КРИТИКА

Наталия МАМАЕВА

Обитаемый остров

Есть телевизор – подайте трибуну...

В.Высоцкий. Жертва телевидения

Евреи подобны гвоздям и заклёпкам в многоэтажном здании: сами по себе большой ценности не представляют, но без них здание не устоит.

Дж.Аддисон

– ...вылетел на Гиганду. Там у нас сейчас полным ходом идут социальные преобразования...

– Знаю я ваши преобразования, – сказал Максим. – Сам преобразовывал. Народу при этом положил – страшное дело...

М.Успенский. Змеиное молоко

Если рассматривать «Обитаемый остров» с точки зрения сюжета и тех идей, которые лежат на поверхности, то возникает закономерный вопрос: зачем авторы вернулись к той мысли, которую уже два раза обсудили и отвергли. И в «Попытке к бегству», и в «Трудно быть богом» рассматривался вариант прогрессорского влияния человека из мира светлого будущего на внеземную цивилизацию. В обоих случаях эти попытки кончались трагически, как для самого прогрессора, так и для цивилизации, ставшей объектом его усилий. При этом бессмысленность преобразований по большому счету была очевидна и самому прогрессору. Поэтому непонятно, а зачем было создавать образ ещё одного прогрессора, правда, признаемся, обаятельного и очаровательного, Максима Каммерера, и более того, уверять, что именно ему удалось добиться успеха.

После «Улитки» беспомощность повести особенно бросается в глаза. Но дело-то в том, что как раз после «Улитки». После неполной публикации «Улитки на склоне» и знакомства редакций со «Сказкой о Тройке» отношение к АБС со стороны властных структур стало резко отрицательным. Если до этого братьев в какой-то степени признавали маяками, на которые следует равняться, то сейчас ситуация резко изменилась. Изменились и сами времена. Оттепель закончилась. Неосталинизм набирал силу. Изменилось на резко негативное и само отношение к творчеству Стругацких. Теперь действительно необходимо было написать «оптимистическую» (по определению самих авторов) повесть, чтобы успокоить критику. Кайтох и другие критики совершенно несправедливо выдвигают в качестве претендента на такую повесть «Понедельник». Это крайне несправедливо по отношению к «Понедельнику», который легкомысленным, написанным «для отмазки» произведением ни в коем случае не является.

А вот «Обитаемый остров» изначально был задуман как своеобразное оправдание. Борис Натанович пишет, что в рабочем дневнике появилась запись: «Надобно сочинить заявку на оптимистическую повесть о контакте». При этом «эта нарочито бодрая запись располагается как раз между двумя сугубо мрачными – об отказе печатать „Сказку о Тройке” как в „Молодой Гвардии”, так и в „Детгизе”».

Поэтому Стругацкие решили сочинить «бездумный, безмозглый, абсолютно беззубый, развлеченческий, без единой идеи роман о приключениях комсомольца XXII века...». Но потом с авторами произошло именно то, что происходило с их героем Виктором Баневым (по Зурмансору):

«Видите ли, – сказал Зурзмансор, – статья, которую ждёт господин бургомистр, у вас всё равно не получится... Вы прочтёте эту речь и прежде всего обнаружите, что она безобразна. Стилистически безобразна, я имею в виду. Вы начнёте исправлять стиль, приметесь искать более точные выражения, заработает фантазия, замутит от затхлых слов, захочется сделать слова живыми, заменить казенное враньё животрепещущими фактами, и вы сами не заметите, как начнете писать правду» («Гадкие лебеди»).

В результате роман очень скоро перестал быть «беззубым». Если вылавливать из «Обитаемого острова» различные социальные и политические идеи и аллюзии, то можно обнаружить следующее...

Примечание: Автор настаивает на сохранении термина «вылавливать». Большинство произведений Стругацких в этом не нуждаются, поскольку их идеи являются полнокровными и заставляют задумываться читателя даже помимо его воли. Увы, идеи «Обитаемого острова» таковыми не являются. Они, конечно, реабилитируют в целом слабое произведение, но это именно реабилитационные костыли.

Итак, об идеях. Произведение может быть прочитано как сатира на политическую систему Советского Союза. Выродки – это диссиденты, инакомыслящие. Система башен чётко ассоциируется с системой телевышек, промывающих мозги зрителям, а обращение друг к другу членов кабинета – Папа, Свёкор, Деверь – намекают на семейственность в правительстве. Тогда, конечно, «и башни-излучатели, и выродки, и Боевая Гвардия – всё вставало на свои места, как патроны в обойму, всё находило своего прототипа в нашей обожаемой реальности, всё оказывалось носителем подтекста» («Комментарии к пройденному»).

Есть, впрочем, и другие, более частные трактовки. Например, в выродках видят евреев, которые одновременно являются и угнетённой прослойкой, к которой относятся с большим подозрением, и теми кукловодами, которые дергают за истинные пружины власти.

Впрочем, вышеприведенные аллюзии можно распространить на любое тоталитарное государство, в котором, естественно, будет актуален и еврейский вопрос. Но сведение всего содержания романа к замаскированной политической сатире, написанной эзоповым языком снижает всю его ценность как самостоятельного произведения.

Герой всё-таки предстаёт перед читателем «настоящим советским парнем». То, что этот парень борется с системой, его породившей, и даже сам не замечает этого, придаёт роману определённый мрачноватый гротескный колорит. Но ведь герой своей искренностью действительно симпатичен и автору, и читателю. Поэтому видеть в нём кретина, оболваненного системой, не хочется. Предполагается, что читатель отождествляет себя с героем и пытается решить именно те проблемы, которые волнуют героя. Тогда возникает явное противоречие между сюжетной и смысловой линией, что имело место уже в произведении «Трудно быть богом» (см. выше). Крепко сделанный сюжет и рельефные характеры с трудом поддаются, когда их пытаются превратить лишь в инструменты политической сатиры. То, что герой в первой части романа ведёт себя совсем неадекватно, можно отнести к издержкам первоначального замысла автора. Предполагалось, что героем будет крайне недалекий, хоть и идеологически правильный парень из будущего и, вероятно, авторы первоначально пытались подчеркнуть всевозможными средствами его недалёкость. То, что человек из будущего не имеет представления о деньгах и сигаретах, ещё объяснимо, но то, что он не умеет вести себя в совершенно элементарных коммуникативных ситуациях, – вызывает удивление. Максим не видит явно обращённой против него агрессии, не замечает наличия постоянно повторяющихся общепринятых ритуалов, не понимает, почему совершенно посторонняя девушка должна бросить все свои дела и начать радостно общаться с ним. Уже во второй части романа, «Легионер», герой резко умнеет и перестаёт выглядеть инфантильным идиотом. Авторам, конечно, было интереснее писать о человеке думающем и мыслящем. Но некоторые рудименты первоначального варианта, видимо, сохранились. К таким же рудиментам следует отнести и суперменство Максима, которое несколько утомляет. «Та-ак, скручивает монетки в трубочку... бежит с человеком на плечах... Ага, это я уже читал. Помнится, на этом месте я подумал, что парень на редкость здоровенный и что обычно такие глупы» (это Прокурор читает дело осужденного Сима).

Оптимистический финал романа, конечно, является надуманным, впрочем, это достаточно очевидно и для читателей, и для критики. Кайтох прямо писал о «мнимом» и удручающем «хеппи-энде» романа. Впрочем, для любого мыслящего читателя было очевидно, что Совет Галактической Безопасности, если он действительно реально попытается влиять на события на Саракше, окажется в той же ситуации, что и одиночка Максим Каммерер. А если Совет откажется от некорректного силового вмешательства, то единственным выходом будет позиция пассивного наблюдения, что закономерно приведёт к финалу «Трудно быть богом».

Поэтому попытаемся ответить на вопрос, имеет ли роман ценность, если читать его не на эзоповом, а на «нормальном» языке. Не будем говорить о сюжете. Сюжет сбит хорошо и крепко, и претензий к «Острову» как к приключенческому произведению не возникает. Впрочем, реализация его как сугубо приключенческого произведения в формате фильма «Обитаемый остров» (режиссер Ф.Бондарчук) представляет собой жалкое зрелище. Сама реальность государства, пережившего атомную войну и уверенно идущего к следующей, выписана очень выпукло и рельефно (у Стругацких, а не у Бондарчука). То же самое касается и характеров. Отдельно следует сказать об именах. Экзотические имена героев – это в большинстве своём имена албанских писателей XVIII-XX века. Капрал Варибоба носит имя видного поэта арберешей XVIII века Ю.Варибобы. Грамено – это автор патриотических песен и новелл. Ахмет Зогу – один из албанских правителей. Зеф – лирический поэт XIX века. В своё время это обнаружил Е.Витковский.

Так вот, возвращаясь к сюжету. Чего хочет Максим? Того же самого, чего хотел Антон-Румата Эсторский, чего хотел Кандид – пойти против логики истории и облагодетельствовать людей вопреки их желанию, более того, даже не спросив их об их желаниях. Чем оправдано поведение Максима? Во-первых, часть населения, правда, очень узкую в социальном отношении, он всё же спросил. Нелегальные выродки, конечно, стоят за смену существующего режима. И поскольку только выродки способны здраво оценивать ситуацию в стране, в их словах есть своя логика. Наконец, их просто по-человечески жалко, поскольку их мучения от излучения башен чудовищны и описаны в повести очень подробно. Максима поддерживает своим авторитетом Совет Галактической безопасности, который также пытается аккуратно спасти эту планету с учётом всех последствий. Наконец, Максим в отличие от Руматы, так же, как и Кандид в Лесу, становится частью этого мира и поэтому считает себя вправе принимать решения за всех, и не только принимать решения, а действовать. В итоге он и действует, уничтожая систему башен с их излучением, влияющим на психику населения. Этим он ввергает страну в новый виток гражданской войны, в пучину болезней и голода. Наконец, есть риск, что Стана Отцов просто перестанет быть страной, а станет малоразвитой колонией соседних Хонти или Пандеи.

В рамках данной проблемы одним из самых интересных социологических этюдов является спор Максима с Колдуном, которого он встречает в стране мутантов. В сущности, это спор всё о том же – о роли личности в истории. Совершенно сказочный и вроде бы в силу своей биографии безграмотный Колдун, оперируя понятиями современной философии, социологии, политологии, убедительно доказывает Максиму, что любое общество развивается по определённой внутренней логике, и сломить эту логику исторического развития невозможно, и главное, не нужно:

«Равновесие... – произнёс вдруг громкий хриплый голос. – Я вам уже говорил это, Мак. Вы не захотели меня понять... Но теперь, надеюсь, вы поняли... Вы хотите нарушить это равновесие. Что ж, это возможно. Это в ваших силах. Но спрашивается – зачем? Кто-нибудь просит вас об этом? Вы сделали правильный выбор: вы обратились к самым жалким, к самым несчастным, к людям, которым досталась в равновесии сил самая тяжкая доля. Но даже и они не желают нарушения равновесия. Тогда что же вами движет?..»

С другой стороны, Колдун признаёт, что новая сила, появившаяся на исторической арене, способна сломать это равновесие, и Максим является такой силой. Максиму действительно удалось взорвать это равновесие в прямом и переносном смысле. И вот вопрос – почему ему удалось это сделать? Потому что ход исторического процесса действительно определяет личность или потому, что история данной страны уже созрела для решительного перелома, потому что «низы уже не хотели, а верхи не могли» и в данном случае не столь важно, что Центр взорвал именно супергерой Максим Камерер? Сама логики истории вела к тому, что Центр в ближайшее время должен быть обнаружен и уничтожен, либо благодаря согласованным действиям подпольщиков, либо благодаря разногласиям в верхних эшелонах власти. Сцены, описанные в романе, позволяют с легкостью обосновать, как первый, так и второй вариант.

Продолжение этих рассуждений о роли личности в истории содержится в дилогии С.Лукьяненко «Звёздный лабиринт». Прогрессор Ник Ример, он же землянин Пётр Хромов, беседует с обитателями школы-интерната на планете Геометров о том, что есть история, от чего и от кого зависит, в какую сторону покатится шар исторического прогресса. Сцена эта имеет место именно на планете, построившей счастливое коммунистическое будущее, то есть на родине Максима Каммерера. Сами эти рассуждения Лукьяненко грешат некоторыми стилистическими длиннотами и не содержат ничего принципиально нового в дискуссии о путях истории, но, разумеется, будут любопытны поклонникам и читателям романа «Обитаемый остров».

Другая сюжетная нить романа, существующая вне политических аллюзий, связана с описанием цивилизации Голованов. Здесь вновь возникает весьма актуальная для фантастики всех времён и народов идея Контакта. Стругацкие показывают, как внутри одной цивилизации зарождается другая, явно враждебная ей. Такая цивилизация амазонок зародилась внутри цивилизации Леса, однако самого процесса мы не видели. Кандид присутствует уже на том этапе, когда новая цивилизация стала более мощной, чем та, что её породила и приступила к её уничтожению. Цивилизация Голованов, напротив, находится на заре своего существования, и Стругацкие описывают те условия, в которых она теоретически может зародиться. По-видимому, эта цивилизация окажется не слишком благосклонной к многострадальным обитателям Саракша. В «Обитаемом острове» голованы просто отвоевывают территорию, истребляя аборигенов. Впоследствии, в повести «Жук в муравейнике» голованы, столкнувшись с гоминоидной цивилизацией более высокого уровня, беззастенчиво изучают её, а получив все необходимые сведения, сразу же порывают с ней, приступив к изучению сверхцивилизации люденов, как это следует из нескольких фраз, мимоходом обронённых в повести «Волны гасят ветер». Таким образом, на протяжении трилогии просматривается проблема возникновения новой цивилизации, её стремительного развития и выхода в космос, контакта с другими цивилизациями и разрыва отношений. Таким образом, авторы дают своеобразное введение в «межпланетную дипломатию».

Но в целом, произведение лишено той глубины, которая наблюдалась в более ранних вещах. Есть достаточно очевидная политическая подоплека, есть приключения, есть несколько интересных философских проблем, которые уже обсуждались и достаточно глубоко обсуждались в предыдущих произведениях. При этом имеет место явная нестыковка идеологии произведения, направленной против советского официоза и бойкого сюжета, который вполне должен был удовлетворить официальную критику.

Видимо, правы те комментаторы событий, которые полагали, что количество скандалов вокруг имени АБС (шесть ругательных статей за полгода в центральной прессе) перешло, наконец, в качество и где-то кем-то решено было взять строптивцев к ногтю и примерно наказать. Поэтому авторы и попытались написать максимально «беззубое» произведение.

Несмотря на это, произведение все же оказалось насыщено более чем прозрачными политическими аллюзиями, поэтому критика потребовала «убрать из романа как можно больше реалий отечественной жизни (в идеале – все без исключения) и прежде всего – русские фамилии героев» («Комментарии к пройденному»). В итоге Максим Ростиславский превратился в Максима Каммерера. Представитель Совета Галактической безопасности Павел Григорьевич (он же Странник) сделался Сикорски. Танки превратились в панцервагены, штрафники в блитцтрегеров, «дурак, сопляк!» – в «Dumkopf, Rotznase!»... Исчезли из романа: «портянки», «заключённые», «салат с креветками», «табак и одеколон», «ордена», «контрразведка», «леденцы», а также некоторые пословицы и поговорки, вроде «бог шельму метит». Неизвестные Отцы – Папа, Свёкор и Шурин превратились в Огненосных Творцов – Канцлера, Графа и Барона. Впрочем, реалии советской жизни всё равно читались достаточно отчетливо, а будучи описаны эзоповым языком, даже выглядели более рельефно. В любом случае повесть не получилась такой «развесёлой, абсолютно идеологически выдержанной, чисто развлекательной», какой она задумывалась быть написанной «своими авторами главным образом для ради денег». Из повести можно извлечь как ряд острых политических аллюзий, так и достаточно абстрактных, но любопытных политических рассуждений. Впрочем, именно «извлечь». По-настоящему глубоким, сильным философским произведением «Обитаемый остров» всё же не является. Нельзя же требовать даже от гениев, чтобы они были гениями постоянно.

В последующих изданиях первоначальный текст романа был частично восстановлен. Имена героев остались за ними, Каммерер остался Каммерером, а Сикорски – Сикорски. Некоторые изменения, сделанные авторами под давлением, оказались настолько удачными, что их решено было сохранить – например, странно звучащие «воспитуемые» вместо банальных «заключённых» или «ротмистр Чачу» вместо «капитана Чачу». Но часть первоначальных терминов, фраз, словосочетаний и неологизмов вернулась.

В заключение следует сказать, что повесть выполнила ещё одну очень важную функцию. Она способствовала дальнейшему конструированию мира XXII века. Впоследствии в этом мире будет разворачиваться действие произведений «Малыш», «Парень из преисподней», «Жук в муравейнике», «Волны гасят ветер». Для того, чтобы их герои и мир, в котором они живут, выглядели максимально достоверными, необходим и скелет будущего, и соответствующий антураж. На этот антураж повесть несомненно работает, хотя её действие и происходит не на Земле. Сами воспоминания и отвлечённые рассуждения Максима Каммерера дают достаточно много информации для конструирования земной реальности.