|
Ал.Ал.ЩЕРБАКОВ
ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПЛОШНОГО ПОНЕДЕЛЬНИКА
(послесловие инвалида)
«Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня...» Зачин,
но чего? Начинаевск-Сначаловск, слушаю вас. Ах, по-вашему, так начинается
повесть братьев Стругацких, которую я дальше для краткости буду именовать
«Понедельником»? Есть правда в ваших словах,
Начинаевск-Сначаловск, но мало, всего на две копейки, так что получите
свои два шара и предсказываю вам дальнюю дорогу. Пять баллов за любовь к
себе пусть вам ставят А и Б. Сомневаюсь, что поставят. Кто еще? Смелее,
барышня! Где-то еще вам попадалось? Верно. Но где? Одну минуту, меня к
телефону. Кембридж? Что хотите сказать, Кембридж? По-вашему, так
начинается вторая глава пушкинской «Капитанской дочки»? Почти
поздравляю вас, Кембридж, у вас приличная профессура из наших, но не
совсем. Так начинается не глава, а ее четвертый абзац. Тепло, но не
горячо. Кто еще? Никого? Ну, так уж и быть, я объясню.
В 1925 году с легкой руки в ту пору таинственных Э.С.П., А.Г.Р и
А.М.Ф., авторов книжечки «Парнас дыбом», пошли в ход циклы
пародий на тему «Как написали бы современные авторы такой-то
классический текст». Да, да, «Про „Собак“,
„Козлов“ и „Веверлеев“», очень хорошо,
Сорбонна! Прием подхватил замечательный пародист Александр
Архангельский. Полагаю, году в 1937, когда всем культурным людям было
приказано при каждом слове поминать Пушкина по случаю столетия со дня
гибели, А.Архангельский написал цикл прозаических пародий, избрав в
качестве ключевой именно фразу «Я приближался...» Но мы с
братьями Стругацкими (как сейчас помню, где и когда это было!) назубок
выучили эти пародии в 1948 по книге Архангельского, изданной к
десятилетию со дня его смерти. Цвел тогда обычай особо отмечать
(некоторые даже говорили «праздновать») даты смерти, а не
рождения, опять же помню, как его увяли в середине 50-тых.
Выучили, потому, что а) они были хороши и б) других не было. Какие
там пародии, когда товарищ Сталин, заправляя трубку любимым табаком из
ломаных папирос «Герцеговина-Флор», ревниво читал все новинки
«художественной литературы», как он это называл, и одних
награждал премиями имени себя (например, украинского драматурга
Корнейчука – пятикратно; а не приведи бог, память о нем
сохранится лишь благодаря широте познаний Р.А.Хлебовводова в поэзии,
каковой род занятий Корнейчук почему-то себе изначально отверг), а
других дозволял желающим извести насмерть или около того! Э.С.П., как
потом выяснилось, семнадцать лет в лагерях доверяли ТФТ («Тяжелый
Физический Труд»), а не пародии писать. Двое других
«молодцов-харьковчан», как их назвал Маяковский, бога
благодарили за решение, что он их вообще не называл. Верно вам говорю,
Архангельскому дали выйти только потому, что помер. Живым читать
пародии на свои персоны – Это, знаете ли, особый пир души.
Не верите? А вы попробуйте.
Но я со Стругацкими были мальчики, то немногое, что я с ними знали о
тогдашних зверских играх дяденек и тетенек, меня и их мало занимало,
мне с ними хотелось смеяться. От Архангельского было смешно, это раз;
исходило подталкивание к парнасским кладам, это два; начиналась наша
литературная учеба (не журнал, от Горького заведенный, а в натуре), это
три. А пушкинская фраза, получив именно от Архангельского
правофланговый статус, стала мне и им вроде шифрованной вывески
«Заходи, не пожалеешь, тут веселье для души». Вот как они
хитро подсказали мне: «Купи», когда под конец 1965 года я
увидел «Понедельник» в книжном магазине (тогда вполне можно
было купить новинку, зайдя в магазин после работы, честное слово! и я
так и поступил). Я был тот, на кого они рассчитывали, а они были те, на
кого рассчитывал я. С тех пор я не раз с горечью убеждался, что у вас
обонятельная глухота на такие затейливые феромоны знакомства, племя
младое, не знакомое с утварью времен вызревания одного из ваших
излюбленных творений изящной словесности.
И тем не менее, «Понедельник» вам дорог. Иначе, чем мне,
но дорог. Что ж, значит, книга многопространственна.
Многопространственность сулит книгам долгий век, говорю это с
благодарным и доброжелательным чувством. Но не собираюсь толковать,
какие именно из пространств вам милы. Вы и сами это знаете, а я и так
рискую прослыть занудой, силясь объяснить, что именно и почему было и
есть любо в «Понедельнике» мне. Перечитал
написанное – грустно стало: потусторонне выходит, будто я и
впрямь разъездной лектор на хлебах «вечерних университетов
культуры» тридцатилетней давности. Но инвалиду не возбраняется
чуток посипеть о времени, когда и он резвым козликом шел себе в лес
погуляти с рожками и ножками на местах. Так я – про время.
Отсюда поглядеть, так оно с весны 1953 года как бы само что ни день.
а чуток разворачивалось ковром нам под ноги. До лета 1956 года и
впрямь празднично: что ни день, то подарок. Начальство мироволило себе,
а мы наивно думали, что нам. С идиллией покончило Будапештское
восстание. Начальство перепугалось смертельно: стоило-де только
позволить себе долгожданный перекур, крышку над кастрюлей с нами
приподняло и оттуда поперли «пережитки капитализьма» (слова
на «изм» произносил с мягким знаком «наш дорогой Никита
Сергеевич», как положено было его именовать; так назывался фильм о
нем; вот откуда «изьмы» в речах А.А.Выбегаллы, преступные с
точки зрения актеров краснознаменного идеологического сектора ЦК).
Стало быть, кастрюлю придется захлопнуть и держать всем весом с горьким
чувством допущенной оплошности. Но захлоп снова начал слабеть, и в
1961–1963 годах опять пошла эйфория. Было чувство восхитительной
раскованности, свободы над головой для роста. Хоть и несуразные, а
открывались новые возможности – вроде инициативы
издательства «Детская литература» выпустить в свет
«Понедельник». Ну какая это, к черту, детская книжка!
Пространство школьнического восприятия в ней вопиюще мизерно,
исчерпывается игрой на прологе к «Руслану и Людмиле» и
двух-трех мультифильмированных русских сказках, но ведь вышла же, вот
что главное! Хмелила цыплячья вера, что коршуны не вернутся в небеса,
что на шее не петля, а безумной красоты оригинальный галстук.
По дате с колечка на лапке Фотончика – 190573,
догадываюсь, что «Понедельник» рождался в мае 1963, ровно
десятью годами раньше приговоренных в текст, а краткость избранного
братьями-авторами интервала до грядущих чудес говорит сама за себя:
через десять лет наши головокружительные выдумки в полном согласии с
ходом истории сбудутся. Мы верной дорогой идете, товарищи!
«Понедельник» был и пребудет для меня эссенцией тех лучших
дней, когда казалось, что они становятся светлее в силу непреложного
закона естества, так что воевать за это не с кем и выглядит по-дурацки.
Какое блаженное благодушие!
Но вы совершенно правы на этот раз, Начинаевск-Сначаловск,
поздравляю, и получите свои пять баллов: пока «Понедельник»
протискивался на свет в темпе прогрессирующе-вялой перистальтики
государственного издательства, от времени того, от благодушных теорий и
от самого Никиты Сергеевича не осталось и следа. Прятавшейся нежити,
защищая право володеть и княжить на крышке кастрюли с нами, пришлось
выползти на свет во всем своем безобразии. На свету ей было нехорошо,
глазки слепило, нежить щурилась, когтила броском и с рыва, клацала
челюстями безграмотно, но свирепо, но по живому. Стало болльно и
отчетливо видно, что нет за ней никакого светлого естества впереди, а
есть один миф, второпях и насильно сляпанный кадавр мысли и действия,
недостойное чернокнижие из отовсюду отдаленного уезда.
Нежить сама это знала. С натугой, по бумажке, неся публично пышную
чушь, у себя в интиме каждый ее молекуленыш скабрезничал насчет
остальных с чувством и толком греческого оратора, будучи куда
осведомленнее содержимого кастрюли. А будучи осведомленнее, за версту
чуял, зорче видел, какие именно нечаянные словечки смертельно опасны
для нежити. И декорации, бутафория, самый звук слов
«Понедельника», собранные чистой забавы ради безо всякой
задней мысли, явились злонамернны, ибо толковали о чернокнижии,
поддельности, мифичности ситуаций, то есть были тем самым
«чуром» в устах, который, попадись он на язык кстати,
расточал сон разума, лишая нечисть самой среды обитания.
Вот чем ни сном, ни духом оказались братья-авторы немилы на крышке и
дороги под ней. Но слово-то они сказали достаточно громко, и нежить не
имела больше власти над ними.
Прошел слух, что Стругацкие напечатали продолжение
«Понедельника» в неведомом журнале «Ангара»,
редакция которого была за это разогнана, а выход «Ангары»
прекращен. Это было вскоре после разбойного налета родной нежити на
Прагу в августе 1968 года, но мне в руки ксерокопированные странички из
«Анагры» попали, помнится, четырьмя-пятью годами позже. А
вскоре после того дошел размноженный на «синьке» вариант
«Сказки о Тройке», за который ручались, что он-то и есть
авторский. Не застряла у меня «синечка», и освежить память не
не по чем. Представляется, что там не было Панурга, не было спрута
Спиридона, а начиналась «синечка» с путешествия на лифте.
Разница «ангарского текста» и «синечки» сводилась к
полной перемене конца: в «ангарском тексте» коллизия
разрешалась явлением «деус экс машина», и я уверенно почел
это дешевкой, а «синечка» кончалась вышибанием клина клином,
под ТПРУНЮ подводили бюрократическую бесшумную мину постоянного
действия. Вариант с миной привел меня, в ту пору рабс-поручика в одном
из никчемных НИИ Минэлектротехпрома, в телячий восторг. Еще бы! У меня
на глазах возводились бюрократические препоны одна нелепее и
страхолюднее другой, а обходили их моими боками, так что приходилось
напрягаться не меньше, чем «представителям». Помню и разговор
со «знающим человеком» насчет первоначальности варианта с
миной и добровольности замены его авторами на вариант «деус экс
машина», что поставило меня в тупик. Я бурно отказывался в это
верить. Позже я пытался завести разговор на эту тему отдельно с А в
Москве, отдельно с Б в Питере. Кончилось ничем: А был крепко давши и
зациклен на своем, а Б так резко ушел от разговора, что я почувствовал
себя недопустимо назойливым, чуть ли не заподозренным в фонендоскопизме
с подчаи Копилки Грядущих Благ и наперед зарекся соваться с такими
задушевностями.
Пришлось дождаться 1987 года, когда журнал «Смена»
набрался духу опубликовтаь текст «Сказки», который по законам
литературоведения нам всем следует считать окончательным. Этот текст,
повторенный в настоящем издании с некоторыми дополнениями, он нов для
меня, но не столько сюжетными эпизодами, сколько общим настроением.
Если правда, что это тютелька в тютельку первоначальный текст 1967
года, возникает ощущение психологической катастрофы, происшедшей с
авторами в промежутке между работой над «Понедельником» и
работой над «Сказкой». «Понедельник» писан
привселюдно внутренне свободными оптимистами –
«Сказка» вылеплена в запечье полоненными скептиками.
«Понедельник» полон действия и движения – в
«Сказке» герои барахтаются на одном месте, как мухи на
липучке. «Понедельник» дышит молодым озорством –
«Сказка» жжется старообразной ехидной кислотой. И то самое
подведение мины под ТПРУНЮ, которое мне двадцать лет назад доставило
счастливые минуты сопричастия высочайшему остроумию, теперь
представляется унылой капитуляцией перед нездешней мощью порядка вещей.
Портфель Лавра Федотовича осязается неподъемным, как сумочка
крестьянская Микулы Селяниновича. И впрямь бедная душа просит победного
явления «богов из машины», врачующего по крайней мере раны,
нанесенные по ходу дела авторской пишмашинкой.
В общем-то, ничего страшного. Вот Лос-Анджелес, поди, прав, ставя
«Сказку» в затылок щедринской «Истории града Глупова».
Между Китежградом (он же Тьмускорпионь) и Глуповым даже не надо рыть
туннель, настолько они переходят один в другой. Возможно, это один и
тот же город, в соответствии с нашей оригинальной традицией
переименованный по случаю чьей-либо кончины или лихого переворота.
Просто в суматохе забылось. когда именно это произошло.
Вы что, Одесса? Можно по-украински. Розумию та розмовляю, нэмае
проблэмы. Ах, во сне забылось? Вы считаете, что то был дурной сон.
Запэрэчую, то есть возражаю. Кому дурной сон, кому суматоха, кому куда
как похуже, а мне и им это была жизнь, та самая, которая дается только
один раз, и прожить ее надо так, чтобы... Однако темп и траектория
задаются начальными и боковыми условиями поперек, и проживаешь эдак.
Вот товарищ, – ах, извините, вы уже милостивый государь;
вы часом не оттуда ли? оттуда; очень хорошо! – предлагает
резолюцию. Первое: провести творческую дискуссию на тему, как нам
быть – то ли Салтыкова-Щедрина перевести из сатириков в
предтечи фантастики, то ли А и Б оформить переводом в послетечи
сатирики. Очень хорошо, милостивый товарищ! Второе: признать. что за
сто лет, прошедшие с момента выхода из печати «Истории одного
города» сочинения г-на Салтыкова-Щедрина М.Е. и до выхода из
печати же «Сказки о Тройке» сочинения мм. гг. Стругацких А.Н.
и Б.Н., несмотря на имевшие место революции, электрификации, –
тут целая страница, на что не смотреть, – а также повальное
изучение классики недорослями обоего пола и рост населения в 2,73 раза,
жить в нашем городе стало только хужеватей, то есть вообще невозможно и
требуется р-решительное изменение практики назначения градоначальников
от высшего начальства. Н-ну, это как-то длинно получается. Думаю, этот
пункт я потом сам четче сформулирую в рабочем порядке. И голосовать, я
думаю, не будем, поскольку вижу, что у нас с вами по этим вопросам
достигнут полный косинус. То есть этот... ну... Вот именно. Это я и
имел в виду. Благодарю за внимание.
// Стругацкий А., Стругацкий Б. Понедельник начинается в субботу; Сказка о
Тройке. – СПб.: Terra Fantastica МГП «Корвус»,
1992. – С. 410-414.
|
