Александр Громов

"Раздетые" звезды остаются на своих орбитах, зато вблизи гравитационного колодца вновь появляется газ, давным-давно исчезнувший и в галактическом ядре, и в шаровом скоплении. Образуя аккреционный диск, он рушится в пасть центрального монстра, и пожираемая материя вновь кричит во всех диапазонах электромагнитных волн... все громче, громче...

ГРОМЧЕ!

Потоки излучения. Лавины. Гольфстримы.

Хаос. Разрушение и невозможность воспроизводства сколько-нибудь сложных молекулярных структур, оказавшихся на пути энергетического шторма. Гибель сложного во имя простого. Уничтожение зыбкого ради фундаментального.

Для великого множества миров, обращающихся по более близким к Ядру орбитам, катастрофа уже произошла. Но даже самый чувствительный астрономический инструмент из расположенных в обсерваториях на Мауна Кеа, Килиманджаро, Серро-Пачон и Рокве-де-лос-Мучачос, еще не мог предупредить астрономов о бешеном шквале смертоносного излучения, неостановимо распространяющемся по Млечному Пути.

Ф-ф-фух!

Долой вычурность!

Назад, к простоте!

Смести.

Разрушить.

Стерилизовать.

Я слушаю. Слушаю чудовище, внутри которого нахожусь. Вникаю в смысл слов живого звездолета, невероятно продвинутого организма, давно вышедшего из колыбели планетарного тяготения, заботливой няньки, пестующей неразумное черепаховидное создание, что похоже сейчас на свернувшегося в шар броненосца.

Мое присутствие корабль только терпит. Он кормит меня какой-то густой субстанцией, по консистенции напоминающей творожную массу и всегда разной на вкус. Он убирает отходы. Наконец, он беседует со мной -- то голосом, то беспардонно влезая в мои мозги.

Вообще-то "он" -- на самом деле "она". Но, кажется, кораблю безразличнен тот факт, что я частенько думаю о нем в мужском роде, -- что слону комариный писк? Любой человек смертельно оскорбился бы, если бы его ненароком спутали с эксменом, а этому существу хоть бы хны. Оно значительно выше таких мелочей.

-- Как это будет выглядеть? -- спрашиваю я, чуть-чуть встревоженный. Для серьезных опасений нет почвы: десять тысячелетий -- срок немалый. Что нам далекая умозрительная опасность, если через четыре недели этот живой корабль в компании себе подобных испепелит Землю? Ведь невидимый барьер по-прежнему надвигается с той же скоростью -- со скоростью движения Солнца относительно ближайших звезд, -- и я не знаю, как выполнить то, ради чего оказался здесь, пройдя через бегство, сговор, выучку, бунт и гибель товарищей.

-- Мощнейшая гравитационная волна и сильнейшая первоначальная вспышка излучения с максимумом в гамма-области, -- охотно отвечает корабль. -- И это будет только самое начало.

-- А что дальше?

-- По вашей терминологии, в центре Млечного Пути загорится квазар. Интенсивность и жесткость радиации не будут уменьшаться на протяжении многих тысяч лет. В данный момент вблизи центра Ядра образовалась такая звездная толчея, что падения звезд в черную дыру уже происходят достаточно часто. Пройдет значительное время, прежде чем часть звезд и сорванный с них газ будут поглощены, а другая часть стабилизирует свои орбиты. Квазар погаснет не раньше, чем вокруг него не останется материи, которую он мог бы пожрать. В течение этого времени существование сколько-нибудь сложной формы материи на поверхности вашей планеты будет абсолютно невозможно.

-- Почему?

-- Проникающая радиация. Наведенная радиоактивность. Разрушение озонового щита. Безусловная гибель высших растений и всей пищевой цепи до человека включительно. Даже ваши крысы не смогут существовать. Уточнение: после угасания квазара существованию высшей жизни на поверхности еще долгое время будет препятствовать распад нестабильных изотопов.

-- А спастись под землей? -- настаиваю я. -- Шахты какие-нибудь...

Корабль не просто отвечает -- вещает академическим тоном. Не знаю точно, что это такое, в академиях я не обучался, но убежден, что такой голос должен раздаваться не иначе, как с кафедры:

-- Простейшим организмам в толще горных пород, а также в глубинах океана, вероятно, удастся благополучно пережить катаклизм. Человечество в лучшем случае сумеет закапсулировать в надежных убежищах сравнительно небольшое количество особей либо в летаргии, либо в варианте смены поколений, либо в определенной комбинации этих стратегий -- предпочтительный вариант можно просчитать. Подчеркиваю, данная группа человеческих особей должна быть сравнительно мала: ведь вместе с нею надлежит сохранить в убежищах все основные элементы ваших экосистем. Помимо этого, группа должна состоять из генетически безупречных особей. Согласно тем знаниям о человечестве, которыми я обладаю, нетрудно прийти к выводу: ни при каких разумных вводных необходимые условия не будут выполнены, следовательно, необходимость в детальных расчетах отпадает сама собой. Как видишь, человечество обречено на гибель в любом случае.

-- Ты с ума сошел, -- возражаю я без горячности. С этим монстром я давно уже не горячусь -- на него это не действует. -- Десять тысяч лет -- срок серьезный. Ты вот, скажем, летаешь, а когда-то ползал. Во всяком случае, предки твои уж точно ползали. Учиться и мы умеем, загляни в нашу историю. Откуда ты можешь знать, что наши отдаленные потомки будут сидеть на Земле и дожидаться катастрофы? Может, они -- фью! -- и нет их...

-- Существует только один шанс из пятидесяти за то, что к указанному сроку человечество освоит межзвездные перелеты. Кроме того, сами по себе они еще не панацея. Нужно уметь не просто слетать к ближайшим звездам -- требуется полная автономность, не опирающаяся на ресурсы материнской планеты, которую придется оставить навсегда. Проще говоря, домами ваших потомков должны стать субсветовые космические корабли. Вероятность их создания за отпущенный вам срок пренебрежимо мала.

-- Других вариантов нет?

-- Почему же нет? -- удивляется корабль. -- Есть альтернативный вариант: то, что ты называешь земной цивилизацией, получает в свое распоряжение принципиально новое знание, что-нибудь вроде умения управлять пространством-временем или создавать новые реальности, и выкручивается из неприятной ситуации. К сожалению, я не могу поделиться с людьми знанием такого рода, у меня его просто нет...

-- Но чисто теоретически такая вероятность существует? -- настаиваю я.

-- Теоретически существуют и мнимые числа, -- напоминает корабль. -- Я не могу рассчитать данную вероятность, но полагаю ее пренебрежимо малой.

-- А для вас что, излучение квазара безопасно?

Или мне мерещится, или я мало-помалу начинаю улавливать интонации в словах моего хозяина-вместилища. Сейчас я готов поклясться, что ощущаю его сожаление:

-- Нет. Но мы можем ему противостоять. Какое-то время.

-- И мы тоже сможем! Мы справимся! У нас впереди десять тысяч лет, если ты со своими подружками оставишь Землю в покое!..

Мне кажется, что корабль вздыхает, прежде чем ответить:

-- У вас впереди гораздо меньше времени, даже если мы оставим вас в покое...

-- Что?

Корабль молчит.

-- У нас нет десяти тысяч лет? -- Я не верю ушам. -- Почему? Говори!

Теперь мне кажется, что он отвечает неохотно. Без сомнения, только кажется. Я не в силах заставить его плясать под свою дудку.

-- Через восемь тысяч двести тридцать лет обыкновенная черная дыра звездной массы, каких в Галактике миллионы, одиночная и находящаяся вдали от газопылевых облаков, а потому практически необнаружимая вашими средствами наблюдения, войдет в пределы Солнечной системы. Вероятно, внешние планеты будут оторваны от Солнца ее притяжением, а орбиты внутренних сильнейшим образом изменятся. Последствия будут вполне катастрофическими. Вряд ли ваша цивилизация сумеет приспособиться к новым условиям, если в перигелии Земля будет приближаться к Солнцу ближе Меркурия, а в афелии удаляться в пояс астероидов...

Бьется сердце, но я вздыхаю с облегчением:

-- Ну, восемь тысяч лет -- тоже срок немалый...

-- И излишне оптимистический, -- безжалостно добавляет корабль. -- Это еще не все. Примерно через семь с половиной тысяч лет одно из многих ледяных тел, обращающихся по удаленным орбитам вокруг вашей звезды, далеко не самое крупное, поперечником не более тридцати километров, из-за сближения с Плутоном устремится во внутренние области вашей системы. Жители Земли увидят очень большую комету; более того, ваша планета пройдет через ее хвост. В результате на Землю с вероятностью более девяноста восьми процентов будет занесен хорошо известный нам вирус клеточного бешенства. Имея общее представление о вашей физиологии, могу уверенно заявить: болезнь будет развиваться стремительно, с неизменно летальным и притом мучительным исходом. По всей вероятности, через пятьдесят-шестьдесят дней с высшей формой жизни на Земле будет покончено. Надо полагать, не вымрут только прокариотные организмы вроде ваших бактерий. Даже мы потеряли несколько планет, будучи не в силах своевременно синтезировать вакцину. У вас же нет ни единого шанса.

-- Можно заранее отклонить ледышку и направить ее прямиком в Солнце, -- небрежно отмахиваюсь я. -- Тоже мне, проблема! Но все равно спасибо за предупреждение...

-- Предупрежден только ты, -- любезно напоминает корабль.

Да, конечно. Я не забыл. С тех пор как мне было позволено поболтать с виртуалом Вокульским, связи с Землей у меня нет. И весьма похоже, что уже не будет.

Пленник. Муха, надежно влипшая в паутину. Правда, муха именно этого и хотела, но кого это сейчас интересует? Что было, то прошло. Сегодня я пассажир, бесплатный, но и бесправный, а завтра могу оказаться кем угодно. Врагом. Мешающим инородным предметом. Пищей.

Живые звездолеты -- об этом мы читали. Еще в патриархальные дообновленческие времена (кстати, а господствовал ли тогда патриархат?) некоторые сочинители додумались до верной в общем-то мысли: живое в конечном итоге сильнее неживого. Везде. Даже в космосе. Оно гибче и цепче. Оно умеет приспосабливаться и перекраивать среду под себя. Вывод прост: даешь полноценную генную технологию! Даешь живые, умные, послушные машины! Вылепим небывалое и заставим служить себе!

Не получилось. Нанотехнологии, на пороге коих человечество стояло накануне Пути Обновления, также не получили развития, столкнувшись с прямым запретом. Быть может, потенциальная опасность компьютеров, кишащих в каждой капле воды, как инфузории, и искусственных организмов искусственно преувеличивалась, не знаю. Да и кто вложит средства в создание того, в чем не ощущается никакой нужды? Мы только знали, что это возможно.

Но живые звездолеты как продукт естественной эволюции?! С ума сойти.

Я не выполнил задание. При мне еще три гранаты -- одна осколочная и две с нервно-паралитическим газом -- и нож-пила. Корабль не обращает никакого внимания на мой арсенал. Стоит ли ампутировать жвалы ползущей по ладони божьей коровке?

Ее не стоит даже давить, если укусит. Стряхнуть с ладони -- и все. Лети, букашка.

Уничтожить живой корабль мне не по плечу, и корабль очень хорошо знает, что я давным-давно пришел к такому выводу. Он ведь читает мои мысли. Я еще жив только потому, что все еще представляю некоторый интерес для изучения. Это в лучшем для меня случае. В худшем -- потому что забавен.

Разумным существам свойственно приручать менее разумных -- кошечек, хомячков, собачек. При этом дикая собачья стая подлежит отстрелу, даже если не нападает. Превентивно.

Мы напали, и корабль легко уничтожил половину нашей эскадры. Несколькими часами позднее, верный своему правилу не пропускать за барьер ничего чужого, он выжег аннигиляцией базу на Ананке. Не думаю, что двенадцатый спутник Юпитера уцелел как монолитное тело, -- скорее всего, на его месте возник метеорный рой да облако горячего газа.

Спустя сорок семь суток настал черед базы космофлота на Церере. Корабль любезно сообщил мне подробности боя: уничтожено более двухсот мелких целей и одна крупная, а вскоре перестала существовать и база. Астероид приобрел громадный кратер и заметно изменил орбиту, но уцелел -- Церера соотносится с Ананке как арбуз с горошиной.

Смысл операции стал мне ясен, как только я узнал об уничтожении крупной цели. Вероятно, после фиаско с "Эгидой" штаб разработал новый план: попытаться прорваться за барьер, используя высокоскоростной транспортник, или корвет, или даже крейсер. При этом две-три эскадрильи боевых капсул атаковали чужака, имея задачу связать его боем. Кроме того, как и в прошлый раз, чужаку пришлось отбиваться от стаи управляемых ракет.

Он отбился. Прорваться за барьер не удалось никому.

Если бы чужака всерьез пытались уничтожить, навалившись всей Третьей эскадрой, количество пораженных им целей, крупных и мелких, перевалило бы за тысячу. Совершенно очевидно, что штаб Присциллы О'Нил ставил перед исполнителями ограниченую задачу. Проскользнуть за барьер. Выяснить, будет ли противник стремиться уничтожить цель, оказавшуюся глубоко в его тылу, или смирится с ее существованием. Попытаться понять, что же такое этот летящий на нас барьер с центром у неприметной звездочки в созвездии Геркулеса -- чугунное ядро радиусом в сотню световых лет или всего лишь воздушный шарик с тонкими стенками?

Если второе, то у человечества еще есть надежда на спасение: не держаться за космические базы, а стянуть все силы к Земле и, не считаясь с потерями, проколоть в одном месте барьер -- пусть он катится дальше, как грозный морской вал, под который удалось поднырнуть. Заранее разместить на ближних и дальних околоземных орбитах десятки спешно достраиваемых кораблей, сотни платформ с гамма-лазерами, тысячи пилотируемых капсул, десятки тысяч ядерных ракет, сотни тысяч надувных ложных целей -- и ждать, когда налетит барьер, в надежде на то, что чужаки не смогут за приемлемое время расправиться с таким обилием целей.

Луными колониями, видимо, придется пожертвовать, как и марсианскими. Людей -- вывезти. Позаботиться о подземных убежищах для населения -- аннигиляционные вспышки в ближнем космосе пользы здоровью не принесут. Заранее смириться с ужасающими потерями и бурно радоваться, если Земля уцелеет, сохранив хотя бы половину космофлота. Но это, пожалуй, чересчур оптимистический вариант.

Умудренный реалист может считать крупной удачей, если Земля потеряет ВЕСЬ космофлот, если в течение нескольких месяцев на ее поверхности нельзя будет находиться без защитных средств из-за наведенной радиации, но если при всем этом ужасе уцелеют подземные убежища и хотя бы часть инфраструктуры. От голода, лучевой болезни, эпидемий и неизбежных беспорядков умрет множество людей и еще больше эксменов, но человечество выживет и со временем оправится от нокдауна. Что еще надо?

А главное, что еще остается делать? Пусть эксперимент на подступах к Церере окончился неудачей -- иных вариантов обороны просто нет.

Я понимаю штабную логику.

Мошки, бьющиеся о ветровое стекло...

Сбиться в плотный рой -- и попытаться пробить дыру в стекле. Внутри мобиля тоже можно жить.

Ой ли? А дезинсекталем не опрыскают? Да и кто слыхал, чтобы при встрече насекомых с ветровым стеклом страдало стекло, а не насекомые?

Мне даже нет смысла скрывать свои домыслы касательно построения обороны Земли -- после Цереры корабль, несомненно, пришел к тем же выводам.

Я не знаю, как он поступит. Рискнет схватиться со всей мощью Земли в одиночку? Вызовет на подмогу десяток себе подобных? А главное, насколько далеко он готов пойти в ублажении своего второго подопечного? С чувством долга у корабля все в порядке, а вот как насчет инстинкта самосохранения?

Продолжит ли нянька до бесконечности потакать капризам малыша или однажды оттащит его подальше от опасного места, невзирая на его рев?

Я не могу его просчитать. Логика этого чудовища не строится на голом рационализме.

-- Зачем ты рассказал мне о квазаре, черной дыре и вирусе? -- спрашиваю я. -- Чтобы доказать, что человечество все равно обречено? Ты ошибаешься. Если вы уберетесь, у нас останется... сколько там? Семь с половиной тысяч лет?

-- Вряд ли больше трех тысяч, -- поправляет корабль. -- По нашим прогнозам, максимум через три тысячелетия одна из ближайших к вам звезд, Сириус А, не гигант и даже не субгигант, а обыкновенная белая звезда, заведомо безопасная с точки зрения ваших астрофизиков, взорвется как сверхновая неизвестного вам типа. Для жизни на вашей планете последствия будут крайне неприятны; для человечества -- фатальны.

-- А не много ли напастей на нашу голову?

-- Если не ошибаюсь, у вас есть удачное образное понятие -- полоса невезения, -- охотно сообщает корабль. -- Теория вероятностей распределяет катастрофы во времени случайным образом. Вам просто не повезло.

Пока я осмысливаю сказанное, он держит паузу. Затем продолжает:

-- Вас ожидали бы и другие неприятности, не связанные непосредственно с ошибками развития вашей цивилизации. Полагаю, падение астероида километрового поперечника, ожидаемое через тысячу семьсот лет, вы пережили бы, хотя и не без труда. К сожалению, я не могу с достаточной точностью подсчитать вероятность самоуничтожения вашей цивилизации -- тут все слишком неопределенно, у меня не хватает исходных данных. Могу только сказать, что предварительные прикидки отпускают вам срок не более двух -- двух с половиной тысячелетий. У вас нет перспективы. До астероида вы, вероятно, дожили бы; до взрыва Сириуса А -- уже вряд ли.

-- И ты делаешь вывод, что нам незачем мучиться ожиданием худшего? -- с сарказмом осведомляюсь я. -- Все равно мы погибнем, а тысячелетием раньше или позже -- какая разница?

-- Аннигиляция не самый худший выход для вас, -- немедленно изрекает он. -- Что мгновенно, то безболезненно.

Голос корабля бесстрастен, но тут следует прислушиваться к смыслу, а не к тону. Неужели?.. Нет, не может быть, показалось... А если нет?

Если нет, то корабль уговаривает меня! Убеждает. Ему хочется, чтобы я согласился с ним.

-- Совершенно верно, -- произносит он вслух.

-- А ведь ты врешь... -- Ядовитейшая гримаса лезет мне на лицо, и я цежу слова сквозь зубы с шипением, точно ползучий аспид. -- Ты не меня убеждаешь в своей правоте, ты себя убеждаешь. Как легко подменить вероятное на неизбежное! Как хочется это сделать! Переложить груз на других, успокоить совесть, умыть руки... И после этого ты утверждаешь, что вы продвинулись настолько, что вышли в Галактику без звездолетов? Может быть, это и есть прогресс, не знаю. Но ты боишься ответственности, продвинутый! Не перед нами, нет. Ты боишься самого себя!

Он молчит. Теперь он замолчал надолго, я его знаю. Не в первый раз мы ведем с ним такие беседы, и, вероятно, не в последний. У нас еще есть время для разговоров: Земля сгорит лишь через четыре недели.

Не знаю, захочу ли я беседовать с ним ПОСЛЕ ТОГО -- в предположении, что он оставит меня в живых. И даже не хочу об этом думать.

Корабль молчит. Он, как и его сотоварищи, по-прежнему держит нерушимый кордон вокруг колыбели своей цивилизации, развлекая безмозглых подопечных, теша их территориальный инстинкт, сохраняя бортик их любимой песочницы. Какое им дело до того, что заурядная желтая звезда летит прямо на барьер, таща за собой выводок шариков-планет? Какое им дело до того, что разумные жители одной из планет вовсе не желают быть агрессорами, которых необходимо уничтожить? Тем более что предупреждение было им послано. Они все-таки собираются вторгнуться в чужие владения вместе со своей планетой и обогревающей ее звездой? Они упорно продолжают двигаться прямо на барьер со скоростью в четыре астрономических единицы в год? Тем хуже для них.

И все-таки сегодня я одержал победу. Маленькую-маленькую, сугубо частную и ровным счетом ничего не решающую. Но мне хочется верить, что это только начало.

Я знаю, что обманываю себя. Да, у корабля остались рудименты чувств, свойственных менее экзотическому живому существу, однако вряд ли мне удастся как следует надавить на них. Кораблю легче, чем мне, -- он может решить все свои моральные проблемы, просто перестав со мной общаться.

Он так и делает.

Опять я не нашел нужных аргументов, да и есть ли они вообще? А если есть, то согласен ли корабль выслушать их от меня? Не та я, видно, персона. Хоть ты мекай, хоть аргумекай -- все равно я перед ним ничего не значащая козявка. И даже не перед ним, а в нем, если уж быть точным. Совершенно непонятно, почему я все еще жив. Оставлен для изучения? Так ведь уже, наверное, изучен вдоль и поперек. Сохранен как собеседник? Вряд ли. Как забавная погремушка для слабоумного подопечного?

Очень может быть.

Что ж, за неимением лучшей роли побудем погремушкой. Если повезет, успею свихнуться и стать таким же дебилом, как первый подопечный. Наблюдая за уничтожением Земли, лучше пускать слюни, чем трястись от бессильной ярости.

-- Кис-кис! Иди сюда.

"Кис-кис" ему явно не подходит. Но как подозвать страховидную черепаху -- "череп-череп", что ли?

Самому мне двигаться лень -- три "же" не шутка. Корабль думает прежде всего о потребностях главного подопечного, а уж потом о моих. Уже который месяц я вешу два с половиной центнера. Любой человек нормального сложения, не говоря уже о толстяках, за такое время, наверное, помер бы, а я живу, досадуя, правда, на то, что я не сухопарый йог. Поначалу адски болели мышцы, особенно дыхательные, но в конце концов они только окрепли, а небогатые запасы жирка давно вытопились. Но двигаться все равно неохота.

Сообщи мне корабль, что изменил свои планы, -- да я колесом пройдусь и оторву чечетку! Авось сердце выдержит. А так -- лучше полежу. Лежать пластом при тройной тяжести -- уже физзарядка.

-- Цып-цып, Двускелетный! Ути-ути...

Бронированный урод, равно похожий на черепаху и личинку крупного жука, радостно ползет ко мне -- услышал. Первым делом игриво прихватывает жвалами мое запястье. Не всерьез, играючи. Захочет -- отстрижет руку начисто. Но и я позволяю ему приближаться ко мне лишь тогда, когда ясно вижу: он хочет игры.

Ему игра, а я устал считать шрамы.

Достаю нож-пилу. Гранату ему лучше не показывать -- рассвирепеет. Помнит, как его шарахнуло. А нож в его насекомом восприятии ни с чем опасным не ассоциируется.

Подранить его ножом я мог бы, это точно. Теперь знаю, куда надо просунуть лезвие и как повернуть. Наверное, смог бы и убить, да что это даст? Корабль играючи восстановит своего подопечного, а меня в любой момент может прихлопнуть, как муху. Без восстановления.

Когда я впервые подумал об этом, в голову залезла и другая мысль: чего ради продвинутые корабли-самки возятся со своими выжившими из ума самцами? Нежность, иллюзия материнства, радость заботы о несмышленышах -- это ясно, но разве нельзя было модифицировать безмозглых Двускелетных во что-нибудь более разумное? Так-таки нельзя? При потрясающем воображение могуществе живых кораблей? Да не может того быть, чтобы нельзя!..

И сейчас же корабль дал ответ на невысказанный вопрос:

-- У нас не было цели. Теперь цель есть. Ты предлагаешь нам кратчайший путь к ее достижению?

Ирония пополам с горечью звучала в его словах. И я все понял. Я понял, что безжалостно ткнул пальцем в "болевую точку" -- живые корабли вовсе не стремились достичь своей цели как можно скорее. Их бы воля, так они бы отодвинули достижение цели в бесконечность. Да, достичь цели -- радость. Но достичь ее и вновь остаться без цели и смысла существования -- боль и ужас. Разумнее не форсировать, пусть все идет своим чередом: Двускелетные несмышленыши играют в космической песочнице, радостно разрушая чужие куличики, а взрослые заботливо и снисходительно пестуют малышню. Играйте, детки!

-- Нюхай, Шарик, нюхай, -- бормочу я, тыча рукояткой ножа между жвалами и пористым наростом -- предположительно органом обоняния. -- Нюхай, ну!

Жвалы клацают, но я успеваю отдернуть руку.

-- Я не сказал "хватай", я сказал "нюхай". А теперь -- апорт! Взять!

Швыряю нож абы как. Даже если он угодит в живую стенку помещения не рукояткой, а острием, кораблю это не повредит. Вероятно, нож даже не вонзится, а просто отскочит.

Так и есть.

Шумно сопя, Двускелетный лихо разворачивается на месте -- маневренность у него что надо -- и бросается за добычей. Клац -- нож уже в жвалах.

-- Апорт! Сюда тащи! Апорт, Бобик!

Двускелетный семенит ко мне, предвкушая удовольствие: сейчас моя роль в игре состоит в том, чтобы отнять у него нож-пилу, а его задача -- не отдать. Жвалы у несмышленыша мощные, как гидравлический резак. Нож сработан из очень хорошей стали и только потому еще цел. Но у рукоятки вид плачевный.

-- Фу, Полкан, фу! Отдай...

Мне удается поймать рукоятку, и мы тянем в разные стороны. Двускелетный сильнее. Мотает башкой, урчит от восторга и пятится. Я юзом еду за ним по полу. Внезапный рывок -- и рукоятка выскальзывает из потной ладони. Слабоумное дитятко вне себя от радости -- перевернулось на спину и молотит в воздухе лапами, не разжимая, однако, жвал. Вот урод.

-- Эй, Кабысдох! На что тебе нож? Верни владельцу.

Он тешится еще минут пять. Затем следует внезапный вздрыг, и я едва успеваю увернуться. Вращающаяся в полете полоса стали совершает воздушное путешествие, проносясь в опасной близости от моего лица и отскакивает от дальней стены.

Вернул все-таки. Умница. Что я без ножа? Ни постричься, ни побриться, ни ногти обрезать. Лезвие хорошо держит заточку, и не надо просить корабль вырастить для меня наждачный брусок.

Я подбираю нож, а Двускелетный чего-то ждет. Ну чего тебе? Моя-твоя не понимай. Поиграли -- хватит.

Его бросок стремителен. При тройной тяжести семенящий бег на коротких лапах -- то, что надо. Жираф сразу переломал бы себе ноги.

Клац! Я снова без ножа. Вздрыг -- нож опять летит куда-то, а Двускелетный, сомкнув жвалы, тычется в меня головой. Его толчки становятся все настойчивее. Чего тебе, уродец? Никак хочешь поменяться ролями -- чтобы ты, значит, метал, а я, значит, бегал?..

А ведь он точно этого хочет... Апорт, Тим!

Ага, сейчас! Еще хвостом повиляю. Уйди.

Не знаю, плакать мне или смеяться. Рыдать от бессилия что-либо изменить или злобно хохотать над чужаками -- как опекунами, так и их подопечными. Правда, все это я уже проделывал не раз и не десять. Может, для разнообразия повыть на Луну?

Нет Луны. Возможно, корабль мне ее покажет, если я попрошу, но ведь рядышком я увижу более крупную горошину Земли. Увижу, зная, что с нею произойдет менее чем через месяц.

И тогда я точно завою. Вот только для корабля мой отчаянный вой ничуть не лучший аргумент, чем шорох мыши или стрекот кузнечика. А разве шум леса мешал кому-нибудь наломать дров?

Двускелетный шумно возится, кажется, собираясь устроить под меня подкоп. По-моему, он не отстанет. Ну что тебе, образина? Все-таки хочешь продолжить игру? Уверен? "Что наша жизнь? Игра!" Не помню, чьи слова, но это о нас с тобой. Понял, уродина? Вижу, понял...

Ага, так я и побежал на карачках... Сам бегай. Ладно, уж так и быть, я принесу тебе нож, но только своим способом. Через Вязкий мир путь ближе. Кому-то он наказание, а мне -- краткий отдых.

Там хотя бы тяжесть нормальная.

5

-- На ольховом дыму все же лучше, -- тоном знатока сообщил Гриша Малинин, подбросив в дымящий костерок охапку колючих, словно рыбьи скелеты, можжевеловых веток. Застреляли искры. Клуб дыма рванулся было вверх, но одумался и втянулся в дымоход коптильни, что от него, собственно, и требовалось. Окутал висящие над жерлом куски мяса.

-- А на можжевеловом что, хуже? -- спросил дядя Лева и закашлялся, глотнув ненароком дыма.

Никто не поддержал тему. Из десяти человек, греющихся возле нодьи, разложенной на очищенной от снега площадке возле действующей коптильни, тема заготовки мяса интересовала сейчас только Гришу.

-- Ну ясное дело, хуже! Хотя, по правде сказать, ненамного. Тут некоторые и на березе коптят, а в ней, между прочим, до Первоматери дегтя. Возгонка идет.

-- Ты проверял? -- спросил, откашлявшись, дядя Лева и полез тереть заскорузлым пальцем слезящиеся глаза. -- Умный больно. Ты химик?

-- Чего тут химичить? На вкус не чувствуется, что ли? Ольха нужна.

-- Нет ольхи, всю извели. Гурман. Неймется тебе, так сходи за излучину, там ольха еще есть.

-- Ага! -- обиделся Гриша. -- В такую погоду? Мечтаешь, чтобы я заблудился? За излучиной родники и лед слабый. По-твоему, нас слишком много, да?

-- А по-твоему, кто-то другой должен идти, потому что ты любишь вкусно пожрать?

-- Да нет, я так, -- сменил тон Гриша. -- Скучно же. Поговорить не с кем и не о чем.

-- Тогда спи, -- посоветовал дядя Лева. -- Хочешь, в землянку иди, хочешь -- прямо здесь. За мясом я послежу.

-- Надоело спать. После смерти выспимся, а повезет -- так в шахте. Чем еще там заниматься?

-- Вот там и наговоришься всласть... если взрывная волна тебе свод на голову не уронит. Ты коры, коры побольше в огонь подбрось. Дыма мало.

-- Хватит дыма, -- простуженным басом сказал Тамерлан. -- Дышать нечем. Настоящий городской смог, ей-ей.

-- Ха, городской! -- немедленно отозвался Гриша и все-таки подбросил в костерок немного тальниковой коры пополам с мелко нарубленными сырыми ветками. -- Ты городской смог когда-нибудь нюхал? Так, чтобы настоящий?

-- В кино видел.

-- Ага, в кино! В историческом фильме небось? Бабское вранье. Не было никогда никакого смога.

-- Это почему же не было?

-- Потому что миф это древнегреческий! Ну ты сам посуди: вот, скажем, ты оказался у власти. Да-да, именно ты. Или он, или я, или вот они... -- Гриша замахал руками, указывая то на дядю Леву, то на Тамерлана, то на Ваню Динамита с Гойко Молотилкой. -- Мы что, полные кретины? Нам что, надо всего побольше и даром? И за это мы готовы потравить все на свете и сами дышать всяким дерьмом? А после нас хоть потоп, да?

-- Так насчет потопа -- это мужик сказал, и как раз облеченный властью. Король вроде.

-- Ерунда! Это его шлюха сказала, а она безмозглая была, потому что бургундское тянула, как помпа. Пропила мозги. Ее так и прозвали -- Помпа Дура.

-- Ты это где вычитал? -- поинтересовался дядя Лева.

-- Между строк! Уметь надо. Бабы нам врут, и дураки уши развешивают, а умные люди подвергают все сперва сомнению, а потом анализу...

-- Может, поделишься опытом, аналитик? -- Дядя Лева прищурил глаз. -- Обучи методу, а?

-- Да запросто! -- Разгорячившийся Гриша не почуял сарказма. -- О ней вот что написано: уродина, притом костлявая. Померла опять же еще не старой. Умному достаточно: хронический алкоголизм! А тому парню, королю, прямая выгода, коли не брезглив: накачал эту Помпу винищем -- и раскладывай ее как хочешь, ей уже все до Первоматери. Он над нею шутки шутил: напоит ее вдрабадан, нальет ей в тарелку вместо супа воды с лягушками, прямо из пруда, так она их ловит и ест -- во, думает, какие фрикадельки шустрые... Не веришь?

-- Верю, -- сказал дядя Лева, пряча усмешку. -- Кстати, о лягушках. Ты за мясом смотришь, мифотворец?

Гриша потрогал мясо.

-- Не, еще рано. Пусть повисит.

-- Тогда иди еще веток наломай. Далеко не отходи, но и быстро не возвращайся. Осознал задачу?

-- Нет.

-- Надоел, -- пояснил дядя Лева. -- Балаболка. Иди, иди. В ушах от тебя звенит.

-- А почему я?

-- Потому что правило забыл: о хлебе, соли, выпивке и раскладывании баб -- молчок. Был уговор? Был. Шагом марш.

Обиженно кряхтя, Гриша поднялся с подстилки из лапника, кряхтя, перелез через сугроб и скрылся из виду. В последние месяцы он все делал кряхтя -- никак не мог приспособиться, хоть и был самым молодым среди беглецов. Остальные, кто выжил, давно заматерели, привыкли к таежной жизни, обросли дремучими бородищами и органично вписывались в окружающую среду. Выдержали лютую зиму, и это главное. А весны не увидят. Весна в эти края приходит в конце апреля, и увидит ли ее хоть кто-нибудь -- большой вопрос.

Третий день держалась оттепель. С хвои капало в просевшие сугробы, а иногда с какой-нибудь грузно провисшей под тяжестью снега пихтовой лапы с шумом рушился подтаявший пласт. Мокрая овчина непогоды плотно легла на тайгу. Облака прекратили бег, прижались к земле, смешались с туманом. Мир съежился. Видимость -- двадцать шагов.

Хорошо еще, что догадались заготовить впрок большой запас топлива. Очень пригодилось. В такую погоду инстинкт самосохранения не велит далеко отходить от лагеря, а все сушины поблизости давным-давно спилены. В промерзлом зимнем дереве почти нет соков, и, спиленное сонным, но живым, оно может дать пищу обычному костру "шалашиком", а все же не нодье.

Пора бы снова на охоту -- добыть кабанчика, а то и лося. Можно взять и медведя, если отыщется еще одна берлога, благо, опыт уже есть. Из того, что добыли на прошлой охоте, уже почти все засолено и прокопчено. Нужно заготовить много мяса, очень много, не брезгуя ни волком, ни филином, ни росомахой. Все сгодится. Зайчатина и тетеревятина -- ну, это просто деликатес. Оружия достаточно, боеприпасов пока хватает. А попробуй выйди на промысел, когда ни зги не видно! Ясно, что ничего не добудешь, да еще вернешься ли сам? Сомнительно.

Зато вероятность, что в такую погоду над головой протарахтит, буравя ротором воздух, вертушка, -- ноль целых ноль десятых, а значит, можно не слишком прятаться. Вполне позволительно разжечь нодью и поваляться возле нее на подстеленных еловых лапах. Тут и спать можно. Даже лучше, чем в надоевшей землянке на надоевших полатях под вечным пологом сизого дыма, лениво вываливающегося через продух в кровле.

Оно, конечно, пролетающий над облаками самолет, оснащенный тепловизором, засечет нодью куда надежнее, чем коптильню или топящийся очаг в землянке, -- ну так что же? Засечет, значит, судьба. И еще не факт, что печальная: мало ли кто ночует в тайге, совсем необязательно беглые эксмены. Кто вообще станет организовывать поиск с воздуха? Чего ради?

А если даже организуют поиск и правильно идентифицируют цель, то еще вопрос, постараются ли обязательно уничтожить горстку беглых. В прежние времена -- конечно, постарались бы, не о чем и говорить. Теперь, надо думать, пренебрегут -- нынче у них иные проблемы.

То есть одна проблема. Проблема охотника, который вдруг обнаружил, что стал дичью. Разве промысловик будет продолжать выцеливать белку, если сзади на него навалился медведь? Это же нужно иметь какое-то совсем уж извращенное, но пламенное чувство справедливой ненависти, чтобы оставшиеся двадцать восемь... нет, уже двадцать семь дней посвятить одной цели: добиться, чтобы эксмены-преступники погибли раньше всего человечества -- пусть на сутки, пусть на час, но раньше!

Логика успокаивала, пыталась убаюкать. Однако Лев Лашезин лучше, чем кто-нибудь другой из десяти беглецов, знал, как опасно доверять логике, когда имеешь дело с людьми. Когда прячешься от людей. Когда вопреки всему поставил перед собой задачу выжить и ради этого стараешься не упустить ни единой мелочи.

Не надо грести против течения. Но и отдаваться на его волю тоже не следует. Не щепка.

Сначала течение взяло верх. Обкусывая грязные ногти, Лев Лашезин вспоминал, как это было и чем кончилось. Завод космической техники лихорадило, полным ходом шли стендовые испытания новой боевой капсулы "Жанна д'Арк" и, невзирая на закономерные сбои и постоянные доводки и доделки изделия, цеховое начальство требовало еще и еще готовых блоков. Впрок. На складах не хватало места. Старые спецы предрекали, что ничего путного из затеи с новой капсулой не выйдет: слишком поздно за нее взялись, не хватит времени довести изделие до ума, не говоря уже о конвейерном производстве, для которого недавно отгрохали чудовищной величины цех. Добавили рабочих мест, смены наладчиков увеличили с двенадцати до четырнадцати часов, а затем и до шестнадцати при одном выходном дне в месяц. Потом отменили и выходные. Скорее! Скорее!

Тех, кто терял сознание или начинал заговариваться, объявляли симулянтами. Перегреваясь, выходили из строя измерительные приборы. Летняя жара и отсутствие кондиционирования в помещении очень этому способствовали. Несколько техников-наладчиков были обвинены в сознательной порче оборудования и отданы под трибунал. Производительность труда, однако, не выросла.

Она и не могла вырасти -- давно уперлась в естественный "потолок". И на заводе космической техники имени Савицкой, и повсеместно. Человечество могло напрячь до предела лишь те силы, что имелись у него в наличии. Нельзя заставить работать мускул, которого нет.

В августе по заводу поползли слухи о раскрытии нового "заговора саботажа" и очередных репрессиях. Только этой малости и не хватало для бунта.