О. В. ШЕСТОПАЛОВ

ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Аркадий и Борис Стругацкие пишут тридцать лет. Книги их созданы в разные времена, и не во все эти времена у писателей было прекрасное настроение. В этом Стругацкие похожи на всех писателей. Одни книги удаются, другие – нет. В хорошей книге накапливается и фиксируется часть времени, прожитого ее автором. Для того чтобы время осталось в книге, нужно знать какой-то секрет. Знание этого секрета не приходит вместе с розовоперстой Эос. Муза не нашептывает автору его лучшие строки. Секрет нужно найти самому. Писатель всматривается в окружающий его мир. Он вспоминает. Наблюдает. Предсказывает. Три разных действия писателя приводят к возникновению различных литератур: исторической, литературы о современности и фантастики. Три жанра – исторический, реалистический и фантастический неизменно соотнесены с их живущим в точно определенное время и в точно определенных исторических условиях автором. Этот реально живущий человек проживает свою единственную жизнь в конкретном историческом времени, среди вполне конкретных людей. Здесь и сейчас, а не на каком-то выдуманном пленэре автор с восторгом, болью или глубоким безразличием наблюдает за прошлым, настоящим, будущим.

Окружающий мир велик, и человек, автор, писатель выбирает из этого мира лишь то, что его взволновало или насторожило. Как всякий человек, он привлекает к осмыслению действительности свое образование и жизненный опыт, ищет аналогии, рассуждает, сравнивает. Для того чтобы адекватно передать свои впечатления и выводы, он строит обстоятельства, воссоздает характеры и их реакцию на ситуацию, отыскивает в жизни, литературе, архиве дополнительный материал. Он пытается сделать читателя свидетелем и соучастником того, о чем пишет. Цель писателя – отнюдь не поиск и разработка художественных приемов. Сами по себе они не важны и служат лишь для того, чтобы ясно выразить восторг, боль, сомнение, любовь, презрение и другие человеческие чувства. Все, что есть в книге, нужно лишь для того, чтобы читатель достиг того же, чего достиг автор, когда все понял и написал об этом или, напротив, ужаснулся своему непониманию и взялся за перо.

Причина, по которой Стругацкие взялись за перо в конце пятидесятых, была, вероятно, более прозаичной: публикуемые в то время произведения фантастического жанра были изначально заданными, грубо раскрашенными всего лишь двумя цветами – красным и черным. Красным был написан мир коммунистического завтра или послезавтра (о сегодняшнем дне фантасты тогда не писали), черным – все остальное. После 1956 года стало ясно, что двух цветов недостаточно, что есть оттенки, что знакомое по художественным фильмам счастье в многодетной городской семье или празднование небывалого урожая в семье сельской – не единственная форма художественной жизни, обладающая достоинствами, а достоинства этой формы, в свою очередь, нельзя некритически переносить в другие жанры. Стругацкие почувствовали, что жанр агитационно-разоблачительного плаката – не единственно возможный.

В отличие от плакатиста, художник твердо знает: качество созданного им образа не является произведением яркости красок на площадь холста. Ему хорошо известно, что прав не тот, чьи краски ярче или голос громче. Для того чтобы образ удовлетворял взыскательного художника, он должен быть правдоподобен и убедителен.

Творчество Аркадия и Бориса Стругацких начиналось с выбора красок, необходимых для создания убедительного образа будущего.

Краски были выбраны хорошо, книги читали. Писатели были молоды и внимательны, они хорошо понимали, что только патетическими взвизгиваниями да панегирическими словоизвержениями (характерными не для одной лишь фантастики) подлинности и убедительности не добьешься. Они хорошо знали (даже тогда, когда это знание только препятствовало успеху), что повышенную значительность художественному тексту придает деталь, наблюдение. Стругацкие пишут так, как будто ежедневно наблюдают будущее и точно соотносят свои наблюдения с современностью при помощи сопоставлений, эпитетов, метафор. Текст насыщен реальными деталями, предметами, жестами. Язык персонажей приближен к языку современника. Писатели доказывают существование будущего тем, что хорошо в нем ориентируются, и тем, что они могут просто, без затей, назвать хорошо им известную вещь. Так два времени связываются, стягиваются художественными приемами.

А. и Б. Стругацких уже в ту пору не слишком занимают технические параметры достижений будущего, а их художественный метод хорошо описывается традиционной формулой «человек в обстоятельствах» и традиционным безразличием к декорациям, характерным для шекспировского театра. В течение 1958—1960 годов Стругацких печатали много и охотно: опубликованы их повести «Извне», «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», рассказы «Спонтанный рефлекс», «Забытый эксперимент», «Шесть спичек», «Испытание СКР», «Ночь на Марсе», «Чрезвычайное происшествие», «Поражение». Читатель эпохи железного занавеса, изолированный от шедевров мировой фантастики, замученный непрерывающимся потоком успехов наших доблестных земле-, море- и прочих первопроходцев, детально изучивший (по одноименному произведению) устройство генератора чудес, решительно одобрил новизну, на которой были построены первые опыты Стругацких. На успех работала реалистическая манера описания, живые и подвижные персонажи, развитое чувство юмора, увлекательный (хоть и вполне обычный для фантастики) авантюрно-приключенческий сюжет. Опыты 1958—1960 годов повлияли, вероятно, на развитие жанра советской фантастики, но сколько-нибудь серьезного значения для становления жанра самих Стругацких не имели, а обнаружили лишь следующее:

1. авторы несвободны от идеологических пут отходящей кровавой эпохи (небрежение человеческой жизнью в сравнении с делом, абсолютная необходимость подчинения, правота вышестоящего);

2. авторы проявляют значительный интерес к людям будущего, их психологии, личным качествам не только в смысле взаимоотношений человека и его дела (или общего дела), но и в смысле межличностных взаимоотношений, что для отечественной фантастики нетрадиционно;

3. изменившаяся внутриполитическая обстановка не препятствует публикации нетрадиционных (в указанном смысле) произведений, а активизировавшийся читатель замечает неполное соответствие повестей Стругацких шаблонам отечественного фантастического жанра и отличия их прозы от прозы Ю. Долгушина одобряет.

Образ будущего, созданный в ранних опытах А. и Б. Стругацких, неполон и фрагментарен. Авторы делают попытку создать целостную картину, объединяя фрагменты. Опубликованные рассказы дописываются, перерабатываются и связываются общими персонажами и их личной историей. Рудименты эпохи твердой руки изгоняются из сюжета и стиля. В будущем (авторы определяют его как коммунистическое) люди свободны, а мера их несчастья задана объективными и достойными уважения причинами (чаще всего – собственными непреднамеренными ошибками). Такова повесть в рассказах «Возвращение. Полдень. XXII век», переиздававшаяся в различных вариантах с 1961 по 1975 год. (Примечателен тот факт, что повесть эта, вероятно наиболее бесконфликтная у Стругацких, издана большим суммарным тиражом, нежели другие, более значительные и проблемные их произведения, что, впрочем, характеризует не авторов, а издательскую политику.)

Вероятно, ранние произведения А. и Б. Стругацких сыграли в эволюции их творчества роль тщательно выполняемых авторами лабораторных работ. Стругацкие вырабатывали стиль, способ сюжетообразования, искали в большом море литературы свое собственное течение. Яркая индивидуальность Стругацких, их умение создать образ человека в будущем сделали их первые книги нужными не только им, но и читателю, находящему в них достойные внимания мысли и достойные уважения эмоции.

К 1962 году все лабораторные работы были Стругацкими выполнены и зачет читателям сдан. Тема человека-покорителя, человека-героя, человека-работника – была исчерпана, и эта исчерпанность не была чисто литературной: становилось ясно, что преобразования общественной жизни, декларированные в 1956-м и развитые в 1961-м, не станут реальностью ранее 1980 года. Завершая первый период своего творчества, Стругацкие пишут повесть «Стажеры» (1962). В этой повести они прощаются с хорошо знакомыми своему читателю героями: надежным и исполненным чувства долга Быковым, пытливым и осторожным Дауге, милым и обаятельным Крутиковым, умным и тонким Юрковским. Старые герои совершают прощальный рейс (закончившийся трагически) по ими освоенному Космосу и уступают место новым.

Стругацкие отдали дань традиции, объединявшей фантастику и приключенческую литературу, и ясно осознали: к серьезным литературным достижениям приводят серьезные проблемы. Серьезные же проблемы порождаются обыкновенной человеческой жизнью, которая, по выражению Т. Уайлдера, «проживает нас» на Земле. Героизм, «приключения тела» и неизменно сопутствующий им (хотя и смягченный, гуманизированный у Стругацких) культ силы уходят в прошлое. Один из центральных персонажей «Стажеров», бортинженер Иван Жилин, говорит: «Главное всегда остается на Земле». Все произведения Стругацких, написанные после «Стажеров», связаны с земным бытием, земными людьми и их проблемами прямо, не метафорически. Стругацкие становятся профессиональными писателями, полностью определяющими назначение, смысл и формообразующие факторы своей прозы. Они осознают смысл слов «свобода творчества». Благодаря свободе творчества, фантастика становится уже не способом смотреть на мир, а литературным приемом, тропом, способом сказать.

Поскольку Стругацкие – писатели, то есть люди, пересоздающие материал своей личной истории в общезначимой модели мира, свобода творчества воспринимается ими как часть некоторой более общей свободы. Более общая свобода включает в себя свободу от внешнего идеологического давления. Возникают темы взаимоотношений личности с социальными структурами, долга, выбора, ответственности.

Осознанная перемена места действия требовала изменения художественной системы. Будущее, достоверно изображенное Стругацкими в ранних произведениях, было прекрасно. Люди — хорошими. Планета – благоустроенной. Человечество располагает огромными ресурсами. Идеал был достигнут, и не было никакого сомнения в том, что дальнейший путь людей – непрерывное и бесконечное его совершенствование. Основные коллизии ранних произведений Стругацких – поиск персонажами своего места в прекрасном деле совершенствования идеала. Это было понятно и правильно, особенно с точки зрения читателя, желающего в надежде славы и добра смотреть без боязни на эволюцию общественной жизни. Но кое-что было не совсем понятно. Оставалась частность: как люди и их жизнь стали такими. Этот вопрос настойчиво требовал осмысления и, если возможно, ответа.

Начинается тяжелый, кропотливый, далеко не всегда приносящий удовлетворение поиск. В течение трех лет Стругацкие пишут шесть книг. Это «Попытка к бегству» (1962), «Далекая радуга» (1963), «Трудно быть богом» (1964), «Понедельник начинается в субботу» (1964), «Хищные вещи века» (1965), «Улитка на склоне» (1965). В это же время задумываются «Второе нашествие марсиан» и «Гадкие лебеди». Исключительно высокая активность Стругацких связана, несомненно, с общественными движениями конца 50-х и начала 60-х годов, когда казалось что человеконенавистнические настроения предшествующей эпохи никогда больше не обретут правовую основу, когда люди надеялись слышать и говорить правду о страшном, когда считалось очевидным, что никакой фашизм никогда не повторится.

О фашизме Стругацкие пишут подробно, с хорошим знанием как истории проблемы, так и современного материала. Портрету феномена человеконенавистничества посвящены две повести этого периода: «Попытка к бегству» и «Трудно быть богом».

Серое небо и снег над планетой Саулой («Попытка к бегству»). В белом снегу остывают босые мертвецы в джутовых мешках вместо одежды. Живых людей, одетых в те же джутовые мешки, погоняют пиками сытые, укутанные мехом охранники. Охранники считают, что так будет вечно; охраняемые, разобщенные заботой о сохранении собственной индивидуальной жизни, – не возражают. Трое землян – двое из коммунистического (по Стругацким) будущего и один – из нашего XX века – всматриваются в страшную картину лагерного коммунизма (по Сталину). Люди будущего, избалованные этикой и эстетикой, не понимают, не могут понять происходящее на Сауле. Человек XX века (он попал в будущее по случайности) опознает фашизм мгновенно и пытается силой оружия разрушить главное: вечность и непреходящесть рабства. На Сауле это ему не удается, и он возвращается в свой XX век, где погибает в схватке с эсэсовцами.

Действие повести «Трудно быть богом» также происходит не на Земле, и поэтому погода там такая же, как и на планете Сауле — серая и нерадостная. Перевоплотившийся в преданного короной опале аристократа Румату, наблюдатель земного Института экспериментальной истории Антон собирает информацию о феодализме. Феодализм, как и любая другая человеконенавистническая формация, безжалостна к знанию (любому) и чести (кроме воинской), и Антону-Румате приходится попутно спасать оказавшихся в беде ученых, литераторов, и врачей. Контраст между социально-психологическими реалиями Земли и Арканара здесь значительно более выражен, нежели в «Попытке», поскольку на Сауле земляне – визитеры, а здесь, в Арканаре, – резиденты. Отсюда – высокая плотность реалий фашизма, динамика феодальной интриги, подступы к психологии фашизма, сделавшие повесть столь популярной.

Антон-Румата в этом феодальном мире почти бог, он располагает огромными возможностями: знанием, энергетическими ресурсами, золотом. Он может изменить все, что ему требуется: от намерений главы шайки (подкупом) до полного изменения хода истории (массовое перевоспитание населения с помощью технических средств). Но человеческое оказывается сильнее божественного: когда убивают его возлюбленную, он берет в руки не какой-нибудь бластер или скорчер, а обыкновенный меч.

Мир и его обитатели, написанные Стругацкими в «Попытке» и «Трудно быть богом», достоверны и узнаваемы, как был достоверен и узнаваем их Космос и люди, осваивающие его. Взятое Стругацкими право не задумываться о способах перемещения космолетов (вообще) и данного космолета (в частности) ни к чему плохому не привело: яркость и выразительность (то есть собственно художественность) остались, а серьезность проблем и подходов к их решению заметно возросла.

Далеко не все писатели-фантасты разделяют их убеждения. Поток отечественной полутехнологической, полуприключенческой фантастики продолжается. Западная фантастика пробивается к советскому читателю тоненькой струйкой. Уже идут на убыль, но еще не иссякли споры между «физиками» и «лириками». Стругацкие пытаются совместить свое представление о будущем с теми методами, которыми это будущее создается сегодня. В сказке «Понедельник начинается в субботу» они описывают сообщество людей, для которых работать интереснее, чем потреблять, и одновременно – людей, активно паразитирующих на созидателях: лжеученых, самодуров, невежд. В одной из глав повести Стругацкие остроумно пародируют розово-голубое представление о будущем. «Понедельник» на долгие годы становится одной из самых читаемых книг Стругацких, его персонажи (особенно осмеянные) легко узнаются в любом научном сообществе, а их имена (особенно повезло супер-потребителю и демагогу Выбегалле, прикрывающемуся псевдодемократичной патриотической фразой) становятся именами нарицательными.

К этому времени (1963—1965) окончательно складывается круг читателей Стругацких (Данные о читателях книг Стругацких основаны на проведенном мною в 1974—1975 годах опросе. Хотя статистик вряд ли сочтет выборку репрезентативной, совпадение ответов на многие вопросы невольно обращает на себя внимание). Это, как правило, образованные и умные люди и их дети. Они могут заниматься различной профессиональной деятельностью, но объединены преимущественно достаточно высокой квалификацией или мастерством. Читатели Стругацких любят думать, любят работать и любят своих друзей. В книгах Стругацких они более всего ценят нетривиальность и достоверность изображаемого мира. Некоторые обращают особое внимание на юмор Стругацких – точный и временами беспощадный. В сущности, читатели Стругацких очень похожи (с необходимыми по жанру изменениями) на персонажей их ранних и полных оптимизма книг и, так же как эти персонажи, не могут существовать без созидательной деятельности.

Противопоставление созидания и потребления, начатое в «Понедельнике», имеет серьезнейшие основания. Яркость отрицательных и некоторая размытость положительных персонажей сказки связывалась с ежедневной жизнью простой пропорцией. В 1965 году концепция быстрого построения коммунизма называется уже попросту волюнтаризмом. К власти в стране приходят Выбегаллы – невежественные люди, главная задача которых – хорошо прожить свой век. Эти люди не ошибаются, они знают все, они всегда правы. Пользуясь государственной машиной, как личным автомобилем, они приносят в жизнь общества свое (основанное на церковноприходском разумении) понимание людей, истории, мира.

Сохранение и совершенствование какого-то иного понимания требуют теперь серьезных усилий, противостояния власти. Стругацкие исследуют человека, историю, мир так же, как это делают все другие писатели. Они создают ситуацию и конфликт, в которых наилучшим образом выявляются интересующие их тенденции развития людей, истории, мира. Вот как это делается в повести «Хищные вещи века», героем которой становится персонаж «Стажеров» бортинженер Иван Жилин. Занявшись земными делами, Жилин обнаруживает не совсем то, что хотелось бы видеть человеку коммунистического далека. Конфликт героя и обстановки задан изначально, на первой же странице. Метафорой границы между различными мировоззрениями является таможенный барьер. Благоденствие по ту сторону барьера пишется подробно и тщательно. Таможенник обращает внимание приезжего на «наше солнце», «прекрасное утро». Жилин получает рекомендации гида: «Всегда делайте только то, что вам хочется, и у вас будет отличное пищеварение... и самое главное – ни о чем не думайте».

Прошлое страны (его Стругацкие дают лишь в воспоминаниях Жилина) не столь благополучно: «..лил дождь... догорающий лайнер... черная мокрая пустота, мигающая красными вспышками. Там трещало, бухало, раздирающе скрежетало». По прошествии сравнительно небольшого времени страна выглядит иначе: «Из всех солнечных городов, в которых мне довелось побывать, этот был, наверное, самым солнечным».

Однако противопоставление «солнце – ненастье» (от разработки которого можно было бы ожидать целой сюжетной линии) не развивается. Метафора обрывается сразу же короткой фразой Жилина: «Все-таки трудно привыкнуть к тому, что нищета может быть богатой». Стругацких не увлекают противопоставления «черный — белый» (белый – красный). Как и их герой, они намерены поработать, они намерены изучить социально-психологический спектр Страны Дураков детально.

С пересечением таможенного барьера Страны Дураков начинается действие, не выходящее поначалу за пределы приключенческого жанра. Герой остро конфликтует с обстановкой, но другой обстановки и, следовательно, выбора у него нет. Его окружает одна только плохая обстановка: роскошные синтетические коньяки, отели, рестораны, игорный дом. Салон Хорошего Настроения и прочие аксессуары полного изобилия. Роскошный путеводитель (меловая бумага, золотой обрез) сообщает Жилину факты: на пятьдесят тысяч человек приходится пятнадцать тысяч легковых автомобилей и шестьдесят тысяч телевизоров. «Восемьдесят процентов населения было занято в сфере обслуживания... Полторы тысячи человек входили в семьсот один кружок...»

К сожалению, путеводители с золотым обрезом не всегда позволяют реконструировать социально-психологический портрет общества. Авторы и их герой внимательно присматриваются к людям общества изобилия и создают свой портрет этого общества. Выясняется, что при наступившем изобилии люди так же несчастливы, как и до его наступления. Общество эпохи изобилия изнасиловано бездельем и, следовательно, ненужностью людей самим себе. Эта ненужность пропитывает все слои общества, кроме, пожалуй, университетской интеллигенции. Люди не понимают друг друга, не понимают сами себя, потому что еще не успели понять, что плодотворный труд является физиологической потребностью человеческого организма. Это важнейшее положение не было ни декларировано, ни (с помощью системы воспитания) распространено. Факт необходимости плодотворного труда еще не стал привычным, а полное удовлетворение постоянно растущих потребностей уже тут как тут. Каждый человек в этом обществе (включая туристов) проходит «двенадцать кругов рая» и, в конце концов, выбирает свой излюбленный круг. Социум не разделяется более на тружеников и трутней. Есть просто люди, вот только хобби у них разные.

Люди пьют. Люди сладострастно уничтожают произведения искусства. Люди разгоняют скуку, подвергаясь смертельной опасности. Люди вдумчиво и сосредоточенно углубляются в мир гастрономии. Молодые люди уходят от мира и его ежедневных забот с помощью грезогенератора, любовно называемого «дрожкой». И где-то за всем этим прячется непонятное, стыдное, захватывающее.

Изобретено «иллюзорное бытие, яркостью и неожиданностью своей значительно превышающее бытие реальное». Человек скучающий к этому изобретению абсолютно не готов, он неизбежно будет до полного истощения собственной психики (то есть буквально до смерти от нервного истощения) давить на кнопку, дающую ему радость бытия, хотя бы и иллюзорного. Жилин понимает соблазнительность этой яркой искусственной жизни и понимает, что под угрозой – существование человечества вообще, ибо в сравнении с иллюзорной жизнью, даруемой слегом, еда, питье и размножение – тоскливая суета. Невозможно помешать распространению иллюзорного бытия силой. И неизвестно, как помешать этому распространению умом.

Повесть «Хищные вещи века» была написана (уже в 1964 году) потому, что Стругацкие обнаружили ранние, почти еще незаметные в обществе симптомы девальвации мысли и труда. Они обнаружили, что техническое развитие общества, если только оно не сопровождается развитием личности, губительно, а «потребительский коммунизм»  – отвратителен. Они обнаружили побочные продукты прогресса – «хищные вещи». Они обнаружили слабость и неподготовленность человека к тому, что ему предстоит в будущем. Стругацкие сделали все это более двадцати лет назад, и более двадцати лет их предупреждение не переиздавалось. Идеологические воззрения Людовика XV (Людовик XV Бурбон (1710—1774), король Франции (1715—1774). Его фраза «После нас — хоть потоп», хоть и не вошла в отечественные наставления по управлению государством и никогда не провозглашалась с высоких трибун, оказала серьезное воздействие на мышление и образ действий политических лидеров СССР периода 1964—1985 гг), получившие широкое распространение вслед за концепцией Людовика XIV (Людовик XIV Бурбон (1638—1715), король Франции (1643—1715). Ему принадлежит фраза: «Государство – это я». Эта концепция в отечественные наставления по управлению государством вошла), успешно защищали свои завоевания во всех областях общественной и экономической жизни страны, не исключая и издательскую политику. Становилось совершенно ясно, что ничего неправомерно хорошего в ближайшие годы не случится, что люди, находящиеся у власти, будут что есть силы ее использовать, не обращая внимания на прочих, которые, будучи предоставлены сами себе, разворуют, загадят и скомпрометируют все на много лет вперед, что художественной интеллигенции просто ничего другого не остается, как петь хвалу и славу.

Идеологическое давление начинает усиливаться, в коридорах власти набирает силу новый состав аппарата управления, экономические несообразности лишают силы и так слабые и непоследовательные демократические начинания. Настроение у Стругацких начинает портиться, и вслед за ним начинает портиться настроение людей в их книгах. Наилучшим образом процесс порчи настроения, безысходности, безнадежных попыток поиска выхода отражен в повести «Улитка на склоне» (Повесть написана в 1965—1966 гг. Опубликовать ее целиком в те годы не удалось, и она была напечатана в виде двух отдельных частей: «Кандид» (в ленинградском сборнике «Эллинский секрет», 1966), и «Перец» (журнал «Байкал», № 1-2 за 1968 г.). В первозданном виде опубликована лишь в 1988 году журналом «Смена»).

Действие повести происходит в двух местах: в таинственном Лесу и в не менее таинственном Институте, который этот Лес изучает. В Лесу действует бывший сотрудник Института Кандид, оказавшийся здесь в результате какой-то аварии или катастрофы и частично утративший память. Он пытается восстановить свое прошлое, добраться до Города, уйти от обессмысленного существования обитателей Леса. В Городе с такой же тоской и надеждой Перец мечтает уйти в Лес. В Институте – бюрократическая интрига, в Лесу – загадочное Одержание – процесс преобразования бытия, не принимающий человека в расчет. Входа нет. Выхода нет.

Что привело Стругацких к столь блестяще написанному отчаянию?

В 1966—1967 годах окончательно оформилась перспектива новой эпохи – «эпохи развитого социализма». Начался печально знаменитый период нашей истории. Взрастала и крепла социальная безответственность, безнравственность, коррупция. Наблюдалось срастание целого ряда социальных институтов с аналогичными институтами сталинской эпохи. Возродилось и набрало силу преследование мысли. В такую эпоху жанр Стругацких процветать, разумеется, не мог, как не мог процветать никакой реалистический (то есть отражающий действительность) жанр. Для писателей, сохраняющих социальную ответственность, открытые глаза и ряд прочих общечеловеческих достоинств, возможность публикации стала проблематичной. Проблема самовыражения художника перестала быть проблемой художественной и стала проблемой взаимоотношений человека и социальной структуры, общества, государства. Поскольку прогноз на ближайшее десятилетие был однозначно пессимистическим, каждый писатель стоял перед выбором: писать правду и не печататься, писать полуправду и иногда печататься, либо писать, что нынче требуется, и печататься сколько влезет. Начинается тяжелое время советской литературы, время высот человеческого духа, хвалебных од и победных реляций.

В жанре победных реляций Стругацкие не выступали. Две темы занимают их: взаимоотношения художника с самодовольным и самодостаточным государством и разделение общества на конформистов, диссидентов и инсургентов под возрастающим давлением внешних обстоятельств. Вторая тема была с блеском (и безнадежным результатом) разработана в повести «Второе нашествие марсиан» (1967). Первой теме посвящен роман «Гадкие лебеди». История публикации этого романа сама по себе достаточно точно характеризует эпоху. Роман окончен в 1967-м. Стругацкие, не питая, впрочем, особенных надежд, предлагают его издателям. Объем внутренних рецензий становится сравнимым с объемом рецензируемого произведения, но дело не движется. Затем рукопись без ведома авторов попадает за рубеж и без их согласия публикуется во Франции и США, что вызвало горячий протест патриотически настроенных литераторов, и одновременно становится «широко известной в узких кругах» в СССР. После двадцатилетнего хождения в списках публикуется в СССР под названием «Время дождей» в журнале «Даугава» (1987). За три года до этого роман Стругацких «Гадкие лебеди» становится частью их нового романа «Хромая судьба» (1984).

«Хромая судьба» – книга о взаимоотношениях писателя с самодовольным и самодостаточным государством. Разные части этого романа написаны в разное время, и вся книга тем самым испытала влияние двух периодов – периода основания самодовольного государства и периода его кризиса. Испытав влияние разных эпох, книга стала вместилищем разных, хотя и не противоречащих друг другу, моделей взаимоотношений писателя и самодостаточного государства.

Роман делится на две взаимопроникающие части: Феликс Сорокин, немолодой московский «писатель военно-патриотической темы», копается в своих замыслах, набросках, рукописях, одна из которых – неоконченная – лежит в Синей Папке. Герой неоконченной рукописи писатель Виктор Банев проживает в неизвестном исторически и территориально государстве и становится в нем свидетелем и участником окончания целой исторической эпохи. Два героя отличаются друг от друга тем же, чем отличаются Стругацкие начала 80-х от Стругацких середины 60-х годов. Стругацкие же 80-х отличаются от Стругацких 60-х не только возрастом, то есть увеличением опыта и уменьшением сил, но собственно отличием этих двух эпох.

Между двумя взаимопроникающими частями одного романа «Хромая судьба» Струтацкими были написаны десять произведений. О некоторых из них следует говорить долго и обстоятельно. Эти произведения отражают разные стороны нашей жизни, но более всего – отсутствие каких-то общих рецептов процветания человеческого сообщества. Стругацкие пишут о желании сдаться в сладкий и хорошо обеспеченный плен («Второе нашествие марсиан», 1967), пародируют захватившую власть глупость и алчность («Сказка о Тройке», 1967), строят действующую модель тоталитарного общества («Обитаемый остров», 1968). Стругацкие говорят о простоте (и труднодоступности) человеческого счастья («Пикник на обочине», 1971), о сложности понимания другого человека («Малыш», 1970), о безнадежном одиночестве человека перед выбором единственно верного поступка («За миллиард лет до конца света», 1974), о несчастливых людях и непрекращающихся трагедиях умного и гуманного мира («Жук в муравейнике», 1979). Общественно-политический кризис, продлившийся два десятилетия, оставивший тяжелейшее социально-психологическое наследие, находит точное, взвешенное выражение в лучших книгах этого периода. Население страны, не сделав ничего для настоящего и будущего, увязает в трясине высокой фразы, славословия, ругани, помыкания, угодничества, бесправия, вседозволенности. Портреты остаются молодыми и полными сил, люди стареют, теряют силы, отчаиваются.

Поэтому Виктор Банев вмешивается в происходящие вокруг него события, а Феликс Сорокин лишь описывает их в Синей Папке.

В жизнеописании Феликса Сорокина присутствуют обрывки текстов, неоконченные и неначатые сюжеты, воспоминания. Эти неоконченные сюжеты обрываются, смазываются. Обрывается история поэтишки Кости Кудинова (Этот оборвавшийся сюжет восстановлен Стругацкими в киноповести «Пять ложек эликсира», напечатанной в сборнике: Современная фантастика. М.: Книжная палата, 1988.), обрывается тема инопланетян, превращается в шутку и исчезает история партитуры Труб Страшного Суда, пропадает преследователь в клетчатом пальто. Герой все время возвращается к своей Синей Папке – бесценной и лелеемой правде. Мимо проходят блестящие шаржированные более или менее преуспевающие представители словесности отечественной. И снова всплывает содержимое Синей Папки.

Феликс Сорокин – усталый человек, стыдящийся своих окололитературных регалий, литературной поденщины, это человек, проживший нелегкую жизнь. Что заставляет его мучительно искать необходимые слова для своей Синей Папки, почему бы ему не отчаяться и не начать преуспевать? Для этого необходимо обучиться достаточно сложным вещам, а именно: поддерживать более или менее добропорядочные отношения с мерзавцами, выслушивать начальственный бред, проникаться общественно- политической (то есть, в рамках романа, государственно- политической конъюнктурой), кланяться, пресмыкаться и таить, из всех сил таить сокровенное, то есть человеческое, глубоко внутри, чтобы никто не заметил, не позавидовал прямой спине, не загубил. Всем этим сложным вещам Ф. Сорокин обучается, но как-то лениво, нехотя: с чиновниками окололитературными вежлив, но не льстив, равнодушием даже к мерзенькому Косте Кудинову не проникся и в помощи ему не отказал, много, слишком много в нем человеческого достоинства, не стать ему первым учеником. Даже хлеб свой – военно-патриотические писания – полюбить не сумел.

И в жизни он не очень-то устроен, и заработки таковы, что радоваться приходится такой убогой для маститых сумме, как 196 рублей 11 копеек. Самым важным для него, признанного писателя военно-патриотической темы, остается правда. Она остается в воображении, воображение переливается в Синюю Папку. Весь текст «Хромой судьбы», посвященный Ф. Сорокину и написанный от его лица, – это история его маленькой личной правды, его измученной неканонической рукописи.

Для того чтобы читатель поверил Ф. Сорокину, Стругацкие отдают ему одну из лучших своих книг. (То же и, вероятно, по сходным причинам сделал в «Мастере и Маргарите» Михаил Булгаков.)

В этой книге – нескончаемый дождь (вот где полностью реализовалась метафора «солнце – ненастье» из «Хищных вещей века»), непонятные мокрецы — больные люди, наделенные необычной мощью интеллекта и другими необычайными свойствами, отчужденные от родителей дети, молодчики в золотых рубашках, вечно пьяный художник. Человек с нормальным зрением не может в этом мире преуспеть принципиально, потому что успех обусловлен полной потерей индивидуальности. Очевидно, в мире, где общество полностью съедено государством, можно преуспевать, только присоединившись к пожирающему общество государству.

Стругацкие убедительно и точно показывают, что происходит, когда художник присоединяется к власти: «Господин президент считает, что купил живописца Р. Квадригу. Это ошибка. Он купил халтурщика Р. Квадригу, а живописец протек у него между пальцами и умер». Для того чтобы что-то собой представлять, художник должен быть исключительно на своей собственной стороне. Он должен просто писать, писать, по точному выражению Б. Окуджавы, «как он дышит». Вот как Виктор Банев описывает процедуру сочинения заказной статьи: «Берется последняя речь господина президента и переписывается целиком, причем слова «враги свободы» заменяются словами «так называемые мокрецы», или «пациенты кровавого доктора», или «вурдалаки из лепрозория»... так что мой мыслительный аппарат участвовать в этом деле не будет». Но на это есть возражение: «Это вам только кажется... Вы прочтете эту речь и прежде всего обнаружите, что она безобразна. Стилистически безобразна, я имею в виду. Вы начнете исправлять стиль, искать более точные выражения, заработает фантазия, замутит от затхлых слов, захочется сделать слова живыми, заменить казенное вранье животрепещущими фактами, и вы сами не заметите, как начнете писать правду».

С разных сторон В. Баневу настойчиво предлагают: «Перестаньте бренчать». Присяжные критики статьей в «Образцовом информаторе» доводят Ф. Сорокина, отошедшего на минуточку от своей военно-патриотической темы, до сердечного приступа. И оба писателя неотступно думают о ценности собственного труда. И вдруг оказывается, что эту ценность можно измерить.

На протяжении всей повести Ф. Сорокин идет и никак не может дойти до Института лингвистических исследований. То его отвлекают мелочи, куски жизни без продолжения, то опять он погружен в Синюю Папку. Но вот, наконец, он беседует с сотрудником института. Оказывается: существует программа для компьютера, которая может вычислить «наивероятнейшее количество читателей текста». Не уровень таланта, нет. Просто – число читателей. И вот, когда в Синей Папке дети ушли от родителей навсегда, когда мир заканчивается и в перспективе – Исход и окончание времен, наступает разрешение проблемы творчества, неотступно преследующей Ф. Сорокина. В писательском клубе он снова встречается с научным сотрудником Института лингвистических исследований.

«Вы, как и следовало ожидать, совершенно правильно догадались, что машина моя определяет не абсолютную художественную ценность произведения, а всего лишь судьбу его в исторически обозримом времени... Догадавшись, вы оказались перед вопросом: стоит ли рискнуть и передать мне на анализ вашу Синюю Папку». Да, кивает Сорокин. Он боится, что машина наградит его «жалкой цифрою, словно не труд всей своей жизни вы ей предложили, а какую-нибудь макулатурную рецензию, писанную с отвращением...» Он надеется, что «вознаградит вас моя машина шестизначным, а то и семизначным числом», и шедевр сам чудесными путями пробьется к читателю. И еще есть один вариант, унизительный, стыдный: «...как я мог представить себе, что проклятая машина на Банной может выбросить на свои экраны не семизначное признание моих, Сорокина, заслуг перед мировой культурой и не гордую одинокую троечку, свидетельствующую о том, что мировая культура еще не созрела, чтобы принять в свое лоно содержимое Синей Папки», а может это оказаться 90 тыс. экз., как для всей прочей макулатурной трухи.

А Михаил Афанасьевич (имя этого персонажа – не случайность, Ф. А. Сорокин, и не он один, действительно принимает научного сотрудника Института лингвистических исследований за М. А. Булгакова. «Хромая судьба» связана с Булгаковым многими нитями. Это и структура романа в романе, и многочисленные реминисценции, и дьявольщина, и, наконец, прямая ссылка) негромко продолжает: «Поймите меня правильно. Вот вы пришли ко мне за советом и сочувствием... И того вы не хотите понять, Феликс Александрович, что ничего этого не будет и не может быть, ни совета от меня, ни сочувствия. Не хотите вы понять, что вижу я сейчас перед собой только лишь потного и нездорового раскрасневшегося человека с вялым ртом и коронарами, сжавшимися до опасного предела, человека пожившего и потрепанного, не слишком умного и совсем не мудрого, отягченного стыдными воспоминаниями и тщательно подавляемым страхом физического исчезновения. Ни сочувствия этот человек не вызывает, ни желания давать ему советы. Да и с какой стати? Поймите, Феликс Александрович, нет мне никакого дела ни до ваших внутренних борений, ни до вашего душевного смятения, ни до вашего, простите меня, самолюбования. Единственное, что меня интересует, это ваша Синяя Папка, чтобы роман ваш был написан и закончен. А как вы это сделаете, какой ценой... – это, право же, мне не интересно...»

И наступает тишина. В этой тишине глуховатый голос Михаила Афанасьевича читает не написанный еще текст – окончание Синей Папки. Там заканчивается дождь, там спасается бегством самодовольное чиновничество, бегут прочь от изменений трусы и обыватели, превращаются в родниковую воду спиртное и наркотики, рушатся бетонные соты и ржавеет оружие. В этот солнечный мир возвращаются дети. Новый мир принадлежит им и ими выстроен. Виктор Банев, писатель, видит все это. Он счастлив это видеть. Он должен досмотреть правду до конца. Но этот солнечный новый мир не им построен и не ему принадлежит. Он, писатель, должен вернуться и рассказать о нем.

Нет, не будет, не будет художнику «ни света, ни покоя». Он будет по клочкам собирать правду о мире, он будет создавать из нее полотна и строки, а если ему не позволят – он вставит правду между строк, подмешает ее в самые льстивые роскошные краски. Он будет мучиться и торжествовать, он будет считать себя гением и ничтожеством, «червем и богом». И так – до конца.

Но иногда, отложив только что законченную рукопись, отступив от мольберта, оторвав пальцы от клавиш, он все-таки будет счастлив. И счастлив будет его читатель, зритель, слушатель.