХХ века – бытие человека в условиях технического прогресса. Правда, Стругацкие вносят принципиально новые акценты, что совершенно естественно для писателей иной эпохи. Эпохи, которая тем не менее органически вытекает из предыдущей. Совершенно справедливо замечание о том, что Стругацкие «вполне следуют известному принципу: видеть и изображать жизнь в ее развитии» [2, с.261].
Симптомы грядущей эпохи технического прогресса с ее стремительными темпами развития, наращиванием скоростей во всех сферах бытия были подмечены Стругацкими, которые описывают утилитарный подход к большинству явлений действительности, касаясь в основном повседневной жизни людей будущего. Но уже в романе «Полдень ХХII век» (1959-1962), произведении позитивной и оптимистической тональности, можно почувствовать зародыш сомнения в безусловном величии «Человека Всемогущего» и целесообразности такого величия. Сомнение, которое позже перерастет в ключевую полемику всего творчества писателей.
«Полдень ХХII век» – роман утопический. В контексте всего творчества Стругацких его можно назвать важной вехой в процессе творческой эволюции авторов. «Перед мысленным взором нашим громоздился, сверкая и переливаясь, хрустально чистый, тщательно обеззараженный и восхитительно безопасный мир... мир невероятного благополучия и благоустроенности, уютный и грандиозный одновременно, – но мир этот был пуст и неподвижен, словно роскошная декорация перед Спектаклем Века, который все никак не начинается, потому что его некому играть, да и пьеса пока еще не написана» [6, с. 569-570].
Именно так, по признанию Б.Н.Стругацкого, выглядел бы художественный мир Полудня, если бы не живые характеры и не сознательная полемичность отдельных вопросов, создающая определенную проблематичность произведения.
В то же время, опять-таки по словам Б.Н.Стругацкого, «Полдень ХХII век» не претендует на звание произведения пророческого характера. «Мы... строим отнюдь не Мир, который Должен Быть, и уж конечно же не Мир, который Обязательно Когда-нибудь Наступит, – мы строим Мир, в котором НАМ хотелось бы ЖИТЬ и РАБОТАТЬ, – и ничего более. Мы совершенно снимали с себя обязанность доказывать ВОЗМОЖНОСТЬ и уж тем более НЕИЗБЕЖНОСТЬ такого мира» [6, с. 571]. Скорее всего, «Полдень...» – это вступление, в котором заданы основные темы, которые получат свое развитие в последующих произведениях, в первую очередь, конечно, в повестях «полуденного» цикла. Чего стоит, например, гипотеза о существовании биологической цивилизации (глава «Благоустроенная планета»), предоставившая основу для сюжета «Улитки на склоне».
«Писать надо кратко и давать максимум информации» [8, с. 37], замечает один из героев «Полудня...», поставив акцент на информативной, то есть опять-таки утилитарной, функции языка. Правда, устами другого персонажа авторы тут же иронично замечают, что «четкость – в политехнической энциклопедии» [8, с.37].
Если учесть внимание литературы к проблеме разобщенности человека и мира, то диалоги, имеющие отношение к Слову, получают более полное освещение. Интерес к слову, понимание слова как оружия, не только средства познания, но и способа активного воздействия на мир, не могли не найти применения в общей эстетической концепции авторов.
В этом свете уместно вспомнить П.Флоренского, который утверждает, что «понимание слова есть деятельность внутреннего соприкосновения с предметом слова, и потому вполне понятно, что разобщенность духовная от бытия ведет и непонимание слова. Углубленность понимания вырастает на теснейшей духовной сплоченности, тогда как грех разрушает и то понимание, которое было ранее» [11, с. 192]. Не лишне здесь и рассуждение о грехе, поскольку грех вавилонского столпотворения – гордыня, в основе своей несущая ту самую разобщенность слова и дела, цели и средства. Поэтому не исключено, что укрощение «урановой Голконды» у Стругацких – не что иное, как приближение нового смешения языков.
Что касается бытия человека в условиях закономерного прогресса, то в мире Полудня общее понимание этого бытия весьма оптимистично. Молодые преимущественно (что характерно) герои рассуждают о человеке и его задачах, безусловно приветствуя эволюцию и всякое движение вперед, к будущему, несомненно блистательному и полному еще более блистательных перспектив. «Есть закон: стремление познавать, чтобы жить, неминуемо превращается в стремление жить, чтобы познавать» [8, с. 40-41]. Формула, вне всяких сомнений знакомая читателю ХХ века, отсылающая нас к мысли о бесконечности пути человеческого познания.
Зримое и перспективное воплощение этой формулы – характерный для Стругацких персонаж еще более отдаленного будущего – Человек Всемогущий. «Хозяин каждого атома во Вселенной. У природы слишком много законов... Закон природы нельзя преступить. Ему можно только следовать... А вот Человек Всемогущий будет просто отменять законы, которые ему неугодны» [8, с. 97]. На страницах произведений писателей этот персонаж нового мифа – Человек Всемогущий – практически не появляется. Даже в финале, в повести «Волны гасят ветер», новый, условно говоря, человек – это новый виток эволюции, но всемогущ он только по сравнению с человеком обыкновенным. В реальной же действительности он не показывается. В мечтах и размышлениях действующих лиц – да, в прогнозах наиболее проницательных представителей эпохи грядущего – тоже, в творческом воображении кого-то из персонажей, допустим, Феликса Сорокина («Хромая судьба»), даже в качестве результата сомнительных экспериментов, как, например, человек-машина Камилл из «Далекой Радуги». Но в реальности – практически никогда. И это не случайно, потому что вопрос о всемогуществе человека – это вопрос, лежащий не только в области технического развития, но и в области этики. А потому при решении этого вопроса трудно избежать сомнений.
«Великий полдень – когда человек стоит посреди своего пути между животным и сверхчеловеком и празднует свой путь к закату как свою высшую надежду: ибо это есть путь к новому утру» [3, с. 355]. Таково мрачное предсказание Ф.Ницше, этого певца сверхчеловека, который не слишком отдаленно напоминает Человека Всемогущего. Думается, не случайно и совпадение образов: мир Полудня и Великий Полдень. Расцвет человечества, его вершина, после которой...
Конфликтная специфика романа состоит в том, что здесь в борьбу вступает хорошее и лучшее. Явного зла в мире будущего не может быть по определению. Система Воспитания с ярко выраженным дифференцированным подходом, учителя, которые в ответе за судьбу своих учеников отнюдь не гипотетически, сделали свое дело, взрастив общество высоконравственных граждан.
Борьба оттеняется взаимодействием двух поколений, но эти стороны отнюдь не антагонистичны. Истоки возможных конфликтов в обществе, где решены проблемы материальные и нравственные, могут лежать преимущественно в сфере познания. Примером такого конфликта может служить спор Панина и Кондратьева о том, зачем нужны звездные экспедиции (глава «Почти такие же»). «Этот ваш человек... еще не знает толком, что у него под ногами, а уже хватается за звезды» [8, с. 40], – утверждает Панин. И вроде бы в этой сцене приоритет отдается бескорыстным романтикам-энтузиастам, готовым ринуться в неизведанное и опасное пространство Космоса.
Однако разговор этот, явно полемический, переосмысливается и находит продолжение в повести «Стажеры», где устами Ивана Жилина высказывается прямо противоположная точка зрения: «Главное – на Земле» [10, с. 538]. Такова специфика авторского стиля: принимать разные позиции, раскрывая таким образом многогранность конфликта и пути его разрешения.
По-своему в мире «Полудня...» рассуждают о героизме. С одной стороны – подвиг, с другой – смысл подвига. Этот вопрос стал основой конфликта в повести «Страна багровых туч», в системе персонажей выраженного противостоянием Юрковского и Быкова. Это два типа героев: первопроходец и рабочий. В романе «Полдень ХХII век» мы находим кодекс Десантника: «Десантник – это тот, кто точно рассчитает момент, когда можно быть нерасчетливым... Десантник перестает быть Десантником, когда погибает... Десантник идет туда, откуда не возвращаются машины» [8, с. 157]. Получается, что в период расцвета человечества героизм состоит в энтузиазме человека, честно и самоотверженно отдающего себя своему главному делу.
Такое положение способно смутить горячих юношей вроде Атоса-Сидорова или Юры Бородина, но цена подвига порой бывает неоправданно велика, а в ХХII веке научились ценить человеческую жизнь. «Если не знаешь того, кто совершил подвиг, для тебя главное – подвиг. А если знаешь – что тебе тогда подвиг? Хоть бы его и вовсе не было, лишь бы был человек» [10, с. 534].
Встретившиеся предки и потомки, безусловно, сталкиваются с проблемой «отцов и детей». И опасения Панина относительно того, что столетие спустя он будет интересен только музейным работникам, в чем-то справедливы. Кондратьев и Славин какое-то время действительно чувствуют себя чуждыми этому солнечному миру. Но специфика полуденного будущего в том, что здесь каждый может найти свое дело – на Земле или вне ее.
Впрочем, в романе появляется представитель еще более отдаленного будущего. О нем то ли в шутку, то ли всерьез рассказывает один из постоянных героев – Леонид Горбовский. Думается, что в этой притче главный акцент сделан на проблеме ответственности человечества за свое будущее. «Вы только помните: если вы будете такими, какими собираетесь быть, то и мы станем такими, какие мы есть. И какими вы, следовательно, будете» [8, с. 308], – говорит потомок. Эта мысль станет основой исполненной драматизма истории «Гадких лебедей», в которой, в отличие от «Полудня...», конфликт поколений не просто антагонистичен, но обострен до предела.
«На Земле теперь стало трудно тратить энергию. У нас все есть, и мы слишком могучи... Чудесные молодые ребята... им мало места! Им нужно взрывать, переделывать, строить... И не дом строить, а по крайней мере мир – сегодня Венера, завтра Марс, послезавтра еще что-нибудь... Вот и начинается межпланетная экспансия Человечества – разрядка великих аккумуляторов» [8, с. 95], – звучит голос старшего поколения.
О подводных камнях триумфального шествия человечества по пути прогресса много рассуждает Горбовский: «Мне надо искать следы разума во Вселенной, а я не знаю, что такое разум... Откуда я знаю, какие они оставляют следы? Вдруг у них цель жизни – уничтожать атмосферу везде, где ни встретят. Или строить кольца вокруг планет. Или гибридизировать жизнь. Или создавать жизнь... Ведь можно же двадцать раз пройти мимо и только нос воротить от скользкого чучела, хрюкающего в луже. А чучело рассматривает тебя прекрасными желтыми бельмами и размышляет» [8, с. 239]. Горбовский выступает против бездумной экспансии человечества, обусловленной исключительно гордыней. В сущности, это намек на то, что человек – это один из представителей развитой цивилизации, но никак не исключительный и единственный образец существа разумного, и уж тем паче не хозяин вселенной.
В ходе строительства вавилонской башни, которое на протяжении всей истории человечества возобновляется и продолжается, несмотря на проигрыши, человек стоит перед дилеммой. С одной стороны – непомерная гордыня, с другой – непременное поражение. Даже если принять образные категории фантастического мира Стругацких, система ценностей и суть глобального конфликта человечества останется прежней. Освоение космоса, прогрессорство, стремление к Человеку Всемогущему – это, без сомнения, пути создания очередной вавилонской башни.
Горбовский опасается посрамления человека на этом опасном пути, но наверняка сознает, что оно неизбежно. «Толкуют о столкновениях и конфликтах, о всяком там различном понимании гуманности и добра, а я не этого боюсь. Боюсь небывалого унижения человечества... Ведь мы такие гордые. Мы создали такой замечательный мир, мы знаем так много, мы вырвались в Большую Вселенную, мы там открываем, изучаем, исследуем – что?» [8, с. 241], – вопрошает он.
Позже авторы разовьют тему прогрессорства – помощи отсталым цивилизациям со стороны цивилизации более развитой. Главное сомнение в сущности такого рода просвещения – это сомнение в единственности системы нравственных и других ценностей.
Вообще Горбовский – один из любимых героев Стругацких, по их собственному признанию. Самый добрый, самый человечный, он выступает носителем гуманной философии в мире Полудня. В раскрытии характера и определении места Горбовского в системе персонажей мира Полудня – это не только художественное пространство романа «Полдень ХХII век», но и пространство всего мегатекста Стругацких, посвященному их любимому миру. Суть всей жизни Горбовского лаконично определяется в наиболее позднем из «полуденных» произведений «Волны гасят ветер»: из всех возможных решений выбирай самое доброе [4, с. 665]. Он неоднократно появляется на страницах многих повестей, и всякий раз напоминает человеку о том, что он, собственно, человек.
Есть и еще подводные камни благополучной цивилизации будущего. К примеру, в авторском миромоделировании Стругацких актуальной остается антиномия науки и искусства, мышления практического и образного. «Конечно, кое-кто уходит в искусство, но ведь большинство ищет в искусстве не убежища, а вдохновения» [8, с. 95]. Это рассуждения одного из наших предполагаемых потомков, судя по которому, массовое сознание людей будущего выделяет искусству сферу сопутствующую, но не основную. В лучшем случае искусство выполняет функцию психотерапевтическую. И подобная дискуссия оправдана, когда речь идет о будущем, поскольку искусству трудно найти утилитарное применение.
Трудно спорить с логикой молодого ученого, убежденного в том, что смысл человеческой жизни – прежде всего научное познание. «Горько видеть, что миллиарды людей в наше время сторонятся науки, ищут свое призвание в сентиментальном общении с природой, которое они называют искусством, удовлетворяются скольжением по поверхности предметов, которое они называют эстетическим восприятием... А ведь среди них много потенциально великолепных работников [5, с. 173], – искренне сожалеет один из героев повести «Далекая Радуга». Но спорить трудно именно с логикой. Искусство же, как правило, трудно поддается именно логике. Человек науки подвержен опасности отмирания эмоционального восприятия. «Попытка разрешить противоречие между общим духовным и материальным потенциалом человечества в целом. Она ведет к новому противоречию, старому и банальному, – между машинной логикой и системой морали и воспитания. В таком столкновении машинная логика всегда терпит поражение» [5, с. 173], возражает Горбовский, отчасти выступая за самих авторов.
Любая эволюция несет человеку не только приобретения, но и потери. Искушенное человечество на высоте своего могущества может и не стать счастливее. По сравнению со своими предками люди будущего могут считаться сверхлюдьми. «Ты отчизна моя, одиночество!» [3, с. 438], – восклицает у Ницше человек грядущего, трагедия которого в том, что, обладая могуществом, он лишен желаний.
Разумеется, счастливый пока еще мир Полудня не знает этой трагедии. Да и поэтике Стругацких чужд мрачный и романтический пафос ницшеанского героя. Однако в романе звучат нотки сожаления о безвозвратно утерянном. «В известном смысле предки всегда богаче потомков. Мечтой. Предки мечтают о том, что для потомков рутина. Какая это была мечта – достигнуть звезд! Мы все отдавали за эту мечту. А вы летите к звездам, как мы летали к маме на летние каникулы» [8, с. 96].
Итак, в романе «Полдень ХХII век» Стругацкие указывают общие и частные тенденции в процессе эволюционирования человечества, которые можно обобщить следующим образом: утилитаризм мышления массового человека и масштабная экспансия человечества. Если рассматривать все творчество Стругацких как единое художественное полотно (мы склонны настаивать именно на этом), то в последующих произведениях авторы предоставляют варианты развития обозначенных тенденций, обогащая проблематику творчества и совершенствуя поэтику.
Литература
1. Акимова, А. Будущее человечно // Нева, 1963, № 9.
2. Лебедев, А. Реалистическая фантастика и фантастическая реальность // Новый мир, 1968, № 11.
3. Ницше, Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Сочинения. – М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Прес; Харьков: Изд-во «Фолио», 1999.
4. Стругацкий, А.Н., Стругацкий, Б.Н. Волны гасят ветер // Стругацкий А.Н., Стругацкий Б.Н. Собрание сочинений. В 11 т. Т.8. 1979-1984 гг. – 2-е изд., испр. – Донецк: Изд-во «Сталкер», 2004.
5. Стругацкий, А.Н., Стругацкий, Б.Н. Далекая Радуга // Стругацкий А.Н., Стругацкий Б.Н. Собрание сочинений. В 11 т. Т.3. 1961-1963 гг. – 2-е изд., испр. – Донецк: Изд-во «Сталкер», 2004.
6. Стругацкий, Б.Н. Комментарии к пройденному. 1960-1962 гг. // Стругацкий А.Н., Стругацкий Б.Н. Собрание сочинений. В 11 т. Т.2. 1960-1962 гг. – Донецк: Изд-во «Сталкер», 2004. С. 679-702.
7. Стругацкий, Б.Н. Комментарии к пройденному. 1961-1963 гг. // Стругацкий А.Н., Стругацкий Б.Н. Собрание сочинений. В 11 т. Т.3. 1961-1963 гг. – Донецк: Изд-во «Сталкер», 2004. С. 562-582.
8. Стругацкий, А.Н., Стругацкий Б.Н. Полдень, XXII век // Стругацкий А.Н., Стругацкий Б.Н. Собрание сочинений. В 11 т. Т.2. 1960-1962 гг. – 2-е изд., испр. – Донецк: Изд-во «Сталкер», 2004.
9. Стругацкий, А.Н., Стругацкий Б.Н. Попытка к бегству // Стругацкий А.Н., Стругацкий Б.Н. Собрание сочинений. В 11 т. Т.3. 1961-1963 гг. – 2-е изд., испр. – Донецк: Изд-во «Сталкер», 2004.
10. Стругацкий, А.Н., Стругацкий Б.Н. Стажеры // Стругацкий А.Н., Стругацкий Б.Н. Собрание сочинений. В 11 т. Т.1. 1955-1959 гг. – 2-е изд., испр. – Донецк: Изд-во «Сталкер», 2004.
11. Флоренский П.А. Имена: Сочинения. – М.: Эксмо, 2006.
|
