|
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ГОЛКОНДЫ
«Мальчик» шел не быстро. По экрану скользили очертания частых столбов, глыб камня. Ермаков сидел, откинувшись на спинку кресла, положив руки на пульт управления. Свет в транспортере был погашен. Геологи спали. Юрковский тихонько посапывал, свернувшись клубочком; блики серебристого света, падающего с экрана, скользили по его спокойному лицу. Дауге, закинув голову, глухо стонал во сне, иногда принимался быстро-быстро неразборчиво бормотать что-то. Потом вдруг открыл глаза, сказал громко, внятно: – Знаю, все знаю... Но что делать? За что?.. Ответь – за что? Ермаков не обернулся. Быков долго смотрел на осунувшееся измученное лицо друга, потом спросил: – Анатолий Борисович, что с Дауге? Неужто это навсегда? Ермаков чуть пожал плечами: – Я не психиатр, Алексей Петрович. Мне трудно разобраться в этой болезни. Я не понимаю ее. «Змеиный психоз», галлюцинации, Богдан... Истощение организма – странное, необъяснимое... Гриппозная температура. И все это без видимой причины. Смерть Богдана он перенес гораздо спокойнее, чем Юрковский, переутомлялся не больше остальных... Может, это та самая горячка, о которой говорили чехи... Только бы, Алексей Петрович, вернуться: по опыту знаю – Земля, голубое небо лечат все небесные болезни лучше любого врача. – Если это какая-то особая местная болезнь, так почему мы здоровы?.. Все должны были... Впрочем... Помните, Анатолий Борисович, Дауге несколько раз выходил из «Мальчика» без скафандра?.. – Скорей бы вернуться, Алексей Петрович. На Земле разобрались бы во всем. Помолчали. Дауге опять заговорил. Поднялся, сел, упираясь руками, спросил удивленно: «Белее, чем алебастр? Ерунда!» и снова упал на спину, закинув лицо. Быков потер ладонями глаза – казалось, будто тысячи иголок впиваются в веки. – Болят? – покосился на него Ермаков. – Так... Немножко побаливают. А вот, Анатолий Борисович... Почему мы не вызвали «Хиус» прямо сюда, на ракетодром? Зачем тащиться несколько суток по плохим дорогам, если Михаил может привести планетолет сюда?.. Ермаков быстро взглянул на Быкова, лицо его потемнело. Ответил не сразу, оглянувшись на спящих, будто желая убедиться, что они не услышат: – Да. Перед началом похода я договорился с Крутиковым именно так. Это было бы не только удобно для нас с вами, но послужило бы испытанием посадочной площадки. Это было бы очень хорошо, Алексей Петрович. Но... – Но? – Я должен был отдать приказ на переброску «Хиуса» после установки последнего маяка. Но еще накануне... вы помните, связь с Михаилом прервалась. Неожиданно прервалась. – Да, я помню это. Ермаков помолчал. – Это был очень странный перерыв: репродуктор вдруг загудел, и я почти перестал слышать Крутикова. Но мне показалось, что он окликнул меня как-то... как-то взволнованно, как-то возбужденно... И с тех пор мне не удается связаться с «Хиусом». – Что-нибудь случилось с Михаилом? – Да. Быков приподнялся. – Случилось? Что? Ермаков, не отрывая взгляд от экрана, проговорил: – Вы заметили две вспышки на горизонте? – З-заметил, конечно. Но... – Не волнуйтесь, Алексей Петрович. Оснований для беспокойства пока нет. Пока. Во всяком случае, Михаил Антонович жив и... здоров, разумеется. Значит, планетолет в порядке. – Ермаков опять оглянулся на геологов, понизил голос. – Я засек направление на вспышки... Одним словом, вот что... – Он осторожно остановил транспортер, снял руки с пульта и вытащил из стола сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Бережно развернул ее. – Смотрите... Это была карта исследованной области. Быков разглядел почти правильное кольцо огромного болота, грязевого кратера, и крестик внутри его – место посадки «Хиуса». Путь «Мальчика» через пустыню и гряду скал к ракетодрому «Голконда-1» был нанесен четким пунктиром. Резко бросалось в глаза чернильно-черное пятно Голконды, окаймленное бледно-серым поясом Дымного моря. Ермаков указал кончиком карандаша на маленький красный кружок юго-восточнее болота: – Вот эта точка. Вы видите, это в стороне от болота... Именно отсюда были выпущены ракеты, если, конечно, это были ракеты. Точность определения – пять-семь километров. – Но как и почему мог перескочить туда «Хиус»? – Я не говорил, что это «Хиус». Но... – Что? Ермаков ссутулился и погладил больную ногу. – Вот что, Быков. Сейчас мы идем к месту посадки «Хиуса». К болоту. Ракеты могли быть выпущены какой-нибудь экспедицией, знающей, что мы где-то в этом районе. Возможно, это просто автоуправляемая ракета-грузовик с продовольствием. Или там вообще ничего нет. Мы могли видеть атмосферные вспышки... Однако они странно совпадают с нашим условным сигналом. Во всяком случае, Алексей Петрович, все может случиться. – Ровно в двадцать ноль-ноль? – спросил Быков. – В двадцать двенадцать, – холодно уточнил Ермаков. – А Михаил должен был в случае... должен был сигнализировать ровно в двадцать? – Да. Быков отчетливо ощутил в груди холодок нехорошего предчувствия. Ермаков наклонился к уху Быкова. На мгновение его глаза засветились в сумраке кабины, как у кошки. – Так или иначе, одну карту я отдаю вам. Спрячьте и держите при себе. Все время держите при себе. Вторая останется у меня, я кладу ее вот сюда, в столик. Геологам говорить ничего не надо. Очень может быть – все это ложная тревога. – Та-ак. Понятно. А не двинуть ли нам прямо туда? – глядя прямо в глаза Ермакову, предложил Быков. – Если это люди, зря сигналы подавать они не станут. – Да. Верно. Но сначала мы пойдем к «Хиусу». А дальше – посмотрим. Быков сложил карту, сунул ее во внутренний карман. – Ясно. От Михаила, значит, ничего? – Ничего, Алексей Петрович. Сейчас я подремлю немного и попытаюсь еще раз. Держите курс на проход в скалах, возвращаемся прежним путем. Идите прямо по карте. – Слушаюсь. Отдыхайте, Анатолий Борисович. А... А вдруг это все-таки Михаил?.. Ермаков спокойно пожал плечами, покачал головой: – Не будем делать поспешных выводов. Надолго настала тишина. Ермаков заснул, уронив голову на грудь. Покашливают двигатели, неторопливо тикают счетчики, товарищи дышат ровно. Даже Дауге успокоился и крепко заснул. Быков начинает подсчитывать. До «Хиуса» – сутки, ну, скажем, двое суток. Еще через сутки – на «Циолковском». Ну, там, туда-сюда, короче говоря, через полмесяца будем дома, на Земле-матушке. Прежде всего – в парикмахерскую, постричься по-человечески, а то от Гришиной стрижки весь экипаж стоном стонет: из Дауге парикмахер, как из Быкова геолог. Потом – Ашхабад. Значит, так. Стучусь. Она, конечно, тетрадки проверяет, учительница моя... Милый ты мой человек... А, черт, как глаза болят! Быков замедляет ход «Мальчика», осторожно трет веки – больно. Ну, ничего... Это верно – Земля быстро вылечит все небесные болезни... Сзади шутливо-сердитый голос Дауге: – Ты что машину качаешь? Драть тебя некому!.. – Ладно, ладно, – улыбается Быков. – Спи себе знай, не буди людей. Слышно, как Дауге ворочается на своем жестком ложе. – Все, теперь уж не засну... А ты чего бодрствуешь, полуночник? – Как так – чего? Машину ве... – Да я не тебе... Богдан, слышишь? Быков холодеет – вот оно, опять. За спиной звучит негромкий дикий разговор-монолог: – Тоже не спится? Ну, ясно – любовник пылкий, глаза сияют подобно чему-то там и свету звезд... А? Нет, зачем же, я в этом смысле человек конченый... Ты мне лучше скажи, в Большой театр достанешь билетик, на «Фауста»? Ха-ха-ха!.. Да нет, серьезно... «Позвольте предложить, преле-естная, вам руку...» Что? Не верю... Но это же колоссально! Ты гений! Честное слово, молодец, Богдан! Ага... У меня другая заветная мечта: отдохну на Земле, подлечусь немножко... Нет, вот волосы выпадают, видишь – прядями целыми... Ну, у тебя не так – такую гриву никакая радиация не возьмет... Погоди, дай досказать... Быков не выдерживает, оглядывается. В бледном неверном свете экрана лицо Дауге кажется черным. Он сидит, скрестив ноги, повернувшись к рации, глаза закрыты мечтательно. В голосе такое спокойствие, такая убежденность, что Быков вздрагивает: ему кажется, что у рации, слегка покачиваясь по обыкновению на стуле, сидит Богдан – темный силуэт на фоне поблескивающих металлом приборов. – Подлечусь немного и отпрошусь снова сюда. Космическая палеонтология! Новая замечательная наука! Жаль, я не специалист, но это дело поправимое, тем более что кое-какими знаниями я обладаю... А? Конечно, можно и так, но это много времени отберет. Я лучше во время отпуска займусь... Конечно! Потом заметь, специалистов по венерианской палеонтологии... Да-да-да-да! Дауге приглушенно смеется. Быков закусывает губу: – Слушайте... Тише! Люди спят. Богдан... то есть... это... Гришка! Не спится – займись чем-нибудь. – Слушаюсь, водитель! – Дауге зловещим шепотом сообщает своему незримому собеседнику. – Видал? Стро-огий!.. Зашуршало – Дауге улегся опять, замолчал. И снова – шумят моторы, поскрипывает песок под гусеницами, возникают и исчезают беззвучно на экране очертания обломков камня...
«Мальчик» был недалеко от скалистой гряды, когда Быков заметил впереди на пути движения красные пятна и полосы с мерцающим над ними тяжелым лиловатым паром. Необычайный огненный поток преграждал «Мальчику» дорогу. Быков остановил транспортер и вполголоса позвал Ермакова. Некоторое время они оба, склонившись над смотровым люком, молча вглядывались в странное явление. – Попробуем пройти? – спросил наконец Быков. Ермаков неопределенно помотал головой: – Нет... Не стоит. Лучше попытаться миновать стороной. – Что это может быть? – Не знаю... Подведите машину поближе. «Мальчик» тихонько прополз метров двести и остановился. На черной почве ярко-красным светом мерцали извилистые полосы. Вдали, за пеленой лиловой дымки, они сливались в сплошное малиновое пятно. Казалось, откуда-то выливается, покрывая пустыню, раскаленная лава. Быков заметил, как медленно, почти неуловимо для глаза, красное поле приближалось к большому черному валуну. У его подножия оно поднималось, вспучивалось, наползая на камень... – Оно движется, – пробормотал Ермаков. Валун исчез под красным шевелящимся тестом. – Что за черт! – Выйдем, посмотрим, – решительно предложил Ермаков. Он быстро поднялся и, невольно застонав, снова рухнул в кресло. – Нет, я не ходок... Будите геологов, Алексей Петрович. Они не сразу покинули транспортер. Чем-то зловещим веяло от этой малиново-красной светящейся массы. Даже Юрковский промолчал, когда Быков проговорил осторожно: – Можно подойти и исследовать эту штуку манипуляторами... – Можно, – неуверенно подтвердил Дауге. – По-моему, это не лава... Ермаков нагнулся и, морщась, пощупал ногу. – Будьте осторожны. При малейшей опасности возвращайтесь в транспортер. Вы всегда успеете уйти. Оно движется медленно. Перед дверцей в кессон Быков оглянулся. Ермаков, ссутулясь, сидел за пультом, не отрывая глаз от багровой полосы за смотровым люком. Он не надел спецкостюма, и Быков видел в розоватом свете экрана его пальцы, крепко стиснутые в кулаки... Трепещущая масса двигалась сторонами, охватывая транспортер огромным полукольцом. Длинные рукава, выброшенные вперед, словно ощупывали почву. Мерцающий лиловый туман поднимался над всем этим шевелящимся красным ковром. В наушниках гудела далекая Голконда, раздавался ровный скрипящий шорох: багровый поток волочил за собой камни, осколки валунов. – Удивительно похоже на живое существо, – пробормотал Дауге. – Не говори ерунды, Григорий... – сказал Юрковский. – Это живое существо – посмотри на щупальца: они ищут дорогу среди скал... – Ничего они не ищут... Дауге наклонился, поднял булыжник и, сказав: «А ну, была не была!» – швырнул его в красную массу. Быков, не успевший его остановить, весь собрался, готовый к любым неприятностям. Но ничего не произошло. Камень упал на красную поверхность, подпрыгнул, прокатился немного и остановился, чернея. Вокруг него поднялись струйки розоватого дыма. Потом камень исчез, словно растаял, – красная масса всосала его. – Температура нормальная, – сообщил Юрковский, рассматривая ручной термометр, – пятьдесят четыре и три. Для этих мест – вполне нормальная. Это не лава. Они подошли совсем близко. Стена лилового тумана поднималась прямо перед их глазами; еще несколько шагов – и они ступили бы на поразительный малиновый ковер. – Не стоит дальше, – сказал Быков, – у меня в шлеме счетчик радиации с ума сходит. – Н-да-а, – протянул Иоганыч останавливаясь. – Радиация усиливается. Эта штука излучает, Володя... – Вижу, – буркнул Юрковский, опускаясь на корточки и внимательно рассматривая край багрового потока. Почву покрывала толстая светящаяся пленка – очень тугая на вид, ноздреватая, как губка. Она медленно ползла по земле, местами вспучиваясь, выворачивая камни из песка. – Толщина – сантиметров пятнадцать, – определил Юрковский, наблюдая, как пленка наползает на острый осколок камня. – Это не живое существо, Гриша! Оно совершенно равнодушно к внешним раздражениям. – Чудак! – Дауге пожал плечами. – Губка тоже совершенно равнодушна к внешним раздражениям... Это наверняка колония каких-то микросуществ. – Микросущества... При таком уровне радиации в этом районе? – Юрковский будто думал вслух. – Хотя, конечно, живое может приспособиться к любым условиям. Тем более, эта штука сама излучает... В этом ты прав, Иоганыч. Но как ты докажешь... Давай возьмем пробу – дома рассмотрим. – Значит, вы думаете, что через это красное поле на «Мальчике» идти можно? – спросил Быков. Геологи помолчали; потом Дауге сказал: – Скорее да, чем нет. Во всяком случае, это не лава. – Так пошли в машину. Ермаков ждет. – Сейчас, Алексей. Надо только взять образец этой штуки. Транспортер стоял метрах в ста от них, поблескивая в красном свете. Чернело отверстие распахнутого люка. Малиновая пленка словно обтекала машину – вдали во тьме уже виднелись ее полосы, окутанные лиловатым паром. Пленка охватила «Мальчика» с трех сторон. Быкову стало не по себе. – Давайте-ка побыстрее, товарищи, – сказал он. – Что-то мне не нравится поведение этого любопытного явления природы. – Почему она не подползает ближе? – задумчиво проговорил Юрковский. – Почему она вообще подползает? – возразил Иоганыч. – Это, по-моему, и важнее, и интереснее... Короче, я сейчас сбегаю за контейнером, подождите минутку... – пробормотал он и шаткой рысцой направился к «Мальчику». Быков проводил его глазами и, повернувшись к Юрковскому, увидел, что тот старается финским ножом отхватить кусок пленки. – Не надо, Владимир Сергеевич, зачем? Возьмем эту штуку манипулятором. Юрковский сердито пыхтел, орудуя клинком. Нож легко входил в упругую массу, но она сразу смыкалась за ним. Геолог, рассвирепев, рвал и кромсал плотный трепещущий студень. Наконец ему удалось отделить толстый красный кусок. Густо повалил светящийся газ. Юрковский выпрямился, откатил кусок ногой подальше – на черном песке ярко засветилось красное пятно. Сзади загремело. Они оглянулись и увидели Дауге, свалившегося с «Мальчика». Он сидел на земле в нелепой позе. – Эк его... – с досадой произнес Юрковский. Дауге быстро поднялся и, согнувшись, принялся шарить под ногами – искал что-то. Быков успел заметить, что огненные щупальца уже окружили транспортер, сомкнувшись метрах в трехстах от него. Они образовали почти правильное кольцо. «Кольцо... – вдруг подумал Быков. – Огненное кольцо... Где я слыхал о кольце?» Дауге уже шел, волоча по земле за ремень металлический бачок-контейнер для радиоактивных образцов. Под мышкой он держал тяжелый щиток. – Вот дьявол! – изумленно сказал Юрковский. Быков поглядел под ноги и увидел, что отрубленный кусок пленки расплылся звездой, выбросив длинные тонкие отростки в сторону красного ковра. И вдруг он вспомнил: «Красное кольцо! Берегись Красного кольца! Загадка Тахмасиба...» В это мгновение почва содрогнулась. Быков потерял равновесие и чуть не упал. Он увидел, как, роняя все из рук, повалился на землю Дауге, как Юрковский, пытаясь подняться, встал на четвереньки. В черном небе вспыхнула ослепительная бело-синяя зарница. Второй толчок швырнул Быкова на землю. Под ногами оглушительно треснуло. Кругом загрохотало. – А-а-а! – еле слышно среди ужасного шума закричал Юрковский. Быков, судорожно цепляясь за неровности почвы, увидел, как раскрылась земля рядом с «Мальчиком» и взметнулся столб огня. В пылающем мареве видно было, как бешено закрутились гусеницы вздыбленного транспортера, как поднялся и снова упал ничком Иоганыч. Нестерпимый жар охватил Быкова, проник сквозь силикетовую ткань костюма. Почти теряя сознание, Быков поднялся на ноги, с трудом удерживая равновесие, сделал несколько неверных шагов к перекошенному транспортеру и снова упал – почва ушла из-под ног. Грохот мгновенно стих. Сквозь пот, заливающий глаза, Быков увидел, как медленно наливается тускло-красным, пепельно-красным светом дрожащая потрескавшаяся земля, как оседает в плавящийся песок раскаленный докрасна транспортер. – А-а-а! – кричал сзади Юрковский. Стиснув зубы, превозмогая нахлынувшую слабость, Быков заставил себя поползти на этот жалобный крик. В глазах качалось багровое зарево, плыли разноцветные ослепляющие круги, но он увидел черные, словно обугленные руки Юрковского, тянущиеся к нему. И он нашел еще в себе силы, чтобы вцепиться в них, упереться в землю и оттащить геолога подальше от малиновой трясины. Потом он все-таки потерял сознание, но, видимо, ненадолго, потому что, придя в себя, обнаружил, что Юрковский лежит рядом с ним, неловко подогнув под себя руки, что раскаленная почва вокруг «Мальчика» еще не успела потемнеть и транспортер стоит, сильно накренившись, глубоко уйдя в оплавленную землю, и пластмассовая броня на нем дымится, становясь серой и быстро темнея. Ослепительные сине-белые полосы в небе погасли. В ушах стоял непрерывный пронзительный звон, и Быков не сразу понял, что это – счетчик излучения. «Десятки, сотни рентген», – мелькнула в мозгу и исчезла мимолетная мысль. Он поднялся на ноги, подхватил под мышки неподвижного Юрковского (тот бессильно обвис в его руках) и потащил его к «Мальчику», подальше от пузырящейся, окутанной розовым паром красной пленки. Шагов через сорок он наткнулся на Дауге. Иоганыч лежал на спине, вцепившись скрюченными пальцами в ткань спецкостюма на груди. Положив Юрковского рядом, Быков нагнулся к другу. Дауге был без сознания, дышал часто, с хрипом. Нижняя часть его спецкостюма висела лохмотьями. Алексей торопливо, трясущимися пальцами открутил кислородный кран, снял ремень с автомата, туго перетянул неподвижное тело вокруг пояса, чтобы прекратить доступ раскаленного, бедного кислородом и насыщенного активной пылью воздуха извне. Дауге застонал, со всхлипом втянул в себя живительный газ. Юрковский очнулся сам. Он затрепетал, приходя в себя, быстрым движением поднялся, сел. Дауге продолжал тяжело хрипеть. – «Мальчик»... Анатолий Борисович... – пробормотал Юрковский. – Скорее... Быков помог ему подняться, и они оба, шатаясь, направились к остывающей в сотне метров от них громаде транспортера. Перебрались через широкую чернеющую трещину, побежали. Юрковский первым полез в люк, но сорвался и остановился рядом с машиной, держась за броню и тяжело дыша. Быков оттолкнул его и полез сам. Люк сильно оплавился, стал овальным. Броня была еще раскалена, жар проникал под спецкостюм, нестерпимо обжигая. В темном кессоне Быков напрасно шарил выключатель и, не найдя, зажег фонарик на шлеме. Кессонную дверь открыть не удавалось. – Анатолий Борисович! Товарищ Ермаков! – в отчаянии позвал он и вдруг понял: бесполезно. Командир погиб. Температура взрыва была слишком высока, все оплавилось. «Мальчик» некоторое время был раскален добела, а Ермаков, когда они уходили, был без шлема. Там, внутри транспортера, все сгорело. Все – и командир тоже... Конец... – Люк, люк, скорее, какого черта! – Юрковский вполз в кессон, кинулся к внутреннему люку, толкнул. Он навалился всем телом, и Быков присоединился к нему. Напрасно! Юрковский яростно забарабанил кулаками. – Резать надо... – прохрипел Быков. – Чем, Петрович? Давай в запасной люк, давай!.. Быков выпрыгнул наружу. Второй запасной люк, которым никогда не пользовались, находился в корме транспортера. Но, обогнув машину, он понял, что все погибло. «Мальчик» сильно осел в размякшую от температуры почву и вплавился в нее. Люк оказался ниже уровня твердой, спекшейся корки, и добраться к нему было невозможно. «Мальчик» превратился в мертвую крепость, неприступную для оставшихся в живых. Ермаков отрезан от мира и мертв. Мертв! Командир мертв! Быков устало опустился на пышущую жаром, исковерканную землю, поднес руки к лицу. Пальцы его уткнулись в гладкий колпак шлема...
Иоганыча подтащили к «Мальчику», уложили поудобнее. Быкову пришлось прежде потратить несколько минут на то, чтобы привести Юрковского в себя. Геолог ходил вокруг мертвого транспортера, ничего не слыша, не отвечая, не замечая. Быков схватил его за плечи, сильно встряхнул, и тогда тот опомнился и послушно пошел за ним, всхлипывая и бормоча. Дауге все еще не приходил в сознание. Не было лекарств, бинтов. Нечем было закрыть обожженные ноги друга. Нельзя было даже снять с него шлем и напоить водой – температура воздуха после взрыва была еще слишком высока, более 80 градусов. Юрковский и Алексей Петрович молча перекладывали Иоганыча, рылись в вещевых мешках, обматывая израненные ноги тряпками. Они пытались делать ему искусственное дыхание, сами не зная зачем, лохмотьями костюма укрывали от обжигающего ветра обнаженное тело. Быков поминутно смотрел на ручной термометр, но температура понижалась медленно. – Умрет, – проговорил Юрковский. – Ожог второй степени. Плохо... – Молчи! – взревел Быков, приходя в ярость. – Алексей! Она ползет, – пробормотал Юрковский, как в бреду. – Смотри, ползет... – Что? – Алексей Петрович оглянулся и сразу понял. Вокруг «Мальчика» медленно, но заметно смыкалось кольцо красной пленки. Багровая масса наползала со всех сторон, подбираясь к центру страшного подземного взрыва, который сжег «Мальчика» и где сейчас громоздились глыбы вывороченного оплавившегося камня. Над глубокой черной воронкой поднимались клубы дыма. – Захлестнет, – продолжал Юрковский. – Сомнет, раздавит... Уходить надо. – Куда? – Быков обвел глазами горизонт: со всех сторон наползала малиновая пелена. Юрковский тяжело поднялся, склонился к Дауге, взял его осторожно под плечи: – Берись, Алексей... Запремся в «Мальчике». Может быть, отсидимся... Иоганыч жалобно застонал, когда они протискивали его через узкий люк. В кессоне было еще очень жарко, гораздо жарче, чем снаружи. – Господи! – сказал с отчаянием Алексей Петрович, глянув на термометр. – Девяносто! Он лег на раскаленный пол, втащил Дауге на себя. Юрковский торопливо задраивал люк. Ничего не получалось: и отверстие люка, и крышка потеряли свою первоначальную форму. Он кое-как закрепил тяжелый горячий кусок пластмассовой брони, выглянул в щель: – Сейчас полезет на танк... Оно не обходит препятствий – перебирается поверху... Посмотрим. Он отошел от щели, присел где-то в темноте. Алексей Петрович молчал, прислушиваясь к шорохам снаружи, к хрипению Дауге, чувствуя, как нестерпимый жар гложет спину. Они обречены. «Мальчик» погиб, нет еды, кислорода, воды... Иоганыч плох, очень плох. Что сделать для него? Хоть что-нибудь, хоть бесполезное, если ничего другого не остается... «Мальчик» дрогнул, красный свет, пробивающийся сквозь щели люка, стал ярче. Раздался скрип, скрежет – красная пленка наползала на изувеченный транспортер...
Через полчаса температура упала до шестидесяти градусов, и Алексей Петрович, осторожно стащив с Дауге гладкий колпак, влил ему в полуоткрытый рот глоток апельсинового сока. Иоганыч поперхнулся, открыл глаза, полные страдания. Быков погладил его по небритой щеке и снова надел шлем. – Где мы? – В «Мальчике», Иоганыч, дружок... Ты ранен. – Больно как... Ноги... Что случилось, почему темно? Почему не двигаемся?.. – Был взрыв, Иоганыч, – ответил Юрковский и замолчал: не хватило сил сказать все до конца. – Да... взрыв... Помню. Меня бросило на землю и обожгло... Владимир, ты понимаешь, что это?.. Под землей взорвался атомный котел... Помнишь, мы... спорили... об этом... Не повезло... Как раз под нами... Дауге быстро, прерывисто задышал. Алексей Петрович до отказа повернул кран подачи кислорода. – Хорошо, хорошо... Еще... – Дауге дышал глубоко, жадно. – Где Ермаков? Что вы молчите? Алексей! Что случилось?.. – «Мальчик» погиб, Гриша... – Юрковский помолчал, затем медленно договорил все: – Ермаков погиб... Дауге всхлипнул и снова потерял сознание. «Мальчик» вздрагивал, скрипело что-то по броне, щели неплотно закрытого люка светились красным. Юрковский вдруг заговорил негромко: – Гриша, Гришка, очнись... Мы уйдем отсюда... Понесем тебя на руках... Гриша! Дауге вздрагивал, в бреду звал Машу, плакал: – Маша, Маша... Не уходи. Я все для тебя... Все... Жизнь, честь... Маша... Никто тебя больше меня любить не будет... Все пройдет, все ложь, кроме любви моей... Богдан... «Мальчик» жалко... Один я... Страшно... Смерть... Бо-о-ольно!.. И вдруг, помолчав, – ласково, радостно: – Вот так... Да-да... Какая у тебя ладонь нежная, прохладная... Мне очень больно, Машенька... Ты моя радость, моя чудная... Не надо, не говори, я все понимаю, все – ерунда... Еще, еще... Милая ты моя... А я небритый... Больно очень, Машенька... Ма-ша! Юрковский вскочил, заметался в лучах фонарика: – Убью!.. Сволочь! Подлая баба!.. Он длинно, мерзко выругался. Быков, стащив с Дауге колпак, прижимал к его рту кислородную трубку, не отрываясь глядел в лицо друга. Жизнь уходила с лица, проваливались щеки, тускнели глаза. Губы едва уже шевелились. – Ма-ша... – разобрал Быков. И еще: – Холодно... Боль-но... Ма-ша. Дрожь била небольшое жилистое тело, крупная дрожь, как от сильного пронизывающего холода. Быков взял в ладони его бессильную голову в шлеме, прижал к себе. Дауге умолк. – Умер? – чужим голосом спросил Юрковский. – Не знаю. – Умер, умер. Григорий Иоганнович Дауге – известный советский геолог-космонавт – погиб при штурме Венеры. Иоганыч умер. – Он не умер, – сказал Быков, прислушиваясь к слабому редкому дыханию. Юрковский подошел к люку, прижался к нему и еле слышно проговорил: – Шесть лет вместе... Луна, марсианские пустыни... Шесть лет... Он распахнул люк резким, неожиданно сильным движением. Вокруг была ночь, тьма... Далеко-далеко, содрогаясь от собственной мощи, грохотала Урановая Голконда, поднимая над горизонтом дымное, пронизанное огнем вспышек зарево... [Предыдущая часть] Оглавление [Следующая часть] |