Александр Громов

ГЛАВА 2

Звон разбитого стекла не принадлежит к числу особенно приятных звуков, в особенности если стекло разбито не где-нибудь, а в твоем собственном доме, разбито вдребезги, и вдобавок если это стекло в окне спальни -- самое большое и лучшее оконное стекло во всей деревне, редкое стекло необыкновенной прозрачности, еще при жизни деда доставленное с небывалыми предосторожностями аж из самого Города. Леон уже не спал, он лежал на спине, заложив руки за голову, смотрел в желтоватый потолок, тщетно ища, за что зацепиться взглядом, слушал, как рядом самозабвенно и страстно храпит Хлоя, неприятно ощущал ее горячий, как лежанка на солнцепеке, бок и предавался унынию и запретным мыслям. Привычка просыпаться с первым лучом солнца разбудила его и сегодня, как будила всегда, но именно сегодня вставать не хотелось совершенно, вообще ничего не хотелось, даже лежать было тяжко, и уж подавно не хотелось терпеть храп жены, но вставать не хотелось тем более. Лесные бабочки уже пропели утреннюю песню, близнецы-пасынки, конечно, давно проснулись и удрали куда-то, а вот Хлоя всегда любила поспать, хотя простой здравый смысл, не говоря уже об обычаях, предписывал жене охотника приготовить мужу ранний завтрак, не задаваясь вопросом, собирается ли охотник сегодня в лес или нет.

Удружил братец, с тоской подумал Леон. Он скосил глаза: резкий, как вырубленный, солнечный луч -- утро-то какое! -- переместился из дальнего угла, где обычно самозарождался на рассвете, на дощатую перегородку и теперь медленно подползал к дверной ручке. "Когда доберется до двери, я встану", -- решил Леон, и в ту же минуту в окно влетел камень.

Когда великолепное оконное стекло ни за что ни про что со звоном рассыпалось, окатив постель осколками, а проклятый булыжник, просвистев в локте от лица Леона, с глухим треском ударился в перегородку, расщепил доску и в ней застрял, Леон сначала не поверил. Он даже не удивился. Такой подлости от стекла он не ожидал. Потом он понял, что не ожидал этой подлости от кого-то другого, а поняв, и поверил, и удивился, и осатанел -- все сразу. Он выглянул в разбитое окно -- естественно, возле дома царили мир и благодать при полном отсутствии посторонних. До самого Трескучего леса не было видно ни одной живой души. Хлоя уже сидела на постели, прижимая к большой груди пухлую руку с кровоточащей пустяковой царапиной, и визжала. Проснуться она еще не успела, в заполошном визге взрыкивали отголоски храпа, но надо было думать, что теперь-то она уж точно проснется. "Цыц, дура!" -- рявкнул Леон, откидывая одеяло, -- осколки со звоном ссыпались на пол. "Вот я мерзавцев... -- бормотал он, перелезая через Хлою и с лихорадочной поспешностью натягивая одежду. -- Ах вы... Это ж, драконий хвост, надо такое удумать, а? Да что ж это, управы на них нет..."

Хлоя перестала визжать и принялась оглядываться. Голова у нее поворачивалась медленно, как у лесного дракона, и мощные шейные складки с потным скрипом терли друг дружку.

-- Камень, -- сказала она низким басом, указав на перегородку. -- О, и стекло...

Леон взорвался.

-- Да! -- заорал он. -- И стекло! Разглядела! И стекло тоже! А все ты со своими охломонами!.. Сколько раз говорил: не носы им утирать -- учить их надо, бездельников, учить, чтоб их... Людьми делать!

Половицы жалобно пискнули -- Хлоя соскочила с постели и опрометью кинулась к распялке. Надев сари, -- ссориться с мужем голой было тактически невыгодно, -- она уперла в бока сжатые кулаки.

Контратака была сокрушительной. Леон немедленно пожалел, что связался. Как обычно, он не узнал о себе ничего нового, но сразу понял, что проиграл. Конечно, драконий хвост, он был неудачник и лежебока, это во-первых; дрянной муж, только и знающий засматриваться на девок и не дающий законной жене законного удовлетворения, это во-вторых; притом не мужик, а тряпка, и не охотник, а барахло, дрянной добытчик, дрянной шептун и к тому же дрянной отец, совершенно не способный заменить двум чудесным мальчикам законного родителя, который был человек со всех сторон положительный, не в пример Леону, это в-третьих, в-четвертых и в-пятых; даже странно, как могут два таких разных человека быть родными братьями, не верится в это... да ты нос свой не вороти, я тебе еще не все сказала, а мальчиков моих, дрянь такая, только тронь...

Леон тупо посмотрел на кулаки жены, затонувшие в боках, выскочил из спальни и припер снаружи дверь. Крику это действие не убавило, но теперь он стал немножко глуше и можно было осмотреться и поразмыслить, что к чему. Близнецов в доме, естественно, не было. Леон раздраженно зашагал из угла в угол, от очага к ткацкому станку и обратно. Мысли путались и мешали друг другу -- чепуха, а не мысли, ни одной дельной... Близнецы? Да, это проблема. Совсем от рук отбились... Пороть их, что ли? Доигрались-таки с пращой, говорил же им -- идите, мол, в лес и пуляйте в слизнивцев в свое удовольствие, так нет же... Вчера в постель Хранительнице напустили вонючих ящериц, сегодня в родном доме стекло разбили, а что завтра вытворят? Все-таки придется пороть, делать нечего. "Тогда уж заодно и Хлою, -- прыгнула в голову сумасшедшая мысль, от чего он сразу вспотел, -- надо же наконец решиться...".

Он вдруг замер, как вкопанный: над ткацким станком, в котором сотканная ленивой Хлоей полоса пестряди шириной в палец за последнюю неделю не прибавилась и на ноготь, на сучке, торчащем из стены, висела праща. Леон снял ее, подержал в руках и снова повесил на место. Да, та самая... Значит, не близнецы, ведь нет же у них второй пращи... А если не близнецы, то кто?

Из спальни с прежним напором продолжала кричать Хлоя, изливая на мужа презрение, но преследовать Леона посчитала ниже своего достоинства, в дверь не ломилась и, судя по тональности крика, еще не обнаружила, что заперта. Леон хихикнул, представив, как Хлоя будет выбираться наружу через окно, и выскочил из дома. Ночью прошел дождь. Протарахтев по ступенькам, Леон поскользнулся на глине, пошел юзом и, чертыхнувшись, подумал, что дождь был кстати: следы того, кто метнул камень, должны отпечататься предельно отчетливо.

Он тщательно обследовал огород, примыкавший к дому со стороны спальни, затем расширил круг поисков и широким зигзагом пересек поляну за огородом. На влажной земле не нашлось отпечатков, трава также не была примята. Над опушкой леса кружились две птицы-свиньи -- твари пуганые, но с короткой памятью. Роняя помет, метили территорию. Леон мог бы поклясться, что со вчерашнего вечера между домом и лесом не проходил ни один человек. На всякий случай он осмотрел край леса -- раскрутить пращу можно было и из-за деревьев. Ничего... Пусто. Чутье охотника подсказывало ему в лесу то же самое, что видели на поляне глаза. Да что там, ни один из взрослых жителей деревни не опустится до того, чтобы причинить вред имуществу соседа и скрыться, в этом Леон был уверен. А если так, то КТО? Каким образом? И, главное, ЗАЧЕМ?

На ветке молодого свеклобаба, прилепившись снизу, висел слизнивец.

-- Твоя работа? -- спросил его Леон.

Слизнивец флегматично перетек на ствол и скрылся в дупле. Ну ясно, близнецов здесь нет и не было. И вообще никто из деревенских мальчишек по опушке с утра не пробегал, а то слизнивцу не поздоровилось бы. У мальчишек извечная тяга, она же цель существования: удрать в лес, подбить там из пращи или духовой трубки какую-нибудь живность, хотя бы летучую змею, с торжеством приволочь ее в деревню и сварить, чтобы убедиться в полной ее несъедобности. Убивать без нужды куда проще, чем учиться на шептуна, а выглядит в их глазах почему-то чуть ли не героически. Впрочем, философски подумал Леон, кто в свое время не был охломоном? Все были.

На всякий случай он обошел свой дом стороной, ускоряя шаг, и правильно сделал -- Хлоя как раз лезла в окно. В деревне было сонно. Без сомнения, охотники, кто хотел, с рассветом ушли в лес, прочее же взрослое население еще спало, набираясь сил перед вечерним праздником Созревания Тыкв с непременными танцами и состязаниями. Где-то у околицы лаяла забытая на привязи собака. Узкая полоса Великого Нимба сильно потускнела, но была еще видна, особенно на западе. Солнце пригревало. Утренние мухи, почуяв запах человека, с громким паническим жужжанием улетали прочь. Хранительница Знаний мирно спала на лежанке с наветренной стороны дома, проветривала Хранилище после вонючих ящериц. Похрапывала. Сады были пусты. Куча малолеток того сорта, которого всегда бывает в избытке, трясла привитое брюквенное дерево, злонамеренно игнорируя растущие рядом дички. Зачем им понадобилась неспелая брюква, оставалось неясным. Послушать старших, так прежде дети были как дети... Чепуха, конечно. Прикрикнув на хулиганов, отчего те не слишком охотно пустились наутек, Леон проводил голопятую стайку долгим изучающим взглядом.

Может, эти?

Нет, вряд ли.

И тут он второй раз за день замер как вкопанный: навстречу ему шла Филиса, и опять, как вчера, деваться было некуда. Легонько, в рамках приличия, покачивая бедрами, она поравнялась с Леоном, кивнула ему с видом равнодушным и незаинтересованным, как чужому, но заметно помедлила, прежде чем свернуть в проулок, и видно было, что свернула нехотя. Нарочно она, что ли, смятенно подумал Леон. Ищет встречи? Какое там!.. Он чувствовал, что виноват перед Филисой, им давно нужно было пожениться, они объяснились, и препятствий к свадьбе не было никаких, вся деревня в один голос соглашалась, что они прекрасная пара, оставалось лишь из уважения к старшим испросить согласия родителей Филисы на брак дочери, каковое согласие было бы, без сомнения, ими дано... Но когда ты юн и прыток, когда тебе всего двадцать два по счету Нимба и двадцать по местному, а невесте нет и пятнадцати, когда у тебя полно сил и еще больше дури, кому же захочется торопить события, связывая себя скороспелым браком? Разумно ли это? Разумно, сказал себе Леон. Разумно для каждого, у кого есть женатый старший брат. Потому что нельзя тянуть время, не думая о том, что брат, даже отличаясь прекрасным здоровьем, может внезапно заболеть и умрет в один день. Потому что брат был женат на таком подарочке, как Хлоя...

Так в один день для Леона все кончилось. По обычаю отдав себя в мужья вдове брата и усыновив близнецов -- Сильфа и Дафниса, Леон почувствовал, что потерял Филису навсегда. Он понимал, что как бы Филиса его ни любила, второй женой к нему она не пойдет ни за что. Никогда. Как не согласится жить с ним тайно, довольствуясь ворованной любовью. Она могла бы стать ему только единственной женой, в самом крайнем случае -- первой, если бы брат Леона умер после их свадьбы. Тогда уже не Филиса, а Хлоя стала бы второй женой, если бы захотела, и была бы вынуждена слушаться первую. Так всякие отношения между Леоном и Филисой прекратились -- они здоровались при встрече на улице, и только. Леон опоздал и знал, что виноват в этом был только он и никто иной. Иногда ему хотелось завыть на Великий Нимб и все четыре луны сразу. С себя спроси!.. Сам виноват! Сам!!

Драконий хвост, но кто же окно-то разбил?

Трава на деревенской площади была вытоптана за много поколений до Леона. Здесь давно уже пророс и расстелился во всю площадь сонный лишайник, который топчи не топчи -- не вытопчешь. Лишайник приятно обнимал ступни, он ласкал и успокаивал, по нему было очень приятно ходить, и сидеть на нем было замечательно мягко, вот только спать на нем было нельзя: заснувший на лишайнике не просыпался. То есть его можно было добудиться, стащив с лишайника, но сам собой он не просыпался никогда, и договориться с лишайником пока не удалось ни одному шептуну. Леон с детства помнил жуткие истории, рассказанные матерью: в былые времена, когда люди были глупы и любили неживое, охотники, случалось, находили на полянах деревни, сплошь заросшие лишайником, находили и спящих людей, часто -- всех жителей деревни. Иногда их удавалось разбудить, тогда на помощь умирающим от истощения приходило все население ближайших деревень, и людей, как правило, удавалось спасти, но бывало и так, что разбудить людей уже не удавалось, а если и удавалось, то слишком поздно...

На площади не спали. На ней принимали почетных гостей, собирали сходки и торжественные обеды по случаю особо удачной охоты, на ней устраивали праздники с танцами и состязаниями, школа тоже находилась на площади, и сейчас Парис вел занятие. Лысина лучшего шептуна деревни сияла, как хорошо начищенный горшок. Выставив вперед кругленький животик, Парис ходил взад и вперед и обращался к кучке учеников, сидевших на лишайнике и толкавших друг друга, чтобы ненароком не заснуть.

-- Духовая трубка? -- дребезжал он. -- Чепуха! Праща? Еще скажите -- лук со стрелами! Детские штучки! Я вам говорил тысячу раз: настоящему шептуну оружие ни к чему. Это я утверждал и всегда буду утверждать. Наша сила не в оружии, а в умении договориться со зверем так, чтобы он сам, добровольно и охотно пришел в деревню и надел себя на кол в кухонной яме. Умелому шептуну у нас и почет и уважение. Если охотник не шептун, он только озлобит дичь, а я вам скажу просто: такому обормоту делать в лесу нечего. Кто не шептун, тот пусть женщинам помогает, больше пользы будет. Ну что полезного, скажите мне, вы добудете в лесу духовой трубкой? Слизнивца? Летучую змею? Жуткобраза?.. Вот ты, встань! Леандр, я тебе говорю, а ты, Филет, зачем встал? Хотя ладно, раз уж стоишь, так ответь. Что? Ах, совиного страуса, надо же. Садись и слушай. Можешь мне поверить, ты и прицелиться-то в него не успеешь, потому что даже я, когда был помоложе...

По рядам учеников пробежал смешок. Всем в деревне было известно, что Парис всегда был отчаянно скверным стрелком.

-- На западе, где озера, живут рыбоеды, -- продолжал Парис. -- Еще дальше есть деревня моллюскоедов, моллюсков они едят, там отмель большая, а в горах на востоке живут яйцееды, те птичьи яйца собирают. В нашей же местности живут драконоеды, тут во всех деревнях спокон веку ели драконов, и нам отступать от обычаев не должно. Перво-наперво не трогаем самок -- у них ободок вокруг глаз не красный, а желтый, их легко отличить, а вот если гребень не топорщится и дух тяжелый, так это старая самка, потомства от нее не будет, и такую самку брать можно. Второе: сколько случаев было с ротозеями! Зашепчут кое-как дракона и ведут через Трескучий лес, а зверь как завалит сослепу дерево да ка-ак очнется... Опытный шептун еще до охоты намечает удобнейший путь к деревне, и это надо знать. Третье: к зверю нужно подходить всегда и только спереди, а не сзади и не сбоку, потому что дракон должен шептуна видеть, иначе он его не поймет, а если и поймет, то неправильно...

-- Кха! -- сказал Леон.

Увидев его, Парис обрадовался.

-- Вот, -- ликующе провозгласил он, указывая на Леона одной рукой, в то время как другой оглаживал клочковатую бороду, -- смотрите! Леандр, тебя это особо касается... Филет, ущипни его! Вот так. Вот перед вами взрослый охотник, не то что я, старик, а давайте спросим, много ли драконов добыл он за год? Все знают: только одного и довел до деревни, а от троих едва унес ноги, и все потому, что ребенком ленился учиться ремеслу шептуна... Что, Леон, подучиться пришел? Это ты правильно надумал, учиться никогда не поздно, я тебя поучу... Нет? А, я знаю, ты считаешь себя хорошим шептуном. Что же не пошел за драконом к празднику? Линдор и Ацис с Фавонием еще с ночи ушли, так ты бы им помог, а то они, глядишь, без тебя не справятся... Хлоя, видать, не пустила? Жаль, жаль. Женщина серьезная. Зато ты, конечно, рассчитываешь показать себя на вечернем состязании?

Ядовитый сморчок издевался. Ученики хихикали.

-- У меня окно разбили, -- сказал Леон.

Смех разом смолк. Парис приложил ладонь к уху:

-- Как?

-- Камнем, -- буркнул Леон.

-- Тьфу ты, я не о том, -- рассердился старик. -- Повтори еще раз.

-- Окно у меня разбили! Окно!

Мальчишки разинули рты.

-- Еще раз, прошу тебя.

Леон повторил еще раз. Потом не удержался и выложил подробности.

-- Где?

-- В доме. В спальне. Вдребезги.

Глаза Париса сделались круглыми.

-- Драконий хвост! То самое стекло? То, что прозрачное? Из Города?

Леон кивнул.

-- Дела... -- Парис покачал головой. -- Ну и времена пошли ныне, не думал, что доживу до такого. И следов нет, говоришь? Дела... Никогда не видел, как бьется стекло, надо бы пойти посмотреть... А вы чего сидите? -- накинулся он на учеников. -- Не видите, дело серьезное. Хватит с вас на сегодня. Филет, гони отсюда Леандра, пока он не заснул, пусть дома спит! Марш, марш, двум людям поговорить надо...

Ученики веером рассыпались по площади. Каждый нес весть, уже, несомненно, широко известную в деревне. Леон мог бы поклясться, что слышит отсюда вопли Хлои.

-- Стало быть, камнем, -- задумчиво проговорил Парис, теребя клок бороды. -- Или все-таки не камнем? Может быть, ветром, а? Хотя нет, ветра не было...

-- Да камнем же, камнем! -- не выдержал Леон. -- Драконий хвост! Камнем, говорю тебе! Принести показать? Он и сейчас в стенке торчит...

-- Тогда я знаю, что это такое, -- решительно заявил Парис и поскреб лысину. Ветвистые морщины на его лице разгладились. -- Это преступление.

-- Как?

-- Преступление, говорю.

Леон заморгал. Слово было знакомое, но что оно означало, Леон забыл. Когда он был подростком, он ходил в школу и узнал все, что нужно в жизни. Но в школе этого не проходили.

-- Ты думаешь? -- спросил он, стараясь не выдать своего невежества. -- Такого, наверно, уже лет сто не было.

-- Такого в нашей деревне вообще никогда не было, -- уверенно сказал Парис, -- да и в соседних тоже. Даже не знаю, что тебе посоветовать. С окном-то мы тебе поможем, соберем общий сход и решим помочь, это каждому ясно... Слушай, а может, сообщить в полицию?

-- Куда? -- удивился Леон. -- Да разве это их дело?

Парис пожал плечами.

-- Точно не скажу. По-моему, это касается каждого. Тут вопрос тонкий... Видишь ли, конечно, трудно утверждать наверняка, только есть такое мнение, что преступления тоже по части полиции, если толковать расширительно. Так сказать, в рамках общего поддержания порядка. Думаю, не откажут помочь, если попросить, а?

-- Можно и попросить, -- сказал Леон. -- А это удобно?

-- Если неудобно, тогда извинишься, -- убедительно сказал Парис. -- Почему бы не попросить?.. Драконий хвост! Опять забыл, какой они пользуются линией! Погоди, сейчас свяжусь с Гагием из Мирты, он должен помнить...

Леон смолчал и начал считать про себя. Очевидно для всякого Парис пускал пыль в глаза -- спросить о полиции можно было и поближе. С минуту шептун, закатив глаза, вхолостую шевелил губами. Затем крякнул с досады.

-- Не отзывается, спит, должно быть. Может, ты помнишь?

Леон энергично помотал головой.

-- Значит, придется лоцировать, -- заключил Парис. -- Ты сам-то сможешь? Впрочем, что я говорю -- по тебе и так видно, что не сможешь, я бы после такого тоже не смог... Ладно, не мельтеши, я сам.

Некоторое время он оставался неподвижен. Потом хлопнул себя по лбу.

-- Забыл! И это забыл, ну что ты будешь делать! Они же сами придут! У нас праздник, вот они и придут, уже небось на подходе. Угощать-то кого будем? Судить состязания кто будет? Сказителей -- Хранительница, шептунов и стрелков -- полиция, всегда так было, сам знаешь, а философов и мудрецов на этот раз -- Умнейший. Он уже тут, я видел. И полиция будет.

-- Умнейший? -- от удивления Леон на секунду забыл о неприятностях. -- А где?

-- Зачем тебе? -- ревниво поинтересовался Парис. -- Если просто посмотреть хочешь, тогда посмотри, не жалко, а если с вопросами пристать нацелился, так он этого не любит. Знаешь, какой он: гостевых домов не жалует, сядет где-нибудь на крылечке и сидит, людей не видит. Обещал, что заночует у нас. К тебе-то он теперь не пойдет, раз у тебя стекла нету, чего ему у тебя делать? Я-то его хорошо помню, ты еще в соплях ходил, от горшка два вершка, а он и тогда был Умнейшим, только шел он в тот раз не на север, а на запад, где рыбоеды живут, а за ними моллюскоеды, потом киселееды, река у них Молочная, называется так, а на деле просто мутная, пьешь -- на зубах скрипит, а дальше, вдоль моря, говорят, и вовсе гнилоеды какие-то живут, только я в них не верю, я бы и ходить по гнили не стал, не то что есть, да и никто не станет, зато у них там, говорят, не Хранительница Знаний, а Хранитель, все не как у людей, и согласия между ними нет, вот он туда и шел, в ту сторону как пойдешь -- так до самых озер от деревни до деревни как раз день пути, удобно... -- Парис перевел дух и снисходительно посмотрел на отвалившего челюсть Леона. -- Что, думаешь, стар стал, болтаю много? А ты не думай, я не болтаю вовсе, а упражняюсь. Сам Умнейший мудрецов судить будет. А и кого судить-то, по правде сказать? Меня да старого Титира, так я его враз переспорю. Что было раньше, дракон или яйцо, а? Нимб или Простор? Я еще много чего знаю. Вот полезно перед состязанием печень летяги съесть, после нее слова хорошо выскакивают и не путаются. Ты меня не слушай, что я тут про стрелков говорил, я ведь шептунов учу, а стрелков не я, один ты у нас какой-то странный: сам не знаешь, кто ты такой -- стрелок или шептун... вот если подстрелишь для меня летягу, то хорошо будет, ты уж постарайся для меня, я тебе все же совет дал, а с окном вся деревня тебе поможет, так и знай...

Парис бы и еще говорил, но ему не дали. По главной улице с радостным визгом пылила ребятня. Следом осторожно ступал Линдор, статный высокий мужчина с пропыленным лицом. Он пятился задом, осторожно нащупывая почву, иногда оглядывался, чтобы не споткнуться, глаза его были полузакрыты, губы шевелились, а в пяти шагах за ним, нависая над шептуном кошмарной пятнистой мордой, тяжко переваливался на задних лапах громадный -- Леону еще не доводилось таких видеть -- дракон-самец. Короткие передние лапы зверя были сложены на груди, роскошный фиолетовый гребень едва подергивался, свисающий из пасти язык достигал земли. Дракон спал на ходу. Мощный, одетый в несокрушимую броню лесной гигант, способный одним махом разрушить деревню, предназначался для вечернего праздника и покорно следовал за человеком. Длинный голый хвост чудовища, похожий на крысиный, чертил в пыли улицы глубокую борозду. За хвостом шла толпа.

Дойдя до площади, процессия остановилась.

-- Тише, вы! -- надсаживаясь, закричал на малышню Парис, мгновенно потеряв интерес к Леону. -- Разбудите!

Дракон открыл один глаз и злобно посмотрел на Париса. То же самое сделал и Линдор. Толпа попятилась. Стало слышно, как на другом конце деревни мяукает кошка. Две девушки, чинно ведущие к площади Хранительницу, пискнув, увлекли ее в проулок.

Леон, и тот отступил на шаг. Всякому было известно, каких дел может натворить в селении очнувшийся дракон; жуткие истории, рассказанные немногими уцелевшими очевидцами, передаваемые из уст в уста, кочевали от деревни к деревне. И некоторые из этих историй были правдой.

Линдор закрыл глаза и зашептал с удвоенной силой. Его пропыленный лоб покрылся потом. Дракон подобрал язык, сделал шаг вперед, обнюхал Линдора, попытался потереться о него мордой и вдруг рухнул на бок. Мерное дыхание вздымало бронированную грудь -- дракон спал и был счастлив. В ноздри ему сунули сонного лишайника, чтобы не проснулся до часа состязания, и только тогда раздались ликующие крики. Линдор стряхнул с набедренника лесной мусор, утер пот и попросил пить. Тут же человек двадцать побежали к ручью. Всем было ясно, что первый этап состязания шептунов Линдор уже выиграл: от Ациса и Фавония, ушедших в лес одновременно с ним, пока не было ни слуху ни духу.

На Леона обращали внимание. Несколько раз он без всякого удовольствия ловил на себе любопытные или соболезнующие взгляды. Было ясно: не отвлеки Линдор людей драконом, каждый житель деревни не преминул бы именно сейчас пристать к Леону с расспросами насчет окна, поцокать языком и выразить свое живейшее сочувствие. Будто от этого легче.

КТО? КАК? ДЛЯ ЧЕГО?

Ответа не было. Нарочно выбрав самый безлюдный путь, чтобы не напороться на Хлою, Леон брел домой задами и терялся в догадках. За плетнем из дрын-травы тянулись огороды. Урожай в этом году выдался из рук вон: самый мелкий огурец перерос Леона ростом, торчал криво и без подпорок неминуемо завалился бы под собственным весом; хлебные лианы пухли от сока и выбросили вторые побеги; на Злачной поляне, к ликованию любителей Тихой Радости, забил новый родник и вот-вот готовы были вскрыться еще два; повсюду вылезло не только то, что сажали, но и то, что само попряталось в землю в прошлую засуху; дынные кусты, как всегда, ломились под весом плодов; на одних только землероек напала непонятная хворь -- но когда это еще скажется!.. В деревне давно уже шли толки о том, что в нынешнем году Праздник Закапывания Излишков Урожая, пожалуй, не состоится -- какой тут праздник, когда умучаешься закапывать! -- и Парис еще весной всенародно объявил это знамением. Растолковать заинтересовавшимся, что означает это слово, он отказался, сам, наверное, не знал, за что и получил от недопонявшей текущего момента Хранительницы отповедь: не знамение, а затмение на него нашло, с шептуна станется, а с землеройками надо потолковать: хворь хворью, а землю рыхлить надо, не людям же огороды копать, в самом деле... Парис был посрамлен, но не переубежден -- похоже, и впрямь мнил себя мудрецом.

Великий Нимб! КТО РАЗБИЛ? И -- КАК?

Решение не приходило. Леон чувствовал, что голова его тупеет. Кто мог пустить камень с такой силой, что он застрял в стене? Кем была раскручена праща? Откуда? Следов-то не было. По деревьям он скакал, что ли? И главное -- ЗАЧЕМ? Что он хотел этим сказать, драконий хвост?!

Может, Парис не столь уж глуп и это вправду дело полиции?

Позади с площади доносились крики и смех -- в кухонной яме острили новый кол. От деревенских собак, возвращавшихся с ритуала облаивания сонного дракона, Леон избавился, добыв из плетня дрын. Эманация Тихой Радости возвестила о присутствии Кирейна, одного из младших сказителей, знаменитого тем, что однажды он ухитрился заблудиться в лесу, чего не позволил бы себе и трехлетний ребенок. Уединившись на задах, пьяница репетировал замшелую Быль о том, как люди жили прежде на Великом Нимбе, нынешнем приюте отлетевших душ, и по чьему злому умыслу они спустились оттуда в Простор. Пальцы сказителя путались в струнах думбалы и часто промахивались, затуманенные глаза были устремлены в пространство, нос опух. Тыквенная бутыль валялась в ногах. Леона он не заметил.

Мало ли кого еще могло занести в проулок. Леон ускорил шаги, свернул у последнего поворота на главную улицу и на переброшенном через ручей одногорбом мостике второй раз за утро столкнулся с Филисой. Нос к носу.

Разумеется, теперь она знала все и немедленно принялась утешать. Ее голосок, обычно щебечущий подобно пению лесной бабочки, теперь звучал глубже и проникновенней. Ожерелье из свежих цветов лианы, только что украшавшее ее шею, на глазах Леона было разорвано и полетело в ручей. Сопереживать она умела не хуже других.

-- Ну... -- отмахнулся Леон и вдруг, неожиданно для себя улыбнувшись, выпалил: -- Да я уже забыл об этом окне!

Сейчас это было правдой.

Опомнившись, он укусил себя за язык: Филиса могла подумать, что он никудышний хозяин. Того хуже -- Филиса могла передать его слова Хлое, и тогда уж вовсе покоя в доме не жди. Леону захотелось немедленно, не сходя с шаткого мостика, схватить Филису за плечи и трясти, пока она не поймет, какая на его долю выпала пытка -- жить с Хлоей; пока она не перестанет сочувствовать ему из-за глупого битого стекла... кстати, о битье: с Хлоей надо что-то делать, сил нет терпеть, пусть потом Хранительница против него хоть всю деревню поднимет...

-- А я замуж выхожу, -- сообщила Филиса.

Полыхнуло. Разверзлось, рухнуло небо. С покореженного Великого Нимба упал душный мрак. И во мраке звенел, звенел под стать журчанью ручья голосок лесной бабочки.

-- За кого? -- спросил кто-то чужой голосом Леона.

-- За Линдора. А с окном тебе вся деревня поможет, ты не сомневайся. Хранительница так и сказала: пошлем гонца в Город, будет тебе новое стекло, еще лучше прежнего...

Голосок доносился уже из-за спины -- Леон шел, не видя куда, деревянный мостик кончился, а земля расползалась под ногами, как тесто, готовила предательские ловушки, он шел прямо в пропасть, и не было сил остановиться. Колючие грибы в Трескучем лесу выскакивали из земли, норовили ужалить в пятку, на голову сыпались сучья, -- с уханьем падало дерево, а за деревом оказывался разъяренный дракон, и Леон никак не мог его зашептать; тогда из земли, как гриб, выскакивал Линдор и зашептывал дракона, который вдруг оказывался Филисой, и вел ее на площадь к сонному лишайнику...

Он очнулся возле своего дома. Судя по царившей тишине, Хлоя еще не вернулась -- не иначе, превращала себя в посмешище беготней по деревне и рассказами о том, какая ей выпала доля при таком муже -- и сравнить нельзя с покойником, который был со всех сторон человек положительный...

На пороге дома, сгорбившись, спал Умнейший. Леон сразу узнал его -- Умнейший постарел, но выглядел почти так, как рассказывал Парис. Жилистый старик, что ему будет. Странный, неясного назначения, сплетенный из травы предмет, обычно носимый Умнейшим на редковолосом черепе, свалился во сне и лежал у ног. Об этом предмете во многих деревнях ходили разнообразные толки, благодаря ему Умнейшего узнавали везде, где бы он ни появился. И те, кто его никогда не видел, знали об этом предмете.

Леон скосил глаза. Изнутри предмет оказался пустым, как покинутое гнездо. Ничего в нем не было.

Умнейшего не спросишь, почему он облюбовал для сна крыльцо именно этого дома. Может быть, по простой случайности. А может, и нет. Странное дело: увидев Умнейшего и прекрасно понимая, что должен сейчас почувствовать всем сердцем -- радость, почтение и любопытство в произвольных долях, -- Леон ничего этого не почувствовал. Наоборот, расстроился еще больше. Два события за одно утро -- много, очень много.

Услышав шаги, Умнейший почесался и зевнул, не прикрывая рта. Один глаз, открытый до половины, обозрел Леона. Со сна голос Умнейшего звучал растянуто и сипло.

-- Удивлен?

Леон покачал головой.

-- Знаешь, кто я?

Леон кивнул. Умнейший живо поднял второе веко, и в глазах его мелькнуло: забавная деревня, каждый день у них на порогах Умнейшие спят... Но мелькнувшая искра любопытства сразу погасла. На Леона смотрели просто глаза -- старческие, странно-голубые, каких в окрестных деревнях ни у кого не найти, да и в Городе тоже, разве что далеко на востоке у горцев-яйцеедов... Глаза равнодушно-понимающие.

-- Горе? -- спросил Умнейший и зевнул. -- Причина?

И снова кто-то чужой, только притворяющийся Леоном, сказал то, чего не было сейчас у Леона в мыслях, но только это и можно было сказать людям, даже Умнейшему, а может быть, Умнейшему в особенности:

-- Окно разбили...

Умнейший снова зевнул.

-- Камнем? -- спросил он, смыкая веки.