Александр Громов

ГЛАВА 7

Кость-дерево растет обыкновенно. Пока молодое, прямое как свечка деревце еще не перемахнуло ростом взрослого мужчину, подходи к нему без боязни и рви терпкие рубиновые ягоды, а коли есть нужда, то и ломись шалым драконом через подлесок -- исцарапаешься, но и только. Листва юного деревца еще мягкая, а ствол на срезе плотен, не вдруг и срежешь, и завит-перевит волокнами со сложным рисунком. Никакой срединной полости, или канала, в молодом стволе еще нет, и сердцевину отличишь от древесины лишь по рисунку, но не по твердости. Позднее, когда ветви кроны уже перевились в рыхлый шар, а голый ствол еще не вымахал в высоту -- уважай кость-дерево, если не хочешь всю жизнь носить на себе шрамы. Отвердевшими листьями зрелого кость-дерева бреются, режут, коли под рукой не случится ножа, а внутри ствола волокна расходятся, образуя прямой круглый канал, достигающий у старых деревьев двух третей поперечника ствола, а то и больше. Из отрезков старых стволов, промазанных снизу глиной, получаются великолепные дымоходы для очагов, если кому взбредет в голову каприз иметь в доме не ритуальный, а действующий очаг. Загорается кость-дерево туго, и если незадачливый охотник заночевал в лесу, где другие деревья не растут, то быть ему без костра, -- но уж если загорается, горит долго и жарко.

Не просто срубить лесину -- выворотить ее с комлем, усаженным обрубками корней, а прежде выбрать такое дерево, чтобы удовлетворило прихотям Умнейшего, оказалось далеко не просто. С десяток крепких мужчин вышли в лес, едва забрезжил рассвет, а вернулись лишь к полудню, тяжко нагруженные толстой колодой длиной шага в три, причем потный и усталый Аконтий взглядом исподлобья давал понять, что лично он ради непонятного баловства второй раз в лес не пойдет, он не дракон -- деревья валить, а человек, и каждому советует поступить как человеку. Взгляд ли Аконтия возымел действие или поиски нужного дерева принесли надлежащие плоды, только Умнейший, придирчиво осмотрев и ощупав перевитую волокнами древесину, колоду одобрил.

Леон разрывался между односельчанами, учениками и Умнейшим. Колоду, похожую на распиленную поперек пустую кость с суставной нашлепкой на торце, приволокли на стрельбище, стесали корни заподлицо и устанавливали в прочном деревянном ящике так, чтобы она без большого усилия могла качаться вверх-вниз. Качели, что ли, делают? Ничего не понятно... На дно ящика Умнейший велел набросать земли и камней потяжелее.

-- Целься спокойней! -- покрикивал Леон на учеников, косясь на возню вокруг колоды. -- Выдох мощнее и не слишком долгий, а если трубка короткая, то и вовсе резко выдыхай...

То ли стрелки набрались опыта, то ли просто день выпал удачный, только в среднем каждая пятая стрелка попадала сегодня в кружок. Мальчишки ликовали.

Пасынки-близнецы Сильф и Дафнис слонялись в пределах досягаемости слуха, ехидно комментируя новые обязанности отчима. Леон, стиснув зубы, терпел. Тирсис же терпеть не стал: отложив в сторону духовую трубку, молча въехал одному из пасынков кулаком в нос, а второму в ухо.

-- Пометил, -- пояснил он юношеским баском. -- А то ведь одного от другого не отличишь.

Кирейн, разыскавший городской родник Тихой радости, ожил и, заняв у кого-то думбалу, принялся репетировать сочиненную еще в дороге горестную песнь о том, как погибла деревня, а все потому, что в нужный момент в ней не оказалось великого стрелка. Умнейший, оторвав себя от дел, слушал внимательно.

-- Неплохо, -- оценил он. -- Для городских сойдет. Только ты про Леона не пой, пока мы не уйдем. Не хватало нам еще сложностей с уходом.

-- Куда вы уходите? -- Выпучив глаза, Кирейн икнул.

-- Тебя не касается.

-- И я с вами пойду!

Умнейший подумал.

-- Иди. Будешь в походе сочинять, а не будешь -- прогоним. Станешь ныть -- прогоним тоже. Тихую Радость без разрешения не пить!

-- Как же сочинять без Тихой Радости? -- изумился сказитель.

-- На стихи дадим. Но не более.

Кирейн задумался и думал долго.

-- Ладно, -- вздохнул он. -- Не более так не более. Вам же хуже будет.

Умнейший долго тер в узловатых пальцах принесенный в корзине угольный порошок, спрашивал о породе сведенного на уголь дерева и велел растолочь помельче. Детворе, путавшейся под ногами, тоже нашел дело: попросил принести с речной излучины побольше мелких окатышей.

Народу мало-помалу прибывало -- не как на общем сходе, но половина того, не меньше. Кое-кто хмурился: возня с неживым, известно, до добра не доведет. Иные возражали: колода из кость-дерева -- неживая ли? Если ее прикопать в лесной тени, она пустит побеги и через несколько дней вновь станет деревом.

-- Была колода, -- непонятно объяснил Умнейший. -- Теперь пушка.

Все три порошка он смешал в горшке из сухой тыквы, отмеряя дозы деревянным стаканчиком, и неторопливо, чтобы каждый мог уследить за его действиями, засыпал в колоду. Туда же с помощью толстой палки туго забил тряпье, в котором Леон узнал свой старый хитон, за хитоном последовали десятка три окатышей и еще один ком тряпья, на сей раз чужого. В толпе зрителей переглядывались: если старик еще не тронулся умом, то вот-вот это сделает, и не сходить ли кому за толковым знахарем, пока не поздно?.. В стороне от колоды неизвестно для чего жгли небольшой костерок.

Как Умнейшему удавалось уединяться среди толпы -- Леон понять не мог. Ничего не скажет, вроде бы даже не поглядит искоса, просто чуть шевельнет бровью, и готово -- за десять шагов вокруг никого, кроме того, с кем старику надо поговорить с глазу на глаз, а почему так получается -- никто не поймет, а большинство и не задумается.

На этот раз старику понадобился Леон. Опять.

-- Скажи, -- не очень уверенно начал Умнейший, -- смог бы ты попасть в кружок летящей мишени? Иными словами, повторить то, что сделал в деревне. Смог бы?

-- Не знаю, -- ответил Леон. -- Не уверен. А зачем это?

Вопрос пропал впустую.

-- Раз не уверен, не будем и пробовать. Ты у нас великий стрелок, им и оставайся. Кстати, как твои мальчишки?

-- Троим есть смысл совершенствоваться дальше, двое под вопросом.

Умнейший крякнул.

-- Кто о чем... Тебя они слушаются?

-- Как собачонки, -- хмыкнул Леон. -- Вчера Фаон надерзил Хранительнице, а я его отчитал прилюдно, так он полдня прощение выпрашивал, по пятам ходил...

-- За Хранительницей?

-- За мной.

Старик снова крякнул. Куда-то он гнет, с беспокойством подумал Леон, а куда -- как всегда, не понять. Умнейший.

-- И он был счастлив, когда ты его простил?

-- Да, кажется.

-- Когда кажется, проспись, и перестанет казаться. Мне надо знать точно: Тирсис -- и остальные -- сделают то, что ты прикажешь?

-- Наверно. Почему бы нет?

-- Даже если это будет против обычаев?

-- Даже... Да не знаю я!

-- Сегодня придется узнать. Прикажи им собраться ночью перед восходом Энны так, чтобы ни одна живая душа в Городе об этом не проведала. Духовые трубки взять с собой. И сам помалкивай -- дело нам предстоит нешуточное. Ты меня понял?

-- Нет.

-- И не надо пока. Кто из них самый бестолковый -- Батт?

Оказывается, старик примечал все, что надо.

-- Батт, -- кивнул Леон.

-- А позови-ка его сюда.

Тот же серый порошок, который забили в колоду, завалив сверху камешками, теперь осторожно сыпали в узкую дырку, неизвестно для какого баловства проверченную сверху в комле колоды. Шагах в пятидесяти воткнули в землю шест с прикрепленной к верхнему концу мишенью из листа кровельного дерева. Удалось расслышать, как Умнейший втолковывает нескладному подростку что-то об оказываемом доверии, и разглядеть, как горят глаза взволнованного Батта. Смех, да и только.

Стрелки давно уже опустили духовые трубки. Какая уж тут стрельба, когда Умнейший чудит. Получится что из его чудачеств -- хорошо, а не получится -- все равно будет о чем на старости рассказать внукам.

-- Отойти всем! -- гаркнул Умнейший на все стрельбище так, что многие вздрогнули: старик-старик, а голосина -- ого! -- От пушки -- подальше! Кто там позади мишени торчит? Жить наскучило? В сторону! Дальше! Еще дальше!..

Толпа попятилась. Умнейший тоже отошел от колоды шагов на двадцать и зачем-то прилег.

-- Приготовиться... Огонь!

Сияющий Батт, лопоухая голова которого сидела на тонкой шее, как лист дерева на черенке, гордый тем, что на глазах доброй половины Города делает что-то важное, пусть и непонятное, поднес к комлю колоды горящий уголек в расщепе длинной палки...

Тут и выяснилось, что Умнейший умудрен не одним голым умом, но и тайным Знанием, неведомым даже Хранительницам, -- а впрочем, никто в точности не знает, что ведают Хранительницы, а чего не ведают.

Ахнуло.

Словно вернулся гром, далеко опередив период дождей, словно нежданно рухнуло в лесу исполинское дерево -- грохот сотряс воздух над стрельбищем, туго ударило в уши. Взбесившейся кошкой провизжала каменная картечь -- с деревьев на опушке посыпались сбитые ветки. Мишень истерзало в клочья. Адская колода рявкнула, выплюнув из жерла гейзер огня, отпрыгнула назад и заволоклась смрадным дымом. В ящике стронулись, загрохотали камни.

Леон закричал, как и все. И так же, как все, тряс головой, выбивая из уха воздушную пробку. Заголосили женщины, заревели дети. Оглушенный Батт как сел на землю, так и сидел и видно было: хочет зареветь, да не решается. Мелькая пятками в стремительном бегстве, дурным голосом вопила Хлоя, не вовремя явившаяся на поляну разобраться с муженьком -- почему при нем бьют пасынков, а он, подлец, и ухом не ведет... Кое-кто из зрителей кинулся было наутек вслед за ней, но, уверившись, что колода вновь ведет себя мирно, рискнул вернуться. То, что осталось от мишени, уносило ленивым ветерком. Стрелки с испугом и восхищением провожали глазами планирующие обрывки.

Умнейший уже был возле колоды. Возле пушки, поправил себя Леон, запоминая незнакомое слово. Узловатыми пальцами старик ощупывал дерево, не пропуская ни одной пяди, разглядывал так и этак. Не найдя повреждений, довольно хмыкнул.

-- Ну и ну, -- сказал Леон и больше ничего не смог сказать. В голове шумело, как наутро после праздника.

-- Что, -- рассмеялся старик, -- понравилось?

-- Ты и вправду Умнейший...

-- А ты только сейчас это понял?

-- Ты Умнейший! Умнейший! Да!

-- Если хочешь, можешь звать меня Учителем... И перестань орать. Да, я доволен. Если хочешь знать, я уже делал однажды опыт в этом роде. Тогда пушку разнесло вдребезги, а меня пришлось лечить много дольше, чем мне хотелось. Зато теперь я не ошибся ни с деревом, ни с зарядом.

-- Погоди, погоди... -- Леон морщился, пытаясь уйти от неприятной догадки. Неужели... выбрал менее ценного? Хладнокровно выбрал... Нет. Не может быть. -- Ты хочешь сказать, что Батт... мог бы...

-- Я просто-напросто предусмотрителен. А кроме того, я с тех пор начал кое-то понимать. Риска практически не было.

Леон сглотнул.

-- Ты извини, но, пожалуй, я не стану называть тебя Учителем...

-- Как хочешь.

Старик тут же забыл о Леоне, словно его не существовало, зато собравшимся возле него ремесленникам (женщины приблизиться не решались) втолковывал веско и неторопливо, повторяя и по два раза, и по три:

-- Завтра ухожу. Без меня ладьте поворотный круг на вкопанной оси и делайте вторую пушку. Пороха как раз осталось на два выстрела, а перезарядить в бою все равно не успеете, это вам не по мишени стрелять. Запомните: железо для картечи лучше камней, так что пусть Аконтий набьет кругляшек. Пушки держать заряженными, порох от сырости беречь! Сумеете найти серу и выварить селитру -- делайте третью пушку. На площади под Четвероногом выкопайте убежище, чтобы те, кто не успеет укрыться в лесу, пересидели в нем, а Четвероног убежище прикроет сверху, лишняя крыша в таком деле не помеха... -- Старик помолчал. -- А лучше всего бросайте Город и уходите в леса на восток. Подумайте.

Ремесленники мялись. С одной стороны, Умнейший, конечно, прав, но... Без Хранительницы, без женщин такие вопросы не решаются, неужели Умнейший не понимает? А если понимает -- зачем ставит всех в неловкое положение?

-- Ну как хотите...

То, что случилось в ближайшую ночь, потом долго преследовало Леона, словно дурной сон, который надо поскорее забыть, если не хочешь портить людям настроение угрюмой физиономией. И даже много позднее, когда под наплывом событий грозных и страшных ночное происшествие могло показаться невинной чепухой, он не мог забыть его, как ни старался. Странная штука -- память.

Несколько чадящих факелов освещали Хранилище и не могли осветить его целиком -- настолько велико было здание, выходящее углом на площадь Четверонога, самое большое здание в Городе. Любой из гостевых домов в сравнении с ним казался личинкой-слизнивцем рядом с лесным драконом.

Красноватые отблески плясали на стенах. Хорошо, что в Хранилище нет окон. В самом деле -- слоняться ночью по чужим домам, словно блудодей какой... Ладно, что не в одиночку, да и Хранительница в Хранилище не живет, у нее свой дом...

Никогда прежде Леону не приходилось бывать в Хранилище Знаний, да еще городском. Мужчинам здесь не место, а легенды о Хранителях, скорее всего, легенды и есть. Мужчина годится добывать, женщина -- хранить вечно. Так было, так будет.

Внутри оказалась всего одна комната -- но какая! Ряды, целые шеренги грубо сколоченных полок шли от стены к стене, провисая под тяжестью свитков и деревянных табличек, испещренных трудночитаемыми знаками. Некоторые были совсем ветхи. Хроники Простора. Обширные каталоги растений и животных, включая и морских обитателей из никогда не виденного Леоном океана. Записанные рассказы-были охотников о встречах с необычайным. От Древнего Знания до летописей, до последних записей о браках, рождении и смерти -- все было здесь.

Благоговейного трепета не испытывал, пожалуй, лишь Умнейший.

Леон озадаченно повертел в руках странную книгу -- не свиток, а кипу ломких прямоугольных листов, прошитых по краю. Ему пришлось крепко поразмыслить, прежде чем он догадался, что это -- тоже книга. И даже из бумаги, только это не пчелиная бумага, а какая-то другая...

Тирсис неотрывно смотрел на Леона. Остальные притихшие подростки смотрели то на Леона, то на Тирсиса. Батт зябко трясся, клацал зубами -- может быть, оттого, что еще не успел опомниться от грохота деревянной пушки. Но скорее всего по другой причине... Скуксились мальчишки, недоученные стрелки, скис порыв. Совсем не такими они были, собравшись в условленном проулке перед восходом Энны -- меньшей из лун. Когда запретное лишь затевалось и маячило где-то впереди, их глаза горели огнем восторга.

Теперь потухли.

Было слышно, как под деревянным полом возятся насекомые.

-- Ты нашел то, что искал, Зигмунд?

Леон подпрыгнул. Запрыгали безумные тени, и расшвыряло в стороны подростков, даже Тирсиса. Кто-то коротко и жалобно подвыл.

Хранительница была здесь. Вошла незаметно. Сзади.

Отблески пламени играли на каменном лице.

-- Я ведь знала, что ты не успокоишься, Зигмунд. С самого начала знала.

-- А я ждал тебя. -- Умнейший один не казался испуганным. -- Ты покажешь нам путь в Столицу?

-- На старости лет ты становишься однообразен. -- Хранительница иронически приподняла бровь. -- Мы ведь уже говорили об этом, и не раз. Твои затеи бесполезны, и в Столице ты все равно не найдешь того, что ищешь.

-- С чего ты взяла, будто знаешь, что я ищу, Кларисса?

-- Я догадываюсь. Почему я должна делать то, что принесет Простору вред?

-- Значит, бесповоротно? -- спросил Умнейший.

-- Разве ты сомневался?

Старик вздохнул.

-- Сомневался -- не сомневался... Говорят, человеку свойственно надеяться.

-- Тебе вообще не следовало сюда приходить, а тем более втравливать в опасные авантюры глупых мальчишек. Ради них, и только ради них, я предлагаю тебе уйти. И ради них буду молчать о вашем э-э... визите.

-- Ради них? -- удивился Умнейший. -- А мне почему-то казалось, что ради всего этого, -- он обвел рукой полки. -- Или, может быть, я ошибаюсь? Ответь мне, может ли Хранительница пожертвовать хотя бы одной старой бумажкой ради спасения человеческой жизни, если возникнет такая необходимость? Что-то мне об этом ничего не известно.

Каменное лицо Хранительницы ничего не выражало.

-- Мне надоело спорить с тобой еще лет двадцать назад, Зигмунд. Одни люди умирают, другие рождаются. Знания хранятся вечно. Они -- остров в человеческом потоке.

-- Сгнившие свитки с замшелыми байками. Старое вранье. Знания!

Хранительница шагнула вперед.

-- Лучше уходи по-хорошему, Зигмунд. Иначе придется ненадолго уйти мне, но я вернусь не одна. Не думаю, что мои добрые горожане будут счастливы увидеть тебя здесь. И уж совсем не уверена, что мне удастся смирить их справедливый гнев.

В дрожащем свете факелов Умнейший жутковато осклабился.

-- Не уверена -- или не захочешь? Ведь как просто можно все решить! Ты всегда была внимательна ко мне, Кларисса. Надеюсь, ты не заставишь меня долго мучиться?

-- К чему убивать? Шептуны просто внушат тебе мысль уйти из Города, и ты уйдешь. Сам. И больше здесь не появишься. А если еще раз попытаешься войти в Город, тебя выставят.

-- Я плохо поддаюсь зашептыванию, ты же знаешь... Конечно, ты можешь приказать зашептать их, -- Умнейший показал на Леона и притихших подростков, -- и кто-нибудь из них меня попросту пристрелит. Уверен, что для тебя это оказалось бы наиболее приемлемым вариантом. Но ты забываешь об одной незначительной мелочи. Чтобы позвать кого-нибудь, тебе придется для начала отсюда выйти. А ты не выйдешь.

Только теперь Леон заметил, что Умнейший занял позицию между Хранительницей и единственным выходом.

Властное лицо Хранительницы отразило беспокойство. Затем ее глаза презрительно сощурились и превратились в щелки.

-- Ты не решишься мне помешать. Попробуй!

Старик лишь пожал плечами.

-- Когда только жители Простора избавятся от своей наивности? Учишь их, учишь...

-- Ты хитер, Зигмунд. -- Хранительницу трясло, и Леон содрогнулся, впервые увидев такую ненависть. -- Чего бы ты ни добивался, все удавалось тебе лишь благодаря твоей хитрости, которая так легко становится подлостью. Не зря тебя прозвали Умнейшим, а не Мудрейшим -- ты слишком умен для Мудрейшего! Умен и подл!

-- Приятно услышать комплимент. Теперь укажи путь в Столицу, и мы уйдем.

-- Столицы не существует!

-- Напрасно лжешь. Подумай. Иначе может обернуться так, что -- прости -- мне придется убить тебя.

Хранительница расхохоталась.

-- Убей, Зигмунд, убей. Это ты можешь. Убери камень со своей дороги. И попробуй найти в Хранилище упоминание о Столице.

Умнейший молчал. Леону хотелось закрыть глаза и заткнуть уши. Хранительница с распавшимися по плечам седыми космами походила на степную ведьму, какими матери пугают непослушных детей.

-- Взгляни на своих приспешников, Зигмунд. Вот ведь жалкий народец. Мальчишки, неучи -- а погляди, как они отшатнулись. Неужели ты в самом деле на них рассчитывал? Человека не перекроить заново за несколько дней, ты просто не хочешь поверить в очевидное... Что ж, убей меня, если тебе позволят. Ты знаешь, что будет потом -- тебе дадут убиться самому в горах или болотах. А может быть, тебя загонят в Междулесье, и ты высохнешь в мумию от жары и жажды. Выбирай.

Умнейший медленно покачал головой.

-- Лет пятнадцать назад мне предлагали стать Хранителем в одной деревне на западе, а я отказался... Правильно сделал. Ты стареешь, Кларисса, и привыкла управлять дураками. Любой ум гибнет, не находя работы в полную меру своих сил. В прежние времена ты сообразила бы сразу, что я тебя не трону и пальцем. Я поступлю иначе... -- Умнейший выхватил факел из рук Леона. -- Ну как? Теперь ты, конечно, поняла, что я собираюсь сделать?

-- Ты этого не сделаешь, -- презрительно сказала Хранительница. -- Я знаю.

-- Почему же нет? -- Умнейший пожал плечами. -- Дощечки горят быстро, а пчелиная бумага еще быстрее. Достаточно прикоснуться огнем к любому свитку, и Хранилище уже не спасти. Подумай и пойми, что я это сделаю. Только не размышляй слишком долго -- факел прогорает.

-- Ты не сделаешь этого!

-- Да?

Выдернув из кучи первый попавшийся свиток, старик быстро поднес к нему факел. На несколько секунд стало светлее, в неподвижно расширенных глазах Хранительницы жутко заплясало пламя. Мальчишки за спиной забыли дышать.

То, что осталось от свитка, Умнейший швырнул на земляной пол и затоптал тлеющие обрывки.

-- Это была модель, Кларисса. Показать на натуре?

-- Гадина! -- От хриплого стона Хранительницы Леон вздрогнул.

-- Ты всегда находила для меня самые ласковые слова, -- кротко сказал Умнейший. -- Приятно узнать, что твоя квалификация не утеряна. Скажи еще, тебе станет легче. А потом покажи нам путь.

Хранительница хрипло рассмеялась.

-- Когда-нибудь ты умрешь скверной смертью, Зигмунд. Твоя душа не найдет покоя на Нимбе. И люди проклянут тебя!

-- Возможно. Кстати, факел уже гаснет...

-- Помнишь наше путешествие за Междулесье лет тридцать назад? Ту деревню, где ты впервые выиграл состязание мудрецов? Я тогда гордилась тобой, Зигмунд. От той деревни два перехода почти точно на север, через Голь Покатую. Уходи! Ищи там.

-- А точнее?

-- Точнее знает Нимб.

Умнейший покачал головой.

-- Я не думаю, что ты соврала, но на всякий случай уясни себе, пожалуйста, одно: если по твоим указаниям мы не найдем Столицу, мы вернемся. И тогда Нимб тебе в помощь, Кларисса! Нынче времена меняются быстро, а беженцам твое упрямство совсем не понравится. Боюсь, как бы они не спалили Хранилище вместе с тобой.

-- Что еще хочешь сказать?

-- Я не пугаю, я предупреждаю...

-- Ты узнал, то, о чем молчали поколения Хранительниц. Чего тебе еще надо от старой измученной женщины?

-- Путь не близок...

Рот Хранительницы искривила усмешка.

-- Можешь не продолжать, Зигмунд. Не беспокойся. Я отдала бы тебе даже последнеее, чтобы ты убрался из Города как можно скорее и дальше вместе со своим стрелком.

-- И с нами! -- крикнул Тирсис.

-- И с глупыми мальчишками...

"Но без меня", -- захотелось сказать Леону. Он понимал, что не скажет этого. Поздно возражать. Бессмысленно.

-- Прости меня, -- повернулся к нему Умнейший. -- Ты, кажется, хотел остаться...

Леон только махнул рукой.