Козлы

ПРОЛОГ

   Черный горизонтальный зрачок поперек желтого глаза.
   Ухмыляющийся зрачок.
   Мерно ходит из стороны в сторону нижняя челюсть, и в такт ее движению покачивается белесая клочковатая борода. Зеленый стебель укорачивается на глазах, втягиваемый внутрь бездонной пасти, замаскированной все той же равнодушной ухмылкой. Зубы мелькают походя, вскользь - когда отвисает на мгновение бородатая губа.
   Старательные, педантичные зубы.
   Он делает вид, что совершенно случайно зашел на тропинку. Что может в любую минуту сойти с нее, потянувшись за молодой веточкой, которая по всем законам физиологии должна интересовать его больше, чем...
   Но может и не сойти.
   - Прочь! Пошел, кому говорю!
   Мало металла в голосе. И не те слова - мать гоняет этих животных как-то по-другому, особым междометием... вспомнить бы!...
   Презрительные желтые глаза с черной поперечиной.
   Человеческие воля и дух сильнее. Не отводить взгляда, снова прикрикнуть железным хозяйским тоном, шагнуть вперед. Он должен отступить. Попятиться, освободить тропинку... Перестать ухмыляться, в конце концов!
   Свалявшаяся шерсть на коротком отрезке между широкими основаниями грязно-бежевых шершавых рогов. Где-то там, над покатой крышкой черепа дремлет - или притворяется, что дремлет?! - темный нечеловеческий астрал. От которого можно ожидать всего, что угодно...
   Травинка скрылась в пасти. Склонилась голова с немигающими глазами, борода черкнула по земле, а рога на мгновение оказались направленными прямо в живот. Крепкие зубы подцепили новый пучок травы. Жухлой, топтаной, жесткой.
   Но зато - не сходя с тропинки.
   Что ж, уступает тот, кто умнее. Кто разумнее. Человек.
   Шорох в кустах - тех самых, со вкусными молодыми ветвями. Напролом, безжалостно круша эти ветки, из кустарника выбирается... Черный, и от этого еще более дьявольски желтоглазый.
   И еще двое так неслышно, незаметно подошли слева... Нет, не двое!..
   А сзади?!!!..
   Нет, оборачиваться нельзя. Они только и ждут, чтобы он обернулся, ударился в панику, побежал. Именно предвкушая его бегство, они наклоняют головы, примериваясь к удару гофрированными рогами, переминаются с ноги на ногу - у всех у них лысые коленки, а острые копыта облеплены землей и травинками... И непрерывно жующие челюсти. И ухмылки, ухмылки...
   Но человеческий разум сильнее?!..
   Один человеческий разум.
   Их шажки почти незаметны, но кольцо неумолимо стягивается, и уже бьет в нос острый, мерзкий, отвратительный запах. Со всех сторон совсем близко - плоские лбы с крутыми выростами рогов. И целое ожерелье желтых глаз, перечеркнутых злорадными зрачками.
   Если бы - один на один...
   Если бы...

ГЛАВА ПЕРВАЯ

   Козел Твердолобый!
   Можно подумать, кто-то догоняет его долбаную прикладную математику! - ну, кроме Коробова, в группе не без урода. А так все сдавали по шпорам, причем человек пять - по моим. Полночи писала, и вот такусенькими буквами! Могла и глаза посадить. Но ему-то что, гаду...
   Олька пришла вообще нулевая. У нее свадьба летом, так она в книжки и не заглядывает, а по любому поводу заявляет во всеуслышание, что главное для женщины - удачно выйти замуж. Твердолобому она, понятно, этого не сказала, мямлила что-то про интеграл - совсем не в тему, судя по тому, как Коробов хихикал. А потом вообще замолкла и только смотрела на препода красивыми глазами. Может, и всплакнула слегка, со спины не видно. Короче, Вась-Ильич сказал, что, хоть это и не в его правилах, но, раз у девушки скоро свадьба... Всем раззвонила, стерва, знала, что делает!
   Трояк - ни за что. Совсем ни за что!
   А я накатала такие классные шпоры! Взяла билет, села на последнюю парту, быстренько отыскала, что нужно, - если шпоры действительно хорошие, можно все найти за две секунды. С задачей посложнее, конечно, но больше двух баллов за нее снимать нельзя, это все знают. Так я на четыре и не претендовала, очень оно мне надо!
   Все потому что я пошла сразу после Ольки, а Твердолобому нужно было показать, что халявы не будет. Я отвечаю, а он смотрит из-за очков своими мелкими глазками, как у кабана, - выискивает, к чему бы прицепиться. Фигушки! Я ж по двум разным книжкам писала. Так что он уже совсем было повелся и попросил переходить ко второму вопросу, и тут...
   Я всегда так делаю, это на счастье. Когда сажусь отвечать, закидываю ногу на ногу, а на второй вопрос перекидываю ногу. Как в "Основном инстинкте". Твердолобому оно, конечно, по фиг, - он, между нами, кажется, вообще импотент, - но примета есть примета, всегда помогает.
   Не всегда.
   - Постойте. Что это у вас на колене?
   Не знаю, как он успел заметить, оно могло только на полсекунды мелькнуть, никак не дольше! А еще косит под близорукого... козел старый. А там ничего особенного и не было, только самые основные формулы. Нормальные преподы, кстати, разрешают в открытую ими пользоваться. В триста седьмой они даже над доской висят, - а вторая группа, между прочим, там и сдавала. И это, по-вашему, честно?!
   Я собиралась все это ему выложить, можно было и слезу пустить - Олька, разумеется, так бы и сделала. Но я-то не Олька. И, когда я подняла глаза и взглянула ему в морду...
   Брылы, как у бульдога, рот безгубой щелью, вдавленный по бокам лысый лоб, а сама лысина прикрыта вязаной шапочкой - в июне!!! - и еще эти равнодушно-никакие кабаньи глазки за толстыми квадратными очками... Ну да все его знают. Так вот, я взглянула ему в морду и сразу поняла, что "уд" мне все равно не светит, - хоть реви в три ручья, хоть доказывай, хоть умоляй, хоть разденься перед этой образиной.
   И я ответила вопросом на вопрос:
   - Василий Ильич, а куда это вы смотрите?
   Первым захохотал Коробов - он у нас вообще быстрее всех соображает. Громко, басом, - наверное, и в коридоре было слышно. А за ним уже потихоньку захихикали все. Потихоньку - потому что плавали в прикладной математике не лучше меня. Но захихикали, - потому что... надо было видеть в этот момент твердолобовскую физиономию, вы бы поняли.
   Он хотел что-то сказать: невидимые губы несколько раз дернулись, - но передумал, а только быстро черкнул по зачетке, захлопнул ее, швырнул на край стола и только тут выговорил:
   - В деканат за бегунком.
   Лысина его в тот момент была бордовая. Та часть, что виднелась из-под шапочки.
   А в зачетке оказалась дыра вместо точки после "неуд". На три страницы! Зачем там вообще ставить точку, спрашивается?..
   Сначала я решила, что по фиг. Когда вышла из аудитории, народ, как всегда, сгрудился вокруг - узнать, что там было. Я выложила всю историю в лицах и хорошо прикололась вместе с нашими. Даже приподняла юбку и продемонстрировала, за что два, - и пацаны согласились: есть за что. И самое смешное, все ведь знают, что Твердолобый импотент! - а туда же, на коленки пялиться!
   - Плюнь, Лизка, - посоветовала Олька. - Главное для женщины - удачно выйти замуж. Пошли в буфет. Бегунок не убежит.
   Это она просто так сказала - а получился прикол. Все прям-таки выпали, и Анька Кривенко, шестерка, высунулась из аудитории: "Василий Ильич просит не шуметь!"... Ненавижу!
   А потом мы сидели с Олькой в буфете, и она знай себе болтала про свое платье и какая у жениха машина, - а я слушала, хлебала противный столовский кофе, и на душе становилось мерзко. Конечно, главное для женщины... уж точно не прикладная математика, но об этом легко рассуждать, когда у тебя "уд" в зачетке и впереди целое лето со свадьбой впридачу. А я... Если Твердолобый пошлет на осень, батя меня прибьет. И это не шутки, он и в самом деле до сих пор... особенно когда налижется... А если я и осенью не сдам?!.. Нет, о таких страшных вещах лучше не думать. Не думать! Не думать, кому сказала!!!..
   Короче, я подорвалась как раз на середине Олькиных самых что ни на есть откровений "между нами, девочками" и поплелась в деканат.
   - Твердовский? - Марь-Игоревна поцокала языком и потрогала волосатую бородавку над губой. - Что-то он сегодня разошелся...
   Наши все еще толпились в коридоре, и я узнала, что Твердолобый успел отправить за бегунком шесть человек - не считая меня - и даже Коробову поставил четыре. Никто уже не прикалывался, наоборот, - смотрели на меня исподлобья и на вопросы отвечали не больше, чем двумя словами. Как будто это я виновата, что он такой козел.
   И стало совсем хреново.

* * *

   Трель телефонного звонка прошила голову электрическим разрядом - от виска к виску. Боги, яду! - требовал Понтий Пилат. Какого, проклятье, яду...
   Василий Ильич потянулся, не вставая, через весь стол и, приподняв трубку, бросил ее назад на рычаг. Невыносимая трель оборвалась. Но легче не стало. Голова была словно зажата в тисках, и добросовестный столяр медленно закручивал их потуже. Даже три дня назад, во время последнего приступа, начавшегося еще на экзамене, доцент Твердовский не чувствовал себя так плохо...
   Хлопнула дверь, отозвавшись в мозгу глухим ударом. На кафедру вбежала ассистентка Милочка - визгливое, вульгарное юное существо, по-летнему облаченное в коротенькое платьице на бретельках. Головная боль на секунду затаилась в предвкушении нового шквала, подкрепленного свежими силами извне. Доцент съежился, втупившись невидящим взглядом в конспект. Боги, пусть она помолчит!.. Боги, яду...
   - Мне сказали, вы с завтрашнего дня уже в отпуску, - безжалостно защебетала Милочка, и шквал всей мощью обрушился на измученные извилины. - Боже, какая везуха! А мне сидеть в приемной комиссии. Но зато потом - в Ялту! Славик уже взял путевки. Кстати, говорят, в августе-сентябре отдыхается лучше, уже не такая жара, а сейчас, передавали, температура воды двадцать шесть градусов! Впрочем, кому что нравится. Вы ведь тоже на море собираетесь, мне сказали?..
   Он старался не слышать ее - и не слышал, только неясные ассоциативные образы прорывались сквозь боль к изнуренному сознанию. Температура воды... на глубине она никогда не бывает чересчур высокой. Шерстяной свитер под гидрокостюмом... длинное копье подводного ружья... косяк рыбы, одну из которых... вот эту...
   - ... и, говорят, совсем недорого. Вам нехорошо, Василий Ильич? У меня таблетка есть, сейчас...
   Он встряхнулся и сжал руками виски. Это все жара, нужно собираться и поскорее уходить. Да, по дороге не забыть закинуть ведомости в деканат... Возможно, на улице полегчает. Хотелось снять шапку, но от сквозняка может стать еще хуже...
   Таблетка? Какая таблетка, только Кузьмич способен ему помочь. Перед отъездом надо обязательно зайти к нему на сеанс, а лучше и записаться на индивидуальный прием. Хорошо, что выплатили отпускные, - на абитуриентах в этом году удалось заработать в общей сложности меньше трехсот долларов, а Кузьмич как раз поднял ставку до двадцати пяти... святому человеку тоже надо на что-то жить. В гривнях это получается...
   Простейшее арифметическое действие едва не повергло его в болевой шок. Боги, яду... какие, проклятье, боги!..
   Снова зазвонил телефон, но Милочка сняла трубку раньше, чем трель превратилась в орудие пытки.
   - Алло? Сорвалось, - недовольно сообщила она, кладя трубку обратно. - Ладно, Василий Ильич, я побежала, а если будут меня спрашивать... вы ведь еще здесь?
   - Нет, я уже иду, - сдавленно буркнул он.
   - А-а. Ну ладно. Счастливого вам отпуска!
   Ассистентка унеслась, напоследок припечатав мозги дверным хлопком. Твердовский выждал с полминуты, потом медленно поднялся и принялся собирать со стола бумаги, беспорядочно укладывая их в разинувший пасть дипломат. Беспорядочность претила, но разобраться во всем этом не было никаких сил. Вырваться, уйти отсюда!.. как можно скорее...
   Скрипнула дверь - осторожно, робко и пронзительно.
   - Василий Ильич...
   Боги!..
   Но резкой боли не последовало - лишь тупое, тягучее отвращение, которое заставило его несколько секунд помедлить над раскрытым дипломатом, прежде чем повернуть тяжелую многострадальную голову.
   За порогом кафедры, словно не решаясь его переступить, переминалась на месте какая-то студентка. Длинноногая, на высоченных каблуках, в мини-юбке и кофточке с глубоким вырезом. Крутые формы, крашеные волосы белыми перьями, веснушки на щеках и абсолютная бессмысленность во взгляде. Пожизненная прогульщица, наверное, - Твердовский ее не помнил.
   - Что вам нужно? Я ухожу, - он опустил крышку дипломата и аккуратно, потише, защелкнул оба замка. Поправил шапку, чуть отодвинув со лба ее колючий шерстяной край. Взял дипломат со стола и направился к двери.
   Девица шагнула навстречу, споткнувшись на пороге.
   - Я... по бегунку, - наконец выдавила она.
   Пришлось остановиться - студентка загораживала дорогу, глядя на преподавателя сверху вниз тупыми карими глазами. Мигрень притаилась в висках, готовая к новому взрыву.
   Это было уж слишком. Сегодня Твердовского с самого утра осаждали студенты - в основном из той злополучной третьей группы первого курса физиков, на экзамене которой начался прошлый приступ. Кстати, может быть, именно на тех великовозрастных недоумков голова среагировала и в этот раз. А что, теоретически вполне возможно: сумма темных и слабых астралов, осознающих свою ущербность и определенно желающих ему зла... надо бы поделиться своими соображениями с Кузьмичем. И, если святой человек согласится с его выводами... Неужели придется бросить работу в университете?! Из-за дикого стада несовершеннолетних козлов?!..
   Он с ненавистью в упор взглянул на вошедшую студентку. Запрокидывать голову не хотелось, поэтому взгляд воткнулся в ложбину между ее крупными, как средних размеров дыни, грудями, колышащимися в вырезе кофточки. Гадость!
   - Я принимал по бегункам с десяти утра, - негромко отчеканил он. - А сейчас я ухожу. Я в отпуску. Меня уже здесь нет. Придете осенью.
   Она залепетала что-то почти нечленораздельное и совершенно абсурдное. До пяти утра готовилась... проспала... соседка по комнате в общежитии унесла ключи... сломался трамвай... сломался каблук... забыла сумочку с зачеткой... вообще отключили трамвайную линию... не пускали в корпус без студенческого, который в библиотеке, а книжка потерялась...
   Твердовский старался не слышать ее, как недавно Милочку. Не получалось. Не помогала даже медитация на тему подводной охоты - усилия, прилагаемые для этого, только всколыхнули наново головную боль. И сквозь пульсирующие волны упрямо прорывались нелепые, но тем не менее зримые и осязаемые проблемы этой вульгарной невезучей девицы. Зачем? За что?!..
   А главное, она по-прежнему загораживала ему проход. Мелькнула мысль просто взять ее за плечи и физически отодвинуть с дороги, но это было бы мало того, что непристойно - противно. Кожа на ее покатых плечах поблескивала от пота. Твердовского передернуло.
   - На осень, - с безнадежным отвращением повторил он.
   Зазвонил телефон, и на этот раз его пронзительная трель прозвучала счастливым шансом избавиться хоть ненадолго от навязчивого бубнения студентки. Доцент жадно схватил трубку.
   - Алло?
   - У тебя там что, Смольный? - зарокотал жизнерадостный бас младшего брата. - Два часа не могу дозвониться! Когда идешь в отпуск?
   Твердовский покосился на студентку. Она умолкла и начала робко шмыгать носом, но уходить явно не собиралась. Со слегка театральным достоинством он произнес:
   - Я в отпуску с сегодняшнего дня. Прямо сейчас выхожу из кабинета.
   Сашка засмеялся. Его чувства юмора Василий никогда как следует не понимал.
   - Да ладно, останься на две минуты. Долго болтать не буду, все-таки межгород. Мы доехали нормально, если тебя интересует. Ты когда думаешь к матери?
   - Завтра, - не подумав, ответил он. Нет, напомнила боль, завтра необходимо пойти на сеанс к Кузьмичу. - Послезавтра.
   - Привези ей мешок сахару, грядет сезон варенья, - без ценных указаний Сашка, разумеется, обойтись не мог. - И еще, Вась, она тебе не скажет, но ей уже очень тяжело самой по хозяйству. Пока мы там были, Маришка ей помогала, и дети тоже. Ты уж, Вась, как-нибудь... или найми кого-то. Только не жди, что она попросит, ты же знаешь маму. Она думает, что двужильная. Еще и коз ко всему завела...
   Василий слушал со все нараставшим раздражением. Это похоже на брата: звонить из Москвы за бешеные деньги и нести полную ерунду. Какое хозяйство? Какие козы?
   - ... А вообще она тебя ждет - не дождется. Последние дни только и было слышно: Васенька, Васенька... Я завидовал! В общем, я на тебя надеюсь. Уходить, как ты любишь, на целые дни со своим чертовым аквалангом, а потом подкидывать ей по пять кило рыбы на реализацию было бы свинством с твоей стороны, слышишь, Васька? Мать у нас одна. Ну ладно, пока, Маришка меня уже бьет в спину... слушай, ну больно же!.. Бывай.
   Короткое пиканье методично загнало в голову одну за другой несколько иголок, и Твердовский поспешил повесить трубку. Над самым ухом раздались судорожные всхлипывания. Он поднял глаза.
   Студентка успела подойти почти к самому столу, и теперь полубеззвучно рыдала в полуметре от преподавателя. Черные от туши слезы образовали круги под глазами и дорожки на щеках, а по переносице она уже размазала разноцветное пятно из обильной косметики. Увидев, что телефонный разговор окончен, девица снова полила на Твердовского смешанный со слезами нескончаемый поток своих несчастий, от которого не было спасения.
   Маленький городок, где почти ни у кого не осталось работы... беспробудно пьянствующий отец... полсвиньи из бабушкиного села за поступление на физический... все-таки полтора человека на место... мама так радовалась... замуж в Киеве... младший брат, его тоже надо пристроить, пока не начал курить травку... а бабушка недавно умерла... батя прибьет, если на осень... все выучила, вы только спросите... ведь до пяти утра...
    Он поморщился. Хоть бы она умолкла!.. хоть бы на несколько минут...
   - Давайте зачетку.
   Поток прервался мгновенно, словно в ней одним резким движением закрутили кран. В тишине напомнила о себе голова - тихонько, деликатно. Почти терпимо.
   - Берите лист бумаги и садитесь.
   Девица воззрилась на него с ужасом и изумлением. Похоже, она думала, что он поставит ей экзамен просто так, за красивые заплаканные глаза. Твердовский даже усмехнулся. Такого за все годы преподавательской работы он не делал никогда. И не сделает.
   Он раскрыл дипломат и, недолго порывшись, отыскал нужные бумаги.
   - Вот, тяните билет. Ваше счастье, что я еще не сдал ведомости. Как будете готовы отвечать, скажете... - он покосился на раскрытую зачетку, - Елизавета.
   Как загипнотизированная, она вытянула из предложенного ей веера крайний слева билет, посмотрела на него, опустилась на стул, глядя мимо Твердовского сумасшедшими карими глазищами. А потом внезапно уронила голову на скрещенные руки и громко, истерически разрыдалась.

* * *

   Разревелась, как идиотка.
   Просто день выдался на редкость дурацкий, с самого утра. Сначала Витка с ключом, потом трамвай, потом каблук, - босоножки совсем новые, месяца не походила! Уже тогда хотелось зареветь, - а ведь проверить, с собой ли зачетка, я догадалась чуть ли не подходе к универу... и трамваи не ездили!..
   Твердолобый назначил по бегункам на десять, я думала себе подтянуться часикам к двенадцати, чтоб он уже хотел уходить и особенно не спрашивал... а вышло к половине третьего. На скамейке перед универом сидел Коробов с пацанами из первой группы, увидел меня и посоветовал поторопиться, а то... Умный совет, в его стиле. Лучше бы предупредил, что там ментура на входе. Хотя что б я сделала? Мой студенческий... ментам и Твердолобому я врала, что в библиотеке, - а на самом деле Лариска выпросила его съездить домой: свой она, видите ли, посеяла. Клялась, что в понедельник вернется... стерва! И можно подумать, мы с ней хоть капельку похожи!..
    Перед ментами я еще так-сяк держалась, хотя про библиотеку они, кажется, не поверили. Зато, уж не знаю почему, сразу повелись, когда подошел Коробов и сказал, что я из его группы. Он такой, его все слушаются. У нас полкурса в него влюблены... дуры, конечно. В общем, я проскользнула мимо ментов и полетела вверх по лестнице. Между вторым и третьим этажом вспомнила, что забыла спросить, пересдал ли Коробов на пять. И спасибо сказать тоже забыла.
   Перед кафедрой Твердолобого я остановилась, вынула зеркальце, привела себя в порядок, пару раз глубоко вдохнула и сказала себе, что все будет нормалек. Не зря ж я зубрила три дня эту долбаную прикладную... Не совсем же я тупая, в самом деле!
   Не знаю, что на меня там нашло. Но я не могу!.. не могла... У него глаза, как зубоврачебная машина. И бульдожьи брылы, и рот перекривленный, как глиста... "Меня уже здесь нет. Придете осенью"...
   И все равно не стоило так идиотски реветь перед ним, и умолять, и рассказывать про бабушку... Ему же все по фиг! На все плевать с высокого дерева, кроме этой его математики, извините, прикладной, которую я всю ночь... Но в билете, который он мне подсунул, вообще не было ни одного слова из учебника! Он их сам, наверное, сочиняет из головы, из-под шапочки своей... Козел!!!
   - Елизавета, - тусклый, никакой, мерзкий голос. - Успокойтесь, Елизавета...
   Ненавижу, когда меня так называют!..
   Я подняла голову. В глазах все расплывалось и слегка двоилось. Увидела две одинаковые головы на чересчур широких плечах. Обе в очках и вязаных шапочках...
   И внезапно мне стало все по барабану. На осень - ну и пусть. Мало ли что может случиться до осени. Война, например, или конец света. Или я выйду замуж за крутого. Или Твердолобый, - он же у нас, понимаете, в отпуску! - вот пойдет купаться и утонет... и на его место возьмут нормального препода. А бате можно ничего и не говорить, зачетки ведь все равно забирают. И вообще не ехать домой на каникулы, а остаться в Киеве и поискать работу, раз уж не светит стипендия...
   - Вы умеете управляться по хозяйству?
   А видок у меня, наверное, еще тот. Тушь турецкая, ей много не надо, чтобы поплыть. А я еще кулаками сопли по щекам размазывала, как маленькая... Ну что, достанем зеркальце и будем наводить красоту - прямо при Твердолобом?
   - Я вас спрашиваю, Елизавета!
   Что он у меня такого спрашивал, я в упор не слышала. И не надо! Пусть подавится своей прикладной математикой! Но все-таки переспросила:
   - Чего?
   Он поморщился и, цедя слова сквозь зубы, принялся перечислять:
   - Готовить, мыть посуду, убирать квартиру... то есть дом... стирать... Еще у матери сад, огород и эти, как их... козы.
   Стало интересно. Неужели Твердолобый наконец совсем свихнулся?
   - Козы! - я шмыгнула носом. - Да год пожить в общаге - и что тебе козы, что свиньи... А наш блок недавно ректорская проверка признала лучшим по чистоте!
   Не знаю, зачем я это ляпнула. И мыслях не было перед ним выпендриваться, честное слово! Тем более, что лучшим признали не наш блок, а соседний, где Лариска с Городилиной и три пятикурсницы, которые уже выселились. Но ляпнула же!.. и так и осталась сидеть с раскрытым ртом, как полная идиотка... Или все-таки достать зеркальце?
   - Вот что, - Твердолобый придвинул к себе мою зачетку, и я разом забыла и о зеркале, и обо всем на свете. - Завтра... нет, послезавтра я еду в Крым, к матери. Она живет в деревне у моря, там очень красивые места. Моя мать - старая больная женщина, ей трудно по хозяйству самой, а тем более обслуживать меня... Поработаете месяц, а там посмотрим. Тридцать гривень вас устроит? Плюс питание. И дорога туда и обратно.
   Он помолчал и добавил, поднимая ручку:
   - Я ставлю четыре - вы, кажется, готовились.
   Я опять шмыгнула носом и провела рукой по глазам, размазывая остатки теней, - если там еще что-то оставалось. Честное слово, я ни секунды не думала о том, о чем первым делом подумали вечером девчонки в общаге.
   ... Витка расхохоталась и ехидно протянула, что начинает уважать Твердолобого - похоже, не такой уж он и конченый импотент. Лариска, возвращая здорово помятый студенческий, заметила, что он мне и не понадобится: уж доцент-то расщедрится на СВ за полную цену. Зеленые абитуриентки из села, которых подселили на места пятикурсниц, просто хихикали не в тему, не понимая, о ком и о чем речь. А Олька, которая в общаге давно не жила, а забежала попрощаться перед свадьбой, сообщила, - без нее не знали! - что Василий Ильич с первой женой в разводе, уже лет десять, так что вполне может считаться свободным мужчиной...
   Так вот, я думала совсем о другом.
   О том, что четыре по прикладной в нашей группе только у Петрова, Столярчука и Аньки Кривенко, если не считать Коробова. О том, что тридцать гривень - это даже больше, чем повышенная стипендия. Что бате можно будет наврать насчет практики на производстве, а маме, если получится, рассказать все как есть... И еще о том, что я в своем родном городе никогда и близко не видела ни одной козы... И моря тоже никогда не видела, разве что по телевизору...
   Но я не говорила Твердолобому, что согласна. Он сам почему-то так решил.
   Вернул зачетку, которую я, не раскрывая, спрятала в сумочку. Я всегда так делаю, - хоть и очень хотелось проверить, вправду ли он поставил "хорошо". Вась-Ильич расписывался в ведомости, не глядя на меня.
   И как раз в тот момент мне захотелось встать и уйти, как если бы я просто пересдала экзамен - и гудбай. На вокзал за билетом, в общагу за вещами, и - "доченька вернулась"! В первый день дома все тебе рады. Дармоедкой, шлюхой и кой-кем покруче становишься лишь на второй день, а то и на третий...
   Твердолобый выпрямился, и его глазки за толстыми очками уткнулись в меня. Примерно в подбородок.
   - Завтра в девятнадцать ноль-ноль я жду вас у кинотеатра "Русь", - бесцветно отчеканил он. - Не опаздывайте.
   Я вылупилась на него, ни черта не понимая. В кино-то зачем? С опозданием возникли подозрения на ту самую тему... ну, с чего девчонки прикалывались. А с другой стороны, почему бы и не сходить на халяву? И если он там руки начнет распускать в темноте, будет самое время послать его по известному адресу, козла, вместе с его мамой и ее козами!.. В следующем семестре он у нас не читает.
   Я хотела спросить, какой фильм, интересно же. Но Твердолобый встрял, только я рот успела открыть:
   - Там выясним, подходите ли вы, Елизавета.
   Глаза у него в тот момент были совершенно сумасшедшие.

* * *

   Огромный холст афиши кинотеатра "Русь" изображал квадратномордого мужика, перечеркнутого наискось оранжевой надписью "Крепкий орешек". Нижнюю часть букв и тела человекообразного монстра закрывали аккуратно расклеенные в ряд бумажные черно-белые интеллигентные плакаты.
   "КУЗЬМИЧ, потомственный подольский колдун. Лечение болезней, снятие порчи и венца безбрачия, работа с энергиями космического и божественного происхождения, кармическая диагностика. С благословения Православной церкви".
   На второй слева афише воздевшему руки святому человеку пририсовали изогнутую саблю и торчащие в стороны усы поверх настоящих. На художества хулиганов, надругавшихся над соседним плакатом, Твердовский предпочел не смотреть.
   У девицы могла оказаться черная аура, нечистая карма или что-нибудь похуже... слава Богу, он вовремя вспомнил вчера об этом, несмотря на головную боль. Сегодня, кстати, голова уже отпустила, но Василий Ильич все равно чувствовал себя совершенно разбитым. Сейчас, когда до сеанса оставались считанные минуты, он ощутил знакомое покалывание в ладонях: нетерпеливо и самопроизвольно открывались каналы, жаждущие принять поток свежей космической энергии. Скорее бы!.. он снова взглянул на часы.
   Студентки - ее имя вылетело из головы - до сих пор не было, хотя он назвал ей конкретное время: девятнадцать ноль-ноль. Это раздражало: Твердовский не выносил малейшей непунктуальности. Впрочем, по приезде в Мысовку он собирался сразу же сдать девушку на руки матери, а уж мама способна в кратчайшие сроки вышколить кого угодно. Во всяком случае, его, Василия, это уже не будет касаться. Главное - проверить ее на тьму-свет, кармическую чистоту и по прочим параметрам, что может квалифицировано проделать только Кузьмич. Собственно, ради этого и пришлось нанимать домработницу здесь, в столице, - хотя на месте было бы, наверное, и проще, и дешевле.
   Тем временем народу прибывало. При входе в кинотеатр двое бородатых Кузьмичевых послушников радушно встречали вновь прибывших, изымали у некоторых фотоаппараты, диктофоны и прочее бесовское снаряжение, а затем подробно рассказывали, как пройти в зал, где состоится сеанс. Хотя большинство посетителей были здесь не впервые - некоторых Твердовский даже знал в лицо. Наплыв знакомых лиц слегка обеспокоил его: многие из них, скорее всего, захотят после сеанса индивидуально пообщаться с Кузьмичем, возникнет очередь... А вдруг святой человек, энергетически обессилев, примет лишь часть желающих? Такое случалось. Озабоченный, Василий Ильич вынул бумажник и, заглянув в большое отделение, на глаз оценил его содержимое. Чтобы оказаться в начале очереди, надо будет сделать пожертвование сверх обычных двадцати пяти долларов...
   Он поднял глаза - и увидел ее.
   Бессмысленно озираясь по сторонам, девица стояла у толстой тумбы, сплошь заклеенной изображениями Крепкого орешка и прочей непотребщины, через дорогу от кинотеатра. Создавалось впечатление, что пришла студентка уже достаточно давно. Указание ей было дано совершенно однозначное: "у входа возле афиш", - Твердовскому и в голову не приходило, что его можно так нелепо истолковать. Теперь придется переходить улицу - не махать же призывно руками и не кричать же во весь голос... к тому же он не помнил, как ее зовут.
   Юбка на ней была вызывающе короткая, а губы - малиновые, как спелый арбуз.
   Все тело протестующе застонало, когда он двинулся прочь от места, где находился святой человек и прихожане уже рассаживались в преддверии сеанса. Теперь лучшие места, конечно, окажутся заняты. А если между ним, Василием, и Кузьмичем стихийно образуется стена темных астралов, способных аккумулировать и перехватывать энергию?! Он ускорил шаги и, почти подбежав к девице, рванул ее за руку:
   - Идемте! Уже пять минут восьмого!!
   Она вскрикнула - тонко и приглушенно. Видимо, не заметила, как он подходил, и по-настоящему перепугалась, мимоходом сообразил Твердовский. Его пальцы охватывали влажную горячую кожу чуть ниже локтя - осознав это, доцент с брезгливостью отдернул руку. Девица шарахнулась - посреди проезжей части; пронзительно взвизгнули тормоза автомобиля.
   Все это не имело значения!..
   Успокоился Василий Ильич только тогда, когда послушники при входе приветливо сообщили, что Кузьмич задерживается, зал пока закрыт, но можно проходить в вестибюль, где, кстати, продается соответствующая литература. Всю литературу Твердовский приобрел уже давно. Его внимание переключилось на студентку.
   - Сотрите это безобразие, - негромко бросил он и спохватился, всего на несколько сантиметров не донеся обвиняющий палец до ее раскрашенных губ. - Вы пришли на сеанс к святому человеку, а одеты, как...
   - Но я же не знала! - решительно отозвалась девица, и Твердовский вздрогнул: до сих пор она удачно изображала совершенно бессловесное существо. - Я думала, мы идем в кино, вы же сказали, что в кино. Я и оделась, как в кино, мне же никто не говорил про вашего святого, про какой-то сеанс. А что это будет? Тот колдун, да? Что плакатики висят? А вы...
   О чем она спрашивала еще, он не слышал. Из боковой двери показалась приземистая бабулька с красной повязкой поверх рукава вязаной кофты и неторопливо засеменила ко входу в зал. Там, где кончался вязаный рукав, мирно позвякивали ключи.
   Стараясь не совершать резких движений, - зачем привлекать внимание? - Василий Ильич пристроился в хвост за престарелой ключницей. На девицу он не оглянулся, уверенный, что у той хватит ума держаться рядом. Впрочем, сейчас это было не суть важно. Нетерпение захлестнуло щекотной волной, открытые энергетические каналы на ладонях горели огнем. За дощатой дверью с надписью "голубой зал" отчетливо слышалось негромкое покашливание Кузьмича, готового начать сеанс.
   Рассеявшиеся по вестибюлю небольшими группками посетители сообразили, наконец, что зал открывают, и разношерстной ордой рванулись ко входу. Создалась толчея; вскрикнула какая-то женщина; Твердовскому наступили на ногу. Бабушка с ключами явственно пробормотала "свят-свят-свят" и отступила вбок, спрятавшись за приоткрытой створкой.
   Несколько человек, уверенно работая локтями, проникли в зал раньше Твердовского, но его любимое место оставалось свободным. Во втором ряду, почти посередине, под номером восемь, - восьмерка была его числом. Не успел он сесть, как оказались занятыми и места справа и слева. Второй ряд, в отличие от первого, любили многие.
   На мгновение вспомнив о студентке, Василий Ильич поискал ее глазами - и обнаружил на другом конце зала, в самом дальнем углу. Арбузные губы пламенели даже отсюда. Хоть бы не двинулась к выходу сразу после сеа... додумать эту мысль не получилось.
   Всколыхнулась правая кулиса, и публика разом затихла.
   На сцену вышел Кузьмич.
   В длинной, до колен, домотканной рубахе с вышивкой по вороту и подолу он напоминал Иисуса Христа и одновременно Григория Распутина. Волнистые пряди волос спадали на плечи, аккуратно подстриженная рыжеватая борода вилась колечками. На груди висел массивный православный крест. Кузьмич называл себя колдуном, но такое определение коробило Твердовского.
   Святой человек!..
   - Мир вам, братья и сестры, - зазвучал его мягкий всепроникающий голос. - Кто пришел с миром, тому воздастся. Кто пришел в болезни, тот исцелится. Кто верует, тому Бог дарует энергию, данную космосом. Закройте глаза!
   Закрыл. Во тьме под веками замерцали синусоиды и концентрические круги, а затем лимонным силуэтом на темно-лиловом фоне возникла сияющая фигура Кузьмича. Теперь они были - один на один во Вселенной.
   - Воздымите ладони!
   Его руки взметнулись над головой мгновенно, без малейшего зазора после слов святого человека. Несколько томительных минут, на протяжении которых Кузьмич объяснял другим, - темным, непосвященным и совершенно лишним! - как открывать навстречу космосу энергетические каналы. А его, Василия, каналы, уже распахнутые, словно алчущие рты, вибрировали, изнывая в нестерпимой жажде...
   И вот пространство пронзила вспышка ярчайшего света, и огненные потоки ударили в раскрытые ладони, заструились по телу невыносимо восхитительным теплом. Космическая энергия, живая и живительная, омывала и пропитывала каждый сосуд и нерв, каждую клетку усталого организма. Голова, еще минуту назад тяжелая, перегруженная ненужным темным шлаком, стала легкой, как пушинка, прозрачной и чистой, как линза точного прибора. Миллионы микроскопических иголочек приятно покалывали кожу, заодно очерчивая контуры земного тела, - иначе оно бы полностью растворилось в сверкающем эфире. И мягкими оболочками приникали к нему астральные тела - Василий пока научился различать четыре, но знал, что их гораздо больше. И победительным пурпуром светилась его мощная аура, - подобной, наверное, нет ни у кого из присутствующих в зале... если не считать самого Кузьмича.
   Гордыня, укоризненно одернул себя Твердовский. Эта внятная и земная мысль безжалостно свидетельствовала о том, что волшебный процесс подпитки космической энергией завершился.
   - Откройте глаза.
   Кузьмич опустил руки; широкие рукава рубахи упали следом, прикрывая жилистые предплечья. Со своего места во втором ряду Твердовский видел, что на изборожденном морщинами лбу святого человека блестят крупные капли пота. Воистину каторжный труд - быть посредником между Богом, космосом и сонмом недостойных, собравшихся здесь... Лишь подлинный подвижник способен на такое. Причем совершенно бескорыстно: общие сеансы Кузьмич проводил бесплатно, а небольшую, видит Бог, мзду брал только за индивидуальную работу... и святому надо на что-то жить.
   Кузьмич заговорил.
   Его речь полилась плавно и вольно, порожденная союзом могучего интеллекта и тончайшей души. Каждое слово было откровением; вечные истины блистали новизной, а взрывные артефакты воспринимались как нечто давно знакомое и родное. Назвать это лекцией либо проповедью было бы кощунством. Возможно, именно так говорил со своей паствой сам Христос... хотя кто знает: может, даже ему такое было не под силу.
   Вот Кузьмич слегка возвысил голос: если бы сейчас он просто попросил Василия пойти на смерть, тот пошел бы, не задумываясь. А если бы... Боже, если б он только позволил... поцеловать край своей вышитой хламиды!..
   А потом и это счастье кончилось, просочилось последними каплями, обнажив дно. Время сеанса истекло. И, практически без всякой команды - было разве что неуловимое движение правой руки святого человека - зал поднялся, как один человек, все воздели руки над головами и зааплодировали, ритмично раскачиваясь из стороны в сторону. То были не просто аплодисменты: каждый хлопок плотнее запечатывал каналы, чтобы не допустить утечки энергии, чтоб ее хватило надолго, на целую неделю...
   А мне - на месяц, - подумал Твердовский, истово, до боли вбивая друг в друга ладони. Эта мысль потянула за собой на ниточке ряд прочих: мама, Сашкин звонок, козы... и вышла на глупую девицу, находившуюся, он помнил, где-то в последних рядах. Сейчас, в момент просветления, думать о земной грязи было особенно неприятно... но что поделаешь? Вдруг у нее и в самом деле нечистая карма или черная аура?!..
   Жестом, известным лишь посвященным, он подозвал послушницу Аллу, помогавшую Кузьмичу вести мирские дела. Алла внимательно выслушала Твердовского, приняла пожертвование и сделала пометку в записной книжке. Его очередь к Кузьмичу оказалась четвертой.
   Теперь нужно было перехватить девицу, пока ее не угораздило сбежать из зала.

* * *

   Было самое время потихоньку пробираться к выходу - эти ненормальные вовсю раскачивались и хлопали в ладоши. Ну и дает Твердолобый! Косит, понимаешь, под умного доцента, а сам...
   Хорошо еще, что я села сзади, хотя запашок добрался и сюда. Либо я полная дура, либо точно так же воняет у нас в общаге на седьмом этаже по пятницам, когда пацаны собираются у Вовчика драп покурить. Комендантша их раньше гоняла, пока не скинулись ей на шампусик и коробку конфет.
   Тут, в кино, одной бутылкой явно не обошлось!..
   В общем, я понимала, что пора делать ноги. Но очень уж любопытно было поглядеть на Твердолобого по обкурке.
   Он как раз показался вдалеке, в проходе между рядами, - шапочка на затылке, галстук на боку. Умереть - не встать! И даже стало его жалко: еще не дойдет до дому, бедняжка, под машину выскочит или что-нибудь такое, по обкурке же запросто. Андрей из девятой общаги, где кибернетики живут, в феврале так и замерз в парке на лавочке. Тоже к Вовчику ходил...
   Твердолобый в проходе озирался вокруг безумными глазами - надо же, и очки куда-то заныкал! Я, так и быть, решила его окликнуть:
   - Василий Ильич! Вы не меня ищете?
   Когда он, пробравшись сквозь толпящийся народ, подбежал и схватил меня за руку, квадратная оправа уже торчала у него на носу, а галстук болтался довольно ровно. И выражался Твердолобый более-менее, слова почти не растягивал. Так что это, похоже, был не драп, а какая-то штука полегче.
   - Куда вы пропали?! Святой человек не станет ждать! Идемте, и сотрите же, наконец, эту вульгарную помаду!
   А вот это фигушки! Чтоб я ходила по городу со стертой помадой?!.. Перебьется твердолобовский святой.
   Тут до меня дошло, что мы идем к тому самому колдуну, который махал на сцене руками и что-то болтал про космос, а когда все позакрывали глаза, отходил побазарить со своей барышней - худенькой, в черном платье, как у монашки. Колдуна я как следует не разглядела: зрение у меня так себе, очки носить облом, а линзы дорогие... Так что посмотреть на него вблизи было бы интересно.
   Мы с Твердолобым поднялись за кулисы, где уже собралась порядочная толпень: в том числе и старушки, и мамаши с маленькими детьми, и даже один дяденька в инвалидной коляске. Я прикинула: если колдун тратит на прием каждого по десять минут, нам здесь кантоваться часа три. Сразу как-то расхотелось на него смотреть...
   Но оказалось, что очередь не живая, а вроде как по записи: барышня в черном выглядывала из-за двери и называла фамилии. И Твердолобого она вызвала уже минут через пять. Никого пропускать вперед он, понятно, не стал.
   В комнате, куда мы вошли, ничего колдовского и в помине не было. Обычная подсобка, какие есть в любой конторе. В кинотеатре она, правда, оказалась не совсем такая, как везде. На обшарпанных дощатых полках лежали круглые коробки от фильмов, затянутые паутиной. Одна стена залеплена выцветшими фотками, - наверное, актеров, - но я никого не узнала. Еще был шкаф со старыми толстенными скоросшивателями, а больше ничего.
   Колдун сидел на низкой потертой кушетке, расставив колени, - вышитый подол рубахи провисал между ними наподобие гамака. Из-под подола торчали голые волосатые икры, а на ногах у святого были домашние тапочки, один из которых просил каши. Я всегда сначала смотрю мужикам на ноги, а потом уже на все остальное. Но тут вообще было не на что смотреть. Тощий, мелкий, заросший, и мыться можно бы почаще!..
    - С чем пришел, раб Василий? - спросил колдун, сводя на переносице лохматые брови. - Головная болезнь одолела?
   Я взглянула на Твердолобого: он пялился на святого с таким восхищением, словно тот без шпаргалки оттарабанил все формулы по прикладной математике. Что правда, то правда: препод у нас явно больной на голову.
   - Одолела, Кузьмич, - запричитал он совершенно не своим, тонким голоском. - И мне кажется, это не просто боль. Только что окончилась сессия... Студенты неспособны выучить простейшие вещи, а вместо этого объединяют против преподователя, то есть меня, свои астралы, и... Как ты считаешь, Кузьмич, такое возможно?
   - Все возможно под луной, - с готовностью отозвался Кузьмич. - В происках темных сущностей корень болезни твоей.
   На твердолобовской физиономии обожание смешалось с детской обидой и неуверенностью.
   - Но что мне делать? - робко проговорил он. - Уходить из университета? Их ведь все больше с каждым годом. Плюс контрактники, а они вообще... Я пытаюсь устанавливать духовную защиту, как ты учил, но сил не хватает... так много драгоценной энергии уходит на бессмысленную борьбу... Кузьмич?!!
   Я старалась запомнить каждое слово из их базара и заранее представляла себе, как буду пересказывать его в лицах вечером в общаге. "Объединяют астралы... драгоценная энергия"... Супер!
   - Не бойся их, - примирительно прогудел колдун. - Что их слабые темные потуги? Просветленный человеческий разум сильнее. Я дам тебе святой оберег, - он совершенно развратно стрельнул сальными глазками в мою сторону. И даже подмигнул.
   А я как раз начала задумываться о своей роли в этом балагане. Действительно, чего ради Твердолобому понадобилось меня сюда приводить?
   И вдруг почувствовала чьи-то холодные руки на шее - и чуть было не заорала. Но оказалось, это всего лишь барышня в черном - ну вот, похоже, ей колдун и подмигивал. Она повесила мне на шею какой-то кулончик на цепочке. Я тут же взяла его в руки - не стоять же столбом, как последняя идиотка! - и рассмотрела: ничего, красиво. Изогнутая черная змейка в янтаре.
   - Оберег оградит тебя от чужих астралов, увеличит троекратно духовную защиту твою, исцелит болезнь головную... Ежели переутомляться не будешь и вина пить неумеренно, - скороговоркой подстраховался хитрый Кузьмич. Я усмехнулась.
   А вообще, не поняла юмора: обращался он к Твердолобому, так какого черта было вешать цацку на меня?
   - Не буду, - серьезно пообещал Вась-Ильич. - Я в отпуску с сегодняшнего дня. Завтра еду к матери, в Крым. Там свежий воздух, море, подводная охота, это очень успокаивает... Вот только энергия, накопленная сегодня... как бы она не иссякла за месяц... А, Кузьмич?
   - Оберег не даст, - заверил колдун. - Отроковицу, чай, с собой берешь?
   Он снова подмигнул - на этот раз точно мне.
   - Как зовут тебя, раба?
   - Лиза, - не стала скрывать я, хотя насчет "рабы" стоило бы высказаться. Глазки колдуна заблестели сильнее, и я даже пожалела, что не стерла помаду. Назло этому козлу.
   - Да, кстати, - заторопился Твердолобый, - мне нужен твой совет, Кузьмич. Я действительно хочу взять с собой эту... Лизу, чтобы она помогала моей матери по хозяйству...
   По ухмылке в бороде Кузьмича было видно, что он не верит ни единому слову.
   - ... но я не уверен, насколько эта девушка подходит... Пожалуйста, посмотри ее карму, ауру, астральные тела...
   Колдун вздохнул и поднялся со скрипнувшей кушетки. Он глядел прямо мне в глаза, вскинув бороденку. И как именно, спрашивается, он собирается проверять... тела?
   Мое единственное тело под колдуновским взглядом начало покрываться пупырышками. Конечно, если этот недомерок вздумает меня щупать, я сумею с ним справиться, заеду как следует в одно место под хламидой... А вдруг черная барышня ему поможет?.. и сам Твердолобый?!.. Все втроем - как-то слишком. К тому же у него есть какая-то гадость вроде драпа... Какого черта я впуталась во все это?!!!
   - Карма чистая, - раздался резкий женский голос за спиной, и я вздрогнула, как идиотка. - Аура светлая, средней амплитуды, астральные тела отчетливы, но пассивны. Ваше время подходит к концу, Василий Ильич.
   - Да? - Твердолобый, видимо, не доверяя барышне, умоляюще смотрел на Кузьмича. - Можно брать ее с собой?
   И тут колдун ухмыльнулся как следует, показав почти все свои желтые подпорченные зубы. И плюхнулся, слава богу, назад на кушетку. Перед этим, конечно, нырнул взглядом за мою верхнюю расстегнутую пуговку, - но за такое под хламиду еще не бьют.
   - Нужно, раб Василий, - весело заявил он, затем спохватился и грозно свел брови. - Отроковица носит твой оберег, так и держи ее подле себя. Все, счастливого отпуска. Разберись с рабой Аллой.
   Твердолобый кивнул, вынул кошелек и, тщательно отсчитав, протянул барышне в черном три зеленые бумажки. Я близко стояла и разглядела как следует. Десять, еще десять и пять баксов!..
   За такие бабки мог бы купить себе новые тапочки, гад! - ни с того ни с сего разозлилась я на Кузьмича. А потом сообразила, что злюсь не на него, а на Твердолобого, жлоба, чтоб его...
   Мне - тридцать гривень. За месяц!!!
   - И пятьдесят долларов - оберег, - бесцветно сказала Алла.
    Твердолобый смутился.
   - У меня нет с собой, - забормотал он. - Где вас найти завтра, только, пожалуйста, в первой половине дня, вечером поезд...
   Барышня принялась объяснять, но я ее не слушала. Скосив глаза, я разглядывала желтый камушек на своей груди, аккурат над расстегнутой пуговкой. Взять его снова в руки было почему-то боязно.
   Полсотни баксов за такую штучку! И Твердолобый, жлоб Твердолобый, - платит. И, если разобраться, дарит этот кулончик мне. Вот о чем стоит рассказать в общаге! - ну ее, всю ту чепуху с кармами и астральными телами... Девчонки обалдеют. И пусть обломается Олька со своим женихом на "Жигулях"...
   Я тогда уже знала, что поеду с Твердолобым в Крым. Не потому, конечно, что пятьдесят баксов... и не за тридцать гривень... и даже не за четыре по прикладной.
   Но ведь я - его оберег.
   Как он без меня?

ГЛАВА ВТОРАЯ

   И все-таки Твердолобый... я бы сказала, кто.
   Сам ехал в СВ, и к тому же классным фирменным поездом: вечером отправление, а назавтра к часу уже в Симферополе. А мне взял на какой-то долбаный дополнительный состав, который кружит по всей Украине, тащится как сонный, стоит по часу в каждом мерзком городишке, и так целые сутки, даже больше! Типа лето, сезон, напряженка с билетами, - так я и поверила этому жлобу.
   И плацкарт, разумеется. И жара...
   Короче, в Симферополь я приехала уже никакая, а надо было еще добраться до твердолобовской Мысовки. На вокзале ко мне мигом подскочили таксисты, штук восемь, а один ничего мужик, жгучий брюнет, татарин, наверное. Я представила себе: а вот поехать бы, с ветерком, в приятной компании! - а потом подрулить под хату к Твердолобому и показать ему счетчик. Но потом подумала, что с этого козла станется списать в счет моего заработка. Или вообще откажется платить - и как я буду рассчитываться с татарином? Мужик он ничего, но не до такой же степени...
   Я отмахнулась от таксистов, забросила на плечо свою древнюю спортивную сумку и поплелась на троллейбусную станцию. Твердолобый перед отъездом объяснял мне, что и как, но толку от его объяснений оказалось чуть. В кассах никто и не слыхивал ни про какую Мысовку. Я была злая, как черт. Хотелось плюнуть на все и уехать, как приехала, - но на какие шиши, спрашивается? В общем, влипла я конкретно.
   В конце концов один водила сказал, что вроде бы знает про такую деревню, она в стороне от Ялтинской трассы. Он меня высадит, но платить, как до Ялты. Я не стала ругаться, - денег на троллейбус Твердолобый дал, ровно четыре рубля пятьдесят копеек. Сволочь!..
    Оберег со змеей болтался у меня на груди поверх футболки. Цепочка - девчонкам в общаге я искренне наплела, что она золотая, и многие повелись, - после ночи в поезде сильно потускнела, особенно в тех местах, где соприкасалась с голым телом, и к тому же оставила на шее мерзковатый зеленый след. Может, хоть янтарь настоящий... А вообще - ну и что, если Твердолобого кинули? Даже приятно. Он же...
   - Отдыхать приехали, девушка?
   Я решила не оборачиваться. Клеится какой-то идиот, - ну и по барабану! Небось не тащился двадцать шесть часов в долб... дополнительном, извините, поезде! Лично у меня вообще не осталось никаких желаний: ни знакомиться с кем-то, ни даже спать. Так что я просто уставилась в окно - тупо, конечно, но что еще делать в троллейбусе?
   - Вы, я вижу, здесь впервые, - развивал треп мой сосед. - Впервые, да? А вот мы с ребятами уже четвертый год каждое лето ездим в Крым. Мы из Москвы, из политеха. Сдаем сессию - и сюда, с палаткой, дикарями! А вас как зовут? Вы извините, я торможу слегка, все-таки двое суток в общем вагоне...
   И я соизволила повернуть голову.
   Парень был чернявый, вроде бы высокий, - хотя сидя не очень-то определишь, - худой, с длинным носом и почти с усами. Чем-то он смахивал на Коробова... ну и пусть, я же не из тех, кто от него торчит, - от Коробова, я имею в виду... Да ладно, нормальный парень. В растянутой футболке, драных джинсах и с рюкзаком на коленях. Можно и потрепаться в дороге, почему бы и нет?
   - Лиза.
   - А меня Олег. А это Кирилл и Петька, - он махнул рукой куда-то назад, но уж на Кирилла с Петькой я точно не собиралась оборачиваться. Только глянула в проход и сообразила, что груда рюкзаков и сумок между сиденьями явно прикатила из Москвы с этими ребятами. Внезапно куча шевельнулась. Ничего себе! Непонятно, как я не заметила его раньше - огромнейшего рыжего пса с ушами-лопухами и языком набекрень.
   - Это Граф, - тут же объяснил Олег. - Но он в плохом настроении: его даже в общий не пустили, ехал в тамбуре от самой Москвы, представляешь? А Граф такого обращения не терпит, он ведь у нас дворянской породы...
   Вот собак я люблю. Особенно больших, лохматых и "дворянской породы". С таким псом я была согласна дружить, а заодно, так уж и быть, с его хозяином.
   А он оказался очень даже прикольный, в смысле Олег. Рот у него не закрывался! Троллейбус катил по трассе, сбоку мелькали названия населенных пунктов, а потом они же, только перечеркнутые красным наискосок. К самой дороге подступали заросли каких-то кустов - то с розовыми листьями, то с желтыми цветами, - дальше пробегали невысокие темно-зеленые сосны, взбираясь на склоны холмов, а еще дальше вставали горы, светлые и обрывистые. А Олег все это комментировал, - вообще было непонятно, откуда он столько всего знает. Что желтые кусты - это дрок, а розовые... не помню, что-то вроде "скумбрия"... нет, скумпия! Что деревня Верхняя Кутузовка - это где Кутузову в бою выбили глаз, а вот проехали фонтан, в котором ему промывали рану, а дальше еще будет Нижняя Кутузовка. Что гора называется Демерджи, они с Кирюхой и Петром туда лазили, там Долина привидений, а еще тут проезжала Екатерина Вторая, и во-он там, на горе, ее голова. Никакой головы я так и не увидела, хоть Олег и прилип к самому стеклу, показывая пальцем куда-то вдаль и прижимаясь ко мне всем телом... черт его знает, может, и не специально. Еще он все время твердил, что ни в коем случае нельзя пропустить Ангарский перевал. Я только собралась спросить, что это такое, как пацаны сзади заорали во всю глотку, к ним присоединил голос дворянин Граф, и стало ясно, что мы не пропустили! - только б еще узнать, чего именно.
   В общем, было очень здорово и весело. Я даже забыла, что должна напомнить водиле про Мысовку. Мы проехали Алушту, и теперь за окном то и дело мелькало море. Синее-синее. Сверкающее так, что глазам больно. Только все время за деревьями, по кусочку, - а так хотелось поскорее посмотреть целиком. Я же никогда его не видела...
   - А ты вообще докуда едешь? - спросил Олег. - До самой Ялты?
   - Ой, - спохватилась я. - Нет, не совсем. Тут деревня в стороне от трассы... надо сказать водиле. Мысовка.
   - Петь, сообрази, - бросил за спину Олег, и его приятель, пошатываясь, двинулся между сиденьями к кабине. - А у тебя там кто, бабушка?
   - Ага, - зачем-то соврала я. - И еще дядя. Двоюродный.
   А что, разве не прикол: Твердолобый - мой дядя! Я даже хихикнула вслух, до того стало смешно. Олег не обратил внимания, потому что мы и без того все время прикалывались.
   - А там классные места? - продолжал он допытываться. - Дикие?
   Я чуть было не ляпнула, что не знаю, но вовремя прикусила язык. Как это не знаю, -если у меня там бабушка и дядя, извините, двоюродный? Я, по идее, с детства должна здесь тусоваться.
   - Дичайшие! - протянула я. - Скалы и джунгли. На три километра редкую козу можно встретить, и больше никого.
   - Кир, ты слыхал? - Олег привстал, выглядывая в окно. - Слушай, Лиза, супер! Мы сейчас с тобой и сойдем. А что, нам же все равно, где падать, лишь бы места были классные. До чего же здорово начинаются каникулы в этом году... правда, Граф?
   Граф негромко согласился.
   Вернулся Петька и сообщил, что если б мы и дальше спали, проехали бы эту самую Мысовку как миленькие. В доказательство троллейбус затормозил. Олег подорвался и, выхватив у меня сумку, повесил через плечо. Потом оказалось, что у него еще две такие же сумки, только раза в три побольше, и гигантский рюкзак - это не считая того рюкзачка, что лежал на коленях. Так что парень он был неслабый. И правда высокий, мне не показалось.
   Водила матюкался, пока мы слезали, - не укладывался в график, и вообще, наши базары, вопли и лай по дороге успели его достать. Не успел Граф сигануть со ступенек, как троллейбус укатил, и мы остались на трассе. На узкой обочине из мелких камушков. С одной стороны кипарисы и море, с другой - виноградник. И никакой таблички с надписью "Мысовка" или даже "Мысовка", перечеркнутая наискосок.
   - Куда теперь? - спросил Олег почему-то у меня. А, ну да, конечно...
   Но я не знала, куда теперь, и призналась в этом, ничего не объясняя.
   - Надо ловить аборигена, - сделал он, в общем-то, правильный вывод.
   Петька и Кирилл покидали на землю сумки и рюкзаки и бодрым шагом почесали в противоположных направлениях. Рыжий Граф, - черт, и здоровая же псина! - помотал лохматой головой, определяясь, кому из них составить компанию. Определиться не смог и рванулся в третью сторону, прямо поперек виноградника.
   - Сейчас сориентируемся, где твоя Мысовка, - успокоил меня Олег, и я вправду успокоилась. Мы присели на обочину и стали ждать возвращения Кирюхи, Петра и Графа.
   И тут я представила себе, что бы было, если б я не встретила в троллейбусе этих ребят, если б они не решили сойти вместе со мной... Стояла бы сейчас одна на трассе, как идиотка, и не представляла бы себе, куда податься дальше. А между прочим, уже серьезно шло к вечеру...
   Твердолобый. Я ему скажу!..

* * *

   За зиму резина слегка ссохлась и в местах сгибов пошла микроскопическими трещинками, потому Василий натягивал гидрокостюм осторожно, стараясь не совершать резких движений. На следующий сезон придется покупать новый... но это лето старый футляр еще послужит. Толстый свитер собрался на животе неудобной складкой, но поправлять его Твердовский побоялся.
   - Вода перемешивается, - напарник, местный рыбак Энвер прищурил щелочки черных глаз. - Косяки к берегу идут. Везучий ты, Ильич.
   Море было морщинистое и полосатое: синяя полоса, фиолетовая, изумрудная, зелено-коричневая. Небо подернулось легкой дымкой и казалось почти белым. Сухие травинки на скале кололи ступни даже сквозь шерстяные носки. Василий сунул ногу в ласт и присел на корточки, застегивая его.
   Вот это достойно называться жизнью. Настоящей жизнью настоящего мужчины - добытчика, охотника, рыбака. Жизни, в которой нет места ничему мелкому, темному и подлому. Где никто не подстерегает за углом, не терзает голову телефонными трелями и не объединяет против могучего, а потому ненавистного интеллекта слабые и коварные астралы...
   Он встал и подставил плечи Энверу, водрузившему на них многокилограммовую громадину акваланга. Скоро эта тяжесть исчезнет, потеряв в весе столько, сколько весит вытесненная вода... как можно вытеснить воду из моря, старик Архимед? Твердовский иронически усмехнулся, и наивный Энвер с готовностью улыбнулся в ответ во всю ширь крепких желтых зубов, подавая ему подводное ружье.
   Василий подошел к самому краю скалы. Невысокий обрыв под острым углом уходил в море; подводные камни, отчетливо видимые сквозь прозрачную воду, шевелили отростками зеленых, бурых и красноватых водорослей. Казалось, что камни поднимаются чуть ли не до самой кромки воды, - на самом деле глубина здесь была порядочная и расстояние до ближайшего из них составляло четыре-пять метров. Он повернулся к морю спиной. Шевельнул плечами, поправляя ремни акваланга, надвинул на лицо маску, пахнущую резиной, зажал во рту загубник и, оттолкнувшись от края земли, свободно упал назад.
   Море обрушилось на него апофеозом танцующих воздушных пузырьков, в их сверкающем рое терялись верх и низ, и прошло несколько секунд, прежде чем перед глазами выступил из сине-зеленого пространства монолитный край скалы, изрытой временем, облепленной мелкими мидиями и мохнатыми водорослями. Изнутри подводный мир выглядел далеко не таким ярким, как с берега сквозь толщу воды, - даже водоросли казались скорее грязно-серыми. Мимо прошмыгнула стайка коричневых рыбок; еще одна, зеленоватая, приникла к выступу скалы. В маленький известняковый кратер нырнул крошечный краб. Мидии ритмично приоткрывали, словно рты, черные створки.
   Скудная прибрежная жизнь не интересовала Твердовского. Сориентировавшись относительно береговой скалы, он оттолкнулся от нее и мощными профессиональными гребками поплыл прочь.
   Аквалангом долго не пользовались, и воздух имел неприятный затхлый привкус, поддерживаемый старой резиной загубника. Капля воды просочилась под маску и проползла мимо глаза и щеки, - надо было затянуть потуже, запоздало подумал Василий.
   И все-таки ему было по-настоящему хорошо. Он был свободен. Он принадлежал лишь самому себе.
   Мать за завтраком умоляла его сегодня - "только сегодня, Васенька!" - остаться дома. Вспоминать попытки ее плаксивого шантажа было неприятно, и все-таки они вспоминались, тупо и навязчиво, едва не отравляя удовольствие. Но, в конце концов, ему не в чем было себя упрекнуть. Вчера, взяв на вокзале в Симферополе такси, он добрался до Мысовки уже к трем часам. Перекусил, не забыв десять раз похвалить материн фирменный суп с фрикадельками. Потом, разумеется, отправился на пляж, - да она сама разве что не выгнала его из дому, непрестанно повторяя, до чего же нравилось купаться Сашенькиным деткам. Вновь его ткнули носом в счастливую семейную жизнь брата, - Василий уже подзабыл этот ее извечный пунктик, - но чего не простишь родной матери!.. тем более в день приезда.
   А весь вечер он посвятил исключительно ей. Сидел в тесной летней кухне за скрипучим столом, накрытым слежавшейся где-то в сундуке яркой скатертью, едва просвечивавшей сквозь мутную клеенку. Пережевывал третью или четвертую, если считать от момента полного насыщения, плюшку, - "полночи пекла, Васенька, как ты любишь!" - вяло размышляя, действительно ли раньше мать готовила вкуснее или ему просто так казалось. Вежливо и сдержанно отвечал на все расспросы, хотя они большей частью касались то его зарплаты, то отношений с женщинами, - что, грубо говоря, было вообще не ее дело. Сам заботливо спрашивал ее о здоровье - она, разумеется, не замедлила излить на голову сына поток жалоб: неприкрытый энергетический вампиризм. Впрочем, это ведь его мать...
   И вдруг в самом разгаре задушевного общения она резво вскочила на ноги - как раз на фразе "ноги уж не носят, Васенька"... от иронической улыбки он удержался. Выяснилось, что "за всей этой болтовней" мать забыла загнать в хлев коз!!! Именно так, со множеством восклицательных знаков, оно и прозвучало. Создавалось впечатление, что на козах и только на козах держится не только ее хозяйство, но и весь мир.
   Василий остался за столом и, воспользовавшись ее отсутствием, скормил недоеденную плюшку двум на редкость наглым трехцветным котам. Подождал еще немного, но мать не возвращалась. Сказывалась дорожная усталость, и он решил отправиться спать, чтобы с утра пораньше уйти на море с аквалангом. Перед сном, пробираясь между грядками к дощатому заведению на том конце огорода, он слышал, как мать покрикивает вдалеке, а противный хор нестройного меканья отвечает ей...
   Первое, что он увидел, проснувшись рано утром, была огромная, чуть ли не литровая кружка на прикроватной тумбочке, до краев полная козьего молока. Парного, тепловатого, на удивление мерзкого... к сожалению, рядом не было котов. Зато у кровати стояла мать, давным-давно поднявшаяся на ноги, уже утомленная, помятая. Инквизиторски зорко проследила, чтобы он выцедил все молоко до капли, а затем... Затем начался собственно шантаж, но думать об этом сейчас не хотелось.
   ... Прямо в маску влипли голубые щупальца корнеротой медузы, и Твердовский отпрянул. Взвилась вверх стайка пузырьков; медуза соскользнула с маски, вильнув куда-то за спину. Но впереди маячили на разной глубине еще несколько студенистых куполов, и Василий поплыл медленнее, выбрасывая руки вперед разгребающими движениями. Этих тварей он не мог терпеть с детства. То, что сейчас его тело закрывал герметичный гидрокостюм, не смягчало физиологической гадливости. Впрочем, тут присутствует и позитивный аспект, - попытался успокоить себя Твердовский. Медузы идут к берегу: верный признак того, что вода действительно перемешивается, как утверждал Энвер, а значит...
   Вот он показался неясной тенью сквозь толщу воды - косяк рыб, крупных, черных, похожих на небольшие торпеды. Скорее всего, кефаль, - решил Твердовский. Черной, она, конечно, казалась только против света... и целиться с такой позиции было неудобно. Он поплыл наперерез косяку, стараясь двигаться как можно сдержаннее. Однако опасения спугнуть рыбу вскоре показались даже забавными: косяк все не кончался, вытянувшись в овальную фигуру, напоминающую кита.
   Действительно большой косяк. Действительно большая удача.
   Теперь от него, охотника, требовалось лишь быть собранным, хладнокровным и разумным. Никакой пальбы в белый свет! - он привык математически выверять каждый выстрел. Выбрать конкретную рыбину, которая падет его жертвой. Спокойно, как в тире, прицелиться... нет, не в нее, а в то место, где она окажется через ту долю секунды, что потребуется на полет заряду подводного ружья. И, разумеется, сделать поправку на преломление света в воде. Именно из-за него, преломления, и промахиваются обычно новички, ничего не смыслящие в точных науках.
   Миниатюрная острога пробила рыбину под хребтом, возле жабер. Притянутая за леску, кефаль оказалась значительно меньше, чем могли бы подумать все те же новички, не подозревающие об оптических эффектах моря. Твердовский же не был разочарован. Деловито спрятав бьющуюся рыбу в садок у пояса, он снова зарядил ружье. Новые жертвы проплывали мимо. Вот эту... нет, следующую... прицелиться...
   ... Он поднялся к поверхности и выбросил надувной оранжевый буй - сигнал Энверу, который по уговору должен был рыбачить с лодки в этом районе. Ждать пришлось довольно долго, и Твердовский заволновался - он всегда нервничал, когда запас воздуха в акваланге становился меньше получасового. Замелькали мысли о нехорошей ухмылке Энвера перед его, Василия, погружением, вообще о непостижимости мусульманской души... Овальная тень от лодки накрыла аквалангиста; но мысли остались.
   - Как улов, Ильич?
   Твердовский взобрался в накренившуюся лодку, в один момент став тяжелым и неповоротливым. Сорвал маску, выплюнул загубник, и свежий морской воздух, прочистив легкие, с лихвой компенсировал издержки перехода из стихии в стихию.
   - Как улов? - повторил Энвер, добродушно сверкая желтыми зубами.
   Василий с гордостью приподнял садок у пояса, где судорожно вздыхали пять крупных серебристо-полосатых кефалей. Надо срочно отцепить его и опустить в воду...
   Улыбка рыбака стала деревянной... или все-таки показалось?
   В мокрой сетке на дне лодки шевелились несколько бычков и, кажется, морских собачек, - все, что удалось наловить Энверу на удочку и четыре закидушки. Лов сетями в это время года запрещен... а ведь у татарина большая семья и нет другой работы, кроме продажи на базаре этой самой рыбы. И что он должен думать о богатом киевлянине, праздном отдыхающем, который ради удовольствия вылавливает у него под носом роскошную кефаль?..
    Энвер приналег на весла, на его коричневых руках выступили рельефные клубки мускулов. Твердовский подвинулся на самый край кормы, пытаясь построить из скрещенных рук энергетическую защиту, - очень мешал садок, который приходилось держать опущенным за борт. Может быть, предложить рыбу Энверу?.. но кто знает, не воспримет ли он такой подарок как насмешку, - реакцию мусульман невозможно предугадать... И у всех у них черные ауры, так говорил на одном из сеансов Кузьмич.
   Как он, Василий, мог об этом забыть?!
   Больше никогда... Никогда!..
   ... - Завтра в это же время, Ильич? - спросил рыбак, по колено в воде швартуя лодку к берегу. Твердовский выпрыгнул, поскользнулся на круглых подводных голышах, поросших пленкой невидимых водорослей, больно ушиб ногу. Морщась, взвалил на плечо акваланг, ласты и злополучный садок с рыбой. У Энвера что-то не получалось, он вполголоса ругался по-татарски и, кажется, не ждал ответа.
    Поднимаясь по крутой горной тропе к Мысовке, Твердовский вдруг вспомнил о Лизе. Кажется, так ее зовут... ту девицу, которая должна приехать сегодня. Может быть, уже приехала. Хоть бы уже...
   С ней святой оберег. Оберег защитит.

* * *

   Когда я отыскала эту самую улицу Ленина, три, было уже темно, как у негра в заду. Олежка с друзьями никак не хотели меня отпускать в такую темень одну. Пришлось наплести им, что бабка у меня суровая, как в позапрошлом веке, а в деревне только покажись с парнями - обязательно кто-нибудь ей стукнет. Так что ребят удалось спровадить еще у околицы Мысовки. Олег сказал, что они постараются упасть с палаткой где-нибудь поближе, и пообещал меня найти.
   Жестянка со здоровенной цифрой "три", над которой горела малепусенькая лампочка, торчала на плетеном заборе высотой мне по шею. Из-за забора что-то хрипло гавкало. Я вспомнила, - Городилина как-то рассказывала в общаге, - что по селам принято на ночь спускать цепных псов погулять, и они бегают по улицам дикими стаями. Нет, вообще-то я люблю собак...
   Я постучала в жестянку. Подождала пару секунд и постучала еще. Ноль на массу. Хотя псина во дворе разрывалась вовсю.
   Ну и что теперь? Так и ночевать под калиткой?..
   И тут с того конца улицы послышались, приближаясь, всякие разные звуки. Топот, звяканье бубенчиков, шаги и жутковатое пронзительное меканье. И шепелявый старушечий голос, который негромко покрикивал:
   - Белый-Белый-Белый!.. Красотка-Красотка-Красотка!.. Машка-Машка-Машка!.. Дымок-Дымок-Дымок!..
   Вот так, каждое слово по три раза. Я сразу сообразила, что это гонят стадо каких-то домашних животных. Но все равно до ужаса перепугалась, когда мне в ноги ни с того ни с сего ткнулась теплая и твердая голова. Сильно ткнулась, с разбегу! Хорошо хоть, безрогая... потому что еще козленок.
   Бабка, покрикивая, подходила все ближе, я уже различала ее черный силуэт на темно-синем фоне, окруженный беспорядочно мечущимися козами. Когда поравняется с калиткой, - решила я, - надо будет спросить, здесь ли живут Твердовские и дома ли они... а если не здесь и не дома, то попроситься переночевать. Где я в такой темнотище буду искать Олега с его палаткой?..
   Стадо прибыло ко мне раньше, чем престарелая пастушка, - и пришлось отскочить от забора в непролазный мрак. Один козел, громадный и лохматый, выставил рога в мою сторону и совсем оторвался было от коллектива, когда бабуля троекратно окликнула его, Бусика. Ничего себе Бусик! Я на всякий случай отступила еще на пару шагов и тут заметила, что старушенция дальше не идет, а колдует над засовом той самой калитки!
   Возвращаться туда было боязно.
   - Тетенька! - позвала я, перекрикивая нестройное меканье. - Скажите, а Твер...
   Она обернулась, и я так и замолчала с раскрытым ртом.
   Лампочка над номером дома очень неплохо подсветила сбоку ее лицо. Темное, сморщенное, с обвисшими брылами по бокам невидимых губ, с малюсенькими кабаньими глазками и нависающим лбом. Да-да. Только черный платок вместо вязаной шапочки.
   - А ты кто такая?! - гавкнула твердолобовская мать. - Иди, иди отсюда! Развелось тут...
   Ничего себе...
   Нет, я понимала, что нужно подойти к ней и нормально объяснить, кто я такая и откуда, - но там же толпилось стадо во главе с громадным Бусиком! Орать через всю улицу как-то не очень... и до бабки, ясно, все равно не дойдет. Но почему Твердолобый ей не сказал?.. Кто он после этого?!..
   Я тупо стояла посреди пыльной ухабистой дороги имени Ленина. Последние козы одна за другой ныряли за калитку. Сейчас Твердолобиха ее захлопнет - и все.
   Она как раз это делала, когда я вдруг завопила не своим голосом:
   - Вась-Ильи-и-и-ич!!!
   Старуха обернулась. По вытянутой шее было видно, что она старается меня разглядеть. В щель недозакрытой калитки протиснулся великовозрастный козленок, резво шмыгнул в сторону, и бабка погналась за ним, причитая "Цыган-Цыган-Цыган".
   И тут появился Твердолобый.
   Кажется, он опознал меня сразу, несмотря на темень и близорукость. Бросаясь вперед, столкнулся с Цыганом, подпрыгнул на полметра, сдавленно взвизгнул, - а в следующую секунду потными лапами шарил по моей груди.
   Вот тут я вконец офонарела. Так, что даже не издала ни звука.
   Звук издала Твердолобиха.
   - Васенька?!!..
   - Где вы пропадали, Лиза?! - между тем сварливо начал Твердолобый. - Я думал, вы уже не приедете. Я начинал волноваться! Я...
   Волновался он! Дал бы денег на такси, раз такой нервный! Я разозлилась и совсем уже созрела двинуть его по лапам, но он вовремя убрал их сам. В шею больно врезалась цепочка, и я сообразила наконец, что именно Вась-Ильич искал за воротом моей футболки.
   Оберег. Твердолобый истово стискивал змейку в кулаке, - а что я при этом извернулась буквой "зю", его, понятно, не заботило.
   - Васенька... - еще раз ахнула над ухом старуха.
   Ее сынуля соизволил, наконец, меня отпустить.
   - Познакомься, мама, - сказал он, - это Лиза, она будет помогать тебе по хозяйству. Я нанял ее на месяц. Работящая девушка!
   Ага, ухмыльнулась я. Послушали бы вы моего батю - насчет "работящей девушки"! Кабаньи глазки Твердолобихи с подозрением блеснули в темноте. Похоже, она и сейчас за милую душу с ним бы согласилась.
   Впрочем, все это было мне тогда по барабану. Желаний у меня имелось ровно два. Надо объяснять, каких?
   ... Нормальную еду Твердолобиха зажала: они, мол, с Васенькой уже поужинали. Расщедрилась на чашку козьего молока и пару черствых плюшек. Молоко я с детства ненавижу - любое, кроме сгущенки! - но прожевать плюшки без запивачки не получалось. Старуха тут же отправилась дрыхнуть, Твердолобый давно храпел на весь дом: качать права было не у кого, а лазать по чужой хате в поисках воды я не решилась. Так и завалилась спать - голодная и злая.
   Козлы они все!..
   Постелили мне, как было торжественно объявлено, в мансарде, - а вообще-то на чердаке. Шерстяное одеяло в прорехах, без пододеяльника, с вечера показалось чересчур теплым для лета. Но под утро я заледенела так, что боялась шевельнуться, только стучала зубами и безуспешно пробовала подоткнуть под себя края дырявой шерсти. И уже не спала, когда снизу послышался скрип ступенек, охи, вздохи и причитания.
   Но все равно: вот так сдергивать с человека одеяло!!!..
   - Вставай, - скомандовала Твердолобиха. - Я пошла доить, а ты натаскай воды, возьми в сенях таз с очистками, сделай пойло, принеси в хлев. Вернешься, вымоешь везде полы, пока Васенька не проснулся. Дальше я скажу, что делать. Поняла?
   Я хлопала глазами и не могла различить в предрассветной мгле ее лица.
   Где-то прокукарекал петух.

* * *

   Свежий ветерок с моря не понравился Твердовскому с самого утра, когда тюлевые занавески на маленьком окне его спальни взметнулись к потолку и осели на цветочных вазонах. Завтракая в летней кухне, он с тревогой поглядывал за окно: по картофельным грядкам бродили ритмичные волны. Среди ботвы маячила согбенная фигура Лизы, собиравшей колорадского жука. Белые перья ее крашеных волос тоже неприятно трепались по ветру.
   И все же он не сдался. Водрузил на плечи акваланг, ружье и рюкзак с гидрокостюмом и снедью. Мать, как всегда, в последний момент вспомнила о каких-то забытых пирожках, и пришлось опускаться на корточки, чтобы не снимать с плеч громоздкое сооружение. Краем глаза он видел, что она засунула в рюкзак еще и пакет крупных персиков. Через десять минут они превратятся в мерзкое желе, и хорошо, если сок не пропитает насквозь кальсоны и свитер... но Василий промолчал.
   Теперь, когда он вышел к морю, ничего другого не оставалось - только вынуть эти персики и, сощелкивая по ветру клочья мохнатой шкурки, зло набивать рот сладкой сочной мякотью.
   Самые худшие опасения оправдались.
   От берега до горизонта резали глаза сверкающие спины громадных волн, увенчанных белыми гребнями. Подножие Медведь-горы тонуло в полосе прибоя. А над скалой, с которой он обычно - еще вчера! - начинал погружение, периодически взрывались высоченные веера пенных брызг.
   Пять баллов минимум, - с немой досадой оценил Твердовский. Сбросив рюкзак, акваланг и ружье на жухлую траву, он все-таки подошел к краю обрыва. Там, где вчера четко вырисовывались под водой очертания камней, сейчас бурлил немыслимый водоворот из пены и бурых обрывков водорослей. Василий запульнул туда персиковой косточкой: она исчезла быстрее, чем он смог уследить. Тем временем подкатила очередная волна; он был уверен, что успеет отскочить, но брызги взлетели на этот раз особенно высоко, и холодный водопад окатил Твердовского с ног до головы.
   Погружения сегодня не будет. Он уже давно понял это - но повторил себе снова и снова, мазохистски усмехаясь. Если бы хоть Энвер согласился вывезти его в море на лодке... вряд ли. Рыбацкие скорлупки нынче тоже обсыхают на берегу...
   Тут он вспомнил о своих вчерашних подозрениях относительно Энвера. Сейчас они уже не казались настолько зримыми - во всяком случае, сильно уступали в реалистичности пятибалльному шторму. Кто знает, может, и не у всех татар черные ауры и враждебные астралы... Кузьмич мог бы проверить рыбака и сказать, безопасно ли общение с ним.
   Ну почему здесь нет Кузьмича?!..
   Уже во второй раз - за три дня разлуки - он остро, болезненно ощутил отсутствие святого человека. Такое случалось и в Киеве - но там успокаивала мысль о том, что очередная встреча уже близка... возможна! Теперь же с обратным знаком действовала сама ее невозможность.
   Впервые Василий почувствовал это вчера, когда день клонился к вечеру, мать капала на мозги насчет женитьбы, козье молоко кисло в огромной кружке, а Лизы все не было.
   Твердовский не до конца понимал мотивы, побудившие Кузьмича не отдать святой оберег лично ему, а повесить на шею этой недалекой девицы... но, несомненно, мотивы были. Возможно, девушка особенно восприимчива к потокам космической энергии, или ее астральные тела напрямую связаны с Источником... И где же она?!!
    С наступлением темноты его отчаянная тоска по Кузьмичу, святому оберегу и Лизе - он уже не разделял эти три понятия - достигла апогея. Мать в сотый раз восхваляла Сашенькину Мариночку, и Василий физически ощущал, как вытекает его энергия, просачиваясь сквозь бреши в каналах. Уход матери, властно призванной проклятыми козами, тоже не принес облегчения. Твердовский мучительно бродил взад-вперед по пустому дому, не находя себе места и наступая на хвосты котам. Где?!!..
   Она пришла.
   Теплая янтарная капля в ладонях. Теплая живительная струя во всем земном теле, веером расходящаяся по астральным телам. Теплое дыхание на лице... стоп. Дыхание уже принадлежало не оберегу.
   С утра Василий не встречался с Лизой, лишь мельком видел ее издали пару раз, - мать быстро нашла применение новой рабочей силе. Но потребности во встрече у него и не было - ни утром, ни теперь. Лиза - не Кузьмич, и даже святой оберег не заменит в полной мере святого человека. Будь он здесь, - наверное, он сумел бы справиться и со штормом. Ведь все в мире подчиняется одним космическим законам...
   Твердовский с тоской взглянул на море: кажется, шторм еще и усиливался. Надо бы занести домой ружье, гидрокостюм и акваланг - но возвращаться не хотелось. Лучше сразу двинуться на пляж, благо провизии, которую дала с собой мать, с лихвой хватит до самого вечера. Да, так он и сделает. Спустится в свою бухту, со всех сторон окруженную скалами, - тихое, нетронутое, почти никому не известное место. И можно будет много часов подряд лежать на мелкой горячей гальке, глядя в небо и медитируя под мерный рокот волн... Взвалив на спину снаряжение, он направился вперед по тропе, проходившей вдоль моря по краю обрыва.
   Бухту мало кто знал еще и потому, что скалы нависали над ней под острым углом, пряча от глаз значительную часть пляжа. Во второй половине дня его быстро накрывала тень - лично Василию это нравилось, его кожа не любила солнца. Проникнуть туда можно было только с моря или же по узкой каменистой тропке слева. Совершенно незаметной, а для нетренированного человека - даже опасной.
   Кстати, с аквалангом и ружьем туда и не спуститься, - запоздало подумал Василий. Надо было все-таки забежать домой... но он ведь уже практически пришел!
   И вдруг остановился на полушаге.
   Из-за каменного козырька скалы улетал по ветру длинный шлейф дыма. Тут же Твердовский ощутил и запах: острый дух туристских шашлыков. И одновременно по слуху ударили приглушенные шумом прибоя собачий лай и железные аккорды тяжелого рока.
   Медленно, обреченно подошел к самому краю и заглянул вниз.
   Они развели костер между двумя покатыми валунами, на которых Василий обычно сушил плавки - камни покрылись несмываемой черной копотью. Жарили мясо - и не на шампурах, а, судя по запаху, на прутьях из реликтового можжевельника. Уже откупорили бутылку, осколки которой скоро перемешаются с галькой. Беспорядочно разбросали по пляжу какие-то яркие коробки, пакеты, пивные жестянки, разрозненные предметы одежды, полотенца, маски и ласты, книги, магнитофон и бог знает что еще. И, кажется, расположились здесь надолго: из-за нависающей скалы виднелся треугольный край оранжевой палатки.
   Два молодых, наглых, омерзительных дикаря. Один светловолосый и коренастый, другой тощий и рыжий, оба белокожие, только-только приехавшие откуда-то с севера, - чтобы испоганить отпуск ему, Василию. Переведя взгляд к морю, он заметил еще одного: высокий чернявый парень плескался в полосе прибоя, испуская радостные вопли, если волна сбивала его с ног. Рядом с лаем носилась по берегу огромная рыжая псина.
   Твердовский с ненавистью усмехнулся: он помнил, что дно в этом месте сплошь утыкано острыми камнями - купаться здесь можно только в спокойную погоду. Посмотрим, как ты завопишь, когда тебя швырнет о камень головой, козел!..
    Парню, видимо, надоело барахтаться, и он вскарабкался на небольшую скалу у берега; об нее веерами разбивались волны. Запрокинул лицо, ловя солнечные лучи, увидел Твердовского и помахал ему жестом веселого оккупанта.
   Тот скрежетнул зубами. Делать здесь было явно нечего. Пора уходить!..
   - Эй, дядя! - донеслось снизу. - Вы из Мысовки, скажите пожалуйста?!

Яна Дубинянская, 2001

РФ =>> М.иС.Дяченко =>> ОБ АВТОРАХ | Фотографии | Биография | Наши интервью | Кот Дюшес | Премии | КНИГИ | Тексты | Библиография | Иллюстрации | Книги для детей | Публицистика | Купить книгу | НОВОСТИ | КРИТИКА о нас | Рецензии | Статьи | ФОРУМ | КИНО | КОНКУРСЫ | ГОСТЕВАЯ КНИГА |

© Марина и Сергей Дяченко 2000-2011 гг. http://www.rusf.ru/marser/ http://www.fiction.ru/marser/ http://sf.org.kemsu.ru/marser/ http://sf.boka.ru/marser/ http://sf.convex.ru/marser/ http://sf.alarnet.com/marser/ Рисунки, статьи, интервью и другие материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ПЕРЕПЕЧАТАНЫ без согласия авторов или издателей.