|
* * *
Он помнил зеленый двор под ногами, скрип жестяного козырька, угрюмую решимость кого-то за что-то наказать.
Себя? Ленку? Маму?
Весь последний месяц он находил и выписывал в блокнот изречения великих и просто известных. О том, что события имеют свойство развиваться от плохого к худшему, что если неприятность может произойти - она обязательно происходит, о том, что единственный свободный выбор в этой рабской жизни - отказ от нее.
Он помнил момент толчка. Он даже полет немного помнил. Секунда, замирание, и кровь в жилах превратилась, кажется, в холодец...
И он знал, что было потом. Он очень многое откуда-то знал.
Мама вернулась с работы, вымыла руки и стала готовить ужин. На столе в кухне стоял маленький телевизор, там крутили сериал...
Телефонный звонок зазвонил одновременно на экране - и в прихожей.
Мама вытерла руку о полотенце и подняла трубку.
И голос, незнакомый и официальный, спросил ее, она ли такая-то.
И тогда она все поняла.
* * *
...Саша и в самом деле забросил - красиво завершил атаку зеленых маек.
И тут же упал, потому что в шее у него сидела короткая стрела с черным оперением.
- Ее выдергивать трудно, - сказал кто-то, кажется, Олег.
Выдернули. Из маленькой дырочки выкатилась большая капля крови, сползла вниз, оставляя вокруг шеи лаковую спиральную дорожку. Докатилась до ложбинки между ключицами, остановилась; Саша вытер шею тыльной стороной ладони. Не стер - размазал.
Вова с Антоном провели несколько комбинаций, но безрезультатно.
- Тебе в бросках надо тренироваться, - в сердцах выговаривал Вова. - А то комбинируй-не комбинируй, а результативность никакая... Команду подводишь!
Людовик был доволен, покачивал острым носком ботинка. Мэл грыз соломинку.
Антон устал. Мышцы повиновались, и ноги были легкие, будто на разминке - тем не менее внутри он устал смертельно. Сверху палило невидимое солнце, под ногами поблескивал оледеневший снег, оранжевой молнией метался перед глазами яркий пупырчатый мяч. Вова что-то говорил - Антон понимал с пятого на десятое.
- Тоша, - позвал Мэл. - Подойди сюда...
Антон подошел. Тень забора упала на лицо - на мгновение сделалось легче.
- Тоша, - сказал Мэл. - Я ведь на тебя рассчитываю. Возьми себя в руки, а то, гляди, у меня уже двое кандидатов на твое место в заначке... Понял?
- Мне бы отдохнуть, - выговорил Антон.
- Не нужно тебе отдыхать... Ты в прекрасной физической форме, - Или ты играешь сейчас - или отправляешься, куда следует... Понял?
Антон молча кивнул. Вернулся на площадку; перед ним расступились.
- Играй, - сказал Саша умоляюще. - Там - хуже. Поверь.
* * *
Утра не было. Не было ночи. Никто не ложился спать. Антон только теперь понял, что это такое - быть без времени.
Может быть, они играли день. А может, неделю. А может, год. Мышцы не уставали - не выдерживали нервы. Игра делалась все напряженнее; фол следовал за фолом, штрафной за штрафным. Противники, прежде более чем лояльные друг к другу, теперь чуть что сыпали оскорблениями и даже норовили ударить. Счет был тысяча двести шестьдесят четыре - тысяча двести шестьдесят в пользу команды Мэла. Антон набрал девятьсот двадцать шесть очков и сделал четыреста пять "подборов".
Кажется, Людовик и Мэл тоже поддались азарту. И тоже повздорили; они сидели, не глядя друг на друга, и с каждым броском все стремительнее разворачивали "гонку вооружений".
Антон получал сперва камнем по затылку. Потом дротиком в шею. Потом ножом в спину. Потом стрелой в сонную артерию. Потом во время его броска раздался выстрел; мяч прокатился по кольцу и не попал в корзину. Пока Антон лежал на снегу с пулей в пояснице, Мэл и Людовик устроили тихое разбирательство: Мэл утверждал, что соперник выстрелил не в момент броска, а раньше, а Людовик предлагал ему проигрывать с достоинством.
В отместку Мэл тоже начал стрелять игроков Людовика, причем калибр у него был, будто для охоты на слона. Атакующего Олега он убил раз сто, а Сашу - двести семнадцать раз, причем последним выстрелом размозжил Саше голову, и тот минуты три лежал под кольцом, прежде чем сумел подняться.
- Разобрали игрочков! - орал Вова.
- Не тормози! На скорости! - кричал Саша.
Счет был тысяча триста девяносто шесть - тысяча триста девяносто восемь в пользу команды Людовика, когда Мэл вытащил огнемет...
* * *
С потолка срывались капли - тяжелые и прозрачные, и очень холодные в сравнении с остальной водой.
Пар сгустился. Казалось, что смотришь на мир сквозь школьную промокашку.
На Сашином теле не осталось уже ни следа копоти, а он все тер и тер бока, плечи, спину. Лицо. Коротко стриженые волосы.
- ...А бывает, стыдно признаться, - говорил Вова. - Стыдно признаться людям, какую подлость совершил...
- Глупость, - поправил, поморщившись, Олег.
- Подлость, - хрипло отозвался Саша. - Правильно Вован говорит.
- А я детдомовец, - надменно бросил Олег. - Кому я нужен?
- У тебя дети могли быть, - укоризненно сказал Саша.
- А могли и не быть, - огрызнулся Олег. - Это вы, у кого мать там, отец, кто из-за жвачки повесился - вы дураки. А мне другой дороги не было... Так и так пришили бы...
- Ты бы рот заткнул... Кто, ты сказал, из-за жвачки повесился?!
Антон потихоньку отошел в сторону. Отвернулся лицом к стене.
Горячая вода хлестала по макушке.
* * *
...Не в один день. Медленно. Долгие месяцы.
Тогда еще было время.
Уже полгода прошло с тех пор, как Ленка вышла замуж. Ее живот был как огромный баскетбольный мяч. Злые языки говорили, что свадьба случилась "по залету", и уговаривали Антона "не переживать". Потому как "невеликое сокровище".
Антон слушал. Не кивал, но и не спорил. Только потом, вернувшись домой, долго мыл руки, уши, тер мылом щеки.
Кожа на лице скоро стала шелушиться. Мама купила ему крем.
Мама смотрела бесконечные нудные сериалы.
Он уходил на школьную спортплощадку и играл. Сам с собой. До остервенения. Забрасывал мячи в лысое, без сетки, кольцо. Колотил об асфальт. В темноте. Вслепую. Играл.
- Ты понимаешь, что если вылетишь из института, тебя сразу загребут в армию?!
Он послушно ходил на лекции. Ничего не понимал. Сидел, как болванчик.
Над ним смеялись - из-за роста. Звали "кишкой", "шпалой", да ну, всех баскетболистов дразнят одинаково...
В глубине стола хранились их с Ленкой фотографии - он их не выбросил. Идиот.
Ему надоели мамины упреки. Ему надоели сериалы. Он понимал, что сессию не сдаст.
У него не было ни одного друга.
Он был лишний.
А мама в тот день приготовила ему бутерброд с маслом и сыром. Заварила чай в маленьком термосе. И положила яблоко.
Он не знал об этом. Он не открывал сумку. Он только теперь об этом знал.
Если бы он открыл сумку - это яблоко удержало бы его.
* * *
- Мэл...
- Да?
Антон понял, что не сможет сказать приготовленную фразу. Глаза у Мэла были темно-зеленые, вязкие, а кроссовки белые, как яичная скорлупа.
- Я сожалею, - выговорил Антон. - Я раскаиваюсь.
- В том, что плохо играл?
- Нет... В том, что я...
И замолчал.
- Ну и? - Мэл чуть заметно подмигнул.
- Я мерзавец! - почти выкрикнул Антон. - Я предатель...
- И что? - Мэл усмехнулся.
Антон молчал.
- Не имеет значения, - сказал Мэл. - Я тебе не судья. Теперь у тебя одна задача и одна мысль в голове: как бы забросить мяч в корзину. Это единственное утешение, которое я могу тебе предложить... И будь доволен: другим и такое утешение недоступно.
* * *
Смысл его слов дошел до Антона много позже.
Игровое поле было местом, заменяющим жизнь, а душевая - аналогом смерти. Символом отчаяния.
Во время игры он думал только о мяче. Только о том, как избавиться от защитника-опекуна и "предложить" себя разыгрывающему. Как точнее сделать передачу. Как обвести. Как отобрать. Как забросить.
Будничная гибель, подстерегающая его в момент результативного броска, перестала пугать. Только огнемет по-прежнему вызывал ужас, но огнеметами и Людовик, и Мэл пользовались в исключительных случаях. На глазах Антона однажды сожгли Сашу и однажды - Вову. Сам он подобной участи до сих пор избегал.
Зато в душевой он всегда помнил, что случилось. В душевой он всегда думал о маме и о красном яблоке на дне спортивной сумки. Стоял лицом к мокрому кафелю, слушал, как переговариваются ребята в соседних кабинках, видел зеленый двор под ногами - и мамино лицо, когда она узнала.
Ленка почти не вспоминалась.
Она, наверное, уже родила. А может быть, прошел только один день... А может быть, сто лет. И там нет уже никого, кто его знал. И, значит, мама уже свободна от...
А может быть, это навечно.
- Слушай, Сашка...
- Чего?
- А что эти козлы, в армии... что они с тобой делали?
- Отстань, - Саша сразу отдалился, насупился и поскучнел.
- Ты понимаешь, - сказал Антон, глотая горячую воду. - Меня ведь никто... Я из тех, кто "из-за жвачки повесился". Только я не вешался. Я...
- Мало ли, - сказал Саша. - Вон Славка-младший тоже. У него папаша был бизнесмен. Славка в Англии, в колледже... так ему надоело. Выбрал, понимаешь, свободу. И ты выбрал свободу. Ну и я тут, вместе с вами. Через этих козлов.
- А у тебя мама осталась?
Саша посмотрел вверх, не жмурясь под струями воды, как будто глаза его были стеклянные:
- Хоть бы справедливость была... А так - никакой справедливости. Людовик меня поменяет, если только что... Я ему говорил - вы же все про меня знаете. Я ж не с жиру, а от отчаяния... А он говорит - ну и что.
* * *
- Что с тобой, Тоша?
Антон молчал.
Вот уже вторую игру он откровенно саботировал. Ронял мяч. Промахивался из выгоднейших положений. Равнодушно следил за игрой, ходил по площадке пешком, будто сторонний наблюдатель.
- Что с тобой, ты перехотел играть? Надоело? Готов расстаться с ребятами - и со мной?
- Да, - сказал Антон.
- Что?!
- Я готов пойти на общих основаниях, - выговорил Антон, глядя Мэлу поверх головы. - Это было бы справедливо.
Мэл помолчал. Взял Антона за плечо; его прикосновение было, как ласка гигантского богомола:
- Ты что-то знаешь о справедливости? Поделись со мной. Я вот не знаю.
* * *
- Это Данилка, - сказал Людовик. - Отлично играет в нападении. Прошу любить и жаловать... Антон, можно тебя попросить размяться с Данилом один на один?
Парень был двухметровый и очень молодой. Лет шестнадцати, не больше. Насупленный. Напряженный, но не испуганный. В хорошей футболке от известной фирмы.
- Давай, - Мэл бросил Антону мяч. И пока мяч летел - Антон успел понять, что Сашу больше не увидит.
"Что ты знаешь о справедливости?"
Почему - Саша?!
Он, Антон, добровольно отказался от поблажки. А Саша - тот всегда боялся пойти на общих основаниях...
"Людовик меня поменяет, если только что..."
И вот он, Антон, играет с каким-то Данилкой.
...Этот подросток был решителен и самоуверен. И он был на полголовы выше Антона; игра шла по кругу: Данил прижимал Антона к линии, мяч выходил в аут. И снова: Данил прижимал Антона к линии...
- Хорошо, - сказал Людовик. - Мэл, Антон, обождите меня недолго.
И ушел за забор - вместе с Данилом.
- Менять будет, - сказал Мэл.
- Что? - не понял Антон.
- Этот не годится.
- А чем ему не угодил Саша?!
Мэл пожал плечами:
- Ведь это он себе выбирает игроков, а не я и не ты... Правда?
И в ту же секунду появился Людовик с другим парнем - это был ровесник Антона, затравленный, мосластый, в поношенной флотской тельняшке.
* * *
Когда счет в новой игре сделался две тысячи сто восемь - две тысячи девяносто в пользу команды Мэла, Людовик отложил армейский автомат. Антон еще не видел огнемета - но знал, что он непременно появится; он знал это - но все равно рванулся к кольцу. Зная, что заколотит.
Мяч был оранжевый, а огонь - белый. Если смотреть изнутри. Белый с тонкими черными веточками, похожими на кровеносные сосуды. И Антон бежал и горел - долго, несколько длинных секунд.
В огне сворачивались листья каштана. И листы чьих-то писем - детский почерк; и оплывали, будто льдинки, цветные и черно-белые фотографии...
Они с Ленкой на море. С "сувенирным" видом за плечами. Ленка улыбается и обнимает Антона за шею.
Ленка в тонком халатике на мокрое тело.
Ленка...
"Мама! Забери ты меня из этого лагеря. Тут скучно, в девять вечера спать, и все время дождь. И вожатый противный. Я жду тебя в воскресение..."
Когда Антон смог открыть глаза, в воздухе все еще пахло паленым. И ноги в кроссовках стояли кругом - в серых и синих кроссовках; потом блеснула будто яичная скорлупа, и белые, как пароход в далеком море, большие тяжелые кроссовки выплыли откуда-то и остановились у Антона перед глазами.
- Вставай, - сказал Мэл.
Копоть была всюду. И - запах.
- Теперь ты имеешь представление о месте, куда так просился, - сказал Мэл Антону на ухо. - Поэтому соберись и играй дальше.
* * *
Вода стекала в забранную решеткой дыру посреди душевой. Ребята говорили вполголоса и косились на Антона с опаской. Новенький - его звали Кирилл - сидел на корточках, обхватив руками стриженую голову.
Вода была черной. Копоть никак не желала отмываться.
* * *
- Мэл...
- Да?
- Я ведь не могу ничего исправить... Ничего вернуть. Ведь не могу?
Мэл хмыкнул:
- Ты хочешь, чтобы я тебя утешал?
- Нет, - сказал Антон. - Я просто спросил. Я подумал... Ведь трудно забросить мяч под огнеметом, правда?
- Трудно, - согласился Мэл.
Антон отвел глаза. Посмотрел на свои руки. Ладони были серые как пепел.
- А что, если кто-то сделает? Это? Забросит в огне?
Мэл некоторое время его разглядывал, а потом вдруг расхохотался:
- Ты хочешь торговаться, что ли? Нет - я тебя правильно понял? Ты хочешь заключить договор?
У него были ровные острые зубы. Большая слива на футболке переливалась всеми оттенками синего.
* * *
Счет был пять тысяч сто тридцать шесть на пять тысяч двести в пользу команды Мэла. Новичок Кирилл был очень хорош в игре, но слаб психологически. Всякий раз, когда в спину ему ударяла автоматная очередь, он умирал всерьез и надолго; его приходилось едва ли не силой поднимать с подмерзшего снега и пощечинами приводить в чувство. И долгие минуты после этого Кирилл мыкался по площадке, будто слепой котенок; команда Людовика теряла очки, и Антон знал, что скоро придет очередь огнемета.
Пришла.
Антон выпрыгнул с линии штрафной - и увидел Вову, который рвался к кольцу и был совершенно открыт. И Антон паснул, и Вова обязательно заколотил бы, если бы тонкая огненная струя, прицельно выпущенная Людовиком, не превратила его в пляшущий факел.
Мяч ушел в аут.
Новичок Кирилл сел на снег.
Антон подошел к черной кукле, которая еще секунду назад была Вовой, и которая через секунду снова станет Вовой, грязным и отвратительно пахнущим.
- Моя очередь, - сказал Антон угрюмо. - Вытащишь на себя меньшего Славика и паснешь мне... Понял?
И Вова кивнул.
* * *
...Внизу был зеленый двор. Большие каштаны. Машины у соседнего подъезда. Провода.
Скрежетал жестяной козырек.
Приглашающе покачивались кроны. Мягкими струями изгибались облака, звали полетать...
Опрометью, как нашкодивший кот, он кинулся прочь от края крыши. Спотыкаясь, путаясь в какой-то проволоке, налетая на антенны, снося все на своем пути - прочь, на лестницу, в полумрак.
Шестнадцатый этаж. Пятнадцатый. Четырнадцатый...
Кто-то отшатнулся с дороги:
- Ты чо, сдурел?
(Огонь мешал и думать, и видеть. Мяч был белый. Все было снежно-белое. Пальцы уже лопнули, обуглились, но глаза еще видели белый-белый свет этого последнего огня.
Пламя было плотное, будто желе. Белое с черными прожилками.
Антон успел увидеть, как над кольцом со сгоревшей сеткой...
К тому моменту его уже не было, он сам уже почти сгорел...
Опускается большой, неправильной формы мяч, будто голова снежной бабы...
Катится по краю кольца - и валится внутрь...)
Он выбежал на этот незнакомый двор, под это незнакомое солнце, под взгляды незнакомых старушек. Тех старушек, которым так и не пришлось стать свидетелями его полета...
(Огонь...)
Его провожали покручиваниями пальцев у виска; он бежал по тротуару, задевая прохожих, кинулся к телефону-автомату, но не смог набрать номер и бросился бежать дальше...
(Зеленый двор под ногами. Скрип жестяного козырька...)
Вот дом.
Вот этаж.
Вот дверь.
Сейчас откроют.
- Мама!..
* * *
Стены душевой были облицованы белой кафельной плиткой. Кое-где вместо выпавших кафельных квадратов темнели пустые бетонные четырехугольники. На потолке набрякали тяжелые капли, а из душа хлестала широким веером горячая, очень горячая вода.
КОНЕЦ
Марина и Сергей Дяченко
© Марина и Сергей Дяченко 2000-2011 гг.
Рисунки, статьи, интервью и другие материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ПЕРЕПЕЧАТАНЫ без согласия авторов или издателей.
|
|
