|
 |
|
|
- Сказка произвела на тебя впечатление?
Машину тряхнуло снова.
- Нет, - сказал Гай медленно. - Сказки справедливы. В сказке было
бы - пациенты поклонились спасителю в ноги и назначили его князем... А
то, что вы рассказали, скорее похоже на правду.
- Какая разница, - усмехнулся Крысолов. - Все это было так
неимоверно давно...
- Все это повторяется много раз, и причем совершенно недавно, - в
тон ему отозвался Гай. - Со спасителями... поступают именно так.
Впрочем, что я вам рассказываю, вы же лучше меня знаете...
- Слушай, ну ты мне нравишься, - сказал Крысолов совершенно
серьезно. - Кстати, тот парень, про которого речь, был совершенно
молодой. А выглядел еще моложе своих лет - но не ребенок, чтобы
жалеть. И не старик, чтобы проникнуться уважением... И он был не
местный. Пришлый; кто знает, если бы он вырос среди сельчан - может
быть...
Гай осторожно на него покосился:
- А вы так говорите, будто видели его своими глазами.
- Да я ведь тоже в некотором роде... фольклорист. Так,
останови-ка.
Гай вздрогнул - за разговорами они подъехали к развилке; солнце
пробивалось сквозь редеющие облака, и мокрая трава вспыхивала сочными,
цветными огнями.
- Вы потащите меня в Пустой Поселок, - Гай не спрашивал, а просто
сообщал.
- Да.
- Не надо...
- Послушай, мы ведь обо всем договорились, да?.. Идем-ка, покажу
тебе одну вещь.
Крысолов легко соскочил на землю, и Гай последовал за ним - через
"не могу". Воздух и солнце - потрясающий коктейль, в другое время Гай
вздохнул бы полной грудью и глупо улыбнулся, он и теперь поддался
обаянию этого дня - на секунду, не больше...
- Сюда, - позвал Крысолов.
Он стоял в двух шагах от того, что Гай привык считать дорожным
указателем. На самом деде это был двухметровый древесный пень с
приколоченной к нему трухлявой доской.
- Читаем, - торжественно объявил флейтист. - Что тут написано?
Надпись масляной краской, гласившая "Объезд", была теперь ярко
освещена полуденным солнцем. Корявая стрелка отправляла путника к
завалу из камней и глины - там, на берегу, где носятся потревоженные
стрижи...
- Здесь написано, - глухо сказал Гай, - что не следует соваться,
куда не следует.
- Хорошо, - сказал Крысолов с видимым удовольствием. - Не
следует, стало быть, куда не следует, и следовать никак не может...
Кто поставил этот указатель?
Гай коснулся столба кончиками пальцев. Растрескавшаяся кора была
мокрой.
- Смотри, - вкрадчиво улыбнулся Крысолов.
Гай отдернул руку.
Мертвый указатель ожил. Сперва показалось, что он покрылся
сплошным слоем суетящихся насекомых, но на влажной коре не было ни
муравьишки - просто столб стремительно молодел. Будто кинопленку в
ускоренном темпе пустили назад; исчезла надпись, сделанная белой
масляной краской, проступила другая, сделанная желтой, и еще одна -
снова белой, и еще... Спустя несколько секунд "Объезд" исчез вовсе, а
из трещин, щелей и пятен выступила совершенно другая надпись, темная,
не очень четкая, на незнакомом с первого взгляда наречии.
- Ну, парень, ты ученый человек, без пяти минут бакалавр...
Читай.
- Я не... - начал было Гай и осекся. Он понял, на каком языке
сделана надпись - на его родном. Чуть не тысячелетней давности.
Запах аудиторий. Профессор-филолог, плакаты и схемы,
словосочетания, выводимые мелом на доске...
Гай был неплохим учеником. Только не мог предположить, что вот
так придется применять свое умение.
- "Прохожий, - начал он дрогнувшим голосом. - Ты вступаешь на
землю общины..". Тут название.
- Какое? - спросил Крысолов все так же вкрадчиво.
Морщась от напряжения, Гай прочитал:
- "Горелая..". Вроде, Горелая Колокольня. Не, Горелая Башня...
- Браво! - флейтист в восторге обнажил белые зубы, - тебе это
название ничего не говорит?
Гай поморщился. По дну его памяти прошла слабая тень - но
внезапное озарение помешало ей пробиться наружу. Новая мысль была
сильнее.
- Мне кое-что говорит другое, - сказал он медленно. - Судя по
знакам, тексту около тысячи лет.
- Чуть меньше. Но где-то так.
- Ну? - Гай выжидательно поднял глаза.
- Ну? - Крысолов, похоже, не понял.
- Так какое дерево столько простоит?! Тут камни крошатся, не
говоря уже о людях, которые и знать позабыли... А трухлявый пенек
ничего себе стоит, а?
Крысолов расхохотался. Долгую минуту Гай, насупившись, наблюдал
за его смехом.
- Ох... молодец. Здраво рассуждаешь, и логика твоя безупречна...
Указатель за долю секунды вернулся в прежнее свое состояние; Гай
отшатнулся.
- А теперь скажи мне, юноша, - голов флейтиста разом посерьезнел.
- Знаешь такое слово - "проклятие"?
Гаю снова сделалось холодно.
- Вижу, что знаешь... Что, ты думаешь, долговечнее - деревяшка
или проклятие?
- Проклятие, я думаю, - отозвался Гай хрипло.
- И правильно думаешь, - Крысолов помолчал, потом улыбнулся
снова, и Гай почти обрадовался этой его улыбке. - Ну что, теперь
поехали?
Гай обернулся и посмотрел на дорогу, уводящую в лес.
Она была живописна. Она была очень мила, эта дорога, в пятнах
солнца и тени, удобная, гладкая, почти без рытвин, широкая, отличная
дорога...
- Вы не передумаете? - спросил он одними губами.
Его спутник с улыбкой покачал головой.
- Что ж, - сказал Гай почти неслышно.
В последний момент у него мелькнула мысль о том, что будет, если
посреди леса сломается машина; толку от этих дум не было никакого -
потому что не было выбора, и потому, что первые ветви уже сомкнулись
за спиной.
Конечно же, ничего страшного в этом лесу не было. Разве что густ
он был чрезвычайно, ну прямо неестественно густ, и, конечно, темноват.
Ни полянки, ни тропинки - дорога, узкая и прямая, и ненормально
гладкая - ни дерево не решится упасть, ни кустик не выберется за
невидимую черту, чистая дорога, будто каждую ночь тут в поте лица
вкалывают дорожные рабочие...
Гай поежился. Ему привиделись лесовики, зеленые и лохматые, с
лопатами, с сигаретами в растрескавшихся деревянных губах...
Он криво усмехнулся. Чем мучиться всякий раз на Рыжей Трассе - не
проще ли лесочком, напрямик, по этой приятной во всех отношениях
дороге... Господи, о чем он думает?!
Он едва успел затормозить - дорогу перебежала мелкая зверушка,
вроде хорька.
Беспечные твари, думал Гай, снова нажимая на газ и всматриваясь в
обочины, беспечные твари живут непугано и не думают ни о каком
проклятии... А при чем тут я?! Ладно, пусть страна эта проклята оптом,
целиком, и все мы виноваты... Не то. Проповеди оставим отцу. Горелая
Башня, вот... В любом селении была каланча, колокольня, сторожевой
пост... Хм, в лесу? А был ли лес? Пожар... Каланча горела, может быть,
вместе с поселком... Отсюда название. Горелая Башня.
- Кстати, - сказал вдруг Крысолов. - Возвращаясь к истории о
неудачливом лекаре... Ты не хотел бы знать, что стало потом с его, гм,
пациентами?
- Хотел бы, - медленно отозвался Гай. - Хотел бы... знать.
- Видишь ли... Случилось так, что их поступок не простился им. И
они... короче, были наказаны.
- Кем? - спросил Гай машинально. И тут же прикусил язык;
Крысолов, усмехаясь, опустил стекло и с удовольствием оперся на него
локтем.
- Что же, - осторожно начал Гай, - к ним снова пришла болезнь?
- Болезнь не пришла, - отозвался Крысолов небрежно. - Они сами
отправились... да, гуськом отправились в одно место. Про место я тебе
рассказывать не буду - но, поверь, лучше бы им просто умереть.
Крысолов выжидательно замолчал. Гаю показалось, что он,
мальчишка, без спросу заглянул в темный колодец, и оттуда, из бездны,
на него дохнуло таким холодом и таким ужасом, что руки на руле
помертвели.
- Их позвали, и они пошли, - медленно продолжал Крысолов. - Как
ты думаешь, жестоко?
- Не мне судить, - с усилием выговорил Гай.
- Не тебе, - жестко подтвердил Крысолов. - Но я спросил сейчас
твоего мнения - будь добр, ответь.
- Они были темные, бедные... люди, - с усилием выговорил Гай. -
Ослепленные... невежеством.
Он мельком взглянул на Крысолова - и замолчал, будто ему заткнули
рот. Ему совершенно явственно увиделось, как из глаз Пестрого
Флейтиста смотрит сейчас кто-то другой, для которого глаза эти -
только прорези маски. Наваждение продолжалось несколько секунд - а
потом Крысолов усмехнулся, снова стал собой, и Гай увидел, как на лбу
у него проступил незаметный прежде, косой белый шрам.
- Что же, ты их оправдываешь? - с усмешкой спросил Крысолов.
Гай заставил себя не отводить взгляда:
- Я... не оправдываю. Но так ли они виноваты... как велико...
по-видимому... наказание?
- "По-видимому", - с ухмылкой передразнил его Крысолов.
Зависла пауза и длилась долго, пока фургончик, еле ползущий, не
въехал в обочину.
- На дорогу смотрел бы, - сказал флейтист сварливо, и Гай
опомнился.
Они ехали и час, и другой; лес не менялся, и в нем кипела жизнь:
кто-то хлопал крыльями, кто-то метался через дорогу, кто-то шуршал
кустами, охотился, спасался, кто-то песнями подзывал подругу. По
стволам плясали блики высокого солнца, но не один из них, как ни
пытался, не мог добраться до земли. По крыше кабины время от времени
молотили ветки, а Крысолов сидел, выставив локоть в окно, и напевал
городские песенки десятилетней давности, и снабжал их комментариями, и
мешал Гаю думать, и в конце концов добился своего - Гай смеялся.
Сперва он хмыкал, стараясь удержать губы ровными, как линеечка;
потом стал отворачиваться и хихикать и, наконец, сдался, расхохотался
до слез, не умея уже ни размышлять, ни бояться, полностью отдаваясь
чуть истеричному веселью и то и дело рискуя разбить машину. Кто бы
сказал ему накануне, что на подступах к Пустому Поселку он будет
ржать, как невоспитанная лошадь?!
От смеха проснулся голод, ранее заглушаемый страхом; я не боюсь,
думал Гай удивленно. Я не боюсь и хочу жрать - стало быть, я либо
храбрец, либо совсем отупел... Обедать, обедать, обедать!!
Отвечая на его мысли, впереди мелькнул просвет. Через минуту в
полумраке леса встал вертикальный солнечный столб - показалась первая
на их пути поляна.
- Стоп, - деловито сказал флейтист. - Здесь мы устроим маленький
пикник. Господа экскурсанты, покиньте машину.
Гай секунду мешкал - а потом махнул рукой и вышел под солнце.
Трава стояла выше колен, если это были колени Крысолова, а Гаю - чуть
не по пояс; жадно раздувая ноздри, Гай остро ощутил вдруг, что жив, и
пьянящий вкус жизни на какое-то время победил все прочие чувства.
Трава была влажной. Трава расступалась перед ним и снова
смыкалась за спиной; он бежал и не понимал, что бежит, просто ноги то
и дело подбрасывали его на полтора метра в небо, а небо начиналось
прямо от кончиков травы.
- Эге... Прям-чисто кролик в степи. Тонконогая серна...
Бегай-бегай, не стесняйся. Да бегай, чего уж там...
Крысолов сидел, подобрав под себя длинные босые ноги. Перед ним
на траве лежала его сумка, а рядом - чистая скатерть размером с
полотенце; последующие полчаса из сумки на скатерть кочевали одно за
другим яства, кушанья и блюда.
Обомлевший Гай следил, как сумка выдает порцию за порцией, и
сперва с опаской, а потом все охотнее и охотнее знакомился с
гастрономическими чудесами, которых он не то что не пробовал - слыхом
не слыхивал; он ел - сначала вежливо, потом жадно, потом уже через
силу, запивал темным напитком из фляги и закусывал пространными
рассуждениями хозяина - потому что хозяином роскошного стола был,
конечно, Крысолов.
- Повара, - говорил флейтист, плотоядно щурясь, - есть, по сути,
лучшая часть человечества... С поварами мне всегда было легко. Жрецы
алтаря, имя которому - желудок... И вот, случилась однажды забавная
история. В одной заморской стране, в богатом городе, шикарном дворце
местного султана поваром был некий Мустафа...
Гай уже не сидел, а лежал, опершись на локоть, и жевал травинку;
рассказ про повара Мустафу лился, обволакивал, убаюкивал.
- А что потом?
- Потом было самое интересное. Ровно через три года я вернулся,
как и обещал... Слушай, мы засиделись. Нам пора.
Крысолов поднял голову и посмотрел прямо на солнце, и Гай увидел,
что смотрит он не щурясь, широко раскрытыми глазами, смотрит прямо на
солнечный диск и не мигает, и Гаю снова стало не по себе.
Перед отъездом добрый Крысолов засунул в каждую клетку по
солидному пучку сочной травы; Гай пытался было протестовать - велели в
дороге нутрий не кормить - но потом сдался и махнул рукой. На место
возбуждению и эйфории пришло равнодушное, сонное оцепенение.
- Так я закончу историю про повара, - продолжал Крысолов, трясясь
в тесной кабине. - Когда я вернулся, бедняга струхнул... и все не мог
решить, что ему делать - сбежать ли, а может, задобрить... Ты знаешь,
у них там и тюрем-то нет, зато полно палачей с кнутами и палками,
наказывают сплошь битьем, а если преступление серьезное, так и до
смерти забивают... И вот, когда спозаранку прокричали трубы...
Длинный протяжный вопль, подхваченный эхом, покрыл урчание
мотора, позвякивание клеток и голос рассказчика. Взвизгнули тормоза;
Гай сильно ударился о руль, но не почувствовал боли.
- Вы слышите?!
Крысолов прервал рассказ на полуслове, нахмурился.
- Что это? - прошептал Гай, борясь с постыдным спазмом в животе.
- Это лес, - раздумчиво сказал флейтист. - Лес, понимаешь ли.
Такое дело... Поехали.
- Может быть...
- Поехали-поехали. Трогай.
Гай повиновался; машина ползла вперед, и Гаю хотелось, чтобы она
присела, подобрав колеса, вжалась в землю. А еще сильнее хотелось
оказаться далеко-далеко, пусть хоть и в кабаке, пусть хоть и
насмехаются, да хоть и драка...
Он вдруг напрягся, подавшись вперед; там, на обочине, в путанице
света и тени ему померещился некий темный предмет. Нет, не
померещился... Или... Нет...
- Лежит, - сказал он хрипло. Крысолов поднял брови; он смотрел
туда же, куда и Гай.
- Лежит, - повторил Гай с отчаянием. - Вот...
Впереди, на краю дороги, среди грязноватой груды прелых
прошлогодних листьев лежал человек.
Женщина.
Темно-синий поношенный плащ комом сбился на спине, до половины
накрыв голову, оставляя на виду тонкую ногу в коричневом чулке и
путаницу волос на затылке. Правая рука женщины, выброшенная вперед,
еще минуту назад скребла глину; на хрупком запястье сидел массивный
браслет желтого металла. Похоже, золотой.
- Господи, - пробормотал Гай глухо. Машина дернулась вперед;
Крысолов опрокинулся на спинку сидения, а Гай уже тормозил, на ходу
распахивая дверцу, другой рукой нащупывая аптечку под сидением, и руки
тряслись:
- Господи...
- Ты куда? - резко бросил флейтист.
Гай уже спрыгнул на землю. Лихорадочно огляделся в поисках
возможного врага - никого не увидел, шагнул к лежащей. На мгновение
сделалось страшно до тошноты - странная женщина, может быть, мертвая,
посреди леса - но Гай рывком преодолел слабость, сжал зубы, склонился,
протянул руку, намереваясь отвести плащ...
Его грубо схватили за ворот. Подняли над землей и швырнули так,
что он пролетел метра два и рухнул на дорогу.
Глаза Крысолова горели, как зеленые лампы; смерив Гая холодным
взглядом, он носком босой ноги отодвинул в сторону упавшую аптечку:
- Ну, ты и...
Через секунду в руках у него оказалась флейта; Гай зажал уши
руками.
Звук пробился и сквозь пальцы. Звук был нехороший, выворачивающий
наизнанку, совершенно мучительный звук; Гай открыл было рот, но
крикнуть не успел.
Не переставая играть, Крысолов обернулся к лежащему телу; тело
дрогнуло. Тело конвульсивно дернулось - и перестало быть телом,
скомканный плащ зашевелился, это был не плащ уже, а огромная черная
перепонка, и под ней не было женского тела - слепая труба, похожая на
обрубок змеиного тела, кожистый мешок с гроздью тонких суставчатых
щупалец, так точно имитировавших черные человеческие волосы... И нога
в коричневом чулке сделалась пульсирующей кишкой, а там, где Гаю
мерещилось колено, открылся мутный, будто подернутый жиром глаз. И
золотой браслет на запястье обернулся костяной пластинкой.
Гая подбросило, будто пружиной. Он отполз к фургону, спрятался за
колесом и укусил себя за руку.
- Жизнь во всех ее проявлениях, - брезгливо заметил Крысолов. -
Живем, используя инстинкты. Причем приманки сразу две - добрый мальчик
кидается спасать несчастную тетю, а жадный, к примеру, шоферюга
захочет снять золотишко... Смотри, какая худая. Вот-вот с голоду
околеет.
Кожистые бока неведомой твари поднимались и опадали; от
булькающего хрипа, который при этом получался, Гая чуть не стошнило.
- Улиток, наверное, жрет... Потому как людей здесь, я думаю,
давненько не бывало. А кто бывает - у тех страх пересиливает и
жадность, и это самое... благородство... Безнадежно. Безнадежно, -
резюмировал он, обращаясь к кожистому мешку. Тот задергался, засучил
лапами, и близкий к обмороку Гай разглядел на боку твари - широкую
пасть. Как "молния" на переполненном чемодане; пасть опоясывала мешок
по кругу, и Гай вдруг ясно вспомнил одного фермера, год назад
пропавшего в окрестностях леса, косоглазого застенчивого парня,
молчаливого, странноватого, немного "не в себе"...
Гай всхлипнул. Аптечка валялась на боку, потеряв в пыли баночку с
нашатырным спиртом, пузырек йода и запечатанный в бумагу бинт.
Многочисленные ноги кожистой твари вдруг напряглись, поднимая
тело почти вертикально, круглый глаз мигнул; Гай хрипло вскрикнул -
Крысолов удивленно поднял брови:
- Смотри ты...
Он вскинул руку, потом опустил, и страшное тело опрокинулось,
осело, забилось в конвульсиях. Крысолов занес руку снова - тварь почти
человеческим голосом застонала; рука упала - тварь распласталась среди
листвы, и круглый глаз на кишкообразном отростке помутнел еще больше.
Крысолов поднял руку в третий раз, задержал ее на весу, потом сказал
со вздохом:
- Пошел вон.
Тварь дернулась; Крысолов убрал руку:
- Пошел вон, говорю!..
Тварь исчезла мгновенно - только что ворочалась в груде листьев -
и вот уже нет ее, взлетела по стволу, растворилась в ветвях.
- Вот и все, - рассеянно сообщил Крысолов.
Гай сидел, привалившись спиной к колесу, и смотрел, как он
протирает флейту цветным лоскутком; закончив этот ритуал и спрятав
дудочку в футляр, Крысолов наклонился, чтобы неторопливо и тщательно
собрать содержимое аптечки. Потом вздохнул, в два широких шага подошел
и остановился рядом:
- Зачем ты это сделал?
- Я ничего не делал, - ответил Гай с земли.
- Нет, ты сделал. Ты остановил машину, схватил этот вот смешной
сундучок... Думаешь, тебе помог бы йод? После встречи с таким вот...
гаденышем?
- Я думал...
- Ты вообще не думал. Ты схватил и побежал... теперь скажи мне -
зачем?..
Гай открыл было рот - но осекся под взглядом Крысолова. Потому
что под этим взглядом любые слова казались смешной, игрушечной,
затасканной чепухой.
- Посмотри на меня, - приказал флейтист.
Гай поднял голову. Лес качнулся и поплыл - недвижными оставались
только две зеленые щели; потом на них медленно опустились веки.
Крысолов зажмурился.
- А знаешь, - проговорил он, не открывая глаз, - как выглядел бы
мир, если бы всякое так называемое доброе деяние... получало
немедленную награду? Ну, хотя бы не наказывалось, а?..
Гай не знал, что ответить. Он слишком жалок и глуп.
Флейтист хмыкнул и посмотрел на небо.
- Нам пора, - сказал он прежним тоном. - Поехали.
Спустя еще час пути лес разбился о красную кирпичную стену.
Ворота, крепкие, будто не знавшие времени, стояли распахнутыми -
заходи. Дорога и входила, и терялась где-то там, в глубине; Гай
притормозил, беспомощно огляделся в поисках объездного пути - тщетно.
У стен поселка лес смыкался, будто стража. Над черной сутолокой
строений нависала далекая башня. Каланча; Горелая Башня...
- Ну? - негромко спросил-приказал Крысолов.
Взвыл мотор.
В детстве он вот таким же образом пролистывал в книгах страшные
страницы. Быстрее, и ничего с тобой не случится. Быстрее...
Машина еле ползла.
Мотор ревел - а фургончик тянулся, будто вязнущая в смоле
букашка, Гай трясся, вцепившись в руль, а навстречу ему плыла главная
улица Горелой Башни - Пустого Поселка, столь явно, полностью и давно
пустого, что даже крапива не решается поселиться в тени здешних
заборов. Даже могучий лес не умеет перешагнуть за ограду - ни
травинки, ни муравья, ни птицы, вообще ничего живого, стерильно, пусто
и чисто, Гай ощущает эту пустоту, это вкус погубленной воды,
перекипяченной, много раз прогнанной сквозь кубы - вкус мертвой воды,
в которой нет вообще НИЧЕГО...
- Ты смотри по сторонам, - все так же тихо попросил Крысолов. -
Ты смотри, может, о чем-то захочешь вспомнить... Поговорить о чем-то,
спросить, ты приглядись, разве не любопытно...
Гаю не было любопытно. Ничего любопытного нет в людском жилье,
откуда людей изъяли внезапно и силой; мелкие, неуловимые детали
человеческого присутствия делали всеобщую пустоту еще более жуткой.
След деревянного башмака в грязи перед открытыми воротами. Повозка,
груженная золотой соломой, свежей, никогда не знавшей дождя. Колодец с
целехоньким ведром - подходи и пей... И, кажется, вода в ведре
волнуется. Точно, волнуется, будто его только что поставили на землю,
секунду назад... Гай уверен был, что, вздумай он коснуться колодезного
ворота - ручка будет теплой. Теплой, тысячу лет хранящей тепло
ладоней...
Здесь пахнет людьми. И одновременно здесь пахнет запустением -
невыносимый коктейль. И машина ползет, как во сне, ежесекундно
одолевая невидимые преграды...
- Останови, Гай.
Кажется, Крысолов впервые назвал его по имени.
- Останови...
Гай, не задумываясь, вдавил в пол педаль газа; машина рванулась -
и тогда мотор захлебнулся. Заглох; фургончик неуклюже подпрыгнул,
тряхнул клетками в кузове, вильнул - и въехал в невысокую оградку
чьего-то палисадника.
И сразу стало тихо. Как в вате.
- Ну, Гай... Пойдем.
- Этого не было в договоре, - Гай смотрел прямо перед собой. В
угол темного деревянного дома, под которым, возможно, при закладке
положили живого петуха.
- Этого не было, - повторил он шепотом. - Мы так не
договаривались.
Крысолов вздохнул:
- А ты бы не согласился. Если бы мы договаривались ТАК.
- А на фиг вам мое согласие?!
- Прекрати истерику. Есть некто, желающий тебя видеть. Сегодня.
Сейчас. Для кого-то это очень важно, и я хотел бы, чтобы ты был похож
на мужчину. Умеешь?
Гай молчал, пытаясь осознать глубину поглотившей его пропасти.
Пропасти, которую он принял за лужу и смело прыгнул. И вот теперь
летит, летит, а дна все нет и нет...
В устах Гая был сейчас единственный весомый аргумент. По крайней
мере, совершенно искренний.
- Я боюсь...
- Я знаю.
- Я не хочу!..
- Но что делать-то...
А что делать-то, в тоске подумал Гай.
Крысолов легко соскочил на землю; сумка его осталась лежать на
сидении, медленно соображавший Гай успел удивиться - надо же, всю
дорогу держал, как сокровище, а теперь оставляет... Железные ступеньки
кабины показались ему высокими, невозможно крутыми, и потому он выполз
наружу неуклюже, будто измазанная маслом вошь.
Истертые булыжники мостовой обожгли ему ноги. Ощущение было таким
правдоподобным и сильным, что он с шипением втянул в себя воздух; по
счастью, ожог существовал только в его воображении. Мостовая - Гай
специально нагнулся, чтобы потрогать их рукой - была совершенно
холодная. Как и подобает трупу.
Флейтист кивнул ему - и молча углубился в переулок, как бы не
сомневаясь, что Гай последует за ним. И Гай последовал, будто собака
на веревочке. Крысолов шагал размашисто и спокойно, будто по родной
улице, будто в тысячный раз, будто на привычную работу; на работу,
думал Гай, глядя, как мелькают босые пятки проводника. На работу, он
завел на колокольне какую-то тварь и теперь кормит ее путниками...
Бред. Нет, но откуда среди этих мощных, музейный строений взялся
новенький, поблескивающий стеклами коттедж?!
Зрелище было настолько диким, что Гай замедлил шаги. На изящной
скамейке у высокого крыльца лежала, развернув станицы,
порнографическая газетка. С позавчерашним - Гай пригляделся - да,
позавчерашним числом на уголке страницы...
Он припустил почти бегом. Почти догнал Крысолова, хотел крикнуть
- но крик не получился; проводник шагал легко и размеренно, не шагал
даже - шествовал, будто свершая неведомый ритуал, и от прямой спины
его веяло такой торжественной невозмутимостью, что Гай не решился
приблизиться.
Тогда, в борьбе с цепенящим ужасом, он стал вслух считать шаги:
- Сто тридцать семь... сто тридцать восемь...
Крысолов свернул.
Новая улица, темнее и уже, стены, дома, ограды, снова стены, и
все меньше окон, будто лица домов - без глазниц.
- Тысяча два... тысяча три...
Дрожащий голос Гая звучал все тише, пока не перешел в шепот,
потом в хрип, а тогда и вовсе умолк.
Вот она, площадь у подножия колокольни. Странно большая,
неправильной формы, мощеная булыжником площадь. А посреди нее...
Гай встал, как вкопанный.
Посреди площади торчал каменный палец. Веревки, впивающиеся в
тело, улюлюканье толпы...
Каменный столб покрыт был слоем копоти. И помост вокруг усыпан
пеплом.
И в какой-то момент Гаю стало даже легче - вот оно что, это
просто тягостная вариация знакомого сна. Скверно, что сон вернулся -
но из сна можно выскользнуть. Удрать, проснуться, уйти...
И он свирепо укусил себя за запястье. Всей душой надеясь, что
наваждение рухнет, что он проснется в проходной комнатке старухи Тины,
посмотрит на часы и убедится, что опоздал на работу...
- Мало ли что человеку приснится, - сказал Крысолов, не
оборачиваясь. - А вдруг тебе приснилось, что ты студент? Что ты
подрабатываешь? Что ты везешь нутрий?..
В последних словах абсолютно серьезной фразы проклюнулась вдруг
издевка; Гай тупо смотрел на свою руку - с белыми следами зубов. На
его глазах следы наливались красным, и проступала даже кровь...
- А вот и нет, - сказал он, превозмогая озноб. - Я есть. Я
родился, я вырос, я есть, черт побери, и мне ничего не снится... А
здесь я не был. Никогда. Ни разу.
- Ты уверен?..
И Гай увидел, как Крысолов вынимает из футляра флейту. И хотел
даже сказать что-то вроде "не надо", но слова так и застряли у него в
горле.
- Иди сюда... Встань рядом. И не смей гнуться!.. - голос
флейтиста вдруг занял собой всю площадь. И Гай увидел на месте своего
проводника - темную громадину, чудовищный силуэт на фоне вдруг
потемневшего неба. Увидел и отшатнулся - но его подхватили и рывком
вздернули на помост.
Звук флейты.
Ничто в мире не может издавать такой звук. Это и не звук даже -
его слышат не ушами, а шкурой, пульсом, сердцем; мир, заслышав его,
треснул.
По одну сторону трещины остались деревни и Столицы, церкви и
тюрьмы, базары и кладбища, больницы и бордели; по другую - безлюдная
площадь, которая больше не была безлюдной.
Их сотни. Их много сотен; Их выплеснули узкие улицы, или они
вышли из-под земли, а может быть, они всегда стояли тут в ожидании
этого дня. А теперь день настал, и для них не было ничего страшнее,
чем опоздать на Зов. Площадь была уже полна, а они все прибывали и
прибывали. Гай корчился от проникающего под кожу звука, и вот тогда,
когда терпеть уже не оставалось сил - звук оборвался.
Ни шороха, ни шепота. Сотни лихорадочно блестящих глаз.
На Горелой Башне гулко и страшно ударил колокол.
- Все ли явились, палачи?
Это не был голос Крысолова, и вряд ли это вообще был человеческий
голос. Гай взглянул - и тут же пожалел, потому что на месте Крысолова
высилась фигура, уместная разве что в кошмарном сне. Пылали зеленые
лампы на месте глаз, и черными складками опадала зубчатая, проедающая
пространство тень, и когда фигура повелительным жестом подняла руку -
ударил красный сполох на месте колечка с камушком.
- Все, - отозвался из толпы голос, подобный деревянному стуку.
- Вы не забыли? - спросил Тот, кто был Крысоловом.
- Мы помним, - сказал другой мертвый голос.
Страшная рука вдруг вытянулась, указывая прямо на Гая:
- Вот он.
Гай хотел вздохнуть - но ведающие дыханием мышцы не послушались,
сведенные судорогой. Бежать было некуда, ноги, казалось, по колено
вросли в каменный помост; где-то в глубине головы прошелестел голос
прежнего Крысолова:
- Спокойно, парень. Спокойно, мальчик, это всего лишь я!..
Сотни измученных глаз смотрели прямо на Гая.
- Узнаете? - спросил нечеловеческий голос, а в это время сильная
и вполне человеческая рука предусмотрительно взяла Гая повыше локтя.
- Да, - пронеслось по площади, будто вздох. - Да, да, да... Это
он...
Это не я, хотел крикнуть Гай, рванулся, но держащая его рука
тотчас же превратилась в стальной капкан. Гай обмяк, и тогда площадь
колыхнулась, вздохнула и опустилась на колени.
- Отпусти нас, - донеслось из коленопреклоненной толпы. - Мы
достаточно наказаны.
- Не я прощаю, - сказал Тот, кто был Крысоловом. - Прощает теперь
он, - и черная рука с красным сполохом снова указала на Гая, и тому
показалось, что вытянутый палец болезненно вошел ему в сердце.
Толпа вновь колыхнулась - и замерла. Гай различал теперь лица.
Молодые, старые, худые, одутловатые лица, и лица со следами былой
красоты; из-под капюшонов, шляп и платков, и даже металлических
шлемов, воспаленные, опухшие глаза и глаза ясные, почти детские - и
все с одинаковым выражением. Так смотрит на жестокого хозяина
несчастная, давно отчаявшаяся собака.
- Вот, посмотри, - медленно сказал Гаю Тот, кто был Крысоловом. -
Посмотри хорошо... потому что судьба их зависит от тебя.
- И что я должен сделать? - спросил Гай неслышно, но Тот, кто был
Крысоловом, услышал все равно. Темная фигура колыхнулась:
- Ты ничего не должен. Можешь простить их, но можешь и не
прощать. Это твое право... но вот раньше, чем ты решишь, все же
посмотри внимательнее. Ты понял?
- Да...
- Время есть. Смотри.
И на площади снова опустилась тишина; Гай стоял, и ему казалось,
что все эти лица плывут по кругу, плывут, не дыша и не оставляя
застывшей мольбы. Ему снова сделалось жутко - но на этот раз он боялся
не за себя. А за кого - никак не мог понять.
Незнакомые лица. Желтые, как воск; откуда они явились? И что довелось им ТАМ пережить? "Отпусти нас, мы достаточно наказаны"... Меру
наказания определяет - кто?..
- Если я не прощу...
- Они отправятся туда, откуда пришли.
- Это... за то, что сложили мне костер?
- Да... но смотри сам.
И Гай стал смотреть снова, и на этот раз в мешанине лиц ему
померещилось движение. Чьи-то испуганно дрогнувшие веки, чьи-то
забегавшие, слезящиеся глаза...
Он пошатнулся.
..".Дай! А ну дай, дай я, пропусти!.". - "Ры-ижие, мать их
растак, расплоди-или..". - "Дай, скотина, пройти дай..". - "А вот кому
медок, кому медок сладенький!" - "Морду-то ему подправь, забор
подравняй..". - "Сволочи, не трогайте, сволочи!!" - "Ща, щенок,
получишь тоже..".
Базар. Ярмарка, бьющий в глаза свет, цветные навесы, золотая
солома, томатный сок... Золотые волосы Иля, кровь, кровь, перемазанные
кровью тяжелые сапоги...
Гай схватил себя за горло. Таким явственным было воспоминание.
Таким... будто вчера...
- Сволочи, - прошептал он сквозь слезы. И увидел, как померкли
глаза, посерели молящие лица. Молчаливый обреченный крик.
- Сволочи... Убийцы...
Движение на коленопреклоненной площади. Зеленые огни на лице
Того, кто был Крысоловом:
- Смотри еще.
Гай сглотнул. Потому что и смотреть уже не надо было - он ВИДЕЛ и
так.
Рваная юбка. Прыгающие губы девочки по имени Ольга, веревка,
неумело спрятанная за спиной - "Не стану жить... все равно"... Душная
темнота летнего вечера, он не видел этого, но знает, как это было -
"Тихо, тихо, не обидим..". - "Да придержи ее, кусается, стерва..". -
"Тихо, тихо, не то щас больно будет, слышишь?.". Блестящие бороздки
слез, угасшие, тусклые от отчаяния глаза...
Гай медленно провел рукой по ее спутанным волосам. По горячей
голове, существующей только в его воображении; убивать нехорошо. Но
если бы я ВАС тогда нашел...
Откуда навязчивое чувство, что и ЭТИ здесь? Что и они, чьих лиц
он не помнит, стоят сейчас на коленях в прочей толпе, и для них тоже
миновала тысяча лет искупления... И теперь они тоже каются и
умоляют... ЭТИ?! О чем, собственно?..
- А почему я должен их прощать? Разве я Бог - прощать?!
- Не прощай, как Бог. Прощай, как ты... или не прощай. Как
хочешь.
- Никак не хочу...
Гай повернулся, уводя взгляд от восковых, умоляющих лиц.
Повернулся, шатаясь, подошел к столбу. Провел рукой - пальцы покрылись
копотью; медленно опустился на камни помоста. Потянулся к вороту
рубашки, но рубашки не было, рука наткнулась на мешковину - одеяние
смертника.
"Они были темные, бедные... люди... Ослепленные... невежеством".
- "Что же, ты их оправдываешь?" - "Я не оправдываю, но..".
- Это несправедливо, - сказал он глухо. - Нельзя одновременно...
на одних и тех же весах... бедных, запуганных темных людей... которые
не ведали, что творят... и... этих. Так нельзя, всех вместе, одним
судом, так нельзя...
- Здесь не розничная торговля, - это был голос прежнего
Крысолова, негромкий и язвительный, - здесь все только оптом...
По-крупному. А "ведают" или "не ведают"... Люди, в общем-то, на то и
люди, чтобы вот именно ВЕДАТЬ. Суди сам... Я не тороплю.
Гай откинул голову, прислонившись затылком к столбу. Закрыл
глаза, но взгляды тех, кто собрался на площади, пробивались, кажется,
даже под опущенные веки.
Вот оно что... Вот этот сон.
Не то город, не то поселок с уродливо узкими и кривыми улочками,
а над ними... Небо... неестественно желтым... безлицая толпа... с
низким утробным воем, и он знал, куда его тащат, но не мог вырваться
из цепких многопалых рук, но страшнее всего... начинал различать лица;
выкрикивала проклятия мать, грозил тяжелой палкой учитель Ким,
скалились школьные приятели, мелькало перекошенное ненавистью лицо
старой Тины - и Ольга, Ольга, Ольга... Гай пытался поймать ее взгляд,
но...
...Железные веревки, не мог пошевелиться, привязанный к столбу,
его заваливали вязанками хвороста выше глаз...
Стоп. Не то; почему среди толпы...
Он поднялся. Подошел к краю помоста, уставился в толпу пристально
и жадно. Воспаленные глаза подсудимых не смели больше вопить о пощаде
- глаза молчали, и на дне их лежало понимание. Собственной
обреченности. И справедливости вынесенного приговора...
Гай всматривался. Не могло ему мерещиться - во сне он видел среди
НИХ и мать, и учителя, и Ольгу тоже видел, а ведь если это так...
Он смотрел и вглядывался, и время от времени сердце его прыгало к
горлу - он узнавал. Лысина учителя - но нет, это не он; глядящие из-за
чужих сомкнувшихся спин робкие глаза Ольги - но нет, не она,
привиделось, показалось... Плащ точно такой же, как у Тины, а это кто,
мама?! Нет...
- Наваждение, - сказал он беззвучно, но Тот, кто был Крысоловом,
снова услышал:
- Смотри. Думай.
- Я не могу... Нет, я так не могу.
- Никто не требует невозможного... Стало быть, они обречены.
По площади прошел стон. Жуткий звук, мгновенный и еле слышный;
прошел, прокатился волной - и стих. И все они стали опускать глаза.
По одному. Постепенно. Беззвучно. Только что человек смотрел,
исходя мольбой о милосердии - и вот взгляд его погас, как свечки.
Потупился, ушел в землю - "если ты так решил, значит, это
справедливо".
"Если ты так решил, значит это справедливо".
"Если ты так решил..".
Вся площадь, вся огромная площадь, многие сотни людей. Один за
другим уходящие взгляды. Опустившиеся на лица капюшоны, склоненные
головы, полная тишина.
- Чем они наказаны? - спросил Гай быстро.
Черная фигура чуть заметно покачнулась:
- Не твоего ума дело.
- Но я же должен...
- Не должен.
- Именно я? Почему?!
- По кочану.
Гай вздрогнул. Бесстрастная черная громадина, онемевшая от
отчаяния площадь - и этот насмешливый, нарочито язвительный ответ...
Он вернулся к столбу. Сел у его подножия; площадь смотрела вниз.
Все взгляды лежали на земле, и казалось, что земля эта покрыта
истлевшими, свернувшимися в трубочку судьбами.
- Я думаю, они раскаялись, - сказал он хрипло. - Я прощаю их.
Слова стоили ему дорого; выговорив их, он ощутил одновременно и
тяжесть, и облегчение. И теперь...
Он смотрел на площадь - и видел все те же опущенные головы. Все
те же согбенные спины, и молчание длилось, длилось...
Ничего не произошло. Ничего не изменилось.
- Сказать мало, - медленно отозвался Тот, кто был Крысоловом. -
Ты сказал... а простить-то и не простил.
- Значит, у меня не получится, - сказал Гай шепотом. - Я... не
святой, чтобы...
Молчание. Над склоненными головами плыл явственный запах земли -
развороченной. Глинистой. Такой, что Гаю без усилия увиделась яма, в
которую опускали гроб с изувеченным телом Иля...
"...Нет, темнота не страшная, ты представь, что это она тебя
боится... Не ты - ее, а она тебя, понимаешь, вот и скажи - темнота, я
добрый, не обижу..".
Гай всхлипнул.
Все напрасно. Ничего нет. Гимн бессилию, обреченности, тоске и
смерти. Молча тоскует площадь, а он - что он может сделать?! ЗАБЫТЬ?
А как можно простить, не забывая?
С другой стороны, какой прок в прощении, если - не помнить?..
- Я прощаю вас, - сказал он еле слышно.
Ничего не произошло. Только ниже наклонились головы.
"Нет, темнота не страшная... Не бойся темноты, Гай. Ведь по
другую ее сторону, ты знаешь, есть твой дом, и мы тебя любим и
ждем..".
- Ну какие вы сволочи, - сказал Гай сквозь слезы. - Ну как я вас
ненавижу, ну что вы со мной делаете... Зачем мне это надо, за что...
Какие вы гады, какие... ну... я...
Он закрыл лицо ладонями. И прошептал, давясь слезами:
- ...прощаю...
Земля дрогнула.
И в следующую секунду дома вокруг площади стали падать.
Они рушились беззвучно, не рушились даже, а рассыпались в прах -
сначала обнажался остов, потом оставалась медленно оседающая туча
пыли. Гай стоял на коленях - и смотрел на этот конец света, пока камни
под ним не заплясали, разъезжаясь; закопченный каменный палец
накренился и рухнул, распавшись в ничто. Дольше всего держалась
колокольня, но и она наконец уронила онемевший колокол и превратилась
в груду поросших мхом камней. Распад закончился.
Пустого Поселка, именовавшегося когда-то Горелой Башней, теперь
не существовало. Были развалины - древние, затянутые корнями, поросшие
кустарником, завоеванные лесом, большей частью неразличимые среди
буйной зелени, и единственным знаком цивилизации был автофургон,
ожидающий совсем неподалеку, посреди узенькой, поросшей травой
дорожки.
Гай сидел на вросшем в землю камне, среди желтой, годами
осыпавшейся хвои. И дышал хвоей, а неторопливый лесной ветер
потихоньку остужал горящие, прямо-таки воспаленные щеки.
Крысолов деловито стряхнул глину с выцветших защитных штанов.
Присел рядом, отыскал среди хвои камешек, подбросил высоко вверх,
ловко поймал. Протянул Гаю:
- На.
Гай взял, подержал на ладони, потом спросил:
- Зачем?
Крысолов пожал плечами:
- Мало ли... Видишь, там дырочка. Талисман...
На обломок столетнего пня села непуганная синица. Где-то
заверещала цикада, и голос ее был голосом горячего, безмятежного лета.
Цикаде ответила другая - теперь они верещали дуэтом.
Гай бездумно ощупал себя - рубашка, штаны... и воспоминание о
балахоне из мешковины. Пальцы помнят... тело помнит, каково это на
ощупь...
- Как ты? - негромко спросил флейтист. - Все в порядке?
Гай спрятал лицо в колени и заплакал. Захлебываясь, навзрыд, без
оглядки; его слышали только синица и Крысолов. Цикады не в счет - все
цикады мира слушают только себя...
Синица удивленно пискнула. Крысолов молчал.
За лесом садилось солнце.
- Мне жалко, - сказал Гай выплакавшись. - Слишком... мне жалко.
Этот мир... мне не нравится. Я не хочу... в нем...
- Подумай, - медленно отозвался Крысолов.
Косые лучи заходящего солнца осветили верхушки сосен. По колену
Гая взбиралась зеленая меховая гусеница; захлопали чьи-то крылья.
- Мне простятся эти слова? - спросил Гай шепотом.
- Уже простились. За сегодняшний день тебе многое... ну, пойдем.
Там ждут тебя твои животные...
Солнце село. Свечки сосен погасли; синица вспорхнула и полетела в
лес.
- Где они теперь? - тихо спросил Гай.
- Не задавай глупых вопросов. Это знание не для тебя.
- Я не понимаю одного...
- Ты не одного - ты многого не понимаешь... Вставай, не сиди,
время, время, поехали...
Крысолов уже шел к машине; Гай беспомощно проговорил ему в спину:
- Но ведь если... это было со мной, и если... срок их наказания
прошел, заклятие снято... то и я тоже должен был... с ними? уйти?..
Крысолов остановился. Медленно оглянулся через плечо:
- Ты и правда в этом что-то понимаешь?.. Фольклорист... Не ешь
меня глазами, ничего нового не увидишь. Вставай, пойдем.
Гай поднялся.
- Так... да или нет?..
Крысолов вздохнул. Пробормотал с видимой неохотой:
- Да. По закону - должен.
- Значит...
- Молчи. Ни слова. Считай, что один твой знакомый взял тебя на
поруки.
* * *
Когда машина, выехав из леса, выбралась на накатанную Рыжую
Трассу, сумерки уже сгустились.
- Тебя не хватились? - поинтересовался Крысолов.
Он по-прежнему сидел рядом с Гаем, выставив локоть в окно.
- Рано еще... - неуверенно пробормотал Гай. И включил фары. До
фермы оставался от силы час пути.
- Смотри, луна всходит... - Крысолов удовлетворенно прищурился на
красно-желтый тяжелый диск.
- Полнолуние...
- Ты же специалист, - подмигнул Крысолов. - Полнолуние, да...
Гай молчал. Ему слишком много хотелось сказать и о многом
спросить, но он молчал, почти полчаса, пока Крысолов не тронул его за
плечо:
- Останови... Здесь я выйду.
Машина остановилась; дверцы распахнулись одновременно с двух
сторон. Гай молча подошел к флейтисту.
- Смотри, - Крысолов указал в сторону, где, еле видимые в
сумерках, стояли у дороги несколько сухих деревьев. - Знаешь
легенду... про этих?
Темные массивные фигуры, нависающие над рощей и над дорогой,
простирали изломанные ветки к луне. Гай неуверенно улыбнулся:
- Их зовут... "молящимися". Так их зовут...
- Да, - кивнул Крысолов. - Это были люди, могучее, сильное племя.
В один прекрасный день оно отказалось поклоняться лесному богу и
обратилось к Небу. Но Небо было высоко, а лесной бог жил среди них, он
разгневался и сказал: "Вечно вы будете молить Небо о пощаде, но Небо
не услышит вас". Тогда они вросли в землю и с тех самых пор
протягивают руки в молитве, а Небо глухо... Вот так, Гай. Я прощаюсь с
тобой. Ничего не бойся - все будет хорошо. Счастливого пути.
Он повернулся и пошел в темноту, легко и бесшумно, залитый светом
луны; Гай стоял и смотрел ему вслед, потому машинально сунул руку в
карман - рука коснулась камушка из стен Горелой Башни.
- Подождите! - крикнул Гай и кинулся догонять.
Уходящий обернулся; в свете луны Гай увидел, что он улыбается.
- Я хотел сказать... - Гай перевел дыхание. Он не знал, что
говорить. А говорить мучительно хотелось, а Крысолов ждал, улыбаясь, и
Гай наконец-то выдавил еле слышное:
- Я... благодарен. Прощайте.
- До свидания, - Крысолов снова блеснул белыми зубами.
- Можно спросить?
- Конечно.
- А может быть, Небо их все-таки услышит?
Оба посмотрели туда, где с отчаянной мольбой тянулись к небу
сухие ветки.
- Кто знает, - ответил Крысолов. - Кто знает.
Марина и Сергей Дяченко
© Марина и Сергей Дяченко 2000-2011 гг.
Рисунки, статьи, интервью и другие материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ПЕРЕПЕЧАТАНЫ без согласия авторов или издателей.
|
|
