Александр Громов

ГЛАВА 8

В драконьей семье не без урода. Случается, драконы-карлики появляются на свет сами собой, и считается, что встреча с ними в лесу приносит несчастье. Гораздо чаще драконьих недомерков фабрикует человек. Для этого годится в принципе любой слизнивец, однако морочники отбирают драконьих личинок по каким-то неясным, только им известным признакам.

Лишь невежа станет выведывать секреты чужого ремесла из пустого любопытства. Леон знал только то, что когда из куколок выводятся маленькие дракончики, их сажают на особую диету и морочники не отходят от них ни на шаг. В результате вырастают дракончики ростом с невысокого человека, а если брать рост по холке, то и того ниже.

Морочник -- профессия редкая, почти не встречающаяся в деревнях. Хороший шептун без особого труда лишит дракона воли, принудив его делать то, что нужно человеку. Драконья тупость вошла в поговорку, сам по себе дракон годен исключительно на мясо и шкуру, и лишь морочник может навести на тупое животное мороку, заставив его вообразить, что он не дракон, а кто-то еще. Странным образом при этом возрастает сообразительность зверя и его способность понимать команды. Карликовые дракончики, вообразившие, что призвание их жизни -- бегать под седлом, могут мчаться без устали от восхода до заката и охотно слушаются узды.

Щуплый мальчишка-морочник оказался словоохотливым и рассказал, что сам он занимается морокою с трех лет и среди местных морочников считается одним из лучших, уже обогнал отца, но до покойного деда, честно сказать, ему далеко, -- дед умел все и однажды даже заставил дракона поверить, что тот человек, но это кончилось трагически: гнусно подмигнув, дракон тут же сожрал деда и дал деру в лес, так что пришлось снаряжать специальную облаву для уничтожения людоеда. Должно быть, дед что-то напутал либо взял для морочной модели совсем уж негодящего человека, осталось только вопросом -- где такого взял. Позднее многие пытались повторить дедов шедевр на карликовых дракончиках, однако в результате самых самоотверженных усилий получались либо коварные и злобные бестии, либо мирные дебилы, абсолютно ни к чему не пригодные, и в конце концов Хранительница распорядилась прекратить ненужное баловство.

-- А птицей он возомнить себя может? -- сгорая от любопытства, перебил Кирейн.

-- Может, но не полетит. Только зря умрет от огорчения.

-- Жаль, -- вздохнул Кирейн. -- Полетали бы.

Бегущего совиного страуса (а стоячими их никто никогда не видел) не успеешь и разглядеть, как его уже и след простыл. Не то чтобы их кто-то гонял или они гонялись за кем-то -- просто они всю жизнь на бегу и даже яйца не высиживают, а выбегивают, прижимая их к животу и темпом бега регулируя температуру инкубации. Об этом знает каждый охотник. Единственное, чего Леон никак не мог предположить, так это того, что у дракончика, вообразившего себя совиным страусом, окажется такой тряский галоп. Леон только-только собрался сообщить об этом Умнейшему, как тут же пребольно укусил язык и решил, что разумнее будет помалкивать. Ветер бил в лицо, свистел в ушах.

За все время, пока готовились к походу, Кларисса так и не показалась на глаза, чему Леон нисколько не удивился, зато по ее распоряжению на место сборов принесли несколько корзин и плетеных коробов, наполненных всевозможной снедью, немного Тихой Радости и с десяток оплетенных особым способом тыквенных фляг с ручками для приторочивания к седлам.

-- Пустые... -- разочарованно протянул Кирейн, взглянув издали.

Леон попробовал на вес -- фляги действительно были пусты.

-- Словам не веришь, да? -- горько сказал Кирейн. -- Что ж я, совсем не чую, что ли. А вон в той вчера еще была Тихая Радость, да только кто-то выпил...

-- Фляги для Междулесья, -- пояснил морочник. -- Перед ним надо набрать воды, я хороший ручей знаю.

Неожиданно для Леона явился Парис, долго смотрел на сборы, чесал в остатках бороды и вдруг категорически заявил:

-- Я тоже еду.

-- Зачем? -- спросил Леон.

-- Зачем, зачем... Интересно мне посмотреть на Столицу, вот и все. Помереть, что ли, так и не увидев? Помеха я вам? Хороший шептун еще никому не мешал.

-- У нас есть морочник, -- возразил Леон.

Парис вспылил.

-- Хоть ты теперь и великий стрелок, а все равно круглый невежда. С чего ты взял, что морочник во всяком деле заменит шептуна? Он и летягу-то почтовую отправить не сможет, чтобы та пять раз не заблудилась в пути, это всякий неуч знает. Кто тебя учил, балбеса?

-- Ты учил.

Мальчишка-морочник, со своей стороны, подтвердил, что ему наказано проводить путников только до предгорий, не далее: на осыпях в горах яйцеедов дракончики все равно бесполезны и только зря поломают ноги. "Вот видишь!" -- возликовал Парис. Леон только развел руками.

-- Пусть едет, -- разрешил Умнейший.

Видно, и родителям подростков было внушено нечто, потому что те, хотя и пришли проводить сыновей, вели себя сдержанно. Тирсис, Элий, Фаон, Сминфей и Батт с охотой расправляли некрепкие плечи.

Пока седлали зверей и приторачивали провизию, солнце поднялось высоко, и Великий Нимб потускнел и растворился в синеве. Десять выведенных из загона дракончиков, опустив головы к самой земле, пребывали в сонном оцепенении. Туда, где на спине карликового уродца колючий гребень, и без того недоразвитый, был аккуратно выстрижен, Леон поместил седло -- туго набитый травяной мешок. Завязав под передними лапами зверя ременные завязки, он, как учил морочник, забрался верхом на мешок, попрыгал, устраиваясь поудобнее, не удержал равновесия и заболтал ногами.

-- Драконий хвост! Тут свалишься...

-- Сунь ему ноги в лапы, -- сказал Умнейший.

Леон послушался. Мальчишка-морочник только прищурился на зверя -- и тут же лодыжки Леона стиснуло, как капканом. Он без толку подергался туда-сюда и успокоился. Свалиться теперь можно было только вместе со зверем.

Одного дракончики не желали делать категорически: плавать. Фыркали, топрощили чешую и в воду не шли ни в какую. Известно: совиные страусы терпеть не могут воды. То есть, как объяснил мальчишка, опытному морочнику не составит труда заставить дракончика увериться в своем исконном рыбьем естестве, однако себе дороже: как булькнет нерыба в реку, так и захлебнется в полной уверенности, что имеет жабры, тащи потом со дна труп, чтобы воду не портил...

Через реку переправились на пароме -- большом плоту, нанизанном на корень какого-то растения, протянувшийся над водой от одного берега реки до другого.

Два пеших перехода до Междулесья дракончики одолели за полдня. У указанного морочником ручья удалось наполнить фляги. Один раз встретилась небольшая деревня, но Умнейший велел не останавливаться, и Кирейн, которому не терпелось, прокричал песнь об Одолении Врага с холки дракончика, не меняя аллюра, трясясь и ляская зубами. Полюбоваться эффектом ему не пришлось -- деревня сошла на нет, снова дорогу стеснил лес, замелькали ветви, стволы, редкие пятна солнца в просветах переплетенных крон. И -- как отрезало.

Лес кончился. Сразу.

Дракончики, придерживаемые на лесных дорогах, на безлесной равнине сами перешли в галоп.

В Междулесье не живут. Что там делать нормальному человеку? Даже мухи там не такие, как в лесу, и садятся на кожу целыми стаями; не кусают -- а неприятно. Там бродят стада удивительно глупых копытных животных, возиться с которыми не захочет ни один шептун, хоть мясо копытных недурно; там кожу человека дубит ветер и сжигает солнце; там петляют русла пересыхающих в сухой сезон ручьев с дурной, чаще всего горько-соленой водой; там почти нет троп -- иногда лишь в высокой траве, какой нет на лесных ласковых полянах, пробежит, торопясь, посланный по делу гонец с притороченным к спине кожаным мешком с родниковой водой из леса и подстилкой из драконьей шкуры, заменяющей постель.

Никто не знает, зачем оно -- Междулесье, и какой в нем смысл, хотя легенд существует великое множество. Безлесная степь, раскинувшаяся на пять пеших переходов в самом узком месте, поражает человеческое воображение не меньше, чем океан -- срединных жителей Простора. Людей всегда поражает то, что сделано не для них. Так было, так будет, пока земля носит людей, а когда останется последний человек, то и он спросит: зачем оно существует, ненужное?

По одну руку от Леона вопил и гикал Тирсис, упиваясь скачкой, по другую -- трясся на смирном дракончике Парис. Исходя из каких соображений Умнейший решил, что шептун в экспедиции окажется нелишним, Леон не понял и понять не пытался. Только за скачкой можно было забыть и обиду на Умнейшего, опять устроившего по-своему, и то, что Филиса снова осталась позади. Она даже не пришла проводить, зато явилась Хлоя, и быть бы великому стрелку покрыту позором скандала, если бы одна из младших хранительниц не приняла мужественно первый удар на себя, а затем и Умнейший как-то ловко не отвлек бы фурию. Удалось расстаться без потерь, и на том спасибо Нимбу. Впрочем, и Умнейшему тоже.

С пушкой -- это он хорошо придумал...

Морочник и Умнейший скакали впереди. После нескольких попыток Леон сумел пришпорить дракончика и оказался рядом.

-- А ты говорил -- плохо, что тебя в наши края занесло, -- не выдержал он. -- Огневой-то припас у тебя где был? В Городе.

Умнейший хитренько улыбнулся.

-- У меня в каждом городе такой мешок. Даром я, что ли, ходил по Простору пятьдесят лет?

Помолчали.

-- Правда, Городу это не поможет, -- вздохнул старик. -- Пусть даже серу найдут и селитры наварят -- великая будет удача, если завалят хоть одного зауряда. Из деревянных пушек только по слизнивцам лупить, и то если смирно сидят. Но хотя бы те, кто уцелеет, начнут что-то понимать. Эх, жаль я не могу быть во всех городах одновременно! Боюсь, судьба вашей деревни горожанам не указ, не умеют они воевать и не хотят, а когда действительно запахнет жареным, Хранительницы им подскажут то, что людям и без них захочется сделать.

-- Бежать? Прятаться?

-- Можно и прятаться, -- сказал Умнейший. -- По моим грубым подсчетам, население Простора составляет не более одного -- полутора миллионов человек. Что такое миллион человек в этих лесах? Многие умные люди, наверно, так и думают. Ошибка лишь в одном: максимум через год-полтора леса на планете перестанут существовать, ну и люди тоже, конечно. А умные так в первую очередь.

-- А ты? -- спросил Леон.

-- Попрошу не путать! -- обиделся старик и вдруг фыркнул, как дракончик. -- Я не умный. Я -- Умнейший.

Довольно скоро Леон научился пружинить ногами, гася тряску и не подвергая опасности язык.

-- Ты говорил, Хранительница знает, что Город будет уничтожен... -- Дождавшись подтверждающего кивка, Леон задал мучивший вопрос: -- Почему же она так испугалась, что ты сожжешь Хранилище? Ведь оно тоже погибнет. Допустим, она не сообразила в первый момент -- но потом?!

Старик ответил не сразу.

-- Она женщина, и она житель Простора. Умом верит в одно -- сердцем в другое. Вот тебе первый урок: не спрашивай того, чего пока не способен понять. Для этого у тебя есть я.

-- А почему она отпустила с нами мальчишек?

-- Урок второй: не трать времени на расспросы, если можешь сообразить сам. Подумай.

-- Потому что они видели, как ты ее унизил?

-- Урок третий: не делись своими выводами со всеми окружающими без разбора.

-- И много у тебя еще уроков на мою голову? -- спросил Леон.

-- Урок четвертый: не дерзи Учителю!

Припекало. Дракончики, не умея потеть через чешую, вывалили длинные языки. Только теперь, ощупывая свой горячий затылок, Леон понял назначение носимого Умнейшим на голове плетеного предмета. Да, здесь не лес... Не будь обдувающего встречного ветра -- далеко бы не ушли.

-- Велик Простор, а Нимб больше, -- сказал Леон, утешая себя.

-- Ты пословицы брось, они оружие идиотов, -- проворчал Умнейший.

-- Это пятый урок? -- спросил Леон.

-- Нет. Это факультативно.

Около полудня заметили вдали сверкающий на солнце диск, быстро летящий над степью по широкой дуге. Старик закричал, требуя повиновения, и первый заставил своего скакуна лечь в траву. Сказалась ли предосторожность или у зауряда были иные заботы, но только он не обратил на людей никакого внимания и быстро скрылся за горизонтом.

-- Разведчик, -- пробурчал Умнейший, отряхиваясь. -- Нулевой цикл, самое начало. Все, что мы видели, это еще не очистка, это подготовка к ней.

-- Почему он не напал? -- спросил Леон и содрогнулся.

-- Урок пятый: слушай внимательнее. Я уже сказал: у этого зауряда сейчас иная задача. Селение он, вероятно, атаковал бы, а кто ему мы? Табунчик степных животных, только и всего. Цель, не стоящая внимания.

-- Ничего себе... -- леон почесал в затылке. -- Ну ладно, пусть он считает нас животными... Пусть невозможно его переубедить... Но если... если все люди на Просторе покинут деревни и города? -- Леон просветлел лицом. Мысль показалась блестящей. -- Да! Уйдем из деревень, станем жить в лесу мелкими группами -- неудобно, конечно, но не пропадем же...

-- Ты плохо усвоил пятый урок, что ли? -- подивился Умнейший. -- Повторяю специально для двоечников: разведка еще цветочки, ягодки впереди. Настоящие неприятности еще не начались. Очистка же! -- рявкнул он внезапно. -- Полная!

-- Что, и леса не будет? -- хрипло и отчего-то шепотом спросил Леон.

-- Ничего не будет. Поехали!

Ни отдыха, ни привала -- скакали до самой темноты. Горячий ветер волнами колыхал траву, завывал в балках, мгновенно сушил на лицах пот. Тирсис давно перестал гикать, да и другие мальчишки, по виду, держались в седлах из одного самолюбия. Зато не уставал Кирейн, еще в Городе выбравший себе дракончика с особенно тряским галопом, а зачем -- осталось загадкой до самого Междулесья. Лишь только дракончик понесся огромными прыжками и сказителя начало швырять в седле, он зажмурился и с риском откусить язык принялся отрывисто выкрикивать слова, оканчивающиеся на "он":

-- Леон! Звон! Стон!.. Поклон... Рулон...

И не реагировал на действительность.

К вечеру начал брюзжать Парис. Во-первых, его растрясло, во-вторых, седло постоянно сползает набок, а в-третьих, этот драконий недомерок, которого любой нормальный дракон при встрече просто сожрал бы из жалости, так стиснул лапами его, Париса, ноги, что те уже ничего не чувствуют, и вообще не пора ли устроить привал, а? Пора ведь...

-- Отстанешь -- бросим, -- безжалостно отрезал Умнейший. -- Возиться с тобой некогда.

Парис замолчал.

Поведение Кирейна разъяснилось тем же вечером. Когда все-таки остановились на ночлег у полупересохшего ручья с относительно годной водой и сели перекусить перед сном, сказитель выступил вперед. У Леона, протерпевшего весь день галоп дракончика, сразу заныло в животе -- слова из сказителя выскакивали такими же рывками:

Умен,

судьбою закален,

Достойной мателью рожден,

В бою удачлив очень,

Вот он --

Леон,

могуч, силен,

Свеж,

как лиановый бутон,

Что расцветает к ночи.

Он --

наше чудо.

Кто он?

и откуда?

Отчего ему такая почесть?

-- Здорово твой недомерок спотыкается, -- съехидничал Парис.

-- Не нравится -- не слушай, -- взвился Кирейн. -- Это пока черновик, над ним еще работать. Способ такой -- стихотряс называется, а вот если на высокое дерево залезть в ветреный день, то баллады хорошо писать -- качаешься и пишешь... Ты шептун -- вот и шепчи себе на здоровье, а высокую поэзию не трогай!

-- Охота была руки марать...

-- Цыц! Вот и Леону понравилось!

-- Во-первых, не понравилось, ты на него посмотри получше, а во-вторых, что он понимает, твой Леон?

Кирейн задохнулся.

-- Леон? Не понимает?!

На один миг Леону стало весело.

-- Парис, ты не прав, -- сказал Умнейший. -- А ты, Кирейн, про удачливость пока вычеркни, не время еще... Хм... А впрочем, сойдет и так, вреда не будет. Кстати, у тебя не возникает желания написать сагу?

-- О Леоне Великом Стрелке? -- оживился Кирейн. -- Точно! Песнь я уже написал, а теперь в сагу переделаю. Почему бы нет? Или, может, лучше начать сызнова, а песнь пусть будет сама по себе, а?

-- Лучше сама по себе.

-- "Свеж, как лиановый бутон"! -- продребезжал Парис. -- Нашел сравнение. Ты не о девке пишешь, а о Великом Стрелке!

-- Что же, мне писать, что он несвеж? -- окрысился Кирейн. -- Ты шептунов учишь, вот и учи, а мое дело -- песнь! Красивые слова лишними не бывают, я их людям пою, не зверю какому лесному...

Парис фыркнул.

-- А давай спросим у самого героя, что он скажет? А, Леон?

-- Насчет бутона еще так-сяк, -- нерешительно проговорил Леон, -- а вот насчет того, что расцветает к ночи... Что за намек?

-- Где намек, где? -- наскакивал Кирейн. -- А хоть бы и намек, что с того? Кое на что очень даже неплохо намекнуть...

Махнув на него рукой, поели копченого мяса, запили водой из ручья, сберегая запасы. Кирейн сделал один глоток, поперхнулся и воду выплеснул.

-- Гадость! Как вы это пьете?

-- Спой что-нибудь, -- попросил Леон. -- Только, чур, не про меня.

Заунывная баллада Кирейна никому не понравилось, а более всех Леону, усмотревшему в ней все те же поползновения сказителя, так как говорилось в балладе опять-таки о молодом и удачливом охотнике. Интрига, правда, была другая: всем был хорош охотник, но на состязаниях в стрельбе так засмотрелся в зеленые очи своей возлюбленной, что не попал не только в центр мишени, но и в мишень вообще, за что подвергся осмеянию, и мало было охотнику одного горя -- подвалило другое: предмет его сердечной раны отныне и близко не хотел подходить к неудачнику, и пришлось тому... Наверно, пришлось взять в жены вдову покойного брата, кисло подумал Леон, но верна ли оказалась догадка и какие именно действия пришлось совершить молодому мазиле, осталось неизвестным, потому что как раз в этом месте Кирейн, давно уже бегавший глазами по сторонам, разглядел не выставленную пока в круг бутыль Тихой Радости, и пение прервалось; когда же сказитель отвалился от бутыли, выяснилось, что окончание баллады он все равно забыл -- впрочем, никто особенно и не огорчился.

-- Спел бы лучше что-нибудь веселое, -- проворчал Леон.

Кирейн потер лоб -- видно, сочинял не сходя с места. Хлебнув из горлышка, подмигнул и, ударив по струнам думбалы, запел с горским акцентом:

Нет разумнее идей,

Нежели гулянка

Средь бутылей и друзей

На лесной полянка!

-- Тьфу на тебя, -- сказал Леон.

В ту ночь Умнейшему приснился безобразный сон: он стоял на краю обрыва, уходящего вниз на десятки мгновений свободного падения, а под ним был лес, один только лес до самого окоема, и где-то в этом лесу наверняка лежали деревни, невидимые, как невидимы снаружи ходы клещей-точильщиков в коре дерева вамп, что растет на Сиринге, невидимы -- и нет их... Он пытался отшагнуть назад, но каждое движение, отражаясь от пружинящей стены за плечами, толкало его еще ближе к краю, за которым -- он видел -- лишь пустота и ужас падения. Тогда он замер, боясь шевельнуться, и знал, что все равно выхода нет, ужас можно лишь отсрочить и от падения в бездну никуда не уйти, потому что она -- бездна...

Он проснулся, сел, долго мотал головой, прогоняя жуть. Сон живо напомнил случай из раннего юношества, когда после детской бравады и пренебрежения опасностями, он впервые до озноба испугался высоты. Все когда-нибудь случается впервые. Понятно, отчего нынче снится такое...

Междулесье жило голосами ночных животных. Робко шуршал в сухотравье кто-то безопасный. На пастбище шумно любились дракончик и дракошечка. Сегодня на небо выползли две луны, и было довольно светло. Улыбался во сне, чмокал губами Кирейн, смакуя снящуюся Тихую Радость; мерно, как заведенный, похрапывал Парис. Леон беспокойно спал на боку, завернувшись в обрывок вытертой драконьей шкуры, иногда вздрагивал во сне. Ему-то что снится? Наверняка та девка... как ее... Филиса. Что еще ему может сниться. Мальчишка еще по существу, не столь далеко ушел от Тирсиса, как хотелось бы. Что из него получится, он и сам не знает, и это еще полбеды. Плохо, что я этого не знаю, а должен бы знать.

Спокойно, Зигмунд, сказал старик неслышным шепотом. Все идет как надо. Медленнее, чем следовало бы, но все-таки в нужном направлении, а это главное. Тебе предстоит сделать много больше, чем тобой уже сделано. Справишься ты или нет -- вопрос второй, но ты обязан хотя бы попытаться. Хотя бы.

Спокойно, Зигмунд.

Назавтра продолжилась та же скачка, гнали весь день и половину ночи. Утром третьего дня увидели горы. Над пологими увалами отчетливо выделялся срезанный конус Голи Покатой.

-- Нам туда? -- на всякий случай показал Леон.

-- Точно. Не в кратер, конечно, а к яйцеедам.

Леон смолчал без желания. Вообще-то к яйцеедам не хотелось. Хорошие ребята, приветливые, но чересчур уж отсталые. Срам сказать: по праздникам их молодежь состязается в кулачном бою, а сказители все больше врут про древние смертоубийства, кто кого и чем пришлепнул, женщинам у них должного почета нет, и вообще народ дикий. Иные за всю жизнь ни разу не пригубят Тихой Радости -- не вызревают у них клубни.

Ближе к предгорьям снова пошел лес, низкорослый и не сплошняком, а отдельными островками -- от одного до другого пока доплетешься, собьешь ноги и обгоришь на солнышке до пузырей. Воды мало, хлебные деревья так себе, брюквенных же и вовсе нет, в сладких грибах черви ходы роют, отчего, говорят, гриб только слаще делается -- да кто ж его есть будет! Людей нет, что и неудивительно. В таких краях жить можно, но не хочется.

Притомившиеся дракончики спотыкались.

-- Скверное место, -- поделился Леон своим мнением о Междулесье. -- Пешком тут, наверно, не всякий гонец добредет, не то что мы.

Умнейший повернул к нему лицо, серое от пыли. Сверкнули глаза.

-- Я через Междулесье второй раз верхом еду, а пешком ходил четырежды. -- Сказал, как отрезал.

Леон уважительно промолчал. Вспомнилось давнее: когда всем миром гоняли убийцу, облаве пришлось зацепить край Междулесья, шли всего полдня, и то трое охотников свалились от солнечного удара, а один едва не умер.

Горы приблизились. Над Голью Покатой курился слабый дымок. Простым глазом различалось, что увалы не столь уж низки, как казалось издали, а дальше, за первыми перевалами, за Голью Покатой идут уже настоящие горы: скальные стены, каменные осыпи на бесконечных подъемах, глубокие ущелья с быстрыми холодными речками, редкие деревни горцев-яйцеедов, а настоящего леса опять нет, и зачем горы нужны -- неясно. Та же Голь Покатая -- для чего дымит? Покойная старая Хранительница со всей серьезностью утверждала, будто на том месте, где сейчас встал горный пояс, миллион, а может быть, и миллиард лет назад зачем-то столкнулись два материка. Сказители поют иное: давным-давно, когда люди устали выдумывать себе врагов, неживое Зло устыдилось своей праздности и навалило на себя столько камня, сколько его было на всем Просторе, похоронив вкупе с прочим оружием непобедимый меч Синклиналь, и, вообще говоря, это больше похоже на правду. Что за миллионы и миллиарды непонятные? Какая такая Столица может лежать в горах, коли о ней не слыхивали и яйцееды? Под горами -- иное дело, там ей и место...

В первом же распадке между увалами нашлась крохотная, домов в десять деревня -- не яйцеедская и не лесная, а меняльная. Как пояснил Умнейший, бывавший здесь прежде, с гор сюда идет черно-красный порошок, таящий в себе будущее железо, и расходится отсюда по восточным лесам, которые куда обширнее западных и тянутся без перерыва до противоположного берега океана. Взамен горцы получают кое-какую утварь, а главное, фрукты и копченое драконье мясо, потому что прожить всю жизнь на одних птичьих яйцах хотя и возможно в принципе, но удовольствия мало. С полсотни жителей деревни занимаются тем, что устраивают отдых обеим меняющимся сторонам, за что имеют свою долю, но и нас, добавил Умнейший, накормят с охотою, а Кирейн им за это стихи почитает.

И верно: узнав Умнейшего, накормили так, что путники едва могли двинуться с места; затеяли было готовить праздник и огорчились, узнав, что путникам надо не медля ни часа отбыть дальше. Умнейший торопил, не давая покоя. О детенышах Железного Зверя селяне были извещены -- но нет, ничего похожего над горами пока не появлялось и, даст Нимб, не появится. Песнь об Одолении Врага, тоже, как видно, доставленную почтовой летягой, многие знали наизусть, а Кирейн с седла прокричал то, что насочинял в Междулесье, и сорвал аплодисменты.

На Леона глазели ничуть не меньше, чем на Умнейшего. Одна девушка, коварно подойдя сзади, обвила его шею руками и, прежде чем Леон успел деликатно отстраниться, оглушила его поцелуем точно в ухо.

-- ?

-- Так. Когда состарюсь, будет о чем внукам рассказывать, -- улыбнулась она.

И ушла, покачивая бедрами. Леон, краснея, поковырял в ухе.

-- Привыкай, -- посоветовал Умнейший.

Уставшие дракончики трусили расхлябанной рысцой, часто спотыкаясь на подъемах и рискуя сломать себе шею на спусках. Совиные страусы терпеть не могут неровной местности. То, что скоро они окажутся бесполезными, понимал каждый. Мальчишка-морочник все чаще поглядывал назад.

Умнейший, нагнувшись с седла, ловко подцепил с былинки какую-то козявку.

-- Как называется?

-- Шершавница рогатая, горный подвид, -- ответил Леон, мельком взглянув на насекомое.

-- Так. А эта?

-- Не эта, а этот. Листокрут сиреневый, непарноглазый. Осторожно, он ядовитый...

-- Но ведь не укусит? -- спросил старик.

-- Не укусит, если не попытаешься раздавить.

-- Все знаешь...

-- Кто же этого не знает? -- удивился Леон.

Старик посопел.

-- Тогда ответь мне на один вопрос. Люди поселились на Просторе пятьдесят-шестьдесят поколений назад. Легко подсчитать, что при нормальной рождаемости, да еще с вашим ползучим матриархатом и отсутствием войн население планеты должно было достигнуть нескольких миллиардов человек. Почему этого не произошло, не знаешь? При здешней-то благодати? Вот хотя бы ты -- почему у тебя нет детей?

-- Пью грибной сок, -- признался Леон.

-- Я не спрашиваю, что ты делаешь для контрацепции. Я спрашиваю, почему у тебя нет детей?

-- От Хлои?

-- Понял... Ладно, отставим в сторону стрелка Леона. Допустим даже, что некие древние обычаи ограничивают рождаемость, хотя лично я нигде не замечал даже намеков на какие-либо обычаи в данной сфере. Но завезенные переселенцами кошки и собаки? Им-то кто мешал расплодиться по всему Простору и свести к нулю мелкую лесную фауну? Куда делись местные хищники? Коль скоро их нет -- почему травоядные не размножились настолько, чтобы пожрать всю зелень? Забавный мир... Масса мелких зверьков ядовита, но никогда не кусается. Однажды я с помощью шептуна уговорил одну ящерку отведать собственного яда. Бедняга издохла через три секунды. А почему кровососущие насекомые сторонятся человека? Молчишь... -- Старик перевел дух. -- Правильно молчишь. Вот за ответом на эти вопросы мы и идем.

-- А я думал, мы идем за оружием, -- не выдержал Леон.

-- Мы и идем за оружием, можешь мне поверить. -- Умнейший помолчал, кривя бескровные губы. -- За самым страшным оружием, какое только есть на этой планете.

Оружия пока не было, и сколько до него оставалось идти, никто не знал. Стояли горы -- впереди и сзади. И те, что впереди, были выше.

* * *

-- Спустишься на поверхность.

Гигантская туша Нбонг-2А-Мбонга колыхалась перед Й-Фроном, как студень, мясистый жабий рот двигался с заметным усилием, и было непонятно, кто из двоих отдает приказ: Мбонг или Нбонг?

Какая разница! Приказ, несомненно, согласован с коммодором Ульв-ди-Уланом, если не исходит от него лично. Ограниченно ценные наиболее подходят для черной работы. Дин-Джонг, разумеется, оставлен про запас.

Что ж. На поверхность так на поверхность.

-- Заброска туннельной камерой? -- спросил Й-Фрон.

-- Нет. Активный скафандр. Спустишься по наводке как можно ближе к Девятому. Там проблема: потеря двух зауряд-очистителей. Выяснишь причину.

Ясно. Потеря одного зауряда может насторожить, но никогда не считается серьезной проблемой и списывается на неизбежные случайности. От Мбонга Й-Фрон знал: два потерянных зауряда ставят под вопрос надежность автоном-очистителя. Без сомнения, дистанционная поверка Девятого уже произведена, отклонений не выявила и признана недостаточной.

-- Доложить немедленно или по возвращении?

-- Сказано: активный скафандр, дебил!

Говорил все-таки Нбонг.