ЛИТЕРАТУРА О ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ

Кузнецова Алла, Ашкинази Леонид. Семит на обочине // Международная Еврейская газета (М.). – 2002. – 21 февр. (№ 6-7). – С. 4
[Еврейская тема в творчестве Стругацких интересна по трем причинам: она неочевидна, она злободневна, а само творчество Стругацких для определенного слоя общества является культовым. Время от времени появляются статьи, в которых высказываются самые разные мнения и оценки. И что обращение Стругацких к «еврейскому» было и «дразнением властей», и данью пролетарскому интернационализму, и выражением гражданской позиции, вплоть до того, что целые произведения были посвящены еврейской теме, но излагали все в зашифрованном виде.
Время творчества Стругацких охватывает период с конца 1950-х по начало 1990-х годов XX века, время, которое можно разделить на три периода, обычно называемые «оттепелью» (конец 1950-х – 1964 или 1968 годы), «застоем» (до 1985) и «перестройкой». В начале перестройки можно выделить период особого интереса к еврейской теме, которая до этого была полузапретной (в оттепель) или запретной (в застой). Творчество Стругацких, как и творчество любого писателя, должно было (в теории) отражать все эти изменения. На практике в творчестве Стругацких можно выделить несколько вариантов обращения к теме еврейства.
Первый и самый очевидный – это персонажи-евреи. В нем можно выделить несколько «подвариантов». Например, «номинальные евреи», то есть евреи, которых от окружающих их представителей иной национальности отличает только фамилия, национальные же черты (то есть то, что массовое сознание считает таковыми), отсутствуют – например, Валькенштейн, Мандель. Чаще всего такой тип героев встречается в цикле «Истории Будущего» или «Мира Полудня». Произошло это потому, что образ «человека будущего» конструировался Стругацкими в полемике с И. Ефремовым. А он сформулировал свое кредо так: «Когда я пишу своих героев, я убежден, что эти люди – продукт совершенно другого общества. Их горе – не наше горе, их радости – не наши радости. Надо... не переносить искусственно человека нынешнего в то далекое время». Как следствие этого, возникла ефремовская художественная концепция человека, согласно которой «каждый тип в «Туманности Андромеды» – проекция в будущее какого-то национального качества, общечеловеческой склонности или идеи». Результатом того, что человеческий образ создавался как персонификация умозрительной идеи, а не как отражение реальности, стала прямолинейность, статичность, заданность героев ефремовских произведений: образу-характеру в них практически не было места.
В противовес такому подходу появились герои произведений Стругацких. «Мы населили этот воображаемый мир людьми, – писали Стругацкие во втором издании повести «Возвращение» о едином художественном стиле своих произведений, – которых мы знаем и любим; таких людей еще не так много, как хотелось бы, но они есть, и с каждым годом их становится все больше и больше. В нашем воображаемом мире их абсолютное большинство...»
Возникает впечатление, что нации в описанном Стругацкими будущем настолько слились в единое человечество, что различия остались в основном чисто формальными (на уровне имен и фамилий), хотя в некоторых произведениях (например, «Обитаемый остров») можно встретить упоминания и о сохранившихся языковых различиях. У Ефремова же нации слились в «сверхнации», и хотя остались расовые различия (европеец Дар Ветер, африканец Мвен Мас, азиатка Тивиса Хенако и т.д.), но языковые давно отсутствуют.
Заметим, что формального противоречия с Ефремовым у Стругацких нет, ибо время действия в произведениях Стругацких значительно ближе к нашему (ХХII-ХХIII века, а не следующие тысячелетия у Ефремова), но психологически это была именно полемика, воплощение в художественной форме разных представлений о будущем.
Второй вариант «еврея» у Стругацких – когда персонаж, кроме фамилии, обладает ярко выраженными «еврейскими» чертами характера и внешности, то есть такими чертами, которые приписываются евреям общественным мнением (осторожность, активность, въедливость). Такие персонажи немногочисленны (например, Фарфуркис из повести «Сказка о Тройке», Носатый Бен-Галеви из повести «Пикник на обочине», Матвей Матвеевич, Агасфер Лукич из романа «Отягощенные злом, или Сорок лет спустя», Пинский из пьесы «Жиды города Питера..., или Невеселые беседы при свечах»). Немногочисленность таких персонажей можно объяснить несколькими причинами. Во-первых, тем, что, в соответствии со взглядами Стругацких на мир будущего, столь выраженным национальным характерам там места не было (а большая часть произведений Стругацких посвящена именно «истории будущего»). Во-вторых, тем, что такой «карикатурный» характер персонажа предполагает определенную схематичность всего мира произведения, а таких работ у Стругацких немного. И в-третьих, не следовало слишком уж испытывать терпение цензоров и редакторов – ведь в Советском Союзе еврейская тема была полузапретной – до 1989 года даже критики сторонились ее обсуждения. Вероятно, именно поэтому такой, тип персонажей появился только в последних произведениях Стругацких. Впрочем, надо отметить, что «национальные карикатуры» у Стругацких встречаются не только в образе евреев. Можно, например, вспомнить китайца Вана – воплощение покорности и безответности, или дядю Юру (широта натуры, независимость, хозяйственность), или немца Отто (дисциплинированность и чинопочитание)... Особенно тщательно эти черты просматриваются в романе «Град обреченный», где изображение людей различных национальностей было структурообразующей частью художественного замысла. В других же вещах, где изображение национальностей было не столь важно, национальные черты героев сглажены.
С таким типом персонажей сближается третий тип – «глубинный еврей». То есть такой персонаж, которому присущи «глубинные черты» еврейского народа. Естественно, это не исключает ни первого признака (фамилии), ни второго (черты, в общественном сознании характерные для евреев). Возможно даже, что разделение на «еврея карикатурного» и «еврея глубинного» обусловливается только нашим восприятием этих персонажей: неприятные черты – естественно, карикатура, а положительные – глубинный образ... В сущности, таких персонажей только двое – Перец (из романа «Улитка на склоне») и Кацман (из романа «Град обреченный»). Однако оба они – ключевые для соответствующих произведений, причем других ключевых персонажей с национальными чертами у Стругацких нет (если, конечно, не относить к нациям «советскую»). Заметим, однако, что самый ярко выраженный из всех еврейских персонажей – Кацман – приходится на произведение, в котором, как указано выше, изображение национальных черт героя было очень важно, и поэтому натуралистическое изображение его еврейских черт носит отчасти служебный характер.
Вопреки высказываемым в некоторых работах (например, М. Амусина) предположениям, появление в произведении того или иного персонажа-еврея зависит не столько от «периода творчества» Стругацких, сколько от общей направленности текста. Таким образом, периодизация творчества, конечно, влияет на использование того или иного типа героев, но – вторично: сначала она влияет на выбор темы произведения, места действия и т.д., а посредством этого – на выбор типа героя.
Нельзя, по-видимому, сказать, что использование еврейской тематики Стругацкими было специально направлено на «дразнение властей». Достаточно дразнящими были их произведения в целом, и им не требовалось придавать остроту упоминанием «запретной национальности» (хотя, может быть, такое упоминание и могло явиться «последней соломинкой, сломавшей спину верблюда», – естественно, вслух об этом скорее всего редактор/цензор не сказал бы)...
Итак, первый вариант обращения к еврейской теме – это введение в произведение персонажей-евреев. Второй же, но в отличие от первого, неочевидный, – аллюзии на еврейство. Разные авторы относят к таковым довольно широкий спектр ситуаций (несколько десятков) – от вполне очевидных (например, выступление одного из персонажей «на общем собрании курса в памятном тысяча девятьсот сорок девятом») до более чем сомнительных. Например, ситуации, приводимые в качестве еврейских в статьях Каганской, лежат в диапазоне от дискуссионных до, как нам кажется, излишне притянутых. К последним можно отнести, например, такие: ассоциация имени героини – Стелла – со звездой Давида, сравнение отказов людей от некой прививки с «отказами» в выезде, происходившими, как известно, от системы, а тяги одного из героев к возвращению на Землю из космоса – с «тягой к национальной самоидентификации». Как пример можно привести и следующий отрывок: «Что ж до самого главного героя, Левы Абалкина, – то в его образе запечатлены не только приметы и судьба «коллективного еврея» – изгнанника с Земли (Святой) и Вечного Странника («Жида»), но и «зримые черты» главного героя другой книги – Танаха, – черты грозного еврейского Бога, неплотно прикрытые обаятельной маской доктора Айболита: в детстве Лева по своему усмотрению начинал и прекращал войны между муравейниками (муравьи и муравейники как символ этнического коллектива, народа, были известны уже древним грекам), приручает змей и прочих тварей и т. п. Имя – Лев, Лев Иудеи, относится, надо полагать, к тому же символическому пласту».
Отнесение критиками событий и реалий произведений к этой группе зависит зачастую не столько от самого текста произведения, сколько от их собственных установок и намерений. Как нам кажется, такое отнесение во многих случаях слабо мотивировано и явно избыточно. Это наше мнение отчасти подтверждается следующим наблюдением: опрошенные нами активные читатели Стругацких тех лет утверждали, что им не бросалась в глаза еврейская тема у Стругацких и что они не могут сказать, что замечали ее. Анализ накопленного значительного материала по цитированию Стругацких показывает, что говорить о частом цитировании еврейских пассажей Стругацких тоже нельзя.
В 1990-е годы, с одной стороны, стало уже можно говорить все и обо всем, а с другой стороны – появилась свобода печати, что вызвало к жизни множество «самиздатовских» журналов («фэнзинов» – по вопросам фантастики). Немалое внимание в этих изданиях уделялось творчеству Стругацких. Можно было бы ожидать, что национальная тема произведений Стругацких будет в них обсуждаться регулярно и тщательно (тем более что среди авторов и организаторов было немало евреев). Однако этого не произошло. В сетевых конференциях эта тема также возникает редко и нерегулярно (и обсуждается недолго).
Из отдельных реплик самих Стругацких, а также из сопоставления различных редакций текстов можно сделать вывод, что «профессиональные читатели» (цензоры, редакторы) реагировали на еврейскую тематику существенно более болезненно (например, исчезновение пассажей на эту тему из журнального варианта романа «Хромая судьба» или существенное изменение образа Мослатого Исхака из повести «Пикник на обочине»). Можно отметить, что вспышка антисемитской тематики в критике («молодогвардейской критике» – по названию издательства, вокруг которого они группировались) приходится на конец 80-х – начало 1990-х годов, когда эта тема стала возможной для обсуждения.
Таким образом, можно констатировать, что еврейская тема у Стругацких не была востребована современниками, да и в последнее время не привлекла особого внимания основной массы читателей и поклонников. По-видимому, это явилось результатом действия двух причин: во-первых, у Стругацких не оказалось ни одного посвященного еврейской теме произведения  – просто потому, что они, как это, в частности, следует из их интервью, не считали эту тему такой уж важной, а для того, чтобы сказать обществу что-то, что его заденет, по-видимому, это необходимо, либо общество должно быть очень нацелено на эту тему. Во-вторых, возможно также, что поколение, среди которого Стругацкие были особенно популярны, менее чувствительно относилось к еврейской тематике, чем предыдущее.
Рассеянные по произведениям Стругацких еврейские мотивы означают, что еврейское присутствовало у них в актуальном сознании, однако оно равным образом присутствовало и в сознании читателей, которые поэтому ничего особо нового для себя не извлекли. Связной же картины, которую читатели могли бы воспринять для себя как новую, или направляющей идеи, которой читатели могли бы вдохновиться, у Стругацких не было.]