«Острый конфликт, лежащий в основе «Далекой Радуги» Стругацких окрашивает атмосферу этой
талантливой повести в суровые и яркие тона трагической романтики, но не делает ее однообразной
по колориту: там есть и добродушный юмор, органически присущий творчеству Стругацких, и
лирическая любовная сцена (почти уникальное для этих авторов явление), и очень напряженные
остро динамические сцены. Но главное в повести – философские и моральные проблемы, связанные с
научным поиском, опасным экспериментом и его последствиями».
(А. Громова. «Золушка» – «Литературная газета», 1964, 1 февраля).
«В конце повести снова появляется Камилл и загадочно вещает, что сегодня умирал трижды и
трижды воскресал. Что он последний из их чертовой дюжины (???), что ему снова предстоит погибнуть
наравне со всеми и снова воскреснуть и ему будет ужасно тоскливо одному на обугленной планете.
Он, Камилл, синтез человека и машины, он все может, но ничего не хочет... Так и тянет мистическим
туманом. Поневоле задумаешься: а откуда такое в нашей фантастике?»
(Ю. Котляр. «Фантастика и подросток» – «Молодой коммунист», 1964, № 6).
«Вторая повесть – «Трудно быть богом», как и первая («Далекая Радуга»), скорее может дезориентировать
нашу молодежь, чем помочь ей в понимании законов общественного развития. Насколько же мы, граждане
сегодняшнего социалистического общества, человечнее, гуманнее героев, созданных Стругацкими? Мы
вмешиваемся в ход истории, мы помогаем народам, которые борются за свою свободу и национальную
независимость. И будем помогать, пока живет в нас революционный дух».
(В. Немцов. «Для кого пишут фантасты?» – «Известия», 1966, 19 января).
«Я не имею возможности здесь разбирать нелепейшие обвинения, невесть зачем неуклюже сколоченные
В. Немцовым. Но ведь каждому, кто читал упомянутые произведения ясно, что обвинять героев «Трудно
быть богом» в безучастном отношении к угнетенным, – значит попросту искажать истину. Именно
марксистко-ленинский взгляд на помощь странам, пусть даже с устарелыми и тираническими формами
общественного устройства заставил писателей так живо и сильно представить тяжкий моральный конфликт
встречи и борьбы коммунистов Земли с угнетателями некой планеты ... «Трудно быть богом» я считаю
лучшим произведением советской научной фантастики за последние годы».
(И. Ефремов. «Миллиарды граней будущего» – «Комс. правда», 1966, 28 января).
«Надуманные концепции Стругацких, легко опровергаемые социологом, могут бросить тень на самоотверженную
помощь нашего государства освободительным движениям в малоразвитых и колониальных странах».
(Ю. Котляр. «Мир мечты и фантазии» – «Октябрь», 1967, № 4).
«Следует сказать, что авторы с помощью громких триад и заклинаний пытаются обличить этот мир животной
сытости и умственной деградации. Но обличения не получается, как не получается и обещанного в предисловии
гротеска. Вещи оказываются не столько хищными, сколько привлекательными».
(В. Немцов. «Для кого пишут фантасты?» – «Известия», 1966, 19 января).
«Авторы фантастически заостряют вполне реальную и важную проблему мещанского преклонения перед изобилием
вещей и удовольствий, погоню за их приобретениями, за ежечасно меняющейся модой. Все это уже сделалось
бичом капиталистического общества на Западе, а оттуда эти веяния доходят и до нас. Несомненно, власть
вещей станет серьезной проблемой в деле воспитания новых поколений. А если «хищные» вещи, чью власть над
душой мещан с ненавистью описали Стругацкие, показались, как явствует из статьи, столь привлекательными
В. Немцову, то вряд ли это обязательно для всех читателей. Дело вкуса!»
(И. Ефремов. «Миллиарды граней будущего» – «Комс. правда», 1966, 28 января).
«Разгул машин, все пожирающий и подавляющий в бесчеловечности своей технический прогресс («Улитка на
склоне»)? Страшную силу вещей над опустошенными душами людей («Хищные вещи века»)? Массовое оболванивание
людей при помощи довольно примитивных технических средств и во имя каких-то неясных целей («Обитаемый остров»).
На самом деле эти модели не столь уж нейтральны к нашему миру. Рисуя как нечто фатальное, неумолимое и
неподвластное социальной воле людей это торжество вещей, авторы – вольно или невольно – обесценивают роль наших идей, смысл нашей борьбы, всего того, что дорого народу. Социальный эквивалент их картин и сюжетов – это, в лучшем случае, провозглашение пессимизма, идейной деморализации человека».
(В. Свининников. «Блеск и нищета» «филосовской» фантастики» – «Журналист», 1969, № 9).
«Это произведение, названное фантастической повестью, является не чем иным, как пасквилем на нашу действительность.
Авторы не говорят, в какой стране происходит действие, не говорят, какую формацию имеет описываемое ими общество.
Но по всему строю повествования, по тем событиям и рассуждениям, которые имеются в повести, отчетливо видно, кого
они подразумевают,» – пишет в газете «Правда Бурятии» (19 мая 1968 года) В, Александров.
На каком же основании делается это допущение, по каким характерным чертам совмещает В. Александров фантастическую
реальность Стругацких с реальностью, им обозначенной? А вот по каким: «Фантастическое общество, показанное А. и Б.
Стругацкими в повести «Улитка на склоне», – пишет В. Александров, – это конгломерат людей, живущих в хаосе, беспорядке,
занятых бесцельным, никому не нужным трудом, исполняющих глупые законы и директивы. Здесь господствует страх,
подозрительность, подхалимство, бюрократизм».
Вот те на! Поистине фантастическая аберрация! Что же, выходит, все эти явления и признаки и есть то «типическое», что
сразу же дает право рассматривать любую фантастику, если она включает в себя подобные элементы, как некий «слепок» с
нашей действительности? Хороши же у товарища В. Александрова представления об обществе, его окружающем, ничего не
скажешь...»
(А. Лебедев. «Реалистическая фантастика и фантастическая реальность» – «Новый мир», 1968, № 11).
«Четверть века я регулярно перечитываю эту вещь, и каждый раз поражаюсь ее странной доле. Она была уже опубликована,
но не как единое целое, а двумя половинами: «Лес» и «Управление», причем вышли эти половины буквально в противоположных
концах страны, В подзаголовке ее значится «Фантастическая повесть», между тем это один из самых умных и значительных
романов XX века, и фантастичен он не более, чем «Сто лет одиночества» или «Мастер и Маргарита».
(А. Мирер. «За поворотом, в глубине» – «Знание – сила», 1988, № 8).
«После знакомства с «Обитаемым островом» подумалось: а нельзя ли отыскать такой, хотя бы самый примитивный нуль-передатчик,
который бы сообщил по секрету уважаемым фантастам: пощадите читателя. Побеспокойтесь о такой безделице, как литературные
образы, придумывайте ситуации, несущие хотя бы минимальный запас общеинтересной информации. В противном случае, говоря
словами авторов «Обитаемого острова», ему не предвидится никакого спасения от этой серой, унылой, плачевной скуки».
(Л. Ершов. «Листья и корни» – «Советская Россия», 1969, 26 июня).
«Обитаемый остров» напоминает хорошо, профессионально сделанный кинофильм. Сюжет захватывает. Читатель в напряжении до
последней страницы. Развязка неожиданна. Про эту повесть никак не скажешь, что конец ясен с самого начала. И сцена за
сценой выписаны так, будто смотришь их на экране. Еще одно достоинство повести – хороший юмор».
(И. Бестужев-Лада. «Этот удивительный мир...» – «Литературная газета», 1969, 3 сентября).
«Убедительный тому пример – повесть «Пикник на обочине» братьев Стругацких. Композиция произведения позволяет нам
познакомиться лишь с некоторыми отдельными эпизодами из жизни Рэдрика Шухарта. – сталкера, нарушителя закона. И каждый
из них добавляет очередной штрих к психологическому портрету героя. Несколько эпизодов – и перед нами судьба человека,
его взлеты и падения, желание отстоять собственное место под солнцем и напряженная вера в добро, не сломленная никакими
испытаниями».
(А. Воздвиженская. «родолжая споры о фантастике» – «Вопросы литературы», 1981, № 8).
«В научно-фантастической литературе сегодня преобладает массовая фантастика, которую можно было бы назвать рок-фантастикой
(см. например: Дунаев М. «Роковая музыка», – «Наш современник», 1988, № 1 и 2). Главное внимание в рок-фантастике обращено
на занимательность сюжета, а духовная жизнь какого-либо сталкера до неприличия убога и состоит из сомнений, растерянности,
забвения чувства собственного достоинства и потери цели жизни».
(И. Кольченко. «Пределы фантастики» – «Санаторий», 1988, М, «Молодая гвардия»).
«Настала пора говорить о «литературе», которая существует рядом с литературой, – о книгах, которые будто бы ставят перед
собой цель ни о чем не говорить всерьез, все, что можно (и даже то, что нельзя), измельчить, занизить...
Потребителю явно выгодна игра на занижение, демонстрация грязного белья, опорочивание любой идеи и истины, ему лучше спится
в «сумерках морали». Это я уже цитирую из повести о будущем «Жук в муравейнике» братьев Стругацких, ибо по их просвещенному
мнению, и в будущем нас ожидает то, что было в прошлом – безверие, цинизм, опустошенность, одна услада в наслаждении
предметами старины. Только какими предметами? В повести «Жук в муравейнике» сверхсовременный аппарат передвижения сконструирован
в виде деревянного нужника. В повести «За миллиард лет до конца света» главный герой коллекционирует... экскременты... Красота
наоборот, «китч» как искусство. Заметно стало, как сегодня наше «элитарное авангардное искусство» смыкается с «массовой
культурой» самого низшего сорта, бывшие «прогрессисты» пропагандируют пошлость, зарабатывая дешевую славу и популярность».
(В Бондаренко. «Игра на занижение» – «Наш современник», 1985, № 12).
«Еще страшнее патологические убийцы у Стругацких, с помощью жутковатой цепи насилия, влачащие население различных планет по
пути прогресса и именуемые прогрессорами».
(Ю. Макаров. «Пределя фантазии» – «Миров двух между» 1988, М, «Молодая гвардия»).
«В свое время братья Стругацкие в одном из своих сочинений о будущих космических цивилизациях с той же многозначительной иронией
поминали «патриотизм» в качестве дикого атавизма человечества».
(М. Лобанов. «История и ее «литературный вариант» – «Молодая гвардия» 1988, № 3).
«Впрочем, и носители социальной идеи в бескрылой фантастике взахлеб выдаваемые иными нуль-критиками за героев светлого будущего,
увешанные средневековыми реалиями вроде мечей, ножей, арбалетов и действующие во имя этого будущего на планете туземцев (как это
у Стругацких в «Трудно быть богом»), любят помечтать совершенно приземленно, например, в объятиях милой туземочки Киры, как это
делает некий Румата. А когда дом, где носитель светлых идей называет туземочку своей маленькой, осаждают и мелодраматическая
концовка вызывает усмешку у самых нетребовательных читателей поп-фантастики, Румата, этот разведчик и носитель идей, сокрушает
дикарей и аборигенов, снося им головы так, что его товарищи, тоже носители светлых идей, потом говорят: «Было видно, где он шел».
(В. Жарков. «Тайны марсианских лун» – В книге: Е. Хрунов, Л.Хачатурьянц «Здравствуй, Фобос!», М, «Молодая гвардия», 1988).
«Трудно, невозможно человеку быть «богом», безучастным наблюдателем, даже если он понимает, что это необходимо. Антон – Румата не
удерживается до конца на этой позиции, и мы понимаем, что так должно быть, что это неизбежно, потому что он – человек. Мстя за
смерть любимой, он проходит свой последний путь по этой планете, оставляя за собой кровавый след. Это не выход, не сознательное
решение, это лишь стихийный бурный взрыв, калечащий душу, непоправимо ранящий сознание. Но такой – израненный, искалеченный –
Румата понятен и близок нам. Неизмеримо более понятен и близок, чем был бы, если б до конца оставался на позициях «бога», предписанных
ему «базисной теорией» и условиями эксперимента. Потому что человеком во всем значении этого слова быть тоже нелегко».
(А. Громова. «Молнии будут служить добру» – «Литературная Россия», 1965, 26 марта).
«А неподражаемый Румата? Фанфарон, вечно переоценивающий свои силы, ставящий под удар не только себя, на месте Филиппа он бы тоже
рискнул мирозданием. Вспомним: когда жертвой этого недомыслия становится Кира, Румата не терзается муками совести, что не уберег
любимую. Как заправский средневековый дон, герой жаждет мести и, забыв моральные и профессиональные запреты, начинает крошить
всех на своем пути. А мечом он орудует и впрямь как бог, земная спецподготовка не пустяки».
(И. Васюченко. «Отвергнувшие воскресенье» – «Знамя», 1989, № 5).
«Надеюсь, что Стругацкие воспринимают подобные наскоки с юмором и не обижаются на брань - она свидетельствует лишь об испуге
бранящихся. Можно захватывать места в редколлегиях, редакциях, можно уподобиться легендарному голландскому мальчику, бегающему
вдоль плотины и пытающемуся заткнуть пальчиком отверстия в ней, но процесс, объективно происходящий в обществе, остановить
нельзя».
(К. Булычев. «В «обойме» или вне ее?...» – «Советская библиография», 1989, № 2).
«Максим Каммерер, Тойво Глумов... Спросите любителей фантастики, и они сходу назовут вам десятки имен людей- героев фантастики,
произведших на них не меньшее, а временами и большее впечатление, чем герои, так сказать, обычной реалистической литературы. Они не
выпадают, не выбиваются из нашего восприятия современности, не нарушают целостной картины. Как у всех истинных мастеров слова, у
Стругацких нарисованы знакомые нам по жизни типы. И чем невероятнее ситуации, в которых они оказываются, тем интереснее. Разве не
то же самое мы испытываем, читая о похождениях героев Шукшина?»
(Н. Коптюг. «Герой нашего времени» – «Сибирские огни», 1988, № 8).
«Если напечатанное «Даугавой» на рассвете перестройки «Время дождя» братьев Стругацких еще читалось как нечто значительное или уж во
всяком случае, многозначительное, то вышедший годом позже роман «Отягощенные злом или Сорок лет спустя» воспринимается как некий
анахронизм: а стоит ли намекать на некие толстые обстоятельства, если и так все можно сказать, открытым текстом? Не был ли порожден
интерес к так называемой социальной фантастике ее генетическим родством с идеологией застоя?. Эзопов язык недаром создан рабом, навык
к разгадыванию его культивировался в обществе несвободных. Думаю, одна из назревших задач историков - выяснить, не было ли падение
рабства трагедией для скоморохов, специализировавшихся на «организации досуга» невольников...»
(С. Плеханов. «Когда все можно?» – «Литературная газета», 1989, 29 марта).
«Хотелось бы услышать мнение читателей и критиков о повести – «Отягощенные злом», а также о • «коммунистической» повести «Трудно
быть богом», в которой нет ни одной новой идеи, зато есть воспевание массовых убийств и кровавой мести».
(Почта Совета фантастов. – Сб. «В мире фантастики», М, «Молодая гвардия», 1989).
«Не скажу, что роман Аркадия и Бориса Стругацких «Отягощенные злом или сорок лет спустя» написан именно об этом. Но, вычленяя в
проблематике романа, в чрезмерно, как мне показалось, прихотливых ходах авторской мысли наиболее актуальное, живое звено, могу
утверждать, что он и об этом. О том, как опасны разбуженные инстинкты толпы. О том, с какой легкостью клюет толпа на любую
приманку, с какой беспечностью дает она себя науськать на «врагов внутренних» - будь то евреи, неформалы, интеллигенты, или
просто, скажем, рыжие. О том, что врачевание насилием еще никогда пользы обществу не приносило».
(С. Чуприн. «Предвестие» – «Знамя», 1989, № 1).
« – Если бы в 1988 году Вы учредили премию своего имени, каким бы трем писателям Вы ее присудили?
Давид Самойлов: «Премию я дал бы братьям Стругацким, если бы у них был третий брат».
(Новогодняя анкета «КО» – «Книжное обозрение», 1988, 30 декабря).
«Над западной фантастикой Вы уже достаточно поизмывались в «Фантастике и футурологии». Припомнить хотя бы помещенную там
ядовитую схему. Но из нее немного можно узнать, например, о советской научной фантастике.
Станислав Лем: – Собственно, кроме некоторых книг, таких, как «Пикник на обочине», я не нашел там ничего, что меня увлекло бы.
«Пикник» пробуждает во мне что-то вроде зависти, как если бы я был должен его написать».
(Беседы с Лемом. – «Студенческий меридиан», 1988, № 9).
«Что ж, полемика, споры, откровенные высказывания несовпадающих мнений стали в последнее время привычными явлениями нашей
жизни, не только литературной, но и общественной. И разве не в этом заслуги братьев Стругацких, книги которых всегда внушали
нам, что думать – не право, а обязанность человека?»
(М. Амусин. «Далеко ли до будущего?» – «Нева», 1988, № 2).
Цитаты перепечатаны из издания:
«Стругацкие в калейдоскопе критики: Библиографический указатель»,
подготовленного КЛФ «Алькор» и областной юношеской библиотекой
(г. Омск). Составитель – М. Ф. Исангазин, председатель КЛФ Алькор».
