|
* * *
На автоответчике единственная запись.
Ты знаешь, чем это кончится, звучит ее голос, и слышно, что она почти плачет. Тебе же будет хуже, если он найдет: Нельзя! Не подпускай!
Короткие гудки.
* * *
...По дороге на ринг он похож на арабского шейха: потрясающей красоты халат с шелковым поясом и надписью "Dymko" на спине ниспадает до самого пола, матово отсвечивает, ловя огни тысячи прожекторов. Вокруг роятся, освобождая дорогу, давая советы, вспыхивая камерами, помогая снять халат, смазывая, сбрызгивая чемто блестящую белую кожу.
В противоположном углу ринга суетятятся, как муравьи вокруг матки, представители соперника кофейного мулата. И тоже сбрызгивают, смазывают, вытирают, обмахивают, суют в рот капу...
Я начинаю нервничать, и с каждой минутой волнуюсь все сильнее.
Я сижу на трибуне, справа и слева от меня несколько спортивных чиновников в дорогих костюмах, дальше многоголосый англоязычный звон, и надо всем этим запах духов и пота. Мельком оглядываю возбужденные разноцветные лица; почти машинально примеряю на них программу "Щели". "А теперь в нашей студии неожиданный поворот событий... Встречайте Бабушка из Дома Напротив с ее Большим Биноклем!"...
Чтото жуют. Потирают ладошки. Интересно, хоть ктото из них кроме чиновников болеет за моего Дымка?..
Моего. Как лихо я его присвоила.
В ужасе смотрю на мулата он выходит на середину ринга, оставляя за канатами споро ретировавшуюся команду. Он блестит под электрическим светом, как циклопическая елочная игрушка.
Виктор выходит ему навстречу. Маленький белый человечек (на самом деле не такой уж маленький, все дело в пропорциях) говорит, что полагается в таких случаях (не могу разобрать слов) и при звуке гонга отпрыгивает назад...
Закусываю губу.
У Виктора гипнотизирующие, цепкие, совершенно безжалостные глаза. Глаза его соперника тонут под массивными надбровными дугами, и они тоже безжалостные так смотрит волк на агонизирующую добычу.
Шахматы. Дебют, миттеншпиль.
ЕЛЕНА
Не могу лежать на диване. Не могу есть яблоко. Сижу, нервно почесывая щеку. Начинаю грызть ногти. Опомнившись, отдергиваю руку.
Семь утра.
Прямая трансляция.
Дымко вдруг бросается в атаку. Раз, два, три; вот сейчас полетят изпод кулака брызги, и все закончится уже во втором раунде...
Публика там, в телевизоре, орет и вскакивает с мест.
Показывают повтор; мулат ухитрился уйти от удара, уклониться в последний момент, и кулак Дымко только слегка съездил его по скуле. Комментатор говорит, что Виктор как никогда близок к успеху, но не стоит расслабляться, соперник себя еще...
ЛЕНА
...Атакует. Дымко едва успевает поймать чудовищной силы удар.
Взволнованно бубнит где-то английский комментатор.
Нельзя так его подпускать! резко говорит спортивный чиновник, сидящий справа от меня. Он допрыгается!
Обнимаю себя за плечи.
Не подпускай его близко! Не подпускай!
Тут достаточно пропустить один удар, рассудительно говорит чиновник. Один удар пропустить и все, спускай воду...
Я не люблю чиновников.
Конец раунда. Виктор плюхается на стул в своем углу ринга, и его закрывают от меня чужие спины. Поднимаю глаза, смотрю на монитор; большой электронный Дымко кажется спокойным. Ему чтото говорят, он не отвечает, только кивает в ответ...
Сигнал к продолжению боя. Все начинается снова.
Пытаюсь слушать, что говорит мой спортивный чиновник. Если верить ему Дымко все делает не так. Он расслабился. Он недооценивает противника. Он слишком низко держит руки. Он ждет непонятно чего. Он уже десять раз мог провести атаку...
И Виктор проводит атаку, но кофейный человек отражает удары, уклоняется, переходит в контрнаступление. Чиновники справа и слева от меня кричат и даже както поскуливают от напряжения; Виктор с кофейным стоят обнявшись, как лучшие друзья, и не могут выпустить друг друга, тогда белый человечек небрезгливо берет их за плечи и растаскивает, расцепляет, как вагоны расформированного состава...
Наконецто гонг.
ЕЛЕНА
Комментатор говорит, что после второго раунда бойцы перестали оправдывать ожидания. Что нету яркого, зрелищного бокса. Что слишком много проволочек, связываний и попыток измотать друг друга. И что неизвестно, между прочим, как проявит себя Дымко в поздних раундах, а ведь все дело идет к тому, что будет борьба на измор...
Зачем я вообще включила телевизор?!
"Зачем я ушла из дому? плачет улитка. Я верю // в вечную жизнь, конечно, // вы правы..."
ЛЕНА
...Закладывает уши от крика и свиста. Шахматы?!
Уже девятый раунд, оба измотаны, у Виктора на скуле наливается краской кровоподтек.
Мой спортивный чиновник и другие спортивные чиновники, справа и сверху от меня матерятся. Их ругательства тонут в общем шуме.
Виктор атакует. И атакует снова.
Я ненавижу его противника. Я ненавижу блестящего мулата с руками до земли. Я готова выскочить на ринг и перегрызть ему горло.
Дай ему! Дай ему, Витька! Врежь ему!
На трибуне напротив тоже прыгают и орут.
Убей его! Врежь ему! Давай!
Не знаю, слышит ли он мой голос в этом реве. Куда там...
ЕЛЕНА
Мельком вижу трибуны.
Успеваю заметить грузную чернокожую даму, потрясающую кулаками, мужчину в расстегнутом нет, расползающемся под напором темперамента пиджаке, и еще одного толстяка, и еще одну пожилую бабищу в вечернем платье, азартно молотящую воздух... И вдруг - ее, с яростными глазами, с разинутым в свирепом крике ртом.
Секунда. Мгновение. Могло и показаться...
ЛЕНА
Десятый раунд.
У Виктора рассечена бровь. У мулата наливается на лбу гематома.
Я охрипла.
Мой спортивный чиновник сидит, закрыв руками лицо. Нервишки шалят.
Когда Виктор вдруг подается вперед я не успеваю ничего понять. Над рингом взлетает фонтан чужого пота; голова кофейного мулата мотается назад и вбок. Он отступает на шаг; Виктор бьет еще раз. Рефери бросается, как белая чайка на помощь птенцам...
Мулат отступает еще и осторожно, будто боясь ушибиться, ложится на пол.
Виктор вскидывает руки над головой и оборачивается ко мне лицом.
Он смотрит мне в глаза или это только кажется?
От сполохов бело. Как будто над головой моего победителя бушует ненормальная беззвучная гроза.
ЕЛЕНА
Выключаю телевизор.
Вижу себя в темном пустом экране. Свое отражение, слегка искривленное неровным стеклом.
Вытаскиваю из бара початую бутылку коньяка.
"Душа к губам прикладывает палец Молчи! Молчи! И все, чем смерть жива И жизнь сложна, приобретает новый, Прозрачный, очевидный, как стекло, Внезапный смысл"...
Подхожу к окну.
Там, снаружи, утро. Солнечный столбик едва просачивается через цветную ночь моих витражей.
Осторожно берусь за лепесток большого цветка. Тяну; витраж пленочкой отходит от стекла, и в образовавшуюся щель тычется лучик света, ложится мне на щеку.
Прижимаюсь к стеклу лицом.
ЛЕНА
Я обладаю сокровищем.
А сокровище время от времени обладает мной.
Мы отдыхаем на чьейто вилле. Не помню уже, чьей. Здесь павлины и водопад, и в кроне дерева над нами сидит, наверное, снайпер. Отстреливает папарацци.
Теперь готова поверить во все, что угодно.
Павлины выпрашивают чтото, как голуби на улице. Мы бросаем им арахисовые орешки, и еще изюминки, выловленные из мороженного. Мы бросаем камни в ручей. Мы купаемся в водопаде, как герои какойнибудь мелодрамы.
Время от времени мы по очереди подползаем к стоящему на траве ноутбуку и просматриваем последние новости.
Новость одна. "Защитил чемпионский титул... победа нокаутом".
Ты когданибудь был в нокауте?
Молчит. Улыбается.
На что это похоже?
Говорят, он потирает скулу, что это, как выключенный свет... Как будто становится темно, и ты уже лежишь на полу... Вот и все.
Глажу его по коротко стриженым волосам:
А ты звереешь?
Что?
Ты звереешь на ринге? Ты хочешь его убить?
Нет... Зачем? Я же рассказывал тебе это просто комбинация ходов... Это шахматная партия.
Недоверчиво мотаю головой:
Непохоже...
Улыбается.
Ты знал, что завалишь его в одиннадцатом раунде?
Предполагал... Его надо было вымотать. Удержать десять раундов подряд...
Ты лучший, говорю без улыбки. Ты.
ЕЛЕНА
Идет дождь.
Не весенний. Серый холодный дождь, я смотрю на него сквозь дыру в своих витражах.
Я спросила бы у него: а зачем все это?
Ярость, сила, бойцовские качества во всей их красе... Зачем? Если бы ты стоял на крепостной стене, а за спиной у тебя были твой город, люди, женщины и дети... Если бы ты вышел, на худой конец, биться на дуэли за чьюто там эфемерную честь... Тогда бы я поняла тебя. А так...
А так за спиной у тебя деньги, слава... одним словом, успех. Что лучше быть успешным или быть счастливым? Не твой ли это вопрос?
Я, как кислота, прогрызла бы каверну в твоей победе. Ты деятельный, сильный, яркий. Я сижу здесь, за рваными витражами, и предчувствую... что предчувствую? Твое поражение?
Но ты всегда будешь победителем. Выйдешь на покой, откроешь боксерскую школу под сенью славного имени... Станешь заниматься благотворительностью, дарить боксерские перчатки сиротам из детдома...
Здесь, внутри моего мелового круга, неприлично не сомневаться. А там, на твоем ринге, с сомневающимися поступают просто размещают рекламу на подошвах... Чем больше ступни, тем шире рекламная площадь...
Внутри моего мелового круга неприлично быть победителем. И страшно быть побежденным. Остается только уклониться от схватки, но тот, кто уклонился жалок...
Из моего круга нет выхода. И день ото дня он становится все уже.
ЛЕНА
Что с тобой? спрашивает он.
Я пялюсь остановившимися глазами мимо него туда, где прыгает на ветке какаято желтая птичка.
Ленка... Ты чего?
Трясу головой:
Ничего...
Вообще я не люблю, когда так смотрят мне за спину, говорит он после паузы. Ты как будто привидение увидела.
Я никогда не думала, что останусь с тобой надолго, говорю, едва шевеля губами.
Что?
Витенька, а я ведь тебя старше...
Здрассьте, он осторожно ставит на траву поднос с орешками. С чего бы это ты?..
"И в этой зыбкости, в болтанке штормовой, // ведя за ручку сонного ребенка, // ты задеваешь звезды головой, чтоб знал, как хорошо с тобой, как звонко, // как ничего не страшно, как светло, // как нежно, как таинственно, как свято!.."
Он улыбается и проводит рукой перед моим лицом:
Ленка...
Чего ты?
Ты останешься со мной? Надолго?
Невсег... начинаю я, но самое мелодраматическое из всех слов не желает ложиться ко мне на язык.
Он кивает.
ЕЛЕНА
"Но, когда серебристая цапля // грусть мою, как последняя капля, // переполнит в осенний четверг, // пролетая над полем свекольным...
А чем зрители во всех этих казино и развлекательных комплексах, в тех самых, где ставят ринги, чем они отличаются от зрителей программы "Щели"?
Они такие же.
Конечно, бокс честнее... Бить, рискуя попасть под удар, сражаться на равных это, по крайней мере, естественно для человека... для мужчины. Да. Наверное, это естественнее, чем пожирать на игрушечном ринге карамельные лифчики и пересказывать похабные анекдоты, заменяя ключевые слова эвфемизмами "Африка" и "Гондурас"...
Ты играешь со зрителем, как истощенная больная кошка с миллионом крепких мышей. Но ты кошка. И они ведутся.
А он крысиный лев, выведенный на потеху публике... А публика ждет нокаута. Это тебе не теннис и не водное поло... Публика обязательно хочет крови. И рефери в белом, чтобы крось на рубашке была виднее...
Гладиаторы те хоть были рабами.
"...я какимто чутьем треугольным / забиваю спасительный клин / в серебристое воспоминанье, / чтобы сердца последнее знанье / не опошлить концовкой счастливой. / День недолог, а путь мой так длин..."
Что, опять не нравится?
Прости.
ЛЕНА
С кем ты разговариваешь?
Лежим в обнимку под шелковыми простынями.
Ни с кем. С тобой.
Мне кажется, что ты будто по телефону разговариваешь... Молча.
Так не бывает.
Вот и я говорю... Ленка, я тебе все по себя рассказал... Ты все знаешь.
Смеюсь.
А ты... так и не скажешь мне?
О чем?
Об этом.
Ты даешь... Как я догадаюсь, о чем, если ты не говоришь?
Мрачнеет.
"Я хуже, чем ты говоришь. Но есть молчаливая тайна: Ты пламенем синим горишь, Когда меня видишь случайно. Я хуже, чем ты говоришь..."
Должна быть в женщине какаято загадка, сообщаю доверительно. Должна быть тайна в ней какааято. Помнишь такой фильм?
Нет, говорит он серьезно. Но если ты не скажешь... Я догадаюсь.
ЕЛЕНА
Рисую меловой круг на паркете. Мел ломается. Рассыпается крошкой.
По темной комнате ходят тени.
Машина проехала прошарили фары по потолку.
Кому мне молиться, чтобы меня не нашли?
Я не переживу, если меня вытащат. Чешуя моя высохнет, а глаза, не знавшие света, ослепнут. Кому мне молиться?
"Положи этот камень на место, В золотистую воду, В ил, дремучий и вязкий, как тесто Отпусти на свободу!"
Отпусти на свободу, шепчу одними губами.
Я проклята. Я была проклята в тот момент, когда добровольно отказалась быть собой; что поделать, я слабая. Не всем же выходить на ринг...
Он кажется своим, и в этом вся беда. Если бы он был чужим никогда не заметил бы моего круга... Прошел бы мимо, не глядя, и все было бы хорошо...
"Отпусти этот камень на волю, Пусть живет как захочет, Пусть плывет он по синему морю, Ночью в бурю грохочет"...
ЛЕНА
Он придвигается близко. Очень близко. Трогает губами мой нос:
Если выбросит вал шестикратный Этот камень на сушу, Положи этот камень обратно И спаси его душу...
Витя, что ты говоришь?!
Улыбается:
Положи за волнистым порогом Среди рыб с плавниками. Будешь богом, светящимся богом, Хоть для этого камня.
Молчу. Не знаю, что сказать.
Ленка, говорит он мне в самое ухо. Бросай свои "Щели". Оставайся со мной. Возвращайся ко мне.
Откуда?
Он прикрывает глаза:
"Откуда ни возьмись как резкий взмах Божественная высь в твоих словах как отповедь, верней, как зов: "за мной!" над нежностью моей, моей, земной. Куда же мне? На звук! За речь. За взгляд. За жизнь. За пальцы рук. За рай. За ад..."
Не могу сопротивляться.
"Звучи же! Меж ветвей, в глуши, в лесу, здесь, в памяти твоей, в любви, внизу постичь на самом дне! не по плечу: нисходишь ли ко мне, иль я лечу"...
Боксеры не умеют так смотреть.
ЕЛЕНА
Я на крыше. Город подо мной.
Жестяной козырек мокрый. Льет дождь.
Он не достанет меня. Нет. Здесь граница моего мелового круга.
Вокруг огни, как будто наступает вражеская армия. Мой город, родной и привычный, ощетинился фарами и осаждает мою бетонную башню под жестяным козырьком.
Меня не достанут.
Еще один его шаг навстречу и я шагну тоже.
ЛЕНА
С какой это стати, говорю холодно, я должна бросать работу? Я ведь не предлагаю тебе бросить бокс, правда? У тебя есть профессия, ты добился коекаких результатов... Ну и я добилась, между прочим. Я профессионал. И не говори мне больше, пожалуйста, таких глупостей.
Ты человек, он терпеливо улыбается. Ты вовсе не собственность этого своего... рейтинга. И никто тебя не просит бросать работу...
Выскальзываю изпод простыни. Иду одеваться.
Лена? спрашивает он удивленно.
Лихорадочно разыскиваю телефонную трубку.
ЕЛЕНА
В пустой квартире надрывается телефон.
"Здравствуйте. Вы набрали номер... и слушаете автоответчик. Оставьте ваше сообщение после длинного гудка"...
С оконных стекол лохмотьями свисают пленочки витражей. Паркет в меловых кругах, в центре одного из них лежит раздавленный тюбик помады.
ЛЕНА
...Витя, мне не нравится, что ты лезешь в мои дела.
Послушай... А почему ты так со мной разговариваешь?
Тебе не нравится тоже? Вот и славненько, мы обменялись взаимными претензиями.
Лена...
...Тебя не устраивает мой тон, меня не устраивает твое покровительство. Я в нем не нуждаюсь. Моя жизнь это моя жизнь.
А мне показалось... говорит он глухо.
Ты хочешь изменить меня. Хочешь, чтобы я, как тапочек, приняла форму твоей ноги. А этого не будет.
То есть ты ничем, совершенно ничем не собираешься поступаться... ради...
Ради чего? И с какой стати я должна поступаться?
Что, совсем не для чего? тихо спрашивает и потихоньку теряет румянец.
Усмехаюсь:
Витя, ты взрослый мальчик... Когда отношения двух людей начинают из стеснять жертвовать следует отношениями, а не друг другом.
А что, наши отношения...
По всей видимости, увяли помидоры, развожу руками. И это совершенно естественно. Дельфин и русалка, как ты понимаешь, ни в коем случае не пара.
Это... ты? спрашивает после паузы, потрясенно меня разглядывая.
Гордо выпячиваю грудь:
Это я. Единственная и неповторимая.
* * *
Сидим в самолете. Смотрим в разные стороны. А вокруг взгляды, взгляды, удивленные, вопросительные и злорадные. Карамельно улыбается стюардесса...
Дымко заказывает коньяк. Впервые за все наше знакомство я вижу, как он пьет алкоголь.
Я беру апельсиновый сок.
Самолет заходит на посадку.
* * *
Всему хорошему рано или поздно наступает... конец, говорю я, лукаво улыбаясь в камеру. Он подкрадывается, как правило, незаметно... Вы знаете, что обычно подкрадывается незаметно?
Публика в студии смеется. Она знает.
Это может быть скука, рутина, ползучий быт, продолжаю я. Но нередко это некая черная тайна, вдруг выплывшая на свет...
За моей спиной со скрипом раскрывается дверца бутафорского шкафа, оттуда вываливается натуральный скелет. Зрители смеются.
...Сегодня у нас в студии люди, лучше других знающие, что такое скелет в шкафу и чем опасны раскрытые тайны! провозглашаю я. Встречайте!
И под бравурную музыку мои хомячки занимают почетные места на квадратном, стилизованном под ринг подиуме.
* * *
Блондинка лет тридцати, полненькая, волоокая, рассказывает о любовнице своего мужа, и как она нашла в собственной ванной женский бритвенный станок, и демонстрирует улику публике.
Неожиданно изза ширмы появляется любовница. Гневно опровергает версию жены: ее ноги не нуждаются в бритье! Раз в месяц она посещает косметический салон и делает полную деэпиляцию!
Муж смущенно улыбается.
После свары следует конкурс, приз победителю два билета в Ниццу. Участницы жена и любовница должны на скорость побрить бутафорские ноги, специально для этой цели изготовленные из пластика и синтетической ворсистой ткани...
Выключаю монитор.
Он не выключается. В пульте села батарейка. Я жму и жму на кнопку; на экране мыло, пена, смех зала, поездку в Ниццу выигрывает любовница и зовет с собой мужа, муж колеблется, жена в истерике...
Поднимаюсь и просто выдергиваю из стены шнур.
Стук в дверь. Криэйтор Дима.
Уйди.
Леночка... Пару слов всего... Вопервых, шеф балдеет от последней программы. Вовторых, тут намечается еще один партнер, немец, очень перспективный... Втретьих... Ты же меня подставила! Я тридцать баксов продул в тотализатор. Ты же обещала предупредить, когда вы с Дымко разосретесь!
Подумав, вытаскиваю из сумки три зеленых бумажки. Кладу перед ним на стол.
ЕЛЕНА
Лежу на диване. Смотрю в потолок.
"Никого со мною нет. На стене висит портрет. По слепым глазам старухи Ходят мухи, мухи, мухи. Хорошо ли, говорю, Под стеклом твоем в раю? По щеке сползает муха, Отвечает мне старуха: А тебе в твоем дому Хорошо ли одному?"
Окна цветные. В комнате холод и полумрак, как в заколоченной церкви.
ЛЕНА
Просматриваю новости в Интернете.
Мелкий терракт на Ближнем Востоке.
Катастрофа пассажирского самолета.
Премьера нового мюзикла.
Дымко убыл в Австралию, праздновать победу и купаться в коралловых рифах.
Скатертью дорога.
* * *
Пробка на много километров. Сигналы и бензиновая вонь. Ни вправо, ни влево. Серые лица за мутными стеклами. Ругань. По радио реклама гигиенических прокладок.
Бросаю машину. Спускаюсь в метро.
Здесь тоже толпы, но здесь они, по крайней мере, двигаются.
Останавливаюсь в самом начале перрона, перед тоннелем, возле огромного зеркала. Подходит поезд; вижу, что в вагон мне на этот раз не сесть.
Кабина машиниста оказывается прямо передо мной. Средних лет мужичок в форменном мундирчике улыбается и машет мне рукой.
Поначалу не понимаю, чего он хочет. Вижу приоткрытую дверь в кабину; решаюсь.
Здравствуйте, он, оказывается, меня узнал. Я и не думал, что вы ездите в метро...
Усаживает меня на откидное сидение и прикрывает старым пальто чтобы не заметно было с перрона.
Оглядываюсь. Теснота, рычаги и лампочки, за ветровым стеклом тоннель в желтом свете прожекторов.
Осторожно, двери закрываются.
Впервые в жизни еду в кабине поезда метро. И, наверное, в последний.
Тоннель влажный и какойто темнорыжий. Справа и слева возникают время от времени черные боковые ходы; следующая станция возникает сперва светлым пятном, потом цветной гирляндой, как новогодняя елка. Двери открываются; двери закрываются. Какая у вас интересная работа, льщу я машинисту. Это только в первый раз интересная, говорит он искренне. И я думаю: что за судьба по восемь часов в день смотреть на мелькание шпал в рыжем и волглом тоннеле...
Разве он не имеет права отдохнуть в субботу вечером у телевизора? Посочувствовать, посмеяться, расслабиться, наблюдая за чужой жизнью?
И какое я имею право презирать его за эту маленькую слабость?
Я жду, когда появится новая станция, но ее нет и нет. Поезд стучит все быстрее.
Вопросительно смотрю на машиниста:
Какой длинный перегон...
Он оглядывается на меня и вдруг начинает хохотать.
Он смеется, довольный собой. А поезд летит и летит, и впереди тоннель, только тоннель, и желтый круг трех прожекторов тускнеет с каждой секундой, мы летим в абсолютную темноту...
Застонав, просыпаюсь.
* * *
...Бросить раскрученный проект вот сейчас, на пике?! Ты что, сдурела?
Сижу на краешке шефового стола. Курю. Стряхиваю пепел на пол.
У меня новая идея, говорю небрежно. Реалшоу в женской тюрьме. С натурными съемками в лагерях и колониях.
Он смотрит на меня, как детка на фокусника. Медленно закрывает рот.
ЕЛЕНА
На углу ветер носит обертки, обрывки, ненужные теперь лоскутки из чьейто жизни.
Кладу монету в протянутую ладонь маленькой озябшей старухи.
Старуха поднимает на меня глаза за толстенными стеклами древних очков они кажутся круглыми, как две планеты.
ЛЕНА
Расхаживаю по квартире, громко разговаривая сама с собой. Нет ничего лучшего для юной концепции, кроме как быть проговоренной вслух.
...Половина действующих лиц будут уголовницы, ничего не знающие о программе... Другая половина внедренные участницы, сражающиеся за приз... Ты слышишь?
Ногой раскрываю дверь в кухню.
Пусто. Льется вода в пустую раковину.
Закручиваю кран.
...В сценарий так и просится дружба, предательство, любовь... Между подсадной участницей и натуральной осужденной... Ты слышишь?
Рывком отдергиваю занавеску.
Там никого нет. Лохмотьями висят наполовину ободранные витражи.
Пусть радуются, говорю я. Потребуются большие деньги... Мне их дадут. Мне дадут. Ты слышишь?
Возвращаюсь в комнату, где нарисован на паркете неровный белый круг. Бесцельно брожу, проводя пальцем по корешкам книг.
Пятый том собраний сочинений Пушкина, старенький, горчичный такой, и римская цифра "пять" на корешке, как пальцы подростка на рокконцерте. Гессе... Шекспир в переводе Маршака. Джойс...
Я это сделаю. Они предсказуемы... Дебют, миттеншпиль... Нет, это не шахматы, это лапта... Перетягивание каната...
На телефоне мигает лампочка автоответчика. Прохожу мимо, не взглянув.
Останавливаюсь перед дверью в ванную.
Слушаю глухой шум воды.
ЕЛЕНА
Струя из крана звучит глуше, попадая в гору взбитой пены. Гора растет.
Я сижу на краешке ванны.
И никто ни в чем не виноват, кроме меня. Это преступное, по сути желание: чтобы тебя оставили в покое.
Мне надо было родиться камнем. Камни могут сколько угодно думать о себе, ничего не делая. Никого не упрекая. И никто им ничего не должен.
А я родилась человеком, и мне все должны, должны, должны. Должны понимать меня, щадить меня... Да кто я такая, чтобы меня щадили?..
Я кислота. Я ходячее поражение. Я бессилие, безволие, безнадежность. Убийца, может быть, любви. А может быть, чегото посерьезнее.
Потому что все, что за меловым кругом дозволено, но бессмысленно. А внутри круга... Нет, это дружба фитиля с пороховой бочкой, дружба легких с туберкулезом, дружба костра и пластмассового стаканчика...
Ванна уже почти полная. Пена стоит над ней белым искрящимся горбом.
ЛЕНА
Стою, упершись лбом в дверь ванной.
Не надо истерик, говорю тише.
Шум воды замолкает. Только капли падают кап, кап.
Возвращаюсь к телефону. Нажимаю на кнопку автоответчика; одно сообщение.
Я тебе мешаю, говорит она. Я тебя предала.
Нет, говорю сквозь зубы.
...Я ни для кого, только для себя... Я бы хотела иначе, но не могу... Встретились добрый массажист... и человек без кожи... Понимаешь? Я не могу... Я здесь, вы все там...
Слушаю сообщение еще раз.
Усаживаюсь в глубокое кресло.
"Вполголоса конечно, не во весь // прощаюсь навсегда с твоим порогом. // Не шелохнется град, не встрепенется весь // от голоса приглушенного.
С Богом!"
Я наберу команду и поеду снимать реалшоу в женской колонии... А потом еще какоенибудь реалшоу, или токшоу, а через несколько лет, наверное, дело дойдет до трупов в прямом эфире, до публичных казней и назидательных изнасилований, и я перестану понимать, где мои зрители, а где я сама...
"По лестнице, на улицу, во тьму... Перед тобой окраины в дыму, простор болот, вечерняя прохлада. Я не преграда взору твоему, словам твоим печальным не преграда".
Ни она, ни я совсем не думаем о Викторе.
Она потому что способна думать только о себе.
Я потому что знаю цену сентиментальным всхлипам. У него много других игрушек, он быстро утешится.
"И что оно отсюда не видать. Пучки травы... и лиственниц убранство... Тебе не в радость, мне не в благодать безлюдное, доступное пространство".
Моя мобилка играет "Монтекки и Капулетти". Не глядя, нажимаю кнопку "Отказ".
Войти сейчас в ванную она не заперта...
Очень просто. Без боли. Рвануть неожиданно за ноги и мгновенный сердечный приступ...
Мобилка играет снова.
Мы обе знаем, что я не сделаю этого и она не сделает... тоже. Все будет оставаться попрежнему; я буду снимать реалшоу... Она будет потихоньку гнить в благодатном одиночестве, в меловом круге. Она сделается прозрачной, как ее витражи. Я располнею и куплю другую квартиру. А здесь будет музей, мемориал, гробница.
Выключаю мобилку.
Звонит телефон.
Выключаю телефон.
В ванной тихо. Еле слышное движение, шорох, да вода падает: кап, кап...
Смотрю на свое отражение в зеркале.
Стою, прижавшись к двери спиной.
ЕЛЕНА
Стою, прижавшись к двери спиной.
Смотрю на свое отражение в зеркале.
В ванне оседает пена.
Заканчивается чтото. По секунде. Истекает.
Это все.
ЛЕНА
Звонок в дверь. Я содрогаюсь.
Беру себя в руки. Возвращаюсь в комнату и усаживаюсь в кресло.
Позвонят и уйдут. Соседка? Почта? Кого принесло мне на радость, и, главное, кстати?
Звонит и звонит, скотина. Выйти, обматерить как следует...
Поднимаюсь с трудом, как после болезни.
...Или всетаки сами уйдут?
Нет, трезвонят!
Сейчас милицию вызову, блин.
Или просто выверну пробку. Вот так: легкое движение руки и дверной звонок смолкает, и тот, кто там, снаружи, давит на кнопку, оказывается в войлочной тишине...
Во всей квартире темень. И в ванной темень тоже. Подхожу к двери.
И дверь открывается. Медленно. Беззвучно.
Отшатываюсь. Как?! Как я могла не запереть...
Тот, кто стоит на пороге, не двигается с места. Тусклая лампочка горит за его спиной, а в квартире темнота, и поэтому я вижу только силуэт.
Отступаю. Спасаюсь бегством, а получается так, будто я приглашаю его войти...
Он на моей территории.
И кого мне звать?
Отступаю еще. В комнату.
Он останавливается возле счетчика. Протягивает руку к пробкам; во всей квартире загорается свет.
Теперь во всем моем убежище нету темного уголка, чтобы спрятаться. Пол содрогается от шагов оккупанта, хотя тот шагает легко и почти неслышно.
Я отступаю.
Теперь я стою в меловом кругу, и не сделаю больше ни шага.
* * *
Почему ты не берешь трубку? спрашивает он.
У него внимательные, как на ринге, немигающие жесткие глаза. В руках розовый букет, свободный от целлофана и потому беззвучный. Он держит его небрежно, головками вниз, как банный веник.
Я молчу.
Он едва заметно морщится. Смотрит на руку, только что державшую букет; пальцы в крови.
Это розы, говорит он, как будто я не знаю, как называются цветы с шипами.
Он оглядывает мою комнату. Она выставлена нагишом на его обозрение. Вместе со старыми фотографиями в серванте, оплывшими столбиками свечей, пыльными книжными корешками, пожелтевшими обоями и растрескавшимся потолком...
Почему ты не берешь трубку? спрашивает он, как будто в самом деле надеется на ответ.
Я очень занята, говорю я. У меня... будет новая программа.
У него внутри как будто зажигается теплая елочная лампочка:
Правда?
Смотрю ему в глаза. Не знаю, что сказать.
Какая программа, Ленка? Ты бросаешь "Щели"? Ты...
Зачем ты пришел? обрываю.
Он смотрит на свою окровавленную ладонь. Потом берет с полки пустую стеклянную вазу. Идет в ванную, а я только разеваю рот, как рыба, пытаясь его остановить.
Я слышу, как он моет руки. Как набирает воду в вазу. Как возвращается, наконец, и ставит розы на пол по ту сторону меловой черты.
В ванной там, откуда он ушел тихо.
Зачем же ты это сделал, спрашиваю шепотом.
Они без воды завянут, отвечает он шепотом тоже. Сделал затем, потому что жалко...
Кого жалко?
Розы...
А больше никого?
Я хотел сказать тебе, говорит он.
Молчу. И он молчит. Смотрит под ноги, на черту между нами.
Там ванна остыла, говорит он.
И что?
Смотрит на меня очень серьезно:
Ничего. Там никого нет... И ванна остыла... И... знаешь... пусть живет как захочет.
Зажмуриваюсь.
Темно.
ЕЛЕНА
Темно.
Потом вдруг вспыхивает свет.
Размытые очертания становятся четкими. Как будто близоруким глазам сама собой возвращается способность видеть пылинки в солнечном луче.
Скорлупа лопается изнутри, и мир рывком прорастает за пределы моей комнаты.
"Я человек, я посредине мира, За мною мириады инфузорий, Передо мною мириады звезд"...
Лена, говорит мой собеседник, и его зрачки вдруг расширяются, как черные озера. Лена?!
Вижу свое отражение в его глазах.
Выпрямляю спину.
И, не зажмуривая глаз, не склоняя головы, делаю первый шаг за пределы мелового круга.
Марина и Сергей Дяченко
© Марина и Сергей Дяченко 2000-2011 гг.
Рисунки, статьи, интервью и другие материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ПЕРЕПЕЧАТАНЫ без согласия авторов или издателей.
|
|
