|
Сергей Переслегин
«Личное дело» Господа Бога
Предисловие к девятому тому Собрания
(«Второе нашествие марсиан», «Град обреченный»)
Мне кажется, что самой сложной религией является атеизм.
Не вульгарное неверие, которое обозначает только лишь отсутствие воображения, но атеизм, как сознательный человеческий выбор.
Мир, в который входит ребенок, прост. Он может быть трагическим и страшным (и чаще, чем это принято думать, бывает именно таким), но он не содержит в себе неразрешимых вопросов. Конечно, почти не содержит. Потому ребенку почти не нужна идея Верховного Существа.
Говорят, что Бог создал человека по образу своему и подобию, а человек отплатил ему тем же. В этой шутке не обошлось без доли истины, но только очень маленькой доли. Собственно, никто не мешает определять шахматную комбинацию, как «форсированный вариант с жертвой», картину, как «прямоугольный кусок холста, покрытый красками», человека, как «двуногое существо без перьев и с плоскими ногтями». Однако, не совсем ясно, что делать дальше с этими определениями.
Человек обращается к Богу (как говорят верующие) или выдумывает Бога (по мнению остальных) в тот момент, когда простой мир, доселе окружавший его, вдруг расплывается, меняет свои очертания и для чего-то или для кого-то? заполняется вопросами, которые с очевидностью не могут иметь решения.
Существует только одна теологическая проблема, одна-единственная... Можно, работая в любой философской калибровке от буддизма до неопозитивизма включительно, осмысленно и доходчиво ответить на вопрос «зачем Человеку Бог»? Но попробуйте объяснить, зачем Человек Богу?
«Эксперимент есть Эксперимент, — сказал Наставник. — Не понимание от тебя требуется, а нечто совсем иное.
— Что?!»
Пытаясь понять, я подошел к этой проблеме, как ученый-естественник. В конце-концов, основа ответа всегда заключена в самом вопросе. Достаточно понять, что Человек нужен Богу зачем-то. Своим существованием он исполняет некую функцию, вероятно, для нас непостижимую.
Заметим, что человечество в течение всей своей более-менее документированной истории относилось к системам самого непредсказуемого класса: число людей слишком велико, чтобы исследовать эту систему «механически», и одновременно ничтожно мало, чтобы действовали статистические методы.
Но ведь в реальности статистические методы действуют? Действуют повсеместно — начиная от опросов общественного мнения по поводу президентских выборов и заканчивая теорией рекламы. Действуют, хотя, по логике вещей не должны.
«Я даже спрошу точнее, — сказал Гейгер. — Нормально ли, чтобы миллион человек — все равно здесь или на Земле, — за десятки лет не дал одного творческого таланта?»
Фриц Гейгер привык к интуитивному выполнению закона больших чисел. На миллион человек должен быть один великий писатель, десять ярко талантливых и около ста способных... И отклонение от этого привычного положения дел беспокоит практичного президента. Я не удивлюсь, если и экспедицию на север он организовал не ради научных интересов Андрея, тем более — не ради мифического и далекого Антигорода, а в надежде найти какой-то осмысленный намек на ответ.
А что если — наоборот? На одного великого писателя создается миллион большинства. «...темного, забитого, ни в чем не виноватого, невежественного большинства...».
А ведь какую бы цель ни ставил Господь, пять миллиардов людей для достижения этой цели ему не нужны. Потому что его вполне устроит минимальная по размерам система, для которой невозможен механический анализ.
Но такая система насчитывает мало людей, вследствие чего развитие ее будет крайне медленным. Сотня лет на то, чтобы построить несчастную электростанцию. Пятьсот — на сеть железных дорог. Тысячу на обыкновенный фотонный планетолет.
Очень медленно меняется такое человечество. Очень медленно меняются люди, почти все время и силы которых занято непрерывным трудом ради минимального самообеспечения. И, решая эту проблему, Господь создал почти людей, неотличимых от настоящих, но не обладающих душой, не имеющих свободы воли и не участвующих в Эксперименте. Господь повелел, чтобы Люди могли взаимодействовать только с Людьми. Виртуалы ненаблюдаемы, иными словами, они существуют лишь, как статистическая масса (потому и исполняются статистические законы — по построению). Реальные Люди (во всякой религии найдется своя «тысяча избранных») образуют ничтожное меньшинство, но столь же правомочно высказывание, что никого, кроме их, в мире просто нет. Может быть, и мира никакого нет. «К западу — неоглядная сине-зеленая пустота — не море, не небо даже — именно пустота синевато-зеленоватого цвета. Сине-зеленое Ничто. К востоку неоглядная, вертикально вздымающаяся желтая твердь с узкой полоской уступа, по которому тянулся город. Желтая Стена. Желтая абсолютная твердь.
Бесконечная Пустота к западу и бесконечная Твердь к востоку».
Классический парадокс теологии есть противоречие между существованием и бездействием Господа. Понятно, что речь идет о бездействии в нашем понимании. Но ничто другое нас интересовать не может. Мы, Люди, созданы им для чего-то, чему, возможно, нет названия ни в одном из наших человеческих языков. Мы одарены им душой. Мы помещены им в мир, сотканный из неразрешимых вопросов. Мы привыкли не замечать эти вопросы: Эксперимент есть Эксперимент. Но мы не в силах понять, как Господь может не захотеть спасти умирающего в муках ребенка. И если у Господа по такому поводу есть свое собственное мнение, что ж — тем хуже для такого Господа.
«Беру примером молодого человека, потерявшего любимую жену, только что умершую от рака. Он еще не ощутил, что он жертва особой несправедливости, всеобщего биологического закона, беспощадного, чудовищного и циничного...» (И.Ефремов).
Разумеется, Господь в своей неизъяснимой благости мог просто отменить смерть. Это вполне возможно (что и продемонстрировал в «Сумме технологии» Ст.Лем), и Второе начало термодинамики здесь абсолютно ни при чем. Но каков был бы конечный результат?
Эльфы, как всем известно, дивный народ. Но эльфы, которые не только не умирают, но которых еще и невозможно убить, — это нечто невообразимое. Речь даже не о том, что бессмертная человеческая плесень за довольно короткий срок заполнит Вселенную (это изображено у П.Буля в рассказе «Когда не вышло у Змея») — с этим несложно справиться. Проблема носит иной характер: всякое развитие происходит через смерть.
Прикиньте, сколько великих произведений искусства не было бы создано, если бы Бог, услышав молитвы поколений, отменил бы войну.
Конечно, черт бы с ними — произведениями искусства, тем более, что не меньше было спалено в пламени военных пожаров. Но эта наша логика. Человеческая. Там, «наверху», точно знают, что рукописи не горят.
И не в этом дело, конечно.
Война слишком человеческое, чтобы ее можно было так легко отменить. Ведь зачем-то мы нужны Ему именно такими, какие есть, Он такими нас создал.
Есть, однако, еще одно решение. Согласующееся и с диктатом Реальности, и с милосердием Господа. Оно очень простое.
Всякий раз, когда умирает Человек, Господь создает новый Мир. Мир, в котором пуля прошла мимо, от болезни нашлось лекарство, а родник в пустыне оказался не миражом, а настоящим живым источником.
« — А если мы не найдем воды?
— Вы ее найдете. Всегда находили и теперь найдете.»
Но для своей прежней Реальности он умирает. В бою. При кораблекрушении. В постели. Под колесами автомобиля. Смерть для других — как непременный атрибут Творения. Атрибут развития и подвига. И бессмертие для самого человека, бессмертие, оплаченное непрерывным созданием миров, бессмертие, изгибающее линии судьбы и порождающее саму плоскость исторического континуума.
Зачем?
Ответ довольно прост:
«Вы начинаете новый этап, Андрей, и на мой взгляд — решающий этап. В известном смысле даже хорошо, что все получилось именно так. Рано или поздно все это с неизбежностью должно было произойти. Ведь экспедиция была обречена. Но вы могли бы погибнуть, так и не перейдя этого важного рубежа...».
Когда я первый раз прочитал «Град Обреченный» (вернее, одну его главу, которая сейчас называется «Разрыв непрерывности», а тогда — «Экспедиция на север»), я был лет на семь младше Андрея Воронина-«мусорщика». Теперь я на те же семь лет старше господина «Советника» Воронина, а роман прочитан мною в девятый раз. И как и тогда, двадцать с лишним лет назад, я ощущаю только одно — горькое, обидное непонимание. Девять прочтений открыли мне девять смысловых слоев текста, но, думаю, и последний из них почти так же далек от понимая авторского замысла, как и первый.
«...испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашел, что они лжецы...».
Сейчас, в 37 лет, я читал «Град Обреченный», как роман о взрослении.
Общество — через родителей и школу — программирует Человека, чтобы вести с ним осмысленный диалог. Не все, конечно, доживают до конца этой стадии в текущей Реальности, но многие доживают.
Им кажется, что они уже знают и умеют все. Они имеют ответы на все вопросы, имеют «хороший жизненный план» и вряд ли будут думать о чем-то другом. Даже верующие среди них — атеисты (потому что Господь живет в мире неразрешимых вопросов, а для них пока все вопросы разрешимы). Даже атеисты среди них — идолопоклонники, поскольку хочется во что-то верить, оправдывая свое — такое неочевидное — существование.
А дальше начинается жизнь.
Мусорщик становится Следователем, и вот он уже допрашивает своего друга, а тот кричит ему «Жандармская морда!».
«...ты не был болваном. Ты был хуже. Ты был оболваненный. С тобой ведь по-человечески разговаривать было нельзя».
Еще один оборот делает жизнь, и Редактор городской газеты таскает передачи в тюрьму, а их однокашник по «коллегии» мусорщиков захватывает власть в Городе, расставляя повсюду виселицы, стреляя и убивая — «по делу», «на всякий случай», «по ошибке». И кажется, что теперь-то настал полный конец, что вынести этого нельзя, невозможно.
«Ты взрослеешь, Андрей. Медленно, но взрослеешь».
Воронин сильно меняется между второй частью и третьей. Идеалы заставили его предать, но и сами не выдержали предательства. Старые апостолы не были отброшены за ненадобностью. Просто сломались. «...и нашел, что они лжецы...».
Редактор воспринимает себя взрослым. Он уже не тщится «положить свой живот на подходящий алтарь», как Кэнси. Он вообще почти не реагирует на события. Шведская шлюха Сельма (которой мусорщик Воронин некогда втолковывал азы социалистической политграмоты) с вызовом говорит ему: «По моему, это просто трусость — удирать сейчас из Города».
Андрею все равно. Ему скучно.
(На этой стадии существуют — не скажешь ведь «живут» — герои повести «Второе нашествие марсиан». Что бы ни случилось в Мире Сотворенном, для них не происходит ничего. А если и нагрянут события, хорошие ли, страшные ли, обыватели неназванного Города встретят их детским вопросом. Да, тем самым. «Что же теперь с нами будет?»
Аполлон навсегда обиделся на свои юношеские идеалы. Как многие в Мире Сотворенном. Есть такое детское свойство — обижаться навсегда. Когда-то было принято ругать несчастного Аполлона и подобных ему людей. Ругали в целом с позиции Воронина времен работы мусорщиком. За трусость, вялость, слабость, за измену человечеству перед лицом марсианской агрессии.
А мне кажется, что его можно только жалеть. Ведь ему придется умирать обиженным ребенком.)
Новый поворот, и вот исполняется заветная мечта интеллигента: Воронин становится частью Власти. Да не какой-нибудь, а очень даже «хорошей». Диктатура посредственности над кретинами? Конечно, но как правило имеет место диктатура кретинов над посредственностями. В искусстве руководства Гейгер преуспел значительно больше среднестатистического президента. Не фашист, не убийца, не идиот... и действительно работает во благо большинства, как это ни странно.
Высокие материи, однако, окончательно развенчаны Ворониным. Теперь бывший комсомолец с восторгом играет в новую игру. «Он вдруг как-то очень явственно осознал, что вот он — советник, ответственный работник личной канцелярии президента, уважаемый человек, что у него есть жена, красивая женщина, и дом — богатый, полная чаша (...) Он был взрослым человеком (...) Не хватало только детей — все остальное у него было как у настоящих взрослых...».
И все-таки, он бросает и пост, и Сельму, и Амалию, и всю обеспеченную жизнь ради экспедиции на север. Обреченной экспедиции.
«Взрослый», он пытается объяснить себе, почему и опять обманывает себя. Теперь с другой стороны. Раньше ему чудилось, что он с Сельмой спит «ради блага народа», сейчас ему чудится, что на верную смерть он идет ради власти. Кацман сказал бы: «Это вряд ли...».
И снова виток накручивается на виток, гибнут люди, кварталы сменяются кварталами, в фантасмагорическом мире оживающих статуй, Хрустального Дворца, говорящих волков, скелетов в забаррикадированных квартирах Андрей продолжает идти вперед. К концу мира.
«Почему мы полетели? Луна была там, а мы здесь. Только поэтому».
«Жил однажды на свете один пpинц, котоpый веpил во все, кpоме тpех вещей, в котоpые он не веpил. Он не веpил в Пpинцесс, не веpил в Остpова и не веpил в Бога. Отец пpинца, коpоль, сказал ему, что таких вещей на свете не существует. (...)
Hо вот однажды пpинц сбежал из двоpца и оказался в дpугой стpане. И в этой стpане он с любого места на побеpежье мог видеть остpова, а на этих остpовах стpанные, вызывающие волнения в кpови, существа, называть котоpые у него не хватило духу. В то вpемя, как он был занят поисками лодки, к нему подошел человек в вечеpнем наpяде.
— Это настоящие остpова? — спpосил его юный пpинц.
— Разумеется, это настоящие остpова, — ответил ему человек в вечеpнем платье.
— А эти стpанные волнующие существа?
— Это самые настоящие, самые подлинные пpинцессы.
— Тогда Бог тоже должен существовать! — воскликнул пpинц.
— Я и есть Бог, — ответил ему человек в вечеpнем наpяде и поклонился.
Юный пpинц из всех сил поспешил к себе домой.
— Итак, ты веpнулся, — пpиветствовал его коpоль-отец.
— И я видел остpова, видел пpинцесс, и я видел Бога, — заметил ему пpинц с упpеком.
Коpоль отвечал непpеклонно: — Hа самом деле не существует ни остpовов, ни пpинцесс, ни Бога.
— Hо я видел их!
— Скажи мне, во что был одет Бог?
— Он был в вечеpнем наpяде.
— Были ли закатаны pукова его пиджака?
Пpинц вспомнил, что pукова были закатаны. Коpоль улыбнулся.
— Это обычная одежда мага, тебя обманули.
Тогда пpинц веpнулся в дpугую стpану, пошел на тот же беpег и снова встpетил человека в вечеpнем наpяде.
— Коpоль, мой отец, pассказал мне, кто Вы такой, — заявил ему пpинц с возмущением. — Пpошлый pаз Вы обманули меня, но на этот pаз это не пpойдет. Тепеpь я знаю, что это ненастоящие остpова и ненастоящие пpинцессы, а Вы сами — всего лишь маг.
Человек на беpегу улыбнулся в ответ.
— Ты сам обманут, мальчик мой. В коpолевстве твоего отца множество остpовов и пpинцесс. Hо отец подчинил тебя чаpам, и ты не можешь увидеть их.
В pаздумье пpинц веpнулся к себе домой. Увидев отца он взглянул ему пpямо в глаза.
— Отец, пpавда ли, что ты не настоящий коpоль, а всего лишь маг?
Коpоль улыбнулся и закатал pукава.
— Значит, человек на беpегу был Богом?
— Человек на беpегу — дpугой маг!
— Я должен знать истину, котоpая лежит за магией!
— За магией нет никакой истины, — заявил коpоль.
Пpинцу стало очень гpустно. Он сказал: Я убью себя.
С помощью магии коpоль вызвал смеpть. Смеpть стала в двеpях и знаками подзывала к себе пpинца.
Пpинц содpогнулся и вспомнил о пpекpасных, но ненастоящих пpинцессах и о ненастоящих, но пpекpасных остpовах.
— Что же делать, — сказал он. — Я смогу выдеpжать это.
— Вот, сын мой, — сказал коpоль, — вот ты и начинаешь становиться магом.» (Дж.Фаулз).
«Ну вот, Андрей, произнес с некоторой торжественностью голос Наставника. — Первый круг вами пройден».
Наверное, так и происходит взросление. Сначала ты живешь для себя, хотя думаешь, что живешь для всеобщего блага. Потом ты живешь для себя, понимая, что живешь для себя. Потом ты все еще думаешь, что живешь для себя, хотя давно делаешь это для других. Насколько хватает сил. Для семьи, детей. Для друзей. Кто-то — для человечества.
А в самом конце пути (ну не в конце, скажем, — в некой точке, которую способен увидеть человек, находящийся где-то между второй и третьей стадией) — в самом конце пути, наверно, должно прийти осознание, что в Мире Сотворенном вообще нет «других».
Но для того, чтобы дойти до этого понимания, нужно подряд выиграть у смерти не полсотни — многие тысячи игр.
Человеку верующему это легче. Милосердие Господне способно создавать Вселенные ради секунды осознания у одного Человека. Ради того, чтобы он — все-таки дошел до Конца Мира. У атеиста нет ничего: ни надежды, ни опоры, ни бессмертия. И все-таки...
Когда мир прост, бог не нужен.
Усложняясь, он заполняется богами и демонами, мифами и легендами, колдовством и суеверием. На дороге познания — «дороге славы» все это уходит, чтобы трансформироваться в философского единого Бога, полномочного конструктора Вселенной Неразрешимых Вопросов. Человек, нашедший своего Бога, заслуживает огромного уважения. Но быть может, еще большего уважения заслуживает тот, кто осмеливается остаться во Вселенной один?
[Предыдущий] [Оглавление] [Следующий]
|
