|
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Быков попытался вытереть потный лоб и с досадой отдернул руку. Вечно забываешь про этот шлем! Иногда пальцы сами собой подбираются к затылку – почесать в трудную минуту, или в рассеянности пытаешься сунуть в рот кусочек шоколада и натыкаешься на гладкую прозрачную преграду. Раньше, размышляя, он имел обыкновение теребить себя за нижнюю губу – пришлось отвыкнуть. Дауге это отметил и не замедлил прочесть краткую лекцию на тему «Роль астронавтических спецкостюмов в избавлении человечества от дурных привычек». Вторые сутки низкое небо роняло хлопья черной пыли. Черный снег кружился в порывах слабого ветра, покрывая обширную холмистую равнину, в центре которой стоял «Мальчик». Быков огляделся. Повезло, повезло! Перед ним расстилался великолепный естественный ракетодром площадью около двух тысяч квадратных километров, вполне ровный, если не считать десятка скал, торчащих из смолянистого песка. С юга, со стороны пустыни, равнину окаймляло полукольцо Венериных Зубов; вдали, на севере, за пеленой Дымного моря, грохотала Голконда. До нее было около сорока километров – не слишком далеко и не слишком близко. Почва оказалась радиоактивной как раз в той мере, чтобы питать селено-цериевые батареи – источники энергии радиомаяков. Радиомаяки надо было установить на вершинах огромного, по возможности равностороннего треугольника по краям посадочной площадки. Но сначала следовало взорвать мешающие скалы. Вероятность того, что планетолет может сесть на них, была довольно велика: они торчали двумя группами почти в самом центре будущего ракетодрома. Это была задача по силам. Быков с помощью геологов установил две мины в центре северной группы скал – взрыв должен был выворотить из почвы каменные столбы, раскрошить их в пыль. Другую – южную – группу из шести скал решили взрывать «сверху». Мина устанавливается на вершине одного из столбов, и взрыв уничтожает их все – вгоняет в землю, как сказал Дауге. – На какую волну настраивать? – крикнул Юрковский. Он сидел на вершине обреченной скалы, куда только что не без труда была поднята мина. – Индекс восемь! – откликнулся Быков, задирая голову. – Ага... ясно... – Силуэт Юрковского зашевелился на фоне красных туч в струях черной метели. – Готово! Ну все, кажется?.. – Слезайте! – крикнул Алексей Петрович. – Интересно, какая у тебя будет физиономия, если скалы устоят, – заметил Иоганыч, присевший рядом с Быковым на башенку транспортера. – Ничего... не устоят, – рассеянно ответил тот, с опаской следя за ловкими движениями Юрковского, сползающего по отвесной гладкой стене. – Какого черта он лезет без веревки?.. Ведь есть же трос... Но куда там! Без фокусов не может... Ну, что он – ни туда, ни сюда?.. Юрковский словно прилип к черному камню на высоте шести-семи метров от земли. Он казался неподвижным, и только неестественная поза да короткое хриплое дыхание выдавали его страшное напряжение. Дауге обеспокоенно вскочил: – Владимир, что с тобой?.. Юрковский не ответил и вдруг, словно сорвавшийся камень, скользнул вниз. Быков сделал падающее движение и невольно зажмурился, а когда снова открыл глаза, увидел, что геолог висит на руках тремя метрами ниже, уцепившись за невидимый снизу выступ. – Володька!.. – Иоганыч спрыгнул на землю и подбежал к скале. – Спокойно, Дауге! – Голос Юрковского только слегка прерывался от напряжения. – Сколько до земли? – Метра четыре!.. – простонал Дауге. – Расшибешься, паршивец!.. – Отойди прочь! – сказал Юрковский и полетел вниз. Он упал классически, по всем правилам, упруго подскочил и повалился на бок. Быков соскочил с машины, но бесстрашный геолог уже сидел на земле. Тогда Быков обрел голос. – Что за хулиганство, товарищ Юрковский? – рявкнул он. – Как вы смели так рисковать? Немедленно ступайте к командиру и доложите... – Ну что вы, в самом деле, Алексей Петрович!.. – Юрковский ловко поднялся, встряхнулся всем телом, проверяя, все ли в порядке, голос у него был смиренный. – Четыре метра – это же ерунда! Посудите сами... Но Быков бушевал: – Вы прекрасно могли спуститься по тросу! Вы вели себя как мальчишка! Нашли время для спорта! Черт знает что!.. – Да брось ты, Алексей! – Дауге любовно обнял Юрковского за плечи. – Конечно же, мальчишка! Но что ты будешь с ним делать – смельчак!.. – «Смельчак»!.. – Быков остывал. Юрковский молчал и казался смущенным. Это было столь необычно, что, не получив сопротивления, Быков удивился и перестал орать. – Смельчак... Вот сломал бы шею, и возись тут с ним... – Виноват, Алексей Петрович, – вдруг сказал Юрковский, и Быков сразу остыл. – Дол`ожите командиру о своем проступке, – буркнул он и отошел к скале, чтобы смотать трос. Геологи принялись помогать ему. – Жалко ее взрывать, – сказал Дауге, указывая на скалу, окутанную крутящейся поземкой, когда, кончив работу, они собрались у открытого люка. – Варварство – уничтожать памятник в честь великого подвига В. Юрковского... И он так хлопнул ладонью по спине друга, вползавшего в люк, что тот мгновенно исчез в темноте кессона. Ермаков повел транспортер на юг и остановил его только у самой гряды Венериных Зубов. Обреченные скалы исчезли из виду, скрывшись за горизонтом, за черной метелью. – Начинать, Анатолий Борисович? – спросил Быков. – Давайте... Быков положил руку на рубильник радиодистанционного взрывателя, нажал. Экран озарился ярким белым светом, потом сразу потемнел – вдали встали, тяжело покачиваясь под ветром, три кроваво-красных столба огнистого дыма, расплылись грибовидными облаками. Из-за горизонта, покрывая гул далекой Голконды, долетел громовой удар, пронесся над «Мальчиком» и, рокоча, покатился дальше. В тот же день черный снегопад прекратился, и вдруг наступила непонятная тьма. Неожиданно погасли багровые тучи. Над пустыней повисла глухая ночь. Поля смолянистого песка вокруг слабо фосфоресцировали, из трещин поднимался и плыл по ветру голубой светящийся дымок. Начались работы по установке радиомаяков. Работали в темноте, подсвечивая фонариками, закрепленными на шлемах, или в лучах прожекторов «Мальчика». Собрать и установить радиомаяк было нетрудно – сказывалась тщательная тренировка на Седьмом полигоне, – но укладка огромных полотнищ селено-цериевых элементов занимала много времени. В общей сложности надо было распаковать, вытащить из транспортера, уложить и присыпать сверху песком сотни квадратных метров упругой тонкой пленки. Работа была скучная и утомительная. К концу дня люди изматывались и валились спать, через силу проглотив по чашке бульона с хлебом. Работали геологи и Быков. Ермаков почти не мог передвигаться и по многу часов подряд сидел в транспортере, поддерживая связь с «Хиусом», пытаясь наладить телеустановку; вел дневник, снимал показания экспресс-лаборатории, работал над картой окрестностей Голконды, аккуратно нанося на нейлон штрихи и условные значки черной и цветной тушью; поджав серые губы, ощупывал одряблевшие бурдюки с водой и что-то считал про себя, прикрыв глаза красноватыми веками. По-прежнему через каждые двадцать четыре часа, за пять минут до двадцати ноль-ноль по времени «Хиуса», он гасил в транспортере свет, забирался в командирскую башенку, приникал к окулярам дальномера и подолгу не отрываясь смотрел на юг. Когда заканчивалась укладка «одеяла» вокруг очередного маяка, он с помощью Быкова выползал наружу, проверял установку и сам приводил ее в действие. По поводу поведения Юрковского во время подрывных работ у него с геологом произошел короткий, но содержательный разговор без свидетелей, суть которого уязвленный «пижон» передал весьма лаконично – «потрясающий разнос». После этого Юрковский работал как бешеный, с натугой острословя и в туманных выражениях жалуясь на начальство. Связь с «Хиусом» временами держалась удивительно хорошо – очередной каприз венерианского эфира. В такие периоды Ермаков разговаривал с Михаилом Антоновичем через каждые три-четыре часа. Крутиков расспрашивал, слал приветы. Он говорил, что чувствует себя отлично, что все в полном порядке, но в голосе его зачастую звучала такая тоска по Земле, по товарищам, что у Быкова становилось нехорошо на душе. А ведь штурман еще ничего не знал о Богдане... И все-таки это были замечательные, самые лучшие минуты. Сидеть, развалившись на тюках, расслабив ноющее, измученное тело, и слушать – как слушают музыку – далекий сипловатый голос штурмана. И думать, что осталось совсем немного, что добрый Михаил Антонович жив, здоров, что «Хиус» скоро придет сюда, на новый ракетодром, чтобы взять их и унести отсюда. Здоровье экипажа снова стало сдавать. Каждый тщательно старался скрыть свое недомогание, но это удавалось плохо. Быков, просыпаясь по ночам от боли в глазах, часто видел, как Ермаков, разувшись, рассматривает распухшую щиколотку и тихонько стонет сквозь стиснутые зубы. Юрковский втайне от других бинтовал нарывы на руках и ногах. Дауге был особенно плох. Он казался почти здоровым, но непонятная скрытая болезнь пожирала его. Геолог похудел, упорно держалась высокая температура. Ермаков делал что мог – давал успокоительное, применял электротерапию, но все это помогало мало. Болезнь не прекращалась, вызывая иногда припадки странного бреда, когда геолог с воплями бежал от воображаемых змей, по четверть часа просиживал где-нибудь в углу транспортера, бессмысленно глядя в пространство перед собой, и разговаривал с Богданом. Это было страшно, и никто не знал, что делать. В напряженную тишину падали дикие страшные слова. Геолог говорил о Вере, убеждал мертвого друга любить ее всегда, потом начинал вспоминать Машу Юрковскую – слезы текли по его небритому осунувшемуся лицу. В такие минуты он не замечал никого, а очнувшись, не помнил, что с ним было...
Установка второго радиомаяка близилась к концу. Остались считанные часы работы, когда, натрудив руки, Быков забежал в транспортер вытереть пот со лба и немного передохнуть. Геологи остались снаружи укладывать последнюю сотню килограммов селено-цериевого «одеяла». У рации возился Ермаков с нахмуренным, недовольным лицом. Быков, выждав с минуту, спросил осторожно: – Серьезные неполадки? Ермаков вздрогнул и обернулся. – А, вы здесь, Алексей Петрович... Да, перерыв связи. Неожиданный и... довольно странный... Он выпрямился, обтирая испачканные руки губкой. Быков выжидательно смотрел на него. – Я беседовал с Михаилом... и... – командир колебался, – и вдруг прервалась связь. – Что-нибудь с аппаратурой? – Нет, рация в порядке. Очевидно, просто не повезло. До этого связь была на редкость хорошей. Что-то в тоне командира показалось Быкову необычным. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом Ермаков спросил: – Много еще осталось? – Нет. Часа два работы. Не больше... – Хорошо. – Командир взглянул на ручные часы, спросил небрежно: – Вы не замечали, Алексей Петрович, когда-либо вспышек на юге? – На юге? В стороне «Хиуса»? Нет, Анатолий Борисович. Ведь на юге, в районе болота, никогда не бывает зарниц. По крайней мере, до сих пор не бывало. – Да-да, вы правы... – Ермаков говорил уже спокойно. – Давайте заканчивать – и на отдых. Осталось немного. Быков снова нацепил шлем и поднялся. Он вдруг почувствовал себя отдохнувшим и бодрым. У выхода задержался: – Я скоро вернусь, Анатолий Борисович, помогу вам выбраться наружу. Ермаков поднял голову, снова взглянул на часы и сказал непонятно: – Надо следить за горизонтом, Алексей Петрович. – За горизонтом? – Да, на юге, в стороне болота... – Х-хорошо...
Проснувшись ночью, Быков увидел, что Ермаков сидит за приемником. Связи не было. «Хиус» молчал всю ночь. Всю ночь и весь следующий день... Третий, последний маяк установили очень быстро, меньше чем за десять часов. Ермаков выбрался из «Мальчика»; сильно хромая, прошел по упругой, присыпанной песком и гравием поверхности селено-цериевой ткани, проверил схему подключения и привел установку в действие. Межпланетники стояли около тускло поблескивающей башенки и молчали. Ничего не изменилось. Там, где с клокотанием кипел взрывами урановый котел Голконды, снова подымалась, как и прежде, багровая стена света. Вздрагивала почва под ногами. Порывами налетал несильный ветер, вздымал облачка пыли в лучах прожекторов. На юге в непроглядной тьме неслись смерчи над черной пустыней, низкие клубящиеся тучи цеплялись за вершины торчащих скал. Едва слышно посвистывал маяк, и невидимый тонкий радиолуч начал свой стремительный бег кругами по небу – от горизонта к зениту, от зенита к горизонту, – словно разматывая бесконечную огромную спираль. Дело завершено. Уйдет «Мальчик», снимется с гигантского болота и вернется на Землю «Хиус». Много-много раз черное небо озарится багровым светом, прилетят и улетят десятки планетолетов, а три невысокие крепкие башенки будут упорно слать в эфир свои призывные сигналы: «Здесь посадочная площадка, здесь Голконда, здесь цель ваша, скитальцы безводных океанов Космоса!» Дело сделано, окончено, совсем, совершенно окончено! «Хиус», Михаил Антонович, Земля – все стало удивительно близким, подошло, остановилось рядом в белом свете прожекторов «Мальчика». Это чувствовали все. И Ермаков, напряженно вглядывающийся в черную завесу на юге, и задумавшийся Юрковский, скрестивший руки на груди. И Быков, и бедняга Дауге, ищущий плечо Богдана в рассеянном недоумении, почему это ему никак не удается опереться на друга-радиста. – Так... Ракетодром «Урановая Голконда номер один» готов к приему первых планетолетов, – сказал высоким, звенящим голосом Ермаков. – Семнадцать сорок пять, шестнадцатого сентября, 19.. года... Все молчали. Ермаков поднял руку и торжественно, громко и ясно провозгласил: – Мы, экипаж советского планетолета «Хиус», именем Союза Советских Коммунистических Республик объявляем Урановую Голконду со всеми ее сокровищами собственностью человечества! Быков подошел к маяку и прикрепил к шестигранному шесту маяка широкое полотнище. Ветер подхватил и развернул алое, казавшееся в багровых сумерках почти черным, знамя с золотой звездой и великой старинной эмблемой – серпом и молотом, – знамя Родины. – Ура! – крикнул Юрковский, а Дауге захлопал в ладоши. На этом торжественная церемония окончилась.
Вернувшись в транспортер, Ермаков сразу же присел к приемнику, а Юрковский снял шлем, потянулся и, отчаянно зевнув, повалился на свою постель. – Итак, Иоганыч, чем станешь угощать? – осведомился он. И тут Быков вспомнил: сегодня день рождения Иоганыча. Еще когда устанавливали первый маяк, Дауге говорил об этом и торжественно приглашал «отпраздновать сию знаменательную дату посредством посильного поглощения пития и закусок с произнесением соответствующих речей». Приглашал в стихах: На вечер, данный в честь мою, Быков весело улыбнулся и спросил: – А где же обещанные яства? Дауге засуетился, принялся копаться в своем мешке – извлек старательно обернутую в бумагу бутылку, две коробки роль-мопса и толстый ломоть копченого латышского сала. Все эти прелести не входили в обычный рацион межпланетников. Дауге ухитрился протащить их сюда контрабандой. Быков расстелил салфетку, вынул из буфетного шкафчика стаканчики, вилки, хлеб в полиэтиленовой упаковке. Юрковский крякнул, произнес значительно: «Однако!» – и придвинулся поближе к импровизированному пиршественному столу. Внутренность бронированной машины сразу приобрела праздничный вид. Стало хорошо и необычно. Дауге развернул бутылку, поставил ее в центре салфетки и с вожделением потер руки. Юрковский причесался. Быков подумал и повязал галстук поверх спецкостюма, чем поверг именинника в радостное изумление. Пока длились эти многообещающие приготовления, Ермаков, не снимая шлема, сидел у рации. Кончив какие-то расчеты, он принялся вызывать «Хиус». Но эфир молчал. В репродукторе хрипело, выло, каркало. Михаил Антонович не откликался. Ермаков выключил аппаратуру, устало стащил колпак и аккуратно повесил его на стену. Быков с удивлением заметил, как потемнело и посуровело лицо командира. Ермаков был чем-то очень сильно обеспокоен. Обеспокоен сейчас, когда пройден такой тяжелый и многотрудный путь, когда осталось только отдать Крутикову приказ и ждать прибытия «Хиуса» на новый ракетодром? Странно... Алексей Петрович ухватился за нижнюю губу. – Товарищи, предлагаю всем отдыхать и... – Ермаков замолчал, с удивлением рассматривая веселых друзей; брови его поднялись. – Что это вы затеяли? – На вечер, данный в честь мою... – упавшим голосом начал Дауге. Выражение лица командира поразило его. – Анатолий Борисович! Ведь сегодня праздник... в известном смысле – завершение... – Он – новорожденный, Анатолий Борисович! – весело сказал Юрковский, трудясь над бутылкой. – Выпьем по глотку коньяку, поболтаем. Ермаков посмотрел на него, на смущенного Иоганыча, на бравого Быкова (тот торопливо прикрыл ладонью глупый галстук). Глаза его потеплели. – Давайте, – сказал он и сложил карту, расстеленную на столике около рации. Все чинно расселись вокруг салфетки. – Будет тост? – осведомился Ермаков, принимая из рук Юрковского желтый стаканчик. – Обязательно, – ответил тот и торжественно произнес: – Сегодня мы празднуем двойное событие! Сегодня родился большой Г. И. Дауге и маленький ракетодром «Урановая Голконда». У обоих большое будущее, оба дороги нашему сердцу. Живите, растите и размножайтесь! Ура-ура-ура! За стеной посвистывал раскаленный ветер, темный песок намело вокруг «Мальчика». Чужая черная ночь обступила со всех сторон маленький уютный уголок жизни и света. – Хороший роль-мопс, – сказал Юрковский, сосредоточенно наматывая на вилку аппетитную рыбью тушку. – Очень люблю роль-мопс... Иоганыч покачал головой и, обратившись к Ермакову, сказал: – Между прочим, с роль-мопсом у меня произошла любопытнейшая история. Вернее, не с роль-мопсом, а... Представьте, Гоби, пустыня, несколько палаток – геологическая экспедиция. На триста километров ни одного жилья, дичь, прелесть. И была у нас, молодых практикантов, бутылочка коньяку и заветная баночка роль-мопса. Ждали мы какого-либо высокоторжественного события, чтобы, значит... – Дауге выразительно щелкнул пальцами. – Ну-с, дождались. Вот как теперь, день рождения одной... одного товарища. Собрались мы у нашей палатки, все практиканты, шесть человек. Откупорили коньяк, нарезали хлеб, помыли руки. Положили все это на футляр для теодолита, и, как сейчас помню, я принялся под жадными взорами ребят вскрывать вожделенный роль-мопс. Понимаете, все баранина, ветчина... Остренького хотелось – сил нет! И вот, едва я вскрыл... Дауге сделал паузу. Быков нетерпеливо покашлял и сказал: – Вскрыл – и что? – Понимаете, я даже не помню, как это случилось. Я случайно взглянул поверх голов товарищей – они все, конечно, наклонились к банке – и вижу: по склону соседнего бархана ползет, извиваясь, преогромный сизый червяк... Настоящий удав, боа-констриктор... Весь в этаких кольцах... – Врешь! – убежденно сказал Юрковский. – Погодите, Владимир Сергеевич! – сердито остановил его Быков. – Дайте рассказать. – Не вру, Володя. Это был олгой-хорхой. – Олгой... кто? – спросил Быков. – Олгой-хорхой, – повторил Дауге. – Кажется, единственное сухопутное животное на Земле, вооруженное электричеством. Юрковский сдвинул брови, вспоминая. – Олгой-хорхой... Кажется, впервые описан в одном из гобийских рассказов Ивана Ефремова полвека назад. Так? – Так, – согласился Дауге. – Потом выяснилось, что за эти полвека мы были не то третьей, не то четвертой экспедицией, которая видела его. – И что же случилось? – не утерпел Быков. Дауге вздохнул: – Ничего особенного, конечно. Я заорал и вскочил на ноги. Роль-мопс вывалился в песок. Мы побежали в палатку за ружьями, а когда вернулись... – Он развел руками. – Никаких шансов. Электрический червяк скрылся. – Досталось тебе, наверное, от ребят, – сказал Юрковский и снова потянулся к роль-мопсу. – Ну нет! До самого конца экспедиции только и было разговоров, что об олгой-хорхое. – Я вот ничего подобного не видел в пустыне, – заметил Быков. Дауге объяснил, что олгой-хорхой водится, вероятно, только в самых жарких и пустынных областях монгольской Гоби. Быков, чувствуя себя почему-то не в своей тарелке, принялся расспрашивать Ермакова о плане дальнейшего покорения Венеры. Ему хотелось заставить командира разговориться. Но тот отвечал сдержанно и скучновато. Готовится к вылету «Хиус-3», он перебросит на Голконду большую группу специалистов. Начнется оборудование промышленного комбината по переработке ядерного горючего. Одновременно, конечно, будет происходить расширенное исследование поверхности планеты. – Да что там говорить, – легкомысленно помахивая рукой, вставил Юрковский, – с Венерой покончено. Дорога проложена, семафор открыт, как говорили наши предки в те времена, когда еще были семафоры. И новые дороги пройдут не здесь. – Межзвездная астронавтика, конечно? – сказал Ермаков, улыбаясь одними губами. – Именно! Перелет Земля – 61 Лебедя. Это – новая дорога! – Это сколько же времени лететь? – с сомнением спросил Быков. – Десять лет туда и десять обратно. Двадцать лет полета с нашими скоростями. – Двадцать лет! – ахнул Быков. – Это ж в команду надо набирать юнцов, чтобы экипаж в дороге не вымер естественной смертью... – Э, брат! – засмеялся именинник. – А что ты скажешь о перелете Москва – Большое Магелланово Облако? Расстояние – сорок тысяч световых лет, то бишь четыреста миллионов миллиардов километров. Со скоростью света лететь сорок тысяч лет, и это, заметь, ближайшая к нам звездная система типа Галактики. Ну, как? – Кошмар! Абсолютно нереально... – А кто его знает! – Дауге хитро посматривал на потрясенного водителя. – Наука, как известно, умеет много гитик. А по сравнению с десятком тысяч лет двадцать кажутся мгновением! – Все равно, и двадцать – много, – проворчал Быков. – Совсем не много, говорю я тебе, – сказал Иоганыч. – Утром заснул на Земле, в полдень проснулся где-нибудь около 61 Лебедя. Как в трансконтинентальном самолете или чуть помедленнее. Поглядел, пощупал, набрал диковинок и – назад. – Ну, еще бы! Надо только уметь спать по десять лет сряду. Как раз по тебе, Иоганыч, перелет, – не удержался водитель. Юрковский засмеялся. – А ты про анабиоз слыхал? – наслаждался Дауге, нисколько не сердясь. – Анабиоз – это такое состояние организма, что-то среднее между жизнью и смертью, вроде обморока... – Ну-ну... популяризатор, не загибай, – заметил Юрковский. – Нет, я очень приближенно... В том смысле, что ощущения человека в анабиотическом сне такие же, как при обмороке... – То есть вообще никаких ощущений. – Ага... Так вот. При анабиозе все жизненные процессы протекают замедленно. Человек, так сказать, жив, но не живет: не стареет, не болеет, не растет... – Ну, дальше, – поторопил заинтересовавшийся Быков. – Вот и все. Поднимаешь звездолет над Землей, включаешь автоматическое управление, погружаешься в анабиотический сон и прекращаешь таким образом течение времени. Через десять лет тебя будит специальное устройство. Протираешь глаза, моешься, делаешь свое дело – исследуешь, собираешь материал – и обратно тем же манером! – Здорово! – восхитился водитель. – Но это же фантастика все-таки!.. – Это уже не фантастика, – заметил Ермаков. – Но этот путь пока мало приемлем: у нас нет никакого опыта межзвездных полетов, риск слишком велик. Международный Конгресс никогда не даст согласие на подобную авантюру. Впрочем, есть еще одна дорога... – Теория относительности... – торжественно начал Юрковский. Дауге застонал. – Помогите! СОС! Сейчас начнется – лоренцово сокращение временных интервалов... Тензор кривизны Римана – Кристоффеля!.. СОС! – При чем здесь тензор кривизны? – возмутился Юрковский. – А лоренцово сокращение... – Во-во! Начинается... Не надо, Володя, голубчик! – Ну и черт с тобой! Оставайся в серости да в невинности... – Юрковский был явно задет. – Нет, милый, ты не обижайся... – На богом обиженного грех обижаться. – Я имел в виду не теорию относительности, – вмешался Ермаков. – Я говорю об идее покойного Ллойда... – А, да-да! – воскликнул Юрковский, оживляясь. – Механические астронавты! – Это как? – спросил Быков. – Вместо живых пилотов – кибернетические устройства. Роботы, – пояснил Ермаков. – Вы, наверное, слыхали о таких, Алексей Петрович? – Д-да... Ну, еще бы! На Каракумской стройке работала целая механическая бригада!.. – Совершенно верно. Такие же роботы поведут звездолеты. Это, конечно, не люди, но они способны совершать целый ряд вполне осмысленных – с нашей точки зрения – операций. Они могут быть пилотами, и геологами, и биологами, и физиками, и счетными машинами, и радиопередатчиками – и все это одновременно. В определенных пределах, конечно. Это будут великолепные разведчики, пролагатели новых трасс. Будущее звездоплавания в значительной мере принадлежит таким киберпилотам. – Замечательно! – Быков в восторге крутил головой. – Просто здорово. – То-то же! – ткнул его в бок Дауге. – А ты говоришь – нереально, фантастично... – Нет, вы представляете, – блестя великолепными зубами, разглагольствовал Юрковский, – на какой-нибудь безвестной планетке в системе Проксимы Центавра приземляется звездолет. Восхищенные обитатели сбегаются к нему со всех концов в радостном ликовании – прибыли друзья из чужого мира! И вдруг из люков выползают этакие чудища о шести ногах, поблескивающие металлом, – перемигиваются разноцветными лампочками! Удивительно похожие на живых и в то же время мертвые, холодные, непонятные! Если на планетке идет 1901 год от рождества Христова, то это будет фурор!.. – Чудища улетают, – подхватил Дауге, – увозя с собой пару разобранных домов и местную корову в банке со спиртом. Жители остаются в смущении и ужасе... – Писатели сочиняют двадцать великолепных фантастических романов, – перебил восторженный Юрковский. – Двадцать ученых защищают двадцать докторских диссертаций на тему «Металлические формы жизни во Вселенной», и немедленно возникают двадцать религиозных сект, предающихся культу железных богов. А потом... – А потом через двадцать лет прилетаем мы с Юрковским и объясняем истинное положение вещей. И начинается освоение под нашим руководством местной Венеры. Мы строим «Хиусы»... – И все начинается снача-ала! – гнусаво пропел Юрковский. – Да, и все начинается сначала. Захолустная Венера освоена и... вообще все сначала. Вечное движение, – глубокомысленно закончил Дауге. Все засмеялись. – У меня есть предложение... – сказал Юрковский. – Извините, – прервал его Ермаков. Он поднялся и включил приемник. Помещение сразу наполнилось свистом и скрежетом. Геологи переглянулись. – Связи нет? – тревожно спросил Дауге. – Вторые сутки нет, – тихо ответил Быков, косясь на командира. Ермаков повернул ручку приемника – скрежет сразу утих. – Мы отправимся к «Хиусу»... – он поглядел на часы, – через час с лишним. Если, конечно, ничего не изменится... Межпланетники оторопело поглядели друг на друга. – Позвольте, – нахмурился Юрковский, – а Дымное море? – Разве мы не пойдем в Дымное море? – с изумлением спросил Дауге. Командир молчал. – Потом... ведь Михаил Антонович, как мы договорились, должен привести «Хиус» сюда. Ракетодром готов к приему... Михаил ждет только вашего приказа... – Нет связи... – глухо сказал Ермаков. – Подумаешь! – Юрковский пожал плечами. – Это бывало и раньше. Подождем... – ...и тем временем исследуем Дымное море, – подхватил Дауге. – Это называется сочетать полезное с... Ермаков покачал головой: – Нет, мы пойдем к «Хиусу». Он сказал это совсем мягко, и в голосе зазвучали совершенно незнакомые нотки: казалось, командир просит. – Связь может наладиться, а может и не возобновиться. Мы не должны ждать. Мы обязаны немедленно вернуться к «Хиусу». Воды осталось меньше чем на четверо суток. С завтрашнего дня я сокращаю выдачу. Юрковский вскочил: – Уходить? Когда дело сделано только наполовину? Ограничиваться жалкими крохами, стоя в двух шагах от сокровищницы тайн и загадок? Нам доверили ответственнейшее дело... Быков понял, что это – решительный разговор. Он начинался уже не раз – геологи давно и отчаянно настаивали на глубокой разведке Дымного моря. Упускать такие возможности! Не сделать того, что так необходимо! Сворачивать на полпути! Юрковский размахивал руками в благородном негодовании, Дауге возвышал голос. Но Ермаков либо отмалчивался, либо давал ответы настолько неопределенные, что геологи, не в силах преступить законы походной дисциплины, начинали задыхаться от злости, распираемые громовыми словами. Правда, Быков не ожидал, что решительный разговор произойдет именно сейчас, когда они так уютно собрались провести два-три часа. Вечер испорчен окончательно... Остается одно – смириться и слушать... И подать голос, если потребуется. А в том, что это потребуется, он был уверен: стоило только поглядеть на эти бледные, осунувшиеся лица. Каждый полон решимости, и каждый уверен в своей правоте... Ермаков прервал Юрковского: – Считаете ли вы достаточно полными данные о геологии окрестностей Голконды? – На дальних подступах?.. – Юрковский прищурился. – Да, на дальних. – Данные относительно полны, – осторожно проговорил Дауге, – но... – Вами закончено в первом приближении изучение качественного и количественного состава полезных ископаемых окрестностей Урановой Голконды. – Теперь Ермаков говорил громко и резко. – Вы доказали пригодность окрестностей Голконды для разработок. Собрали основательный материал о природных условиях района. Определили режим радиоактивности. Составили карту местности – геологическую и топографическую. Провели геофизическую разведку недр Венеры в этом районе... – Но данные расплывчаты и недостаточно полны, – ворвался в речь командира Юрковский. – Имея возможность получить гораздо более точные данные... – Мы не имеем такой возможности! – отчеканил Ермаков. – Как так – не имеем?! – Я уже сказал. Готов повторить. Воды осталось на четверо суток. Связи нет. Положение «Хиуса» на болоте небезопасно. Поход в Дымное море в наших условиях является авантюрой. Любая серьезная неисправность транспортера может привести к провалу всего дела. Кроме того... – При чем здесь авантюра, когда речь идет о задании правительства? – Юрковский вскочил. – Нам поручили ответственнейшее дело, а мы выполняем его только наполовину. Это же позор! Когда еще сюда придут люди!.. – Если мы вернемся, они придут скоро, а если останемся здесь – никогда... Или через двадцать лет! Дауге сказал негромко: – Ведь вы обещали... Вы дали согласие на этот поход после оборудования ракетодрома... – Да, я собирался исследовать Дымное море, если будет на то возможность. Но этой возможности нет. Рисковать результатами экспедиции я не намерен. – Риск! Опять риск! – бушевал Юрковский. – Я не боюсь риска! Говорите что угодно, Анатолий Борисович, но вы не в силах сделать нас трусами! (Ермаков невольно вздрогнул: это были его собственные слова.) Основная задача экспедиции не будет выполнена! – Не так, – вмешался в спор Быков. Он неожиданно вспомнил свой разговор с Ермаковым в самом начале перелета и сразу понял причины, заставлявшие командира быть осторожным. Геологи, привыкшие к тому, что Быков обычно не вмешивается в разговоры на эту тему, удивленно воззрились на него. Только Ермаков не шевельнулся. Быков продолжал: – Основная задача экспедиции не в этом. Вы плохо помните приказ комитета. Испытание «Хиуса» – вот основная задача. – Алексей Петрович прав. Наша основная задача – доказать, что только снаряды типа «Хиус» могут решить проблему овладения Венерой. Доказать это! Кроме того, доставить на Землю результаты предварительной разведки. Мы их добыли. Ракетодром создан. Остается главное – вернуться. Неудачливый именинник принялся с отвращением жевать роль-мопс – видно было, что он сдается. Юрковский воскликнул с горечью: – Бросать на полдороге такое дело! – Лучшее – враг хорошего, Владимир Сергеевич. И потом, мы сделали свое дело... – Вы не специалист, – дерзко сказал Юрковский. – Я командир! – Ермаков заиграл желваками и проговорил, сдерживаясь: – Я отвечаю за исход всего дела. Я мог бы просто приказать, но я выслушал ваши доводы и... считаю их неубедительными. Не будем больше об этом... И, кроме того, если Михаил в течение ближайшего часа свяжется с нами и приведет «Хиус» сюда, я дам вам еще два-три дня... – Утешение, – язвительно проговорил Юрковский. – Надеяться на связь – надеяться на бога, – криво усмехнулся именинник. – К сожалению, вы правы, Григорий Иоганнович, – холодно согласился Ермаков и поглядел на часы. Вечер был испорчен несомненно. Геологи сели бок о бок и понурили головы. Ермаков снова занялся приемником. Репродуктор выл и надсадно каркал. Бежали минуты. Связи не было. Забытая бутылка одиноко стояла посреди белой салфетки. «Кр-ра, кр-ра, ти-иу-у, фюи-и...» – затянул приемник. Индикаторы на стене медленно налились красным. Заверещали счетчики радиации. – Венера приветствует тебя, Иоганыч, – деревянным голосом сообщил Юрковский. – Ах, боже мой, боже мой!.. – проговорил именинник с невыразимой тоской и принялся ругаться вполголоса по-латышски. «Фюи-и-и-у-у», – неслось из репродуктора. Ты слышишь печальный напев кабестана? вдруг негромко пропел Юрковский на мотив знакомой лирической песенки. – А, это что-то новое! – оживился Дауге. – А дальше? – Подпевать будешь? – спросил Юрковский немного смущенно. – Конечно! Давай! Юрковский повторил, и Дауге ужасным голосом подхватил: Уходят из гавани Дети Тумана, Ты слышишь, как чайка рыдает и плачет, В предутренний ветер, в ненастное море, Их ждут штормовые часы у штурвала, И жаркие ночи, и влажные сети, Их ждут берега четырех океанов, – «Вернутся не скоро... Когда?» – задумчиво повторил Дауге. – Молодец, Володя, хорошо... Разлили и выпили по одной. Юрковский, приуныв, склонил на руки красивую, чуть седую голову. Ермаков о чем-то напряженно думал, ежеминутно механически взглядывая на часы. Быкову стало совсем грустно, он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. В памяти вставали милые сердцу, страшно далекие образы – синее глубокое небо, легкий ласковый теплый ветерок, белые клочки облаков в темной дрожащей лужице... Земля... – Хватит, Иоганыч, – раздался голос Юрковского. Быков поднял веки. Дауге наливал в стаканчик. Руки его дрожали, янтарные капли, весело сверкая в электрическом свете, падали на салфетку, разбегаясь по ней маленькими яркими шариками. – Это не мне, – строго сказал Иоганыч, – и не тебе... Он потянулся через закуски: – Выпей, Богдан... Ну, знаю, что не терпишь, но ради меня – должен! Юрковский отшатнулся. Держа стаканчик в вытянутой руке, Дауге говорил убеждающе: – В Дымное море нас все равно не пустят. Эрго – поход окончен. Ради этого абсолютно нельзя не выпить... Ермаков вдруг поднялся. Совершенно спокойно, не отрывая глаз от циферблата часов, он сказал: – Извините, я выключу свет. Надо осмотреть окрестности. – П-пожалуйста, – с трудом проговорил Быков, не отрывая глаз от белых щек Дауге. – Помогите мне, Алексей Петрович, – проговорил Ермаков. Он словно ничего не замечал. – П-пожалуйста, – повторил Быков. Они поднялись в командирскую башенку. Ермаков погасил свет. В наступившей темноте зазвенел резкий, нездоровый смех Дауге. – Ты прав, Богдаша... Ты прав. Ермаков развернул дальномер в сторону юга и прильнул к окулярам. Быков нагнулся ко второму дальномеру. Он не понимал, что делает. Он слышал только резкий смех за спиной, непонятные слова (Дауге начал громко говорить по-латышски), шепот Юрковского: – Григорий... Гриша... Успокойся... Гриша... А потом перед его глазами в свинцово-черном круге, расчерченном фосфоресцирующими штрихами, вдруг вспыхнули одна за другой две яркие кроваво-красные звездочки – невысоко над черной бездонной полосой горизонта. – Отсчет, – неожиданно хриплым голосом проговорил над ухом Ермаков. – Отсчет, Быков! Не зевайте, черт... Не думая, машинально и торопливо, Быков засек направление на странные вспышки. Красные звездочки потускнели и погасли. – ...Анатолий Борисович! Ну, скажите же вы ему, пусть выпьет! – негодующе крикнул Дауге. – Выпейте. Выпейте, Богдан Богданович, – проговорил Ермаков. Он зажег свет в башенке и с лихорадочной поспешностью принялся снимать отсчеты с барабанов своего дальномера. – Вот так, – с удовлетворением говорил Дауге. – Умница – командира слушаешься. А теперь еще одну... – Сколько у вас? – быстро спросил Ермаков. – Высота – десять градусов ноль восемь минут, азимут тринадцать градусов двадцать шесть минут... Но что... – Молчите, Алексей Петрович... – Ермаков записал числа в блокнот. – Молчите. Об этом после... Быков взялся пальцами за нижнюю губу. – Свет! – закричал вдруг Юрковский. – Зажгите свет! Дауге опять плохо!.. [Предыдущая часть] Оглавление [Следующая часть] |