* * *
...Мы успели-таки! Счастье, что городские ворота захлопнулись за нашими спинами - а могли ведь и перед носом, недаром Флобастер орал и ругался всю дорогу. Мы опаздывали, потому что еще на рассвете сломалась ось, а ось сломалась потому, что сонный Муха проглядел ухаб на дороге, а сонный он был оттого, что Флобастер, не жалея факелов, репетировал чуть не до утра... Пришлось завернуть в кузницу, Флобастер охрип, торгуясь с кузнецом, потом плюнул, заплатил и еще раз поколотил Муху.
Конечно же, под вечер ни у кого не осталось сил радоваться, что вот мы успели, вот мы в городе, и здесь уже праздник, толкотня, а то ли еще будет завтра... Никто из наших и головы не поднял, чтобы полюбо ваться высокими крышами с золотыми флюгерами - только Муха, которому все нипочем, то и дело разевал навстречу диковинам свой круглый малень кий рот.
Главная площадь оказалась сплошь уставлена повозками и палатками расторопных конкурентов - в суровой борьбе нам достался уголок, едва вместивший три наши тележки. Слева от нас оказался бродячий цирк, где в клетке под открытым небом уныло взревывал заморенный медведь; справа расположились кукольники, из их раскрытых сундуков жутковато торчали деревянные ноги огромных марионеток. Напротив стояли лагерем давние на ши знакомые, комедианты с побережья - нам случалось встречать их на нескольких ярмарках, и тогда они отбили у нас изрядное количество мо нет. Южане полным ходом сколачивали подмостки; Флобастер помрачнел. Я отошла в сторону, чтобы тихонечко фыркнуть: ха-ха, неужто старик рассчитывал быть здесь первым и единственным? Ясно же, что на День Премноголикования сюда является кто угодно и из самых далеких далей - благо, условие только одно.
Очень простое и очень странное условие. Первая сценка программы должна изображать усекновение головы - кому угодно и как угодно. Стран ные вкусы у господ горожан, возьмите хоть эту потешную куклу на висели це, ту, что украшает собой здание суда...
Праздник начался прямо на рассвете.
Даже мы маленько ошалели - а мы ведь странствующие актеры, а не сборище деревенских сироток, случались на нашем веку и праздники и кар навалы. Богат был город, богат и доволен собой - ливрейные лакеи чуть не лопались от гордости на запятках золоченых карет, лоточники едва держались на ногах под грузом роскошных, дорогих, редкостных товаров; горожане, облаченные в лучшие свои наряды, плясали тут же на площади под приблудные скрипки и бубны, и даже бродячие собаки казались ухожен ными и не лишенными высокомерия. Жонглеры перебрасывались горящими фа келами, на звенящих от напряжения, натянутых высоко в небе канатах тан цевали канатоходцы - их было столько, что, спустившись вниз, они вполне могли бы основать маленькую деревню. Кто-то в аспидно-черном трико вер телся в сети натянутых веревок, похожий одновременно на паука и на муху (Муха, кстати, не преминул стянуть что-то с лотка и похвастаться Фло бастеру - тот долго драл его за ухо, показывая на тут и там мелькавших в толпе красно-белых стражников).
Потом пришел наш черед.
Первыми вступили в бой марионетки - им-то проще простого показать усекновение головы, они сыграли какой-то короткий бессмысленный фарс, и голова слетела с героя, как пробка слетает с бутылки теплого шипучего вина. Худая, голодного вида девчонка обошла толпу с шапкой - давали ма ло. Не понравилось, видать.
Потом рядом заревел медведь; здоровенный громила в ярком, цвета сырого мяса трико вертел над головой маленького, будто резинового пар нишку, и под конец сделал вид, что откручивает ему голову; в нужный момент парнишка сложился пополам, и мне на мгновение сделалось жутко - а кто их знает, этих циркачей...
Но парнишка раскланялся, как ни в чем не бывало; медведь, похожий на старую собаку, с отвращением прошелся на задних лапах, и в протяну тую шляпу немедленно посыпались монеты.
Южане уступили нам очередь, махнув Флобастеру рукой: начинайте, мол.
Ко Дню Премноголикования мы готовили "Игру о храбром Оллале и нес частной Розе". Несчастную Розу играла, конечно, не я, а Гезина; ей по лагалось произнести большой монолог, обращенный к ее возлюбленному Ол лалю, и сразу же вслед за этим оплакать его кончину, потому что на сце ну являлся палач в красном балахоне и отрубал герою голову. Пьесу напи сал Флобастер, но я никак не решалась спросить его: а за что, собствен но, страдает благородный Оллаль?
Оллаля играл Бариан; он тянул в нашей труппе всех героев-любовни ков, но это было не совсем его амплуа, он и не молод, к тому же... Фло бастер мрачно обещал ему скорый переход на роли благородных отцов - но кто же, спрашивается, будет из пьесы в пьесу вздыхать о Гезине? Муха - вот кто настоящий герой-любовник, но ему только пятнадцать, и он Гезине по плечо...
Я смотрела из-за занавески, как прекрасная Роза, живописно разме тав по доскам сцены подол платья и распущенные волосы, жалуется Оллалю и публике на жестокость свирепой судьбы. Красавица Гезина, пышногрудая и тонкая, с чистым розовым личиком и голубыми глазками фарфоровой куклы пользовалась неизменным успехом у публики - между тем все ее актерское умение колебалось между романтическими вскриками и жалостливым хныкань ем. Что ж, а больше и не надо - особенно, если в сцене смерти возлюб ленного удается выдавить две-три слезы.
Именно эти две слезы и блестели сейчас у Гезины на ресницах; пуб лика притихла.
За кулисами послышались тяжелые шаги палача - Флобастер, облачен ный в свой балахон, нарочно топал как можно громче. Благородный Оллаль положил голову на плаху; палач покрасовался немного, пугая прекрасную Розу огромным иззубренным топором, потом длинно замахнулся и опустил свое орудие рядом с головой Бариана.
По замыслу Флобастера плаха была прикрыта шторкой - так, что зри тель видел только плечи казнимого и замах палача. Потом кто-нибудь - и этот кто-нибудь была я - подавал в прорезь занавески отрубленную голо ву.
Ах, что это была за голова! Флобастер долго и любовно лепил ее из папье-маше. Голова была вполне похожа на Бариана, только вся сине-крас ная, в потеках крови и с черным обрубком шеи; ужас, а не голова. Когда палач-Флобастер сдергивал платок с лежащего на подносе предмета, брал голову за волосы-паклю и показывал зрителю, кое-кто из дам мог и в об морок грохнуться. Флобастер очень гордился этой своей придумкой.
Итак, Флобастер взмахнул топором, а я изготовилась подавать ему поднос с головой несчастного Оллаля; и надо же было случиться так, что в это самое мгновенье на глаза мне попался реквизит, приготовленный для фарса о жадной пастушке.
Большой капустный кочан.
Светлое небо, ну зачем я это сделала?!
Будто дернул меня кто-то. Отложив в сторону ужасную голову из папье-маше, я пристроила кочан на подносе и набросила сверху платок. Прекрасная Роза рыдала, закрыв лицо руками; видимое зрителю тело Бариа на несколько раз дернулось и затихло.
Палач наклонился над плахой - и я увидела протянутую руку Флобас тера. Менять что-либо было уже поздно; я подала ему поднос.
Какая это была минута! Меня рвали надвое два одинаково сильных чувства - страх перед кнутом Флобастера и жажда увидеть то, что случит ся сейчас на сцене... Нет, второе чувство было, пожалуй, сильнее. Тре пеща, я прильнула к занавеске.
Прекрасная Роза рыдала. Палач продемонстрировал ей поднос, строго посмотрел на публику... и сдернул платок.
Светлое небо.
Такой тишины эта площадь, пожалуй, не помнила со дня своего осно вания. Вслед за тишиной грянул хохот, от которого взвились с флюгеров стаи ко всему привычных городских голубей.
Лица Флобастера не видел никто - оно было скрыто красной маской палача. На это я, признаться, и рассчитывала.
Прекрасная Роза раскрыла свой прекрасный рот до размеров, позволя ющих некрупной вороне свободно полетать взад-вперед. На лице ее застыло такое неподдельное, такое искреннее, такое обиженное удивление, которо го посредственная актриса Гезина не могла бы сыграть никогда в жизни. Толпа выла от хохота; из всех шатров и балаганчиков высунулись насторо женные лица конкурентов: что, собственно, случилось с привередливой, ко всему привычной городской публикой?
И тогда Флобастер сделал единственно возможное: ухватил капусту за кочерыжку и патетически воздел над головой.
...Едва выбравшись за занавеску, Гезина вцепилась мне в волосы:
- Это ты сделала? Ты сделала? Ты сделала?!
Флобастер медленно стянул с себя накидку палача; лицо его оказа лось вполне бесстрастным.
- Мастер Фло, это она сделала! Танталь сорвала мне сцену! Она сор вала нам пьесу! Она...
- Тихо, Гезина, - уронил Флобастер.
Явился сияющий Муха - тарелка для денег была полна, монетки лежали горкой, и среди них то и дело поблескивало серебро.
- Тихо, Гезина, - сказал Флобастер. - Я ей велел.
Тут пришел мой черед поддерживать челюсть.
- Да? - без удивления переспросил Бариан. - То-то я гляжу, мне понравилось... Неожиданно как-то... И публике понравилось, да, Муха?
Гезина покраснела до слез, фыркнула и ушла. Мне стало жаль ее - наверное, не стоило так шутить. Она слишком серьезная, Гезина... Теперь будет долго дуться.
- Пойдем, - сказал мне Флобастер.
Когда за нами опустился полог повозки, он крепко взял меня за ухо и что есть силы крутанул.
Бедный Муха, если такое с ним проделывают через день! У меня в глазах потемнело от боли, а когда я снова увидела Флобастера, то оказа лось, что я смотрю на него через пелену слез.
- Ты думаешь, тебе все позволено? - спросил мой мучитель и снова потянулся к моему несчастному уху. Я взвизгнула и отскочила.
- Только попробуй, - пообещал он сквозь зубы. - Попробуй еще раз... Всю шкуру спущу.
- Зрителям же понравилось! - захныкала я, глотая слезы. - И сборы больше, чем...
Он шагнул ко мне - я замолчала, вжавшись спиной в брезентовую стенку.
Он взял меня за другое ухо - я зажмурилась. Он подержал его, будто раздумывая; потом отпустил:
- Будешь фиглярничать - продам в цирк.
Он ушел, а я подумала: легко отделалась. За такое можно и кну том...
Впрочем, Флобастер никогда бы не простил мне этой выходки, если б не маска, спрятавшая ото всех его удивленно выпученные глаза.
* * *
...Вскоре между стволами впереди замелькало небо; через несколько минут отряд вырвался на открытое место, к реке. Вдоль берега тянулась дорога, а поодаль виднелась и переправа - широкий паром успел доб раться уже до половины реки, и был он перегружен. Более десятка лоша дей и столько же спешившихся всадников, паромщику приходится неслад ко...
На берегу ожидали переправы еще всадники - несколько десятков, как сосчитал про себя Эгерт. Ему показалось, что все это уже было ког да-то, что в каком-то сне он видел и этот паром, и эти обернувшиеся к нему лица - а выражение их казалось у всех одинаковым, впрочем, изда лека не разглядеть...
За спиной у него кто-то ахнул. В ту же секунду над рекой грянул пронзительный, раздирающий уши свист, и там, на пароме, панически зар жали лошади.
Попал, подумал Эгерт с удивлением. В детстве он забавлялся, бросая камушки с закрытыми глазами, и иногда - нечасто, но все-таки - ухит рялся попасть в узкое горлышко глиняного кувшина... Это вслепую-то... И всякий раз испытывал такое вот радостное удивление - попал...
Но на этот раз он не был слепым. Чувство, приведшее его к парому в этот день и в эту минуту, казалось более зрячим, нежели чьи угодно глаза; он знал, что так будет - и все же успел удивиться.
Паром тяжело закачался посреди реки - забегали люди, забеспокои лись лошади, присел, закрывая голову руками, пожилой паромщик. Те, что оставались на берегу, сбились в плотную кучу; уже на скаку Эгерт по нял, что это не напуганная толпа, а отряд, готовый к бою. Хорошо, по думал Эгерт почти с уважением. Сова на берегу, стало быть... Без Совы они бы разбежались. Врассыпную - ищи ветра в поле... Хотя нет. Теперь нет, слишком близко, как на ладони, выходит, поздно им бежать...
Он думал, а вскинутая над головой рука сама собой отдавала прика зы, не требующие уже и голоса. За спиной его разворачивались и перест раивались, вздымали пыль копыта и скрежетала извлекаемая из ножен сталь; на скаку он успевал оценить силы противника и просчитать вари анты боя - но и свои и чужие бойцы в тот момент были ему странным об разом безразличны. Небо, неужели Луар...
Солль не знал, что сталось бы с ним, если б в толпе этих убийц об наружилось знакомое лицо. Но Луара здесь нет - он понял это с первого же взгляда, но, собственно, он знал это и раньше... Так-то, судья Ан син. Нет его здесь и никогда не было. Мое дело - Сова.
Теперь Сова, думал он, вглядываясь в белые лица всадников у паро ма. Только Сова. Сам. Своей рукой.
Разбойники уступали числом; часть их застряла посреди реки, решая, очевидно, прийти ли на помощь либо дать деру. Паромщик, увидел Эгерт боковым зрением, лежал на досках, и безжизненно отброшенная рука его касалась воды. Зачем, подумал Эгерт. Зверье, его-то зачем?
Уже через мгновение он понял, зачем. Разбойникам просто некуда бы ло отступать - привычные жить на пороге смерти, приноровившиеся уби вать, они и умирать умели. Да не в петле на площади, а в схватке, пусть даже с превосходящим противником, лишь бы утащить за собой как можно больше чужих жизней... Они будут резать всех подряд, подумал Эгерт. Они бы и лошадей перерезали.
А стражники - что ж... Им тоже некуда отступать. После той убийс твенной Эгертовой речи, после той мертвой девочки на дороге, обуглив шегося хозяина под окнами собственного сожженного дома... Никуда не де нутся. Вперед...
И два отряда сшиблись жестко и беспощадно.
Эгерт врезался в схватку все глубже и глубже - не отдавая себе от чета, он лез прямиком на клинки. Он ловил своим телом смертоносные острия, и подспудная тяга к самоубийству, со стороны казавшаяся нече ловеческой отвагой, заставляло трепетать даже бывалых душегубов. Ко роткий меч - оружие стражи, которое Солль никогда не любил - успел тем временем окраситься кровью.
Перед глазами его стремительно проносились земля, нещадно изрытая копытами, небо с тонкой сеткой перистых облаков, потом лицо с выпучен ным глазом, на месте другого - кровавая рана, потом другое лицо, рот перекошен криком, видно гнилые пни зубов... Потом снова земля с валяю щимся на ней кистенем, потом топор на длинной рукоятке, медленно-мед ленно падающий сверху - и удивленная волосатая харя, и собственная ру ка с мечом, сильный толчок, едва не сносящий с седла - небо с перистой сеткой... Визг обезумевшей лошади. Падение тяжелого тела; хрип. Прок лятия; он в последний момент отразил два сильных, последовательных удара - справа-плечо и справа-пояс. Шипастый шар на длинной цепи, слившийся в один размазанный круг, просвистел прямо перед его носом - ему показалось, что он слышит запах мокрого металла...
Запах смерти. Кровь и мокрый металл; металлический привкус во рту, солоноватый вкус крови. Как он ненавидит все это. Как сильно...
Тогда, в дни Осады, он не искал гибели. Тогда он твердо знал, что должен выжить и спасти Торию, спасти сына... а с ними и город. Тогда все было по-другому... Был смысл... Цель...
Сова! От этой мысли он заметался, как ошпаренный; походя отшвырнул в сторону чей-то занесенный клинок, завертелся, высматривая среди сра жающихся тайного или явного предводителя. Бой растянулся вдоль берега, теперь каждый бился за себя, но Эгерт видел, как попытавшегося уска кать разбойника настигают двое с короткими мечами... И сразу возвраща ются, оставив на произвол судьбы волочащееся за разбойничьей лошадью тело...
Он мрачно усмехнулся. Здорово он подготовил своих людей... Здорово разозлил. Впрочем, и Сова их разозлил тоже. Никто не уйдет...
Царство смерти. Чтобы остановить смерть, надо убивать во множест ве, и лучше сейчас, иначе случиться площадь с шеренгой виселиц...
Он скрежетнул зубами. Светлое небо... Он один знает, как тошнот ворно пахнет эта ярость, эта жажда разворотить от плеча и до седла. Это хуже, чем запах крови. Что за отвратительное месиво чувств владеет сейчас сцепившимися людьми...
Он закричал; крик помог ему овладеть собой. Он воин; если время от времени ему открываются чужие боль и ярость - тем хуже...
Снова кинувшись в схватку, он давился боевыми кличами и искал Со ву; чья-то рука перерубила веревку, соединяющую берега, паром медлен но, но неуклонно сносился течением - но никто не уйдет... Ряды разбой ников поредели, песок покрылся темными пятнами, а у самой воды уныло стоял конь под опустевшим седлом, переступал копытами и смотрел на ре ку...
Эгерт увернулся от удара - и даже не оглянулся на нападавшего. Конь под пустым седлом... Больше десятка их носится по берегу, испу ганных, с боками, испачканными чужой кровью... Холеный, породистый, замечательный конь...
Вновь вырвавшись из схватки, Солль сощурился, как близорукий, шаря глазами по водной глади. Нет? Померещилось, нет?
У противоположного берега покачивалась под ветром плотная стена камыша; паром сносило все дальше и дальше, а берегом уже спешила пого ня... Но померещилось или нет?!
И он дождался. Доля секунды - черная голова, показавшаяся из-под воды и скрывшаяся снова. И конь под пустым седлом...
Эгерт знает. Вся его хваленая интуиция вопит и велит действовать. И каждая секунда промедления...
Кава. Теплая Кава - гордость старинного Каваррена. Эгерт Солль неплохо плавал в отрочестве...
Небо, как давно было это его отрочество!
...Вода оказалась теплой, как тогда.
Он сразу вспомнил, как плавают. В штанах и рубашке было неудобно - но куртку и сапоги он догадался оставить на берегу. Вместе с мечом - лишняя тяжесть...
Противоположный берег не желал приближаться. Раз или два ему пока залось, что он видит над водой голову плывущего впереди человека; по том он захлебнулся, закашлялся и едва смог справиться с дыханием. Те чение сносило его вслед за паромом.
Ансин, думал Солль, рывками проталкивая свое тело сквозь желтова тую, как мед, речную воду. Судья Ансин... Я выполню. Выполни и ты... Я привезу в цепях... Но ты - ты отдай мне сына... Что за вздорные обви нения, ты сам увидишь... А я - я исполню...
Стена камыша была совсем рядом, когда твердые от мышц, мокрые, цепкие руки явились из толщи вод и вцепились Соллю в глотку.
Перед глазами его поплыли цветные пятна; светящиеся искорки за сновали вверх-вниз, поверхность воды отдалилась и сделалась похожа на мутную пленку рыбьего пузыря. Могучие руки на его шее сжимались все сильнее, Эгерт почувствовал, что теряет сознание, из последних сил изогнулся рывком и впервые так близко увидел Сову - черные волосы и борода шевелились, как водоросли, злорадно горели прищуренные глаза, а из широких ноздрей один за другим вырывались пузырьки.
Слабеющая Соллева рука нащупала у пояса кинжал.
Злорадное лицо перекосилось яростью и болью; вода замутилась, и хватка на Соллевой шее ослабла. Сквозь темноту в глазах он сумел-таки прорваться к солнцу; он дышал и дышал, со всхлипом, со свистом, хватая воздух носом и ртом, порами кожи и опустевшими легкими.
В следующую секунду рука его перехватила руку Совы с зажатым в ней лезвием; Солль не мог разглядеть оружия, видел только блики солнца на металле, белые блики среди желтой воды. Над поверхностью Сова не ка зался таким зловещим, волосы липли ему на лицо и мешали смотреть...
Некоторое время они молча боролись, то уходя в глубину, то снова поднимаясь на поверхность. Сова был силен, ухожен и сыт; противником Совы был человек, всадивший клещи в грудь Фагирры, дорогого "господи на". Атаман узнал Солля сразу. Ничтожная рана, нанесенная Эгертовым кинжалом, злила - но не более того. Вот только вода все время мутит ся...
Но и Эгерт тоже был силен; смятение от первых минут схватки смени лось свирепой радостью действия - наконец-то. Столько долгих пустых дней, столько бесплодной борьбы с самим собой - и вот перед ним насто ящий враг, явный и мощный, и не надо больше копаться в собственной ду ше, следует лишь слушать приказы тела... А тело его есть воин, вышко ленный с детства, наделенный и силой и нюхом, следует лишь дать ему волю...
Эгерт с трудом оторвал от своего горла цепкую волосатую руку. Весь смысл борьбы заключался теперь в одном простом условии - схватить воз дух самому и не дать вздохнуть противнику, удушить, притопить, дож даться, пока объятия врага ослабеют; при этом ярость или страх умень шают шансы на победу, ибо хладнокровный, уверенный в себе человек спо собен дольше сдерживать дыхание. Тут у Солля было преимущество, ибо Сова не был хладнокровен. Сова ненавидел , он был горяч и азартен и потому скорее начинал задыхаться - но в последний момент всегда выры вался наверх, и Солль никак не мог подмять под себя эту мощную жизне любивую тушу.
И Эгертов кинжал, и мясницкий нож Совы давно почивали на дне; вце пившихся друг в друга противников вынесло на мелководье, и борьба про должалась в черной илистой мути. Сова ухитрился встать на ноги, захва тить мертвой хваткой Эгертовы плечи и всем весом навалиться сверху - но Солль поднырнул под противника и сбил его с ног, лишив преимущест ва, снова окунув в непроглядную муть...
Камыш стоял совсем рядом - в рост высокого человека. В какое-то мгновение Эгерт потерял противника, заметался в панике - и тут же сно ва обнаружил его, уже выбирающегося на берег; Эгерт решил было, что враг бежит - однако Сова просто видел то, чего не заметил полковник Солль. В камышах застряла лодочка - наследство от сбежавшего в панике рыбака; проваливаясь по колено в илистую кашу, Сова добрался до лодки и схватил лежащее на корме весло - широкое, как лопата, с тяжелой толстой ручкой.
Силы тут же сделались не равны; Сова наступал на Эгерта, и огромный рот его тянулся от уха до уха. С черной бороды ручьями лилась вода, глаза горели злобно и победоносно - Сова не только защищал свою жизнь и свободу, он мстил за давно погибшего "господина".
Ноги обоих увязали в иле; то тут, то там плюхались в воду потрево женные лягушки, над теплой тиной вилась мошкара. Эгерт чувствовал, как сквозь босые пальцы ног продавливается нежная грязь - давно забытое ощущение, что-то из детства, как странно и некстати...
Сова усмехнулся и ткнул веслом - умело ткнул, без размаха, коротко и сильно; Эгерт Солль, прославленный фехтовальщик, увернулся. В следу ющую секунду Сова ударил по низу - Эгерт не мог подпрыгнуть, ноги его увязали в иле. Угадав движение противника, он всеми силами попытался уклониться - но Сова все равно попал.
Весло угодило Эгерту выше колена; на мгновение он потерял способ ность видеть и соображать, и после секундного провала в памяти обнару жил, что лежит на спине, что высоко-высоко в синем небе парит голова Совы - мокрая, лохматая, с необъятным ощеренным ртом, и рядом - весло, видимое с торца, занесенное и уже падающее в ударе...
Солль перекатился. Весло ударило в тину, Сова зарычал - и лицо его сразу оказалось близко, так, что стали видны черные точечки в коричне вых с ободком глазах:
- А-а-а... Ща-а...
Весло легло поперек Эгерту поперек горла; захрипев, он беспомощно ударил руками - и правая ладонь его натолкнулась в тине на круглое и острое, как осколок зеркала. Судорожно сжав находку в ладони, Солль вслепую ударил туда, где должно было быть нависавшее над ним лицо.
Сова взревел; Эгерт ударил еще и еще. В руках у него был осколок большой раковины - неправильной формы перламутровый нож. Сова понемно гу ослабил хватку - из его шеи лилась кровь, красные ручейки из глубо ко рассеченного лба заливали глаза и скатывались по бороде.
Рванувшись из последних сил, Эгерт оттолкнул от своего горла ду шившее его весло, полоснул Сову по протянувшейся руке, откатился в сторону и встал на четвереньки. Раковина раскололась на два красивых и бесполезных перламутровых осколка.
Сова рычал, зажимая рану на плече. Черные сосульки волос падали ему на лицо, и сквозь них, как сквозь лесную чащу, проглядывали полные боли и ненависти круглые глаза.
- Сдавайся, - сказал Эгерт хрипло.
Сова рывком поднялся на ноги и вскинул весло:
- А-а-ща-а...
Удар его получился выше, чем следовало; Солль поднырнул под весло, схватил Сову за ноги и резко дернул на себя - разбойник грянулся спи ной в мутную жижу. Эгерт прыгнул, да так удачно, что ручка весла оказалась теперь уже против горла Совы.
Дальше было просто. Эгерт давил и давил, пока глаза его противника не сделались из злорадных отчаянными, а из отчаянных мутными и не зака тились под лоб. Сова захрипел, и лицо его покрылось наплывающей со всех сторон тиной.
Некоторое время Солль бессильно сидел на теле своего поверженного противника; потом со стоном поднялся, ухватил Сову за бороду и рывком выдернул его голову на поверхность. Атаман не подавал признаков жизни...
Марина и Сергей Дяченко
© Марина и Сергей Дяченко 2000-2011 гг.
Рисунки, статьи, интервью и другие материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ПЕРЕПЕЧАТАНЫ без согласия авторов или издателей.
|
|
