|
* * *
Машина заглохла в полукилометре от шоссе - на проселочной дороге. Дима сперва не очень-то обеспокоился - в последнее время "Жигуль" глох чаще, чем он, Дима, обедал.
- Ну блин-компот, - сказала Ольга. - Ну блин-блинович..
Дима покопался под капотом, но ничего предосудительного не нашел. Наверное, отошел, как обычно, какой-то окислившийся контакт, а где его искать, как чистить и что на это скажет неновый уже аккумулятор - это вопрос вопросов...
- Если бы с горки - завелся бы, - сказал Дима неуверенно. - Подождем, сейчас кто-то будет ехать - попросим дернуть...
Они подождали.
Было уже одиннадцать часов, из источников света были только звезды и фонарь-радиоприемник, трещавший и моловший всякую ерунду: "Итак, у нас уже есть один звонок... Алло? Девушка? Здравствуйте. Как вас зовут? Ира? - Я бы хотела поздравить с днем рождения свою сестру Юлю и пожелать ей здоровья (смех)... Юленька, тебе привет, большой-большой... И хороших оценок... И поздравить ее друга Сашу... - У вас есть шанс выиграть два пригласительных билета в ночной клуб... И пойти туда вместе с Сашей... - Это Юлин друг, а моего друга зовут Костя..."
- И что? - нервно спросила Ольга. - Что теперь?
- Знаешь что, - Дима раздумывал, - сядь-ка за руль... я толкну. Попробую разогнать... тут вроде дальше дорога под уклон...
Метров двести они проехали "в упряжке" - Дима толкал, Ольга пыталась завестись. Наконец, "Жигуль" покатился с горы, мотор заработал - и сразу же замолчал опять.
- Я идиотка, - в сердцах сказал Ольга. - Я его случайно заглушила!
- Ничего, - утешил ее Дима. - Если раз завелся, заведется и второй... Попробуем еще.
- Только ты сядь за руль. Я уже боюсь.
- А ты что - машину толкать будешь?
- А почему нет? - осведомилась Ольга воинственно, и Дима решил не возражать.
Еще метров тридцать они проехали на мускульной силе Ольги. Потом позади показались фары.
- Кто-то едет!
Дима выскочил из машины, и они с Ольгой принялись энергично "голосовать".
Машина - кажется, пыльный "Москвич" - притормозила, чтобы сразу же дать газ и укатить по дороге дальше.
- Вот сволочь, - возмутилась Ольга. - Ну что ему стоит?!
- Может, еще кто-то проедет, - без уверенности сказал Дима.
Становилось по-настоящему холодно.
- У нас одеяла в багажнике, - сказала Ольга. - Видишь, пригодились...
Они выждали еще полчаса; в начале первого ночи стало ясно, что ждать рассвета придется здесь, а значит, надо подумать о ночлеге.
Машину столкнули на обочину. При свете фонаря выбрали более-менее удобное место в лесополосе, под соснами. Из ватных одеял и подушек соорудили подобие гнезда. В тишине сгрызли яблоки, оставшиеся от съестных припасов.
- Может, костер?
- Зачем?
- Согреться...
- Полночи топливо собирать? Проще побегать кругами, сразу согреешься...
- А Женька... волноваться будет? - помявшись, спросил Дима.
- С чего ему волноваться? Решит, что мы остались в хате на ночь...
В траве неподалеку что-то зашуршало - мышь? Ежик? Ольга бросила зверю огрызок яблока, но то воспринял это как агрессию - затаился.
- Так мы же не собирались оставаться на ночь?
- Ну и что? Женька - взрослый мужик уже...
- И он не удивляется, когда ты не приходишь на ночь? - тихо спросил Дима.
В темноте он не видел Ольгиного лица. И уже сам жалел, что дурацкий вопрос.
- Бывает... - медленно сказала Ольга. - Бывает, что я на ночь остаюсь... поработать. Иногда.
Возможно, ее позабавила Димина ревность.
Дима молчал. Пахло травой и хвоей.
- Давай спать, Шубин?
- Давай спать.
Они легли рядышком и укрылись общим одеялом; Дима боком чувствовал Ольгин локоть. Теплую грудь под ветровкой. Бедро - в джинсовых заклепках...
- Не спишь?
- Не сплю.
Шорох. Тишина. Сверчки.
- Не спишь?
- Не сплю... Олька, а у тебя кто-то был?
- Отпусти, - она попыталась вывернуться. Он крепче прижал ее к себе:
- Кто-то был? А?
- Не было, - сказала она сердито. - А если б и был, я бы тебе не призналась.
Он выпустил ее.
- Почему? Признавайся, мне-то что...
Она молчала.
Он выбрался из теплого гнезда. Пошел к машине; устроился на заднем сидении, укрылся курткой, подтянул колени к животу.
Заснул не сразу и ненадолго; снилась какая-то чушь.
Проснулся оттого, что замерз до дрожи. Скрючившись, выбрался наружу, попрыгал, пытаясь согреться...
Рядышком, в лесополосе, включился фонарик - уже слабенький, на севшей батарейке. Погас и снова включился, и снова погас, и включился, будто желая подать сигнал. Качнулся вправо, влево, вниз, вверх, потом снова мигнул...
Дима постоял, злясь на себя, смущаясь, переминаясь с ноги на ногу.
Посмотрел на небо, вспомнил, какое у нее было лицо - подсвеченное огнем...
И на негнущихся ногах зашагал к месту Ольгиного ночлега.
Орали сверчки. Все небо было в звездах - таких, какие горожанину и не снились.
Помедлив, нырнул под одеяло.
И сразу одурел от тепла. От ее запаха. Он горячих рук.
- Димка, ты прости меня, дуру... Я хочу, чтобы ты был счастлив, Димка... Ты заслужил...
Он, оказывается, не забыл вкус ее губ.
И никогда не забудет.
- Олюшка... Олюшка... Оля...
Ночь имела явственный привкус нереальности. Возможно, это было продолжением сна; до сих пор только во сне Диме бывало так хорошо и свободно.
И, может быть, в прошлом. В воспоминаниях.
- Оля, - бормотал он, имя каталось у него во рту, гладило губы, холодило язык. - Оля... О-лень...ка...
Одеяло куда-то свалилось. Дима, не гладя, подтянул его; ночь была на грани душного жара - и сырого холода.
- О Господи... Оля...
И он стащил с нее свитер, сдернул неподатливые джинсы и присвоил - он присвоил ее, независимую, принадлежавшую доныне только себе, а теперь - ему, мужу.
По праву и навсегда.
Она плакала, а он слизывал ее слезы.
Потихоньку мерк брошенный с траве фонарик - умирала батарейка. И по мере того, как угасал фонарик, гасли звезды и светлело небо.
...На рассвете по их ватному одеялу пробежалась белка. Оттого они и проснулись. И, проснувшись, на ощупь нашли друг друга.
Белка влезла на сосну и оттуда смотрела - удивленно. У них в беличьем царстве ЭТО делается по-другому.
* * *
Возвращаясь с пробежки, Женька увидел, что у подъезда стоит отцов "Жигуль". Приехали, слава Богу...
В следующую секунду он увидел, как из подъезда выходят родители. Отец открывает машину, но не спешит садиться за руль - мама стоит рядом и как-то странно улыбается.
Женька замедлил шаг.
- Ну, пока, - сказала мама. Но вместо того, чтобы развернуться и уйти, вдруг положила руки на папины плечи.
Давным-давно Женька не замечал между родителями подобных нежностей. Но то было только начало.
Отец неуверенно, будто боясь отпора, обнял маму за талию - и они поцеловались! Ни фига себе! ПОЦЕЛОВАЛИСЬ, да так, что Женька чуть не покраснел.
Они, которые уже давным-давно терпеть друг друга не могли! Мама, которая ТАКОЕ говорила про отца! И отец, который... который...
Поцеловались! И обнялись!
И так стояли, обнявшись, не замечая Женьку.
Они помирились. Они не просто помирились, они...
Женька вздохнул и пожал плечами.
* * *
Она специально выбрала этот час - когда в комнате почти никого нет. Когда можно избежать ненужных взглядов и вопросов; ей нужно было забрать с работы кое-какие свои вещи. Сувениры, Жекину фотографию, туфли на низком каблуке, которые она иногда использовала вместо домашних тапочек... Затейливый коврик для "мышки" - подарок с какой-то компьютерной выставки...
Она собрала вещи быстро и профессионально, как вор. Во рту пересохло - в автомате с напитками она взяла стаканчик "Коки". И, допивая на ходу, у входа в лифт столкнулась с Валентином. В руках у шефа был листок бумаги, в котором Ольга узнала свое заявление об уходе.
- Уходишь, не попрощавшись?
- Я собиралась к вам... к тебе зайти.
- Мы столько лет знаем друг друга, что могла бы и не врать, - устало сказал шеф. - Я помню тебя маленькой начинающей журналисточкой... Мы помогали тебе... все, помогали, понемногу, по крупице. И радовались, между прочим, когда у тебя, соплячки, что-то начинало получаться...
- Я благодарна, - сквозь зубы сказала Ольга.
- Твоя благодарность... это такая специфическая вещь. Благодарность к использованному презервативу.
- Валентин Васильевич... - Ольга вспыхнула.
Шеф двумя пальцами вытянул у нее из руки целлулоидный стакан из-под "Коки", пустой стакан с отпечатком напомаженных губ:
- Да. Сперва ты использовала меня... Когда тебя интересовала карьера, поездки...
- Кто еще кого использовал, Валентин Васильевич! Разве вы... - она осеклась.
- ...А теперь вот использовала мужа... - как ни в чем не бывало продолжал шеф. - Он-то думает, что ты его берешь в Штаты из большой любви. А ты его берешь, потому что развод тебе дороже обойдется! Потому что это "перемена статуса", а значит, придется переделывать все документы... Да, еще раздел квартиры.
- Неправда! Он достойный человек и замечательный отец! И... я его люблю!
Шеф хмыкнул. Смял хрустнувший под рукой целлулоид:
- ...Ты и в Америке устроишься. Журналист ты неплохой, школа есть, и хватка есть - по головам пойдешь... Только не оступись как-нибудь. Мой тебе совет - смотри под ноги.
И он ушел, уронив на пол остатки стаканчика.
Оля взяла себя в руки.
Вошла в лифт. Посмотрела в зеркало.
Поправила прическу. Улыбнулась.
* * *
В раздевалке царило приподнятое настроение - пацаны обсуждали планы на лето. Вчера на родительском собрании Олег Васильевич рассказал и о сборах в Крыму, и о турнире в Вильнюсе, и о предстоящей в сентябре поездке во Францию... На вопрос, почему не явились его родители, Женька промямлил что-то невнятное. Заняты, на работе, не могут...
Теперь он чувствовал себя лгуном и обманщиком. Потому что ни на сборах, ни на турнире в Прибалтике, ни тем паче во Франции его уже не будет - зря они улыбаются, зря хлопают по плечу, зря говорят, что Шуба сильно вырос за последнее время и теперь будет забивать еще больше...Что они на него надеются, что он будет забивать...
- Шуба, ты сегодня опять смурной?
Он улыбнулся через силу.
Что они скажут, когда наконец узнают? Что скажет Олег Васильевич?! Эта минута приближается, ее нельзя оттянуть, Женька знает, что НЕ СМОЖЕТ ему сказать...
Пацаны, может быть, и позавидуют, когда узнают. Скажут: "Гуд бай, Шуба". И побегут разминаться, и поедут на сборы... На турнир...
Поле было не то чтобы блеск, но вполне приличное. Залитый солнцем стадион, трибуна сбоку - места почти полностью заняты; в первом ряду сидели отец и мать. Конечно, почему бы им теперь не сидеть рядом...
Думай об игре, оборвал себе Женька. Остальное - потом...
У каждого перед выходом на поле был свой ритуал. Трогали поле, шептали специальные молитвы, почти все крестились; Женька по очереди погладил бутсы, и правому и левому шепотом приказал: "Забивай".
Построились - большого труда стоило сдержать нервную дрожь в коленках. Поприветствовали соперника; игрочки были из Донецка, сильная, говорят, команда. Судья, высокий тощий дядька, бросил жребий, по которому мяч должны были разыгрывать донетчане.
Свисток!
Игрочок под номером шесть сразу паснул мяч назад, себе в тыл; там его подхватил белобрысый парень-полузащитник, аккуратненько двинулся вдоль фланга вперед - на него набежал Витька, но мяч отобрать не успел: белобрысый перевел на центр, номеру пятнадцать, тот обвел Славика, паснул вперед...
- Разобрали игрочков! - кричал Олег Васильевич. - Шубин, что ты там делаешь?! Вперед выдвигайся! Вперед!
В голосе тренера было раздражение.
Вратарь Вовка Плаксий выпрыгнул, поймал мяч, махнул рукой, показывая ребятам, чтобы шли вперед; за Женькиным плечом сопел защитник донетчан, конопатый и широкий в кости, поглядывал на Женьку с явным намерением держать его до конца матча и не пропустить к воротам. Наверное, ему сказали, что вот этого Шубина под номером десять надо специально опекать...
Вовка ударил от ворот. Не очень хорошо и не очень высоко, к мячу кинулись сразу четверо...
Над головой висело белое и круглое, как мяч, маленькое злое солнце.
- Шубин, предлагай себя! Где предложение?!
Женька предложил себя и получил пас; справа и сзади навалились защитники, Женька почувствовал, что сейчас потеряет мяч, и отдал пас Витьке - но неточно. Мяч ушел прямиком к полузащитнику донетчан.
- Шубин, ты за кого играешь? За какую команду? А?!
Футболка прилипла к спине. Все шло не так, все шло неправильно; мяч был чужой, и поле чужое, неудобное, и атака никак не складывалась...
Пот заливал глаза. Холодный пот поражения.
* * *
- Ничего не понимаю, - сказала Оля, глядя на тренера. - Чего он так все время орет? Женька что-то делает не так?
- Вообще-то он паршиво играет, - признал Дима после паузы. - Все время мяч теряет... вон, смотри, ну прямо пас вратарю отдал! Чужому вратарю!
Тренер Олег Васильевич уже и не орал - обреченно смотрел из-под ладони, как его воспитанники пытаются играть осмысленно - но вместо этого то и дело срываются на бестолковую беготню. Даже отобрав у соперников мяч, даже разыграв его, команда не могла организовать мало-мальски острую ситуацию у чужих ворот. Женька старательно "предлагал себя" - но получив мяч, все время ошибался.
Удар не шел. Женька МАЗАЛ по воротам. Бил по воронам. Терял мяч, или вообще пасовал сопернику...
- Ну зараза, - бормотал тренер себе под нос. - Ну... Парализованный, блин. Ах ты... - и тренер добавил несколько слов, не предназначенных для чужих ушей.
И Диме, и Оле неприятно было слушать, как их сына костерят на чем свет стоит. Оба подавленно молчали. Дима старался не смотреть на поле, чтобы лишний раз не расстраиваться; вместо этого он стал наблюдать за публикой, а уж она-то была разношерстная: пацаны и девчонки, мамы с колясками - жительницы соседних домов, бабушки с внуками, малыши с резиновым мячиком, устроившие свой футбол на асфальтовом пятачке перед раздевалкой, и, конечно, родители - мамы и папы Женькиных товарищей по команде...
- Что-то они так бестолково...
- Ну что он делает? Что делает, а?!
- Беги! Да беги же! Пас давай, вон же парень открыт!
- Куда ты пасуешь, балбес! Ну вот...
Свисток - команды пошли на перерыв; Дима и Оля видели, как Олег Васильевич, собрав команду на краю поля, что-то втолковывает, размахивает руками, показывает на ворота, стучит себя по лбу...
- Может, поедем? - нарушила молчание Оля.
Дима покачал головой.
Установочная минутка закончилась - мальчишки побрели на поле, кто-то приседал, растягиваясь, кто-то перебрасывался мячом; в противоположном конце поля промывал мозги своей команде тренер донетчан, немолодой уже грузный мужчина.
На поле снова вышел судья; игроки разошлись по местам. Даже на таком расстоянии Дима видел, как нервничает Женька.
Свисток!
Мяч почти сразу же попал к Женьке, тот побежал вперед, обводя защитника...
Упал.
Судья не остановил игру - невооруженным глазом было видно, что нарушения нет; мяч переместился к воротам динамовцев, что-то закричал с противоположного конца поля донецкий тренер... Женька медленно, слишком медленно встал.
Дима перевел дыхание.
По огромному полю бегали двадцать два еще не взрослых, но уже преданных футболу мальчишки; единственная трибуна - бетонные ступеньки с облупившимися деревянными досками сидений, родители и друзья, да просто случайные прохожие - вопила и ругалась так азартно, как будто на не очень ровном поле стадиона "АТЭК" происходил по меньшей мере полуфинал чемпионата мира...
И Женька - цепкий и легкий Женька - не мог попасть по мячу, будто слепой или колченогий.
Свисток; судья показал желтую карточку Женькиному приятелю Славику. Тот едва не заплакал, открыл было рот - но снова закрыл, потрусил прочь...
- От зараза, - бормотал тренер. - От зараза...
Вперед выдвинулся Женькин конкурент по команде - Витя. Ударил опасно - попал в штангу; мяч отлетел прямо к Женькиным ногам, но Женька растерялся, или оступился, или промахнулся, или и то и другое разом...
Мяч перешел к донетчанам.
Тренер молчал. Играл желваками.
Оля поднялась:
- Я к тренеру.
- Зачем?!
- Надо объяснить ему...
- Оля, ты что...
Но Ольга уже перелезла через невысокую железную оградку. Подошла к тренеру, стоявшему рядом на беговой дорожке; Диме, как и многим сидящим в первом ряду, было прекрасно слышно каждое слово.
- Он что, заболел? - раздраженно спросил тренер, обращаясь к Ольге. - У него гепатит, у вашего сына? Что с ним такое, черт побери?
- Мы едем в Америку, - сказала Оля. - Вы извините, он очень переживает...
- Не мешайте! Идет игра!
- ...Что придется бросать команду, но мы выиграли грин-карту в лотерею, поэтому...
- Уйдите с поля! После игры... Да что они... Что?! - он обернулся к Оле.
- Мы едем в Америку, - с той же интонацией, как магнитофон, повторила она. - Всей семьей. Мы выиграли грин-карту в лотерею, у нас будет виза уже через неделю, а в июне мы улетаем в Нью-Йорк...
- Что?!
- В Нью-Йорк. Мы улетаем. Навсегда.
Некоторое время тренер молчал, забыв про игру, глядя на Олю так пристально, что Дима счел нужным встать и тоже перелезть через ограду.
Свидетели разговора оживленно переговаривались:
- Это Жени Шубина родители...
- Вот везет людям!
- Все, Шуба теперь на бейсбол переучится...
- Кла-асс...
- Что же он, - тихо и раздельно произнес тренер. - Что же он... Я же его в заявку включил на Прибалтику! И на Францию тоже!
- Вы простите, - сказал Дима как можно убедительнее. - Вы простите. Конечно, нам надо было... ему надо было...
- Что же он мне не сказал! - повысил голос тренер. - Я же его на игру поставил! Я же... с ним... на него...
- Простите, мы не хотели... для него это травма... вы нас поймите тоже...
Тренер смотрел на Диму, как на марсианина. Будто сквозь толстый слой льда.
- Вот что, папаша. Вы... уйдите с поля. Уйдите. Потому что...
Трибуна загудели сильнее; тренер обернулся, специально чтобы увидеть, как Женька наконец-то пробивает по воротам соперника, как долговязый вратарь донетчан выпрыгивает и отбивает мяч рукой.
Угловой.
Теперь Дима смотрел в коротко стриженый затылок тренера.
- Мы просим отнестись с пониманием, - сказала Оля. - Но, конечно, играть он больше не будет... То есть играть в "Динамо". Он в Америке будет играть... Он вас очень уважает, он вам напишет...
Тренер, не оборачиваясь, отмахнулся, как от мухи. Дима взял Олю под руку:
- Пойдем...
Женька устанавливал мяч на траве - и никак не мог установить.
* * *
Мяч не желал становиться, как надо. Долгую минуту Женька устанавливал его на отметке; в ушах бухала кровь.
Из штрафной площадки на него смотрели Славик, Витька, все свои пацаны, и при каждом сторожил донетчанин. На кого выбивать?
Они ждали.
Хлестко ударить по мячу. "Отпустить" ногу... Блохин тренировался с утяжеленным, мокрым мячом...
Сколько раз Женька прокручивал на видике черно-белые кадры - молодой Лобановский пробивает с углового свой знаменитый "сухой лист"!
Сейчас верзила-вратарь из Донецка выпрыгнет, как кошка, выхватит мяч из теплого, струящегося под солнцем воздуха, выбьет в поле - и шансы на победу в этой игре потихоньку стекут к нулю...
Хотя Женьку это, строго говоря, не должно интересовать. Результат этого матча... что он изменит в Женькиной судьбе?!
Он отошел. Примерился; побежал.
Удар получился звонкий, будто пнули тяжелый бубен. Мяч завертелся в воздухе, как волчок, как планета. Полетел прямо в руки вратарю - и вдруг изменил направление. Вильнул, уходя от чьей-то подставленной макушки, вывернулся, нырнул под верхнюю перекладину - и соскользнул в сетку, Женьке показалось, что он слышит этот специфический звук, хотя на таком расстоянии расслышать шелест мяча по сетке - затруднительно...
Несколько секунд стояла тишина. Оглядывались Женькины товарищи, недоумевали, где же мяч; удивлялся вратарь, глядя в сетку собственных ворот, столбами стояли защитники...
- Гол! Гол!! - закричали с трибуны, и тогда Женька побежал.
* * *
- Он забил! Ты видела, КАК он забил?! Ты видела?!
- С ума сошел, отпусти меня...
- Нет, ты видела?!
Шли последние минуты матча, судья то и дело смотрел на секундомер. Что-то кричал тренер донетчан; мальчишки устали, мяч катался через силу.
- Как он забил... Нет, это невозможно... Ты видела?!
- Видела, успокойся...
Грянул финальный свисток.
Вопили и прыгали пацаны из Женькиной команды, довольно переглядывались родители; понуро шли со стадиона донетчане. Женьку обнимали и хлопали по плечу, легонько толкали, подначивали; он не отвечал, и его оставили в покое. Команда уходила с поля, последним шел герой матча Шубин.
Тренер Олег Васильевич шагнул к нему навстречу:
- Значит так, я уже все знаю, такой подляны мне не делал еще ни один ученик за пятнадцать лет...
И осекся.
Женька молча плакал. На ресницах болтались слезы; он стыдился их, но не мог остановить. Хотел что-то сказать - но не мог, потому что у него перехватило горло.
- Ты... - пробормотал Олег Васильевич. - Это...
Женька отвернулся. Вытер лицо и без того мокрым рукавом футболки; расходились с трибуны зрители, ребята из АТЭКа волокли по траве снятую с ворот сетку, несли на плече выдернутые из земли угловые флажки - как на параде...
Дима и Оля стояли в отдалении, не зная, стоит ли подойти - или лучше не вмешиваться.
Женька молчал, глядя в землю.
На противоположном конце поля выскочил на траву чей-то пес в погоне за резиновым красно-синим мячиком.
- Я не хочу ехать, - сказал Женька, глядя тренеру в глаза. - Я не хочу ехать. Но я ничего не могу сделать... Я маленький.
Тренер чуть не поперхнулся. Оглянулся на Олю и Диму; развел руками:
- Ну что ты... Туда все хотят. Все будет в порядке... Удачи тебе... Чтобы все на новом месте было хорошо.
* * *
Девятнадцатого мая они получили свои визы.
Дима запомнил все как в угаре - длинная дорога в эту проклятую Варшаву, молоденький польский таможенник, который, узнав, что они едут за визой, рассмеялся и пожелал удачи...
Несколько очередей у посольства, фотограф, предлагавший услуги тем, кто не успел сфотографироваться... Сперва у них приняли документы, потом вызвали на интервью. Беседовали по-русски - через маленькое окошко; молодая приятная американка спрашивала, кто ждет их в Штатах, как и где они будут жить, где работать... Беседу завершила непривычная процедура клятвы: надо было поднять правую руку ладонью вперед и сказать "Да". Приятная собеседница очень напряглась в этот момент, видимо, у нее были особые инструкции относительно распознавания лгунов...
Говорят, по прибытии в Штаты, прямо в аэропорту, с них снимут отпечатки пальцев. К выходцам ОТСЮДА там относятся с подозрением: как если бы в колледж для преуспевающих, чистеньких, богатых детишек пустили трудного подростка с улицы. Разумеется, за ним глаз да глаз...
В пять часов того же дня им выдали визы.
Все трое не чувствовали ничего, кроме усталости; и, разумеется, красот Варшавы они так и не увидели.
* * *
Следующий месяц прошел в безумии, но в безумии теперь уже размеренном, вошедшем в колею, рациональном безумии, если так можно выразиться. Квартиру продали, вещи частью продали, частью сдали в комиссионки, частью роздали знакомым. Старая мебель, которую комиссионки не брали, переместилась к дяде Боре.
За неделю до отлета стало известно, что Женьку допустили до обслуживания матча "Динамо" с "Реалом". Прощальный жест тренера Олега Васильевича; впрочем, Женька отреагировал на него как-то подозрительно вяло.
Всю Женькину комнату занимал упакованный багаж - чемоданы и огромные полиэтиленовые сумки, в каких носят товар базарные торговцы. Димины вещи тоже были здесь, в общей куче; поверх вещей лежала скрипка в футляре, на ее вывоз пришлось оформлять специальное разрешение...
Все свои плакаты Женька аккуратно снял, частью раздарил, частью взял с собой. На голых стенах остался только постер - полупроглоченная цаплей лягушка душит своего палача...
"Никогда не сдавайся".
...Само собой получилось, что день накануне матча стал днем прощания. Приходили соседи - Ольга всем пыталась всучить какие-то вазочки, статуэтки, разрозненные чашки от разных сервизов. Приходили Олины сотрудники - пили на кухне водку, желали удачи, хлопали Диму по плечу.
Пришли и Димины коллеги из музыкальной школы. Принесли букет ромашек; охали и ахали, вспоминали знакомых, в разное время уехавших в Америку. И всем хорошо, у всех подрастают дети-американцы... А у некоторых уже и внуки... Конечно, жаль, что Дима уезжает, Дима хороший парень и прекрасный педагог, его будут вспоминать, без него будет грустно...
Пришли Олины родители и брат с женой.
Соседка с третьего этажа не умела сдержать жгучую зависть. Наблюдать за ней было одновременно забавно и печально.
- Знаете, нашим так трудно в Штатах устроиться на работу... - сетовала соседка с фальшивым, преувеличенным сочувствием. - Скорее всего, придется посуду мыть в ресторане или мусор вывозить... Вот у меня знакомая семья... он театральный закончил, подавал большие надежды как артист... Так вот он там устроился ванны чинить, и пока ехал в автобусе на работу, повторял про себя монолог дяди Вани...
Оля, улыбаясь, объясняла, что у нее работа уже есть, и неплохая, по специальности. И что у Димы работа тоже будет - посуду мыть ему вряд ли придется.
- Это же у вас все родственники тут остаются... - соседка сочувственно качала головой. - Наверное, заскучаете...
Оля объясняла, что она уже была в Штатах, что у нее полно знакомых в Нью-Йорке, в том числе лучшая подруга - Сима. И что родственников - отца, маму, брата и жену, и их ребенка - она перетащит в Штаты, как только устроится сама.
- Эти американцы - они такие жлобы, - говорила соседка, поджав губы. - Никакой духовности, никакой культуры. "Чи-из", зубы наружу, фальшивые эти улыбочки... Терпеть не могу.
Она говорила, а в глазах ее стояла тоска. Было совершенно ясно, что покажи ей хоть издали вожделенную визу - побежит в объятия жлобов-американцев, готовая хоть посуду мыть, хоть ванны чинить, если, конечно, эта дородная немолодая женщина умеет чинить ванны...
Разговор то и дело сворачивал на грин-карты и лотерею; Оля была центром компании. Всех интересовали подробности, всем хотелось попытать счастье.
- ...в течение месяца, причем если твое письмо придет в первый день, но раньше двенадцати ноль-ноль, хоть на минуту раньше - его не примут... - охотно объясняла Оля.
- Что ты! Какой е-мейл! Только почта, и только обыкновенная почта, не заказное, не срочное - только обыкновенное... По американской почте... - удивлялась Оля чьей-то наивности.
- ...Да что вы говорите! - то и дело восклицала завуч Диминой школы, пианистка.
- ...обязательно. Обязательно напишу, как только устроимся. Конечно, это удобно... Я сразу дам знать, когда объявят очередной прием заявок... - щедро обещала Оля; в голосе ее проскальзывали вполне барские интонации.
- ...говорят, что выигравшие заявки определяет компьютер совершенно случайно. Ну а верить или не верить - это уж наше дело, правда? - и Оля многозначительно усмехалась.
- ...ерунда. Знаем мы эти случайные отборы, эти компьютеры... Дураков не берут, наверное? - весело спрашивала Олина коллега-журналистка.
- ...образовательный ценз, - охотно делилась Оля. - Только с высшим образованием.
- Ну я и говорю! Здесь людей забесплатно выучили... И ведь лентяй не поедет, нет. Едут все сплошь активные, образованные, энергичные, вот как Оля... Вот вам и вся лотерея, - журналистка развивала собственное предположение.
- ...Абсолютно реально, - продолжала Оля. - Анкету можно оформить и отправить самому, главное - узнать срок и точно выполнить все условия. Абсолютно реально!
Дима слонялся по квартире, как привидение.
- С Олиной энергией - она весь город в Штаты вывезет! - шутил полузнакомый молодой мужчина, Дима не раз видел его на телеэкране, в новостях.
- Если бы на Украину свалились с самолета пятьдесят миллионов грин-карт, - пошутил кто-то из соседей, - все бы скопом снялись с места и...
Дима вздрогнул.
- Я бы не поехала, - сказала молоденькая соседка с первого этажа. - У меня подруга три года с грин-картой живет. У нее в Штатах родители, брат, а она здесь живет. Не хочет.
- Да я бы и сам не поехал, - смутился Димин телезнакомый. - Это все так, шуточки...
Завистливая соседка с третьего этажа переменилась в лице, но ничего не сказала.
Бренькнул звонок. Пришел - совершенно не вовремя - новый хозяин квартиры. Новый хозяин жизни - шумный и бесцеремонный; привел с собой мастеров-строителей, и в квартире, и без того людной, сразу сделалось тесно, как в троллейбусе в час пик.
- Так. Полы... мда. Короче, все поменяем. Рассчитайте площадь... Вот эту стенку снести нафиг, здесь, короче, поставим ванну, в санузле должно быть просторно. Ну и обои... Подвесные потолки? А, смету ты мне, короче, потом составишь...
Рабочие что-то отмечали в блокнотах, замеряли длину стен, долго и придирчиво рассматривали старенький, видавший виды сортир, стучали в перекрытия... У Димы потихоньку приливала кровь к лицу. Как будто он продал на базаре собственную мать - и теперь смотрит, как ее ощупывают чужие грязные руки.
Он всегда был чуть-чуть сентиментален. Непозволительно... Это уже не его квартира, не его дом. Это труп его дома, распотрошенный труп...
Ерунда! Это всего лишь стены. Не стоит выдумывать всякую чушь. Это стены, и не очень уютные. Будут и лучше, и комфортнее, надо только немножко потерпеть...
На дверном косяке в прихожей сохранились карандашные отметки - когда-то мама отмечала Димин рост. А потом он сам отмечал фломастером, как месяц за месяцем растет Женька...
- А я за последние месяцы пять сэмэ прибавил, - сказал незаметно подошедший сын.
- Да ты что, - сказал Дима.
- Идем пить чай! - позвала появившаяся из кухни Оля. И обеими руками обняла одновременно Диму и Женьку: - Мальчишки! Какие вы у меня оба классные!
Оля была чуть пьяна, и немудрено - сегодня ей не однажды приходилось пить за счастливый переезд. И еще - она была опьянена азартом, она пребывала в кураже.
Олина мать, сухощавая маленькая женщина, улыбалась, стоя в дверях кухни:
- Ну вот, это другое дело... Когда все вместе...
- Жить-то вы будете вместе? - спросил телевизионный молодой человек. - В одной, ну, квартире?
- Конечно! - радостно заявила Оля, и Дима подумал, что хоть эту новость следовало скрыть от соседки с третьего этажа - теперь она совсем позеленеет от зависти.
- Слава Богу, - искренне обрадовался Олин отец.
- Все-таки есть на свете справедливость! - чуть патетично проговорила завуч Диминой школы, пианистка.
- Р-разрешите...
Небрежно отодвинув Диму, по узкому коридору прошли новый хозяин с рабочими. Вошли в Женькину комнату; Диме слышно было каждое слово.
- Так... Так. Ну и жлобские обои, это же надо было додуматься... Короче, развели тут срач...
У Димы подобрался живот. Он медленно двинулся по направлению к бывшей комнате сына; остановился на пороге.
- Столярку поменяем везде, - говорил новый хозяин, а рабочие строчили в блокнотах. - Да, короче, стеклопакеты... Что тут с окнами?
И новый хозяин одним движением оборвал с карниза старенькую штору с гномами - уже ветхую Женькину штору.
- Папа, - сказал за спиной Женька. - Мама звала чай пить...
Дима понял, что стоит, сжимая кулаки. Что ногти впились в ладони. Что кровь отхлынула от лица.
- Папа... Пошли!
В прихожей снова бренькнул звонок (двери на лестницу не закрывались, но каждый очередной гость считал своим долгом бренькнуть).
И сразу послышалось Олино радостное:
- А! Добрый день, добрый день! Заходите, не стесняйтесь... Дима, к тебе пришли!
- Я принесла ноты, - сказал тихий и неуверенный Оксанин голос. - Дмитрию Олеговичу...
Дима перевел дыхание.
- Да, да... Мы как раз послезавтра улетаем... Дима!
Он вышел в прихожую, позабыв о новом хозяине и о его строителях.
Вместо обычных джинсов и свитера на Оксане было летнее платье, длинное, совершенно преображающее фигуру; Дима не сразу понял, что изменилось в Оксанином лице, и только минуту спустя догадался - появилась косметика. Оксана подкрасила глаза и губы, макияж очень шел ей.
- А вы прекрасно выглядите, - все так же радостно сообщила Оля.
- Спасибо... - смутилась Оксана.
- Дима, - Оля улыбалась широкой покровительственной улыбкой. - Предложи... э-э-э... Оксане вина?
- Нет, спасибо, я ненадолго... - Оксана еще больше смутилась. - Я... вот.
Это был сборник "Юный скрипач", который Дима давал ей давным-давно и про который совершенно забыл.
- Как кстати, - сказал Дима через силу; возможно, Оксанин приход действительно оказался кстати. - Давайте, я дам вам телефон преподавательницы, которая будет с вами заниматься...
Оксана замялась:
- Мне не хотелось бы отбирать ваше время...
- Что вы! Это одна минута!
- Я прощаюсь, - сказала Оля. - Всего хорошего, Оксана.
- До свидания...
Оля вышла; скажи ей кто-нибудь, что чуть больше месяца назад она способна была ревновать Диму к молодому участковому врачу - совершенно искренне приняла бы за шутку.
Дима записал номер телефона в Оксанин блокнот. В какую-то секунду ему захотелось дописать что-то вроде пожелания, прощального напутствия "самой преданной своей ученице" - но в последний момент он удержался. Кто его знает, как это будет воспринято...
Оксана спрятала блокнот, даже не взглянув на запись. Дима был почти уверен, что она не позвонит преподавательнице; ему стало неловко.
- Спасибо. Я пойду? - спросила Оксана.
Дима заколебался. Вокруг ходили какие-то люди, переговаривались, ели бутерброды, курили прямо в комнатах... Входная дверь не закрывалась, из коридора тянуло сквозняком.
Он вдруг почувствовал себя чужим в собственной квартире. Настолько чужим, настолько лишним, что перехватило горло. Даже тогда, когда он ушел из дома, оставив здесь Олю и Женьку, чувство потери не было таким острым.
- Стоим, как на вокзале, - сказал он тихо.
Оксана кивнула.
Разговаривать было не о чем, но просто так сказать "До свидания" Дима почему-то не мог.
Он повертел в руках потрепанного "Юного скрипача":
- Знаете что... Наверное, оставьте себе. Вам пригодится... А мне его тащить через океан...
- Спасибо, - сказала Оксана после паузы. - Может быть, дадите мне задание?
- Задание?
- Да, как обычно... - она бледно улыбнулась. - Правда, проверить его вы не сможете - но мне было бы приятно.
- Знаете что... - сказал Дима после паузы. - Идемте на балкон.
На балконе было не прибрано - валялись под ногами старые газеты, обрывки веревки, полиэтиленовые пакеты. Старая яблоня совала ветки чуть ли не в окно. Под балконом мяукал невесть откуда взявшийся кот.
- Вот, этот этюд на память, и этот... И эту пьесу разобрать, - он привычно ставил против названий карандашные "птички". - Хватит?
Оксана улыбнулась снова:
- Да. Спасибо.
Говорить было не о чем, но они все-таки стояли - молча, под аккомпанемент истеричного требовательного мява.
- Это всегда тяжело - переезд, - сказала наконец Оксана, будто желая его подбодрить. - Потом будет легче.
- У меня что, такой удрученный вид? - Дима через силу улыбнулся.
Оксана отвела глаза:
- Нет... Просто я знаю. Мне приходилось переезжать... Правда, всего лишь на другую улицу, но все равно страшно.
- Страшно?
(Мау! - орал кот. - Маау!)
- Ну, неприятно...
- Как у вас дела, Оксана? Как на работе?
- Ничего. Летом легче... может, в августе дадут пойти в отпуск.
- Поедете на море?
(Мау! Мау-ау-аау!)
- Нет, что вы... На огород...
- Я теперь, наверное, никогда не попаду в Крым, - сказал Дима.
- Зато попадете куда-нибудь получше, - улыбнулась Оксана. - Там океан...
- Да... Да заткнется он наконец?!
Дима перегнулся через перила; у плотно закрытой двери в подъезд вертелся серый, худой и грязный, в репьях, кот.
- Он хочет в дом, - сказала Оксана. - Кажется, дешевле будет его пустить...
Дима присмотрелся к коту; да, конечно, он сильно исхудал и вымазался, белое пятно на груди стало серым - но не узнать его, это пятно, было трудно.
- Дядя Боря! - позвал Дима.
Сосед был уже изрядно выпивши; не сразу понял, чего от него хотят, а перегнувшись через перила, едва не вывалился с балкона:
- Мур... зик! Мурзик!
Кот услышал. Поднял морду и посмотрел на балкон.
- Мурзик, - дядя Боря, кажется, слегка протрезвел. - Елки-палки... Это...
Шлепая по лестнице разношенными тапками, сосед сбежал вниз - и тут же бегом вернулся, причем облезлый кот несся, опережая его на полкорпуса. Уверенно подбежал к двери Бориной квартиры, встал на задние лапы и принялся когтями драть дерматин.
- Мурзик! - повторял Боря. - Мурзик, это ж надо! Откуда?!
Кот не обратил на него никакого внимания.
Боря распахнул дверь:
- Мурзик... Ну елки-палки... Димка! Я... Мурзька... дрянь такая серая... прибежал... Рая уже три месяца как за ним убивается... Три месяца! Из Ирпеня! Димка, колбасы тащи, у меня ж нет ничего, колбасы ему, докторской...
Кот шел по квартире, неторопливо и методично, как наступающая армия. Последовательно и подробно выявлял произошедшие за время его отсутствия изменения: обнюхал углы, урча, потерся о край тахты, о ножки стола, полез под тумбочку, под шкаф, собрал на себя чуть не всю пыль и паутину, потом принялся рыть лапами линолеум в коридоре - Боря спешно вытащил откуда-то огромную кювету для проявки фотографий, древнюю, бурую от реактивов. Торопливо изорвал подвернувшуюся под руки газету; кот торжественно сел в приготовленную таким образом кювету и справил нужду - под одобрительные охи-ахи гостей, набежавших из соседней квартиры.
- Это Рая, Борина жена, как уехала жить в Ирпень, так кота взяла с собой, - объясняла Диминым коллегам соседка с третьего этажа. - А кот вернулся...
Толпа прощающихся почти полностью переместилась к Боре - смотреть на героического кота. Коту тащили колбасу и кусочки сыра, йогурт в баночке, молоко в блюдце - скиталец ел все.
- А Рая переживает, - сообщила соседка с третьего этажа. - Райка его любила, как не знаю что, и он у Райки на подушке спал...
- Не трогаете его, он грязный, - говорила жена Олиного брата. - Он мог подцепить лишай, у него полно блох... Оля, обязательно руки помой...
- А вот это, за ухом, не лишай?
- Не, это шерсти клок выдранный. Кто-то выдрал по дороге...
- Бедное животное!
- Да нет, вполне нормально себя чувствует... Дай ему еще пожрать...
- Так вот, он Райку любил, а к Борьке сбежал.
- Он в свой дом сбежал... Коты - они такие паскудные...
- Ерунда! Вот у меня был один кот...
Дима вернулся к себе, вошел на опустевшую кухню; для чего-то полил чахлые цветы на подоконнике.
- Я пойду, - сказала неслышно подошедшая Оксана. - Ну, я пойду?
- До свидания, - помедлив, сказал Дима.
- До свидания, - шепотом отозвалась Оксана. - Только... - она запнулась.
- Что?
- Синдром кота, - она улыбнулась. - Не болейте. Счастливого пути.
Он пожал протянутую руку:
- Синдром...
- Не болейте, - повторила Оксана. - Счастливо.
Стоя на балконе, он смотрел, как она идет к троллейбусной остановке. А шла она необыкновенно прямо, по-королевски неторопливо, высоко подняв голову - как никогда раньше не ходила.
Мимо молодых мам с колясками...
Мимо развешенного на веревке белья...
Мимо малышей на детской площадке...
Не оглядываясь.
* * *
Они шли по городу.
На пешеходном (воскресенье!) Крещатике катались на скейтах и роликах мальчишки и девчонки. Гуляли влюбленные и пенсионеры; какие-то припанкованные подростки распивали пиво, поблескивая донышками банок. Малыши несли на палочках шарики, как когда-то на первомайской демонстрации, только вместо голубя мира - теперь на шариках белел значок "Мак-Дональдса". Из многих динамиков доносилась музыка, и сливаясь, ее потоки образовывали неповторимый звуковой коктейль.
Они шли рядом - Дима, Оля, Женька. Картинки пешеходного Крещатика проворачивались перед их глазами, создавая странный "эффект отсутствия". Как будто они смотрят на свой город издалека, сквозь толстое стекло. Так бывает в последний день на море - тебя уже не интересует прогноз погоды на завтра, потому что завтра тебя здесь не будет. Потом, дома, ты положишь под стекло фотографии с этим днем, зафиксированным, засушенным, будто бабочка в коллекции, будто цветок между страницами книги. И будешь вспоминать с ностальгией... А пока ты еще здесь, и ностальгии нет, есть только отстраненность.
Оля положила пригоршню мелочи на ладонь маленькой тихой старушке в белом-белом платке.
И они пошли дальше.
В музыкальную кашу, в общий галдеж добавился новый ингредиент - мрачноватый, размеренный звук барабана. Никак не сочетаясь с расслабленной воскресной обстановкой, на Крещатик вышла колонна людей в черной униформе; перед колонной два мужика в шароварах несли огромный барабан. Над головами идущих колыхалась хоругвь, а замыкали процессию женщина в национальном наряде и маленькая девочка - тоже в вышиванке и в веночке.
Роллеры уступили место колонне - и тут же снова заняли всю ширину улицы; звук барабана удалялся, растворяясь в шуме этого странного дня. Дима, Оля и Женька пошли дальше.
Перед Софийским собором висело солнце; Дима прищурился. Он так и не успел сходить и посмотреть на экзотическую бытовую фреску - "Киевляне играют в мяч"... А когда-то он окажется здесь в следующий раз? И вспомнит ли, и сохранится ли фреска?
У входа в Михайловский Златоверхий кучковались пожилые немцы - ухоженные бодрые бабульки и дедульки, человек двадцать. Глазели на аляповатую роспись-новодел; Шубины прошли мимо.
На Андреевском торговали сувенирами; толпа расступалась перед гурьбой молодых людей - ролевиков в кольчугах и с огромными деревянными мечами. Ребята звали друг друга странными звучными именами; эльфы, подумал Дима.
Он тоже любил Толкина. Правда, не до такой степени.
В переходе торговали с пола каким угодно товаром - расческами, книгами, яблоками; Шубины миновали Речной вокзал и остановились возле парапета над Днепром. Отсюда видны были чуть ли не все мосты города, сейчас они были подкрашены закатом, и заходящее солнце отражалось в далеких окнах на Левом берегу...
Зазывал покататься прогулочный теплоходик - часовая речная прогулка; не сговариваясь, Дима, Оля и Женька направились к кассам.
...Плыли мимо знакомые берега. Хрипел динамик, развлекая пассажиров нестерпимой для слуха музыкой.
Дима, Оля и Женька стояли у борта.
* * *
В свете этих прожекторов каждый предмет имеет четыре тени. Четыре фасеточных солнца висели над Республиканским стадионом, четыре светящихся грозди.
Стадион был единым живым существом. По трибунам прокатывались волны, а значит, что и Оля с Димой, и сумасшедшие фанаты с размалеванными лицами, и Президент в своей ложе, и президентская охрана, и все, кто пришел сегодня посмотреть на матч, жили в одном ритме, ловили ритм друг друга, в этом единении множества разных людей было что-то низменное и одновременно захватывающее, потому что нет такой силы, которая могла бы объединить и Диму, и Олю, и этих орущих фанов, и крупного чиновника в привилегированном секторе, и демобилизованного солдата, и всех их, разных и разобщенных, но болеющих за одну команду, болеющих так искренне и темпераментно, как будто судьбы мира зависят оттого, попадет ли пестрый мяч в большую деревянную раму и забьется ли в сетке, как пойманная рыбина, переменится ли счет на табло, и запрыгают ли от счастья парни в динамовской форме, редко кому выпадает в жизни такое самозабвенное счастье. Разве что первая любовь и первое свидание, разве что рождение первенца, разве что поступление в вымечтанный, выстраданный институт... Но не со всеми и не для всех, не каждый способен испытывать эмоцию такой силы, какая исходит от человека, только что забившего важный гол. Такое счастье... и такая боль - вынимать мяч из собственных ворот. Пожимать плечами, всем своим видом показывать стадиону, что ты сам не знаешь, как это произошло. Что это судьба, или это случайность, что пропади оно все пропадом, и что надо отыгрываться...
Оля смотрела чуть скептически - как подросток, оказавшийся среди малышей на новогодней ёлке и через силу подыгрывающий Деду Морозу - не потому, что это интересно, а просто из вежливости. Но Оля держала Диму за руку - а значит, сама того не желая, подключена была к общему действу; Дима держал за руку незнакомого парня в "Динамовском" шарфике, а парень держал за руку свою девушку, а девушка... и так далее, весь стадион держался за руки, время от времени пропуская по живым цепям импульсы-волны, а там, внизу, у кромки поля, почти неузнаваемый с такой высоты, Женька ждал мгновения, чтобы подать на поле улетевший мяч.
А совсем неподалеку под стеклянным тентом, похожим на автобусную остановку, неподвижно сидел человек, превративший футбол в искусство. Сидел безучастной скифской бабой, спрятав под забралом равнодушия все свои страсти и весь свой темперамент. И Женька нет-нет, да и оглядывался на него...
Дима сжимал холодную Олину ладонь. Ему хотелось, чтобы и она почувствовала азарт сегодняшнего матча.
Оля вежливо улыбалась.
* * *
"И пораженья от победы ты сам не должен отличать..."
Он прав, этот Пастернак. Наверное, хороший был футболист.
Люди шли по вечернему городу. Хрипели горны, дудели дуделки, трещали трещотки; фаны шли, завернувшись в желто-голубые знамена, как в банные полотенца, потому что это был теплый, душный, летний вечер.
"И пораженья от победы..."
- Что с тобой, Дима? - обеспокоено спросила Оля.
Он не понимал, почему она так спросила. Ему казалось, что с ним - ничего. Наоборот - ему легче, чем вчера, и намного легче, чем позавчера...
Стихали горны и трещотки. Люди шли, держась за руки; над улицей плыло звездное небо, бледное из-за света фонарей.
Женька шел рядом. Сегодня после матча он был как зомби, этот Женька. Его приходилось тащить, уводить со стадиона, вести за руку, как младенца; он, казалось, не замечал этого. Для него матч еще не кончился...
Они шли и шли, и не сворачивали к метро, толпа становилась все реже; в какую-то минуту Диме показалось, что стекло, все эти дни отделявшее его от города, треснуло, разошлось, осыпалось осколками.
И в этот лопнувший иллюминатор хлынул звездный теплый вечер.
Город не станет бежать за автобусом, как добрый привязчивый пес с турбазы. Но городу, как и псу, трудно что-либо объяснить.
Оля говорила и говорила; Дима слышал обрывки ее фраз. О том, что жизнь их только начинается, что скоро они вот так же будут гулять по вечернему Нью-Йорку, что это феерическое зрелище, что, когда они вернутся сюда погостить, им будет с чем сравнить...
- Да что с тобой, Димыч?!
Кажется, он начинал понимать, что с ним.
Осознание ошибки. Не такой, которую можно исправить красными чернилами, и даже не такой, которую можно исправить в ЗАГСе, аннулировав штамп о браке...
Они шли по Крещатику, но Дима не видел Крещатика за светящимися рекламными щитам. А на щитах - на всех - почти взрослый десятиклассник нес на плече первоклашку с бантами в полголовы, с колокольчиком в маленькой руке...
- Димка, ты какой-то не такой сегодня...
Он, не глядя, кивнул.
Как пелось в фильме о приключениях Электроника, "своими руками судьбу свою делай".
А если делаешь чужими - не обессудь... Правда, роль жертвы обстоятельств имеет и свои плюсы. В любой момент можно сказать - так я и думал. Что я мог поделать?
Когда-то мама пыталась устроить Димино счастье. Потому что профессия врача - это стабильно и уважаемо... Во всяком случае в те годы было так. Тогда он нашел в себе и силы и нашел в себе наглость поступить наперекор... Он был молодой, считал себя сильным...
С тех пор многое изменилось.
...Миновали Площадь Независимости. Молча, не сговариваясь, свернули к Владимирской горке.
На фасаде филармонии лежал тёплый желтый свет.
В аллеях было темно, зато Владимир высился под лучами прожекторов, и у балюстрады стояли, попарно обнявшись, штук шесть романтичных влюбленных.
- Димка... посмотри на меня?
Он посмотрел.
- С тобой все в порядке?
Он кивнул; у него все сильнее кружилась голова. Все смутные ощущения последних недель сложились, как кусочки головоломки-"паззла", и получившаяся картинка пугала. Когда-то школьником, впервые увидев карманный калькулятор, он попытался обмануть хитрую машинку и попросил ее поделить что-то там на ноль. Error, укоризненно ответил калькулятор.
Причем здесь это воспоминание? Да ни при чем.
Error, мигала красная лампочка в глубина сознания, ошибка, error...
От камня тянуло теплом. Хотелось прислониться к нему, а лучше - лечь, закрыть глаза, ни о чем не думать; не думать - не получалось. Он смотрел на Олю, как она курит, как с наслаждением затягивается, и с ужасом понимал, что между ним и этой женщиной уже лежит океан, уже давно лежит, а может быть, лежал всегда... И ЭТОТ океан не переплыть, не перелететь, она уже - там, он навсегда - здесь... А кто из них до смерти будет чужаком и эмигрантом - решит завтрашний авиарейс...
Над городом плыл самолет. Правое крыло - зеленый огонек. Левое - красный. И подмигивающий желтый глаз. Кто-то уже улетал, кто-то уже сделал свой выбор...
Олина сигарета казалась в полутьме пульсирующим пурпурным угольком. Справа и слева горели вдоль балюстрады такие же огоньки: романтичные влюбленные курили.
Оля вздохнула, стряхивая пепел:
- Ну вот, мальчишки... Запомните его таким. Мы, конечно, еще вернемся, может быть, скоро... в гости. Но на всякий случай - запомните. Мало ли...
Женькина ледяная рука выскользнула из Диминой ладони.
Сын медленно отошел в сторону, в темноту.
Оля загасила окурок о балюстраду; во всем мире было тихо, только еле слышно гудел уходящий за горизонт самолет.
Дима подумал, что лучше бы стекло, окружавшее его последние дни, удержалось и не треснуло. Лучше бы оно не впускало в трещину ни этот вечер, ни эти огни, ни этот самолет. Он наверняка бы осознал ошибку - но не сейчас, когда еще можно все изменить. Потом он вспомнит этот вечер; ТАМ он будет несчастлив, и, что самое страшное, Женька будет несчастлив тоже. И вот он вспомнит этот вечер и поймет - все можно было изменить...
И не захочет жить.
Он тряхнул головой.
- Что с тобой? - спросила Оля.
ОНА будет счастлива.
Коту не ужиться с собакой.
- Да что с тобой, Дима?!
Он хотел ответить - и тут увидел Женьку.
Их сын стоял в нескольких шагах, у балюстрады; курил, неумело затягиваясь, кашляя и затягиваясь снова. Глаза его странно блестели - может быть, от первой закуренной сигареты...
Женька смотрел вниз, на Днепр, на мосты, на огни.
Оля хотела что-то сказать, уже открыла рот...
И осеклась.
Женька молчал. Курил, глотая попеременно дым и слезы; Дима понял, ЧТО именно сейчас, сию секунду, чувствует его сын.
- Женька, ты... Брось... ты что...
- Он уже взрослый, - стеклянным голосом сказала Оля... Ольга. - Я в его возрасте уже закурила...
Женька не посмотрел на нее.
Дима подошел к сыну. Встал рядом - и увидел, как вырос Женька за последние месяцы. Вытянулся. Стал шире в плечах.
- Женька...
Молчание.
Господи, да что же делать?! Он проявил слабость, он дал втянуть себя в эту гонку, в чужую, чуждую ему игру, и ведь для его сына эта игра тоже никогда не станет своей! Он будет сыт, одет, пристроен... Несчастен.
Что делать?!
- Ничего, - сказал сын сдавленным тусклым голосом. - Я просто... что "Динамо" проиграло... я... в порядке. Все...
Все.
Аэропорт, таможенники, чемоданы и сумки... Заграничные паспорта... Визы... Спокойный и свободный мир между контролем и посадкой, мир "дьюти фри", где пахнет кофе и духами...
"Объявляется посадка"...
Дима вытащил из внутреннего кармана авиабилет в ярком конвертике.
Вытряхнул на балюстраду несколько листков, скрепленных скрепкой.
Вырвал оранжевый листок - мелькнули номер рейса, номер места, еще какая-то подробная доброжелательная чушь.
Спокойно, аккуратно сложил маленький самолетик...
Он не должен был лететь, этот самолет. Слишком узенький клочок бумаги, слишком малая площадь крыла.
Но он полетел.
Поймал восходящий поток - и полетел не вниз, а вверх. К Владимиру с его крестом, над верхушками деревьев, над Днепром...
"Пристегните ремни"...
Ольга открывала и закрывала рот - как будто разом растеряла все обидные слова для обозначения умственно неполноценных.
Женька вдруг улыбнулся.
Дима удивленно на него глянул - его сын смеялся. Облегченно, радостно, будто сбросив тяжелую ношу; сын смотрел на него так...
В последний раз Женька смотрел так на папу лет десять тому назад.
Женька смотрел на Диму, как смотрел бы на Лобановского.
Нет... пожалуй, нет.
Как на отца.
Огромная тяжесть, гора, ледяной горб, наросший на Димину спину в последние несколько лет, отвалился и истаял. Он видел белое, застывшее лицо жены - но, преодолевая горечь, улыбался, глядя, как кружит в воздушных потоках маленький самолетик.
Все правильно.
Теперь все будет хорошо.
* * *
Самолет заложил вираж и пошел набирать высоту.
Они сидели в самолете - вдвоем, а рядом было пустое кресло.
"Я люблю мой город не за то, что ему почти две тысячи лет, и не за то, что он красивый... Мало ли красивого на свете..."
Под крылом лежала земля в лоскутках полей.
"Я люблю мой город не за то, что я здесь родился... Мало ли кто где рождается..."
Потом наползли облака, и земля пропала из виду.
"Я люблю мой город... да не знаю, за что его люблю. Вот устрою маму... чтобы у нее все было в порядке... И вернусь к тебе".
КОНЕЦ
Марина и Сергей Дяченко
© Марина и Сергей Дяченко 2000-2011 гг.
Рисунки, статьи, интервью и другие материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ПЕРЕПЕЧАТАНЫ без согласия авторов или издателей.
|
|
