|
* * *
- ...Да. Похоронили мы его. Шебутной был парень, земля ему мхом, но славный, хороший... Вот, цветами все стены расписал. Но столько лет прошло, цветы пооблупились, забелить заново пришлось... Шесть лет уже прошло. Небесный Хозяин дал, он же и забрать может... А вам-то что?
Обитатели дома вернулись с площади слегка угрюмые, но настроенные по-боевому: половина взрослого мужского населения завтра же с утра отправлялась на призывной пункт, и все были уверены, что теперь-то уж волкам несдобровать. Дымин теперешний собеседник, Лом-Лановой, завтра призывался тоже и теперь нервничал - беседа была ему явно ни к чему.
- Когда вы его в последний раз видели живым? - спросил Дым.
Лом-Лановой нахмурился.
* * *
Колотит в диком темпе по маленькой цветной груше. Завораживающее зрелище. Как жонглер в цирке, нет, как фокусник...
Берет огроменную дубину и лупит - попеременно с правого и с левого плеча - по половинке резиновой камеры от самосвала. По форме упражнение для верхнего плечевого пояса, по сути - картина свирепой экзекуции. Зверь, думаю с восхищением. Терминатор.
Сижу в углу в спортивном костюме. Пью чай из огромной дымящейся кружки.
Весело.
* * *
Не пойду же я в кабак в спортивных штанах. Мне надо заехать переодеться...
Я тебя завезу, - предлагает.
Колеблюсь. Соглашаюсь.
Катим через весь город. Всюду пробки, пробки; всюду напряженные лица водителей и злые - регулировщиков.
Ты одна живешь? - спрашивает, как бы невзначай.
Молчу, вроде как не расслышала.
Наконец-то приехали.
Смотрю на свой дворик его глазами. Чахленько, скромненько, рабочая окраина. С другой стороны, зелено, цветочки в палисаднике; мой красавец вылезает из машины и собирается подниматься ко мне!
Вот что, - говорю тоном, не терпящим возражений. У меня там бардак, зрелище не для слабонервных, обожди здесь.
А я не слабонервный, - улыбается.
Все равно нефиг, - поворачиваюсь и иду к подъезду. Он остается ждать меня возле машины.
ЕЛЕНА
Он сидит на оградке палисадника. Он не может меня видеть за цветной пленкой витражей, но мое чувство безопасности напряжено, как кожа на барабане.
Я боюсь его? С какой стати?
Он чужой мне. Он вообще никто. Любая картинка в моем витраже реальнее, чем он. Скоро он исчезнет, и я больше никогда его не увижу.
Нечего бояться.
Хочу отойти от окна. Не могу. Сижу и смотрю.
Он чувствует взгляд - поворачивает голову и смотрит прямо на мое окно! Как Снежная Королева у Андерсена. Странно, что от этого взгляда мои витражи не свернулись трубочкой и не опали, будто прошлогодняя афиша...
Отпрыгиваю, как будто меня сдуло с подоконника ветром.
Нахожу в шкатулке под зеркалом мелок, обвожу на полу круг, стою в центре с закрытыми глазами.
"Крик идет петушиный В первой утренней мгле Через горы-долины По широкой земле".
Здесь меня не найдут.
ЛЕНА
А я знаю, где твое окно, - говорит Виктор.
(Я только что выскочила из парадного. На мне мое лучшее платье, а на ногах шпили такие, что еще чуть-чуть - и сравняюсь в росте со своим спутником. Изо всех окон к тому времени торчат любопытные физиономии, отовсюду взгляды, взгляды, о, я местная знаменитость, славная теперь не только тем, что появляюсь "в телевизоре", но и в первую очередь тем, что ко мне приезжает на шикарной машине сам Дымко!).
И где же? - интересуюсь равнодушно.
Он кивает, указывая. Поднимаю глаза; витражные стекла резко выделяются среди всех соседских окон.
Что это ты придумала? - спрашивает.
Когда? - искренне удивляюсь и сажусь в машину. Нечего, мол, трепаться под взглядами соседей, как на сцене. Концерт окончен.
Он садится рядом. Водитель заводит мотор.
Я с самого начала подумал, что это твои окна, - говорит Виктор. Это что, настоящие витражи?
Пожимаю плечами. Что бы такое ему ответить?
Да, настоящие, - говорю небрежно. Бешеные бабки, между прочим. Бригада специальных рабочих горбатилась две недели. А прямо перед тем они делали кое-какой заказ для Кентерберийского аббатства...
Он беззастенчиво меня разглядывает. Строю ему козью морду.
ЕЛЕНА
Два человека в атласных трусах - белый и черный - глядят друг на друга, не мигая, ни на мгновение не останавливаясь. Пульсируют, покачиваются, замкнутые в квадратном загончике из натянутых канатов, и маленький человечек в белом прыгает рядом. Любопытствует.
В третий раз поднимаю пульт, собираясь выключить запись. В третий раз опускаю руку, как нерешительный дуэлянт.
Тот, что на экране, никакого отношения не имеет к тому, что смотрел на мои окна. У меня нет - и никогда не будет - ничего общего с этим большим, мускулистым, свирепым человеком.
Машина для нанесения ударов. О чем с ним можно говорить? В его мире "любят глазами", а значит, любят внешнее...
В четвертый раз поднимаю пульт, и в этот момент сахарно-белый боец кидается вперед, как кобра на мангуста, и пробивает защиту соперника. И сразу целая серия ударов - раз, два, три; столкновение лица и перчатки рождает веер брызг, летящая влага блестит в свете прожекторов, черный человек оступается и садится, а потом и ложится на спину, за канатами кричат возбужденные люди, у лежащего стремительно опухает лицо, его соперник человек победно вскидывает руки, любопытный человечек в белом навис над лежащим и отсчитывает время, на его снежной тенниске - кровавые пятна...
Наконец выключаю телевизор.
Долго лежу с закрытыми глазами.
ЛЕНА
Сидим при свечах в очень милом кабаке.
Знаешь, почему ты не любишь белого вина?
Почему?
К нему в четвертый раз подходят за автографом.
Ну блин, - говорю раздраженно. По-моему, народ сомневается, умеешь ли ты писать, и хочет проверить.
...Так вот, приличные белые вина начинаются на очень хорошей цене. А все, что ниже этой цены, пить невозможно...
Правда?
Когда в пятый раз к нашему столику подходят с блокнотом, я демонстративно отворачиваюсь. И зря, выходит. Потому что на этот раз пришли по мою душу:
Елена Викторовна, мы с сыном очень любим вашу передачу... Подпишите, пожалуйста...
Расписываюсь на меню, как последняя дура. Как раз напротив "телятины под соусом Лимонный Сингапур".
Она смотрит! Мою программу! С сыном!! Сумасшедшая корова. Она еще бы с внуком смотрела.
Начинаю злиться невесть на кого. Поклонники, блин. Ну жрите, жрите, приходите ко мне за автографами, с сыновьями, с племянниками, с невестками - всем подпишу, не обижу...
Этот, сидящий напротив, за мной наблюдает.
Что ты так смотришь? - спрашиваю Дымка.
Он качает головой. Ничего, мол. Просто смотрю, и все.
Мне хочется к кому-то прицепиться. Была бы училкой - влепила бы пару двоек.
Вот скажи, - отхлебываю из своего бокала. Зачем я тебе нужна?
Молчит. Делает вид, что удивлен.
Не понимаю, - говорю искренне. Мог бы закадрить кого-нибудь покруче. Все к твоим услугам, все флаги в гости к нам... Нет?
Хмыкает. Улыбается.
Я хочу выпить и потанцевать, - говорю. Ты мне на ноги наступать не будешь?
Мнется.
Ну что еще? - спрашиваю.
У меня для тебя подарок...
Дает знак официанту. Тут же приносят откуда-то диких размеров плюшевого зайца.
Хохоча, чуть не сползаю со стула.
* * *
Танцуем.
Кабацкий ансамблик (довольно приличный, впрочем) играет что-то трогательное, и певичка лет семнадцати насилует репертуар Селин Дион.
Мой партнер двигается, как бабочка. Свечи сгибаются ветром, когда он проходит мимо чьего-то столика, но танцует, как бегает - почти не касаясь пола.
Мне легко и весело. И меня смешит эта вполне мещанская спокойная сценка - пошлый кабак, пошлые свечи, танцующая парочка, влажные ладони. Молча смеюсь.
Почему ты такая грустная? - спрашивает Дымок, глядя мне в глаза.
Я грустная? Я?!
Очень грустная, - говорит он, подумав.
Молча танцуем дальше.
Кого ты от меня прячешь? - спрашивает вдруг.
Что?
Кого ты от меня прячешь?
Никого.
Мрачнеет.
Музыка заканчивается. Певичка у микрофона переводит дыхание; усаживаемся снова за наш столик. Я тут же принимаюсь хлебать, как воду, дорогущее белое вино.
У тебя муж? - спрашивает.
Нет. Не выдумывай.
Тогда что у тебя?
А тебе какое дело? - смотрю ему в глаза. Кто ты такой, чтобы меня спрашивать?
Смотрит на меня с непонятным выражением. Э-э, да это обида, обыкновенная пацанячья обида, вот так неожиданность...
Нет у меня никого, - говорю примирительно. Но если будешь приставать - я разозлюсь.
* * *
Темно.
Пытаюсь потихоньку выбраться из кровати. Спящий Дымко протестует - противостоять ему не так-то просто; наконец, ухитряюсь подсунуть ему дареного зайца. Тогда он успокаивается - огромный мальчик, сжимающий в руках огромную игрушку...
Долго смотрю на него. Потом потихоньку выхожу из спальни.
...Я иду по его огромной квартире, халат волочится за мной, как шлейф. Или как мантия. Не включаю свет. Иду со свечкой, как по темной пещере. Детали чужой квартиры кидаются на меня из темноты, будто летучие мыши.
Какие-то кубки. Как бутылки в пункте приема стеклотары - кажется, они всюду. На полках, на полу, на гладильной доске...
Углы шкафов.
Сувенирная коробка шахмат на чистой, без единой пылинки, полке.
Африканские маски, китайские драконы, еще какая-то этнографическая бутафория.
Пробираюсь в следующую комнату. Прикрываю за собой дверь. Комната сравнительно маленькая; при свете своего огонька вижу письменный стол с компьютером и большой дубовый шкаф.
На столе порядок, какого у меня никогда не бывает. Монитор стоит на специальной полочке, чуть наклонившись вперед, как перед прыжком в воду. На столешнице - оргстекло по моде семидесятых, под стеклом - большая фотка, папа-мама-я, счастливая семья...
Всматриваюсь в лица. Мальчишка симпатичный. Крепкий такой, лобастый, в зимней шапке и курточке. Родители держат в руках каждый по паре лыж... Какой же это год?
Зорким глазом выхватываю среди нескольких корешков на полке ("Книга о вкусной и здоровой...", "Нормирование нагрузок...", "Рабочий календарь...") стандартный фотоальбом на двести карточек.
Оглядываюсь, как воровка. Я пришла сюда без спросу. Меня не звали...
Вытягиваю альбом. Раскрываю; подсознательно жду компромата. Знойные красавицы, яхтытеплоходы, негритянки в баре, или, на худой конец, бесконечные боксерские будни, рефери с поднятыми руками, чемпионский пояс в двенадцати ракурсах...
Внутри нет ни одной цветной фотографии. Все старые, черно-белые, аккуратно приведенные в соответствие со стандартным форматом: некоторые ножницами, а некоторые при помощи бумаги и клея. Альбом имени милосердного Прокруста...
Разглядываю его детские фотографии.
С ДедМорозом. С родителями. В песке на берегу реки. В лодке. С игрушками в детском саду. С букетом на школьной линейке (он стоит впереди строя, почти на голову выше одноклассников, а лицо - испуганное, растерянное, и, кажется, ему больно. Наверное, он так сжал в кулаке свои розы, что шип воткнулся в палец... Или новые туфли жмут... Впрочем, это все мои фантазии).
Сажусь за стол. Переворачиваю страницу. Увлекаюсь; замечаю неладное, только когда язычок свечи колеблется. Поднимаю голову: рядом с моим лицом в темном экране монитора отражается его лицо. Того, что так растерялся когда-то, впервые отправляясь в школу.
Не злись, - говорю быстро.
И, прежде чему он успевает меня упрекнуть, поднимаюсь на цыпочки и обнимаю его за шею.
Тепло.
* * *
Ты здесь?
А где же?
Лежим в полной темноте. Сквозь плотные шторы не пробивается ни лучика. Фонарь под окном не горит.
Мне иногда кажется, что ты уплываешь, - говорит он. Удираешь. Я протяну руку - а тебя нет.
"Лап-лап - i нема. Пiдманула-пiдвела"?
Ленка, - говорит, помолчав. Ты точно не ведьма?
ЕЛЕНА
Я стою в меловом кругу и не смею дохнуть. А вокруг ходит и ищет меня, ищут..
Тянется руками. Натыкается на границу мелового круга.
...Как если бы приласкать ожогового больного. Невинная ласка - пытка для человека без кожи. Я - внутри, ты - снаружи. Уходи...
...Просыпаюсь.
ЛЕНА
Оказывается, спарринг-партнера подбирают, как невесту. Он должен быть в точности похож на предстоящего противника - по росту, весу, сложению и манере вести бой. И таких вот "клонов" нужно несколько - чтобы менять их, как памперсы, каждые три раунда.
Объясни мне: если спарринг партнер так же крут, как ты, почему он сам не выходит на большой ринг? А если он не так крут, как ты - как ты можешь тренироваться, ведь для боя нужен равный!
Объясняет. Оказывается, многие боксеры как раз из спарринг-партнеров и получались; киваю, просвещенная и счастливая.
Спрашиваю, чем двойная комбинация с джебом отличается от тройной комбинации с джебом.
Показывает. И заодно объясняет, что такое левый хук и почему он так полезен.
Искренне восхищаюсь.
Вот делать мне нечего, своей работы у меня нет, только вот сидеть в зале и смотреть, как он молотит своих "невест" одного за другим - и только пористые маски (пародия на рыцарские шлемы!) спасают их морды от участи отбивнушек. Парни все здоровые, высоченные, шесть человек всего - баскетбольная, блин, команда...
В корзине растет гора мокрых маек. Воздух сгущается - он пахнет свирепыми мужчинами. Запах свежий, не застоявшийся, и потому приятный даже, щекочущий ноздри, рождающий в груди сладкое, блин, томление.
* * *
"...Здравствуйте - а где тут у вас принимает уролог и окулист? А что у вас? Да не пойму - то ли я дальтоник, то ли моча синяя..."
Все ржут. Криэйтер Дима громче всех. Но, кажется, он просто хочет мне угодить...
Снова смотрю на экран. "Загадочные Преступления Прошлого! В разделе "Пытки" можно прочесть новую, расширенную версию очерка "Клеймение преступников в Российской Империи". В разделе "Маньяки" размещен новый большой очерк: Дин Коррл, убийца по кличке "Леденец"...
Выхожу из Интернета.
Леночка, - Дима подсаживается ближе, - у тебя будет сегодня пару минут переговорить... конфиденциально?
* * *
Курим в кабинете шефа. Сам шеф куда-то выдернут три минуты назад.
Это, в общем-то, не мое дело, - начинает Дима. Стандартное вступление.
Ну? - поощряю.
У тебя с Дымко... Как, серьезно?
Поднимаю брови:
Боже упаси, Димочка. "Серьезно" - лексикон девочек-пэтэушниц. Что с тобой?
В общем-то ничего особенного, - мямлит. Только среди, тэк-скэть, сотрудников компании имеет место тотализатор... когда Дымко надоест с тобой трахаться?
И большие ставки? - интересуюсь.
Кажется, бравый криэйтер удивлен. А какой реакции он ждал, интересно?
Я тебе скажу по-товарищески, - говорю. Предупрежу, когда надумаю его бросить... Только выигрыш пополам, идет?
ЕЛЕНА
Звонок в дверь. Я никого не жду.
Иду в прихожую, готовая к обычной череде "ктотамов" и вариаций на тему "почта", "счет за квартиру" и прочее. В последний момент - в самый-самый последний, когда рот уже открылся для первого "ктотама", когда уже потянулась, чтобы заглянуть в глазок, - в этот самый последний момент интуиция вдруг говорит мне: стоп.
Замираю.
За тонкой небронированной дверью - шелест, вроде бы как целлофана. Втягиваю ноздрями воздух; нет, запах одеколона не чувствуется, это же не дымовая шашка, чтобы через двери благоухать...
Снова звонок. Я стою почему-то на цыпочках и сдерживаю дыхание.
Тот, кто за дверью, чует мое присутствие. Неуверенно спрашивает:
Лена?
Хоть бы соседи не догадались вывалиться сейчас на лестничную площадку. И сообщить приветливо, что дома, мол, дома, и присоединиться к звонкам и стукам, и громко удивляться, почему хозяйка не открывает, и даже начать беспокоиться...
О, где ты, мое уединенный домик на необитаемом острове!
Прижавшись ухом к дерматину, слышу, как там, за дверью, набирают номер на мобилке.
В комнате звонит телефон. Снаружи отлично его слышно. Третий гудок, шестой...
Замолкает.
Ну все, думаю я, прижавшись к двери щекой. Теперь уходи.
Лена, - говорит тот, что на лестнице. Ты... чего, а?
Универсальный вопрос.
Слушай... Я ведь прекрасно понимаю, что без приглашения и все такое. Выгляни на секунду - и все. Я даже в дом не войду...
Большое спасибо.
Ленка, - говорит почти шепотом, и что-то такое в его голосе заставляет меня подобраться. Что ты от меня прячешь? Скажи, не бойся...
Он не может меня слышать. Я даже не дышу. И пол не скрипит под моими ногами.
Лена... Я хотел тебе сказать...
Закрываю глаза.
"И это снилось мне, и это снится мне, И это мне еще когда-нибудь приснится, И повторится все, и все довоплотится, И вам приснится все, что видел я во сне. Там, в стороне от нас, от мира в стороне Волна идет вослед волне о берег биться, А на волне звезда, и человек, и птица, И явь, и сны, и смерть - волна вослед волне"...
Лена?
После паузы он снова набирает номер на мобилке. Но мой домашний телефон на этот раз молчит.
Алло? - говорит он. Лена? Ты где?
Выслушивает ответ.
Извини, - говорит наконец. Я почему-то думал, что ты уже дома... Не догадался набрать мобильный:
Снова выслушивает ответ.
Хорошо, - соглашается. Ну, пока.
Выключает трубку, но не уходит, а какое-то время стоит. Я его не вижу и не понимаю, почему он все еще здесь.
И повторится все, - бормочет он саркастически. И все довоплотится...
Вздрагиваю. Слышу, как он спускается по лестнице, и как в его руках трещит тугой целлофан.
ЛЕНА
А тебе подарок!
Еще один заяц? Или на этот раз мишка?
Вытягивает из заначки альбом Ван-Гога.
Смотрю без восторга:
Знаешь что, подари лучше Холифилду, получится непристойный намек на их отношения с Тайсоном...
Чего?
...Посредством откушенного уха. Птица - курица, поэт - Пушкин, Ван-Гог - ухо... Кстати, это правда, что перед поединком соперники должны как следует друг друга выматерить?
Да?
Мужская психология. "Я съем его печень", "Я оторву его яйца", а вот некто Джон Руис сказал поизобретательнее: "Я буду гонять его, как сутенер гоняет девку"...
Ты даже знаешь, кто такой Джон Руис?
Витя, - говорю проникновенно. Я вся растворилась в твоей жизни. Я уже даже понимаю, чем джеб отличается от хука...
Взвешиваю на руке альбом. Сколько он может стоить? Хорошая вещица. Слона им убить совершенно реально.
Ленка... А ты не рисуешь? На досуге?
С чего ты взял?
Он вдруг улыбается:
"Там, в стороне от нас, от мира в стороне Волна идет вослед волне о берег биться, А на волне звезда, и человек, и птица, И явь, и сны, и смерть - волна вослед волне"...
Долго его разглядываю.
Сам, что ли, придумал? - интересуюсь наконец.
Он пытается понять, шучу я или нет. Иногда мне кажется, был бы у него рентген-аппарат - уже просветил бы меня насквозь, выискивая темные (или белые?), никак не понятные ему пятнышки...
Смотрю на часы. Разыскиваю на диване пульт, без разрешения хозяина включаю телевизор; на экране кто-то кого-то режет, и я переключаю канал. Идет родная заставка; вот так-то лучше.
Ты так и не смотрел мою программу? - спрашиваю невинно.
* * *
"...А на волне звезда, и человек, и птица, И явь, и сны, и смерть - волна вослед волне"...
Они смотрят в экран, как кроманьонцы - в костер. И, надо сказать, им куда веселее, чем кроманьонцам. Они смотрят мою программу, смеются и хрустят... Чем они хрустят? Не важно. Чипсы или семечки, или арахис. Они довольны. Им нравится.
Ухмыляюсь.
На экране - студия в огнях и блестках. Полукругом, как в греческом амфитеатре, сидят пять десятков зрителей (все их родственники прильнули к экранам с особо экзальтированным вниманием). В центре - площадка-подиум, стилизованная под боксерский ринг. В центре ее разворачивается драматургическая ситуация - двое мужиков соревнуются, кто быстрее введет тампон "Тампакс" снежной бабе, на заказ изготовленной из латексной резины. Один мужик - известный журналист. Другой - школьный учитель. Оба азартны. Оба хотят выиграть поездку на Багамы...
Их жены, сыновья и дочери, тоже участвующие в моей семейной программе, "болеют" по углам ринга. Визжат от азарта и хлопают в ладоши.
Я люблю вас, болваны. Я вас обожаю. Вы такие предсказуемые. Крепкая рука профессионала ведет вас по жизни, не давая заскучать. Наши руки - не для скуки... Вот в бой на ринге вступают жены: "На что похож член вашего супруга - на булочку, батончик или столичную колбасу?"
Я горда тем, что сумела доставить вам это счастье. Ласковое телячье счастье, написанное сейчас на ваших искренних мордашках. И на тысячах других мордашек, придвинувшихся ближе к экрану. Кто - беззаботно, кто - с гримаской, кто - одним глазком, втайне от себя: глянем, мол, хоть раз, от чего это народ балдеет...
Вы свободные и выбираете. Уже выбрали. Молодцы. Королева в восхищении...
Вздрагиваю на меня смотрят. Поворачиваю голову; Виктор сидит рядом, и тяжелая его челюсть выдвинута вперед немного больше, чем следует.
Что? - усмехаюсь. Кайф, да?
Молчит. Снова смотрит на экран.
* * *
Не звонит.
Вот уже вторую неделю - ни слуху ни духу.
Сижу в своем кабинете перед монитором. Одновременно курю, пью кофе и просматриваю сценарий. Никак не могу сосредоточиться; наконец, набираю телефонный номер.
Алло! Ма? Привет... Как у вас дела? Нормально? У меня тоже нормально... Я тут на работе сижу, затра... то есть замоталась совсем.
Удивленное молчание в трубке. Что-то не так.
Ма, ты чего?
Ты же мне пять минут назад из дома звонила, - говорит мама. Ну вот буквально только что...
Глоток кофе встает у меня поперек горла. Кашляю.
Ну, извини, - говорю. Совсем затурканная... Как в том анекдоте... Ты прости, я тебе еще вечером перезвоню... Не могу сейчас говорить...
Вешаю трубку.
ЕЛЕНА
Выхожу из дома и иду, куда глаза глядят.
Подаю милостыню старушке, чем-то похожей на Клавдию Антоновну, царство ей небесное.
В переходе играет "надежды маленький оркестрик", вернее, маленький оркестрик безнадежности, и клочковатая жизнь, протекающая мимо, под звуки музыки обретает подобие смысла. Что за несчастье - всю жизнь говорить о еде и ценах, думать о накладных и прайсах... и отвлекаться от них только по субботам, глядя по телевизору, как кто-то поедает на ком-то трусы из сладкого желе...
Фотографируюсь с удавом в зоопарке.
" Подруга, - ей отвечала другая лягушка, Слепая и сильно помятая с виду, - Когда я была девчонкой, я верила: Бог услышит когда-нибудь нашу песню И сжалится он над нами. С тех пор прожила я долго И уж ни во что не верю, И петь совсем перестала..."
Удав тяжелый, как вериги. Он любит ласку, говорит фотограф. Погладьте его, пожалуйста, по голове.
Целую удава в морду. Раз любит ласку - пусть терпит...
Стою посреди человеческого потока на круглом канализационном люке.
Они проходят мимо, как будто не видят.
Вы там. Я - здесь. Вам меня не достать.
"Кто это?" "Неуловимый Джо". "Никто его поймать не может?" "А кому он нужен?"
В самом деле, кому?
ЛЕНА
Возвращаюсь домой поздно. Мигает огонек на автоответчике; три сообщения. Первое от мамы; второе от какого-то мелкого газетчика, обрываю его сразу после приветствия. Третье сообщение - от нее. Голос глухой и какой-то удивленный:
Он больше не позвонит... И ты ему не звони.
Короткие гудки.
Плюхаюсь на диван. Первое движение - к телефону. Набрать номер Дымка.
Останавливаю себя. Во-первых, он в такое время обычно спит, у него режим. Во-вторых... если и не спит - у него определитель. Что может быть унизительнее, чем слушать длинные гудки в трубке и знать, что в это время механический голос повторяет и повторяет на всю большую Дымкову квартиру твой номер, красноречивые семь цифр, которым давно уже не на что надеяться...
Останавливаю себя снова. Что за бред - Дымок как надежда?
Стираю все сообщения на автоответчике.
На кухне падает на пол тарелка - и, судя по звуку, вдребезги.
ЕЛЕНА
Лежу на диване, забросив руки за голову.
В ванной шумит вода.
Звонит мобилка на тумбочке в прихожей, и я вздрагиваю.
Телефон выводит тему Монтекки и Капулетти. Трезвонит. Не смиряется. Пищит противным электронным голосом про великую вражду и рознь, и вода в ванной шумит все так же упруго и жизнерадостно.
Через силу поднимаюсь.
Алло?
Привет, Ленка...
Обмираю. Закусываю губу.
Привет...
Что с тобой?
А что?
Такой голос... Ты не заболела?
Нет, - говорю. У меня все хорошо. Тьфу-тьфу-тьфу.
И стучу костяшками пальцев в дверь ванной.
Шум воды становится тише.
Прости, что я пропал. Уезжал. Окончательно определилось со следующим боем...
Замечательно, - говорю.
Ты обиделась?
Я? Нет...
Слушай... Я хотел тебя спросить...
Да?
Мнется. Он - мнется!
...Спросить: ты сегодня на работе?
В ванной тишина.
Через час примерно, - говорю, обреченно глядя на закрытую дверь.
Отлично... Я там тоже буду. Припахали на интервью.
Хорошо... Ну, пока...
Кладу трубку обратно на тумбочку. Подхожу к зеркалу.
Долго себя разглядываю.
За моей спиной медленно, как в страшном сне, открывается дверь в ванную.
ЛЕНА
Ктото вскакивает в лифт прямо за моей спиной. Волной бьет запах хорошего одеколона.
Двери лифта закрываются. Я оборачиваюсь.
Он стоит, почти касаясь головой зеркального потолка. Смотрит сверху вниз. Молчит.
И я молчу.
Лифт закрывает двери и едет на восьмой этаж. Мы плаваем в нашем молчании, как в кефире.
Лифт проезжает четыре с половиной этажа и останавливается, жалобно дернувшись.
Тишина. Двери и не думают открываться.
Ну, - спрашивает Виктор без улыбки, - сколько на этот раз ты заплатила электрику?
* * *
Снаружи - суета и мат-перемат. Оказывается, Дымко опаздывает на интервью в прямом эфире, а электрика нет и лифтера не могут найти.
Я сижу на корточках, привалившись спиной к стене.
Ты ведьма? - спрашивает.
Это не я, говорю.
А кто?
Не знаю.
Он садится напротив, у другой стены. Так и сидим, как два кота на задворках рядом, молча.
Слушай... зачем ты это делаешь? спрашивает он наконец.
Что?
Программу "Щели".
За бабки, говорю, честно глядя ему в глаза.
А помоему, нет, говорит он, подумав.
Смеюсь:
А для чего тогда?
Ради кайфа, говорит он серьезно. Помоему, ты ловишь кайф... Когда показываешь, какие все идиоты.
Это тоже, пожимаю плечами. Но бабки важнее. А кайф можно подругому словить... Есть миллион способов словить кайф, подмигиваю.
Он не улыбается.
Снаружи начинаются ремонтные работы. Лифт слегка сотрясается; пахнет нагретой изоляцией. От этого запаха меня вдруг охватывает острый приступ клаустрофобии.
Эй, чем это воняет?
Дымом, отвечает бесстрастно.
Блин... каким дымом? Мы что, тут сгорим нафиг, как крысы в крысоловке?
Пытаюсь открыть дверь. Барабаню кулаками:
Эй, соплежуи! Что у вас там горит?
Не бойся, говорит он за моей спиной.
Что?
Он поднимается, заполняя собою половину просторной кабины:
Не бойся...
И обнимает меня за плечи.
Остановись, мгновенье! Ты комфортно...
* * *
Жду, пока он закончит со своим интервью (он всетаки опоздал. Все перетряслись, все нервничают и на меня косятся).
Потом вместе идем в кафе. Я беру кофе, он апельсиновый сок. Платим каждый за себя.
Ты мне снилась, говорит Дымок.
Мне гордиться?
Но ты мне снилась очень странно, говорит он. Как будто я ищу тебя - наощупь в какойто темной комнате. Я знаю, что ты прямо передо мной. Но я тебя не вижу.
Не к добру, отзываюсь, подумав.
За соседним столиком сидят криэйтор Дима и целый выводок наших сотрудников. Глядят на нас круглыми глазами.
Подмигиваю.
* * *
Добравшись наконец до рабочего места, вытягиваю из сумки блокнот. На стол вываливается сложенная вчетверо бумажка.
Разворачиваю. Читаю.
Вытаскиваю мобилку, набираю свой домашний телефон. Слушаю собственный голос: "Вы набрали номер... и слушаете автоответчик. Оставьте ваше сообщение после сигнала..."
Хватит ныть, говорю я, прикрывая трубку рукой. Подобрать сопли. И сидеть тихо. Нишкни. Поняла? Кладу трубку. Записку, скомкав, прячу на дно сумки.
Вот так.
ЕЛЕНА
Лежу на диване, укрывшись томиком Бродского, как избушка крышей.
"Октбрь. Море поутру / лежит щекой на волнорезе. Стручки акаций на ветру, / как дождь на кровельном железе, / чечетку выбивают. Луч / светила, вставшего из моря, / скорей пронзителен, чем жгуч..."
Я умею только брать. Только требовать понимания, любви, еще чегото. Только лежать на диване и читать книги. Да еще смотреть в окно.
В окне виден лоскуток синего неба.
Небесный краешек.
Смотрю на него, не отрываясь. ЛЕНА
Культурно развлекаемся. Летаем на вертолете.
Дымок, весь опутанный ремнями, совершает беспарашютный прыжок вниз головой. Весь смысл и удовольствие этого дела в том, чтобы, пролетев пятьдесят метров, повиснуть на веревочке и подлететь снова, как игрушка йойо.
Я сижу в вертолете, опасливо поглядывая вниз, а мой друг вываливается из двери с ликующим воплем. Мое сердце подпрыгивает к горлу и сразу падает в желудок; мне кажется, что канат (или как он у них называется?) порвался, и Дымок продолжает полет уже безо всяких пут, свободно...
Потом я вижу, что он уже не падает, а просто болтается между небом и землей, как на паутинке, и от радости вопит так, что слышно сквозь шум ветра...
Небо синее. И зеленая земля.
...Выбираюсь из вертолета, пошатываясь. Специальные люди помогают Виктору освободиться от сбруи; он чтото говорит, но я не слышу. В ушах моих до сих пор ревут мотор и ветер.
Он берет меня за плечи:
Ты чего такая бледная?
Трясу головой.
Лен... Ты что, перетрухала?
Иди ты, отталкиваю его руки.
Он меня обнимает. А из такихто объятий не оченьто вырвешься.
* * *
Рассказывает мне о предстоящем бое. Взахлеб.
Разумеется, я полечу с ним. Почему бы мне не выкроить свободную неделю и не подержать друга на ринге? Я соглашаюсь. В самом деле, почему?
На экране телевизора постоянно крутятся поединки его будущего противника. С повторами; здоровенный мулат с руками до земли, с блестящей голой головой, похожей на пасхальное яйцо нежнокофейного цвета. У мулата три десятка побед нокаутом. Разговаривая со мной, Дымок нетнет да и отвлечется, чтобы полюбоваться очередным ударом с разлетающимися брызгами, с рассечениями и кровью, с гематомами в полголовы, с валяющимися на полу телами...
Кто это мне рассказывал, как один предприимчивый боксер поместил рекламу на подошвах и на том немало заработал, провалявшись некоторое время в нокауте?
Ты в него влюбился, говорю, кивая на экран.
Да, кивает с энтузиазмом. Ты себе не представляешь, как это интересно... Его разгадать. Раскрыть. Это круче, чем шахматы. Предугадать ход... Цепочку ходов, комбинацию... Чтобы в конце этой цепочки был твой победный удар. Ждать, выжидать, водить его... Сперва дебют, потом миттеншпиль...
Хмыкаю с сомнением:
А я думала, что бокс это когда бьют.
Бокс это когда думают!
Мне нравится его горячность. Он прыгает по комнате, как по рингу, а я наскакиваю на него, изображая бритоголового мулата. Его чудовищные кулаки носятся в воздухе, будто мухи, и, не рассчитай он движение хоть на волосок мой нос окажется сломаным навеки.
Но он точен.
Я лицом ощущаю ветер, поднятый его кулаками.
Потом на столе пищит телефон пищит и трясется, как припадочный, съезжает со столешницы, Дымок ловит его уже в падении и, извинившись, идет разговаривать в соседнюю комнату.
Выждав минуту, иду слушать, с кем и о чем он говорит. Нет, это не женщина. Это по делу.
Возвращаюсь в комнату. Скучая, обхожу ее кругом.
Дверца шкафа приоткрыта; сюда я еще не заглядывала. Трогаю дверцу мизинцем; она приоткрывается сама, и я вижу, что шкаф, оказывается, книжный.
Мешанина. Каша. Все вперемешку.
Пятый том собраний сочинений Пушкина, старенький, горчичный такой, я его отлично помню, там "Маленькие трагедии"... Гессе из новых изданий. Толкин на английском. Франкорусский словарь. Фолкнер. Груда первоклассной беллетристики, среди которой попадается и нонфикшн стоят, блин, воспоминания Черчилля в оригинале...
Увлекаюсь. Вздрагиваю, когда он кладет мне руку на плечо.
Смеюсь, чтобы спрятать некоторую неловкость:
Пардон... Я тут слегка влезла в чужое приваси...
Вообщето у меня библиотека на старой квартире хранится, говорит, будто извиняясь. Здесь только так... Всякое такое...
Ты что, читаешь?
Ну, школуто я закончил, пожимает плечами. Буквы складывать умею...
Я не о том...
Ласточка, когда же мне читать? У меня времени нет совершенно... Так, разве что на ночь... Когда тебя нет рядом...
Жарко дышит в ухо:
Но теперьто ты есть...
* * *
"Ты, что бабочкой черной и белой, Не понашему дико и смело, И в мое залетела жилье..."
Мне кажется, что он говорит, не разжимая губ.
На паркете стоит длинная зажженная свечка, но она не кажется мне пошлой.
"...Не колдуй надо мною, не делай Горше горького сердце мое..."
Витя! Молчи...
Пламя свечки колеблется.
* * *
Свечка почти догорела.
Знаешь, я сперва думал, что у тебя в доме больной муж... или ребенокинвалид... какаято такая... тайна...
Не смеши мои тапочки.
А теперь я думаю, что... Слушай, может ты мне скажешь?
Иди ты... Тоже мне, придумал себе развлечение тайну Мадридского двора.
Ленка... Мне кажется, что у тебя есть счет... какойто счет к этому миру. Что ты могла бы начать Троянскую войну... Поджечь чтонибудь...
Да?
Помолчи... Мне кажется, что я играю с тобой в шахматы... и ты все время меняешь правила.
ЕЛЕНА
Мою зеркало в ванной.
На половине работы бросаю, иду в прихожую и берусь за веник.
Оставив веник, переступаю через мусор и вытаскиваю швабру. В комнате весь паркет в меловых кругах, хватило бы на двадцать олимпийских символов, на тридцать машин "Ауди"...
Смываю мел. Тру и тру.
На комоде оплывшие свечки.
ЛЕНА
Бредем через лесок, взявшись за руки.
Дорогу нам пересекает стадо коз во главе со старушкой. Старушка не узнает Дымка. У нее дома нет телевизора, и я сразу испытываю к ней неподдельную симпатию.
Просим разрешения сфотографироваться с козами. Вернее, с козлятами. В стаде их трое один совсем маленький, чуть больше недели. Ничто не предвещает, что через несколько месяцев это ангельски милое существо превратиться в натурального козла со всеми атрибутами.
Дымок щелкает и посверкивает вспышкой. Я прижимаю к груди не очень легкое, не очень чистое, зато мягкое, трогательное, снежнобелое создание.
Потом мы оставляем коз в покое и идем, взявшись за руки, все дальше и дальше, и никто нам не встречается, кроме дятлов...
Ленка... А о чем ты мечтала, когда была маленькой?
Быть богатой и знаменитой, смеюсь. А ты?
А я мечтал сделать открытие, говорит вдруг.
Что?
У меня была такая книжка... в детстве... Об изобретателях и изобретениях... Да у меня родители инженеры оба, ты не знаешь? Я сам политех закончил... Собирался диссер даже писать, но потом бросил...
Не жалеешь?
Иногда жалею...
А у меня была книжка "Юный кибернетик", говорю, подумав.
И мы идем дальше.
...Господи, какая красота! Какие мы счастливые, что живы, что идем, взявшись за руки, что все это видим...
Белка винтом вьется по стволу.
Впереди открывается озеро; от берега к берегу плывет ужик, мы наблюдаем за ним, пихаясь локтями:
Тихо! Не спугни...
Сам ты тихо...
Я его тебе поймаю...
Не трогай! Его инфаркт хватит, бедное животное... Не подходи к нему вообще!
У самого берега ужик замечает нас и разворачивается на сто восемьдесят градусов.
Ну вот, говорю. Спугнули змея...
Отражения деревьев всплывают, кажется, со дна. При нашем приближении плюхаются в воду лягушки както особенно красиво, побалетному.
Я мечтала быть лесничим, говорю. Мне было лет семь...
Да?
Жить в лесу... Знаешь, лес...
Сцарапываю со ствола комочек сосновой смолы. Подношу к носу, как флакончик духов:
Да... Белок кормить с руки. Чтобы птицы были разные, сойки там, удоды, а не просто воробьи. Хотя воробьи тоже хорошо... Зимой чтобы был снег, днем гонять на лыжах и кормить птиц, лосей там всяких... А вечером греться у камина.
В одиночестве?
Я молчу.
Дымок берет меня за плечи:
Ленка... а что важнее: быть успешным или быть счастливым?
Это треп или школьное сочинение?
Скажи...
Откуда я знаю? Лучше быть богатым и здоровым... Помоему, так...
("Ты, несомненно, простишь мне этот// гаерский тон. Это лучший метод// сильные чувства спасти от массы// слабых. Греческий принцип маски// снова в ходу. Ибо в наше время// сильные гибнут. Тогда как племя// слабых плодится и врозь и оптом"...)
Трясу головой. Как будто слова можно вытряхнуть из ушей, как воду.
Ты же доволен жизнью, Витя, говорю поспешно. И это правильно. Потому что человек должен быть богатым и здоровым.
Не выпускает меня. Держит взглядом. Как будто пытается чтото разглядеть сквозь запотевшее стекло.
Давай посмотрим, говорит наконец и освобождает мои плечи. Просто посмотрим вокруг...
Опускается солнце.
Посреди полянки сидит удод, большая, несравненной красоты птица, и не смотрит на нас.
Когда удод улетает сам по себе, по своим делам, мы его не спугнули садимся на какоето бревно возле самой воды.
"На Трафальгарской площади ночной Крылатый мусор реет за спиной. Обнимемся на каменной скамейке, Ты больше здесь не встретишься со мной. Кровь от любви становится лазурной"...
Смотрю на узор своих вен на запястье. Синие вены.
А давай съездим какнибудь в Лондон, говорит мой друг.
Почему? ежусь. Почему ты о Лондоне именно сейчас?
Подумалось просто, усмехается. Почему бы нам...
Резко оборачивается.
За нашими спинами шагах в двадцати собирается небольшая толпа бледных бритых парней лет по шестнадцатьсемнадцать. Их шестеро. Нет, семеро. А может быть, за деревьями есть ктото еще. Все они смотрят на нас, не сводя глаз, и глаза их както странно поблескивают.
Я тянусь к телефону. Хотя...
Виктор поднимается.
Он встает с бревна два с лишним метра ростом, сотня боевых килограммов. Загораживает меня широкой спиной; лица не вижу. Вижу только затылок.
Мальчишки невольно отступают на шаг.
Не Трафальгарской площади ночной...
Виктор не двигается с места. Неторопливо тянется правой рукой к внутреннему карману куртки.
Неужели у него пистолет?..
В кронах сосен перекликиваются синицы.
После длинной паузы центральный мальчишка главарь их, что ли? шагает вперед. Лицо его растягивается, как резиновое, в заискивающей улыбке:
Пожалуйста... Подпишите плакатик...
Изза спин бритоголовых возникают, как по волшебству, блокноты, постеры и просто огрызки бумаги.
Виктор вытаскивает руку изза пазухи. В руке у него ручка "Паркер".
Да ради Бога, говорит он радушно и немного устало.
Марина и Сергей Дяченко
© Марина и Сергей Дяченко 2000-2011 гг.
Рисунки, статьи, интервью и другие материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ПЕРЕПЕЧАТАНЫ без согласия авторов или издателей.
|
|
