|
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Франта привезли на почтовой лодке. Среди мешков и ящиков старого Макея пассажир выглядел нелепо - смешной коротенький плащ поверх щегольского светлого костюма, над головой перепончатая штука, очень похожая на зонтик (когда лодка подошла ближе, Варан убедился, что это зонтик и есть, только не от солнца, а от дождя. С такими игрушками ходят только верхние: приемщик с горной пристани, например, в межсезонье смешит весь поселок своим клетчатым зонтом с кружевами).
Было тихое серое утро. Ударяясь о воду, каждая капля дождя подпрыгивала звонким столбиком, будто желая вернуться в небо, и оттого море казалось ворсистым. Широкая, почти квадратная плоскодонка шлепала по морю лопастями бортовых колес. Старый Макей вертел педали; пыхтение и покрякивание почтаря разлеталось далеко над водой. Пассажир праздно сидел на корме.
- По-очта! - торжественно прокричал Макей, хотя никого, кроме Варана, на пристани не было. - Добрые люди, примите поклон от близких ваших и далеких, за добрые новости благословите Императора, за дурные прокляните Шуу! По-очта!
Голос у старика был не то чтобы приятный, но раскатистый. Варан заметил, как чужак под зонтиком морщится, явно борясь с желанием заткнуть уши. Еще подумает, что Макей напоказ горло дерет!
Варан вдруг обиделся за старого почтаря. Макей никому не кланялся, но уважал однажды заведенный порядок, и бороду расчесывал надвое даже тогда, когда приходилось неделями болтаться в открытом море. Не окажись в округе ни души, Макей все равно прокричал бы уставное приветствие почтового цеха, только не станешь ведь объяснять это молодому франту, развалившемуся на корме со снисходительной ухмылочкой...
Лодка причалила.
- Привет, дядь-Макей.
- Привет, Варашка. Это самое, кхе...
Ненатурально закашлявшись, Макей обернулся к пассажиру:
- Прибыли, это, ваша милость.
Милость сложила зонтик, кисло улыбнулась и, балансируя в шаткой плоскодонке, поднялась на ноги.
Милости было на вид лет восемнадцать. Бесцветные мягкие волосы, невероятно длинные - до плеч, наверное, - торчали из-под низко надвинутого капюшона. Тонкие губы по цвету не отличались от бледных щек; самым ярким пятном на лице пришельца был нос - ярко-красный, распухший от насморка, с нервно трепещущими ноздрями.
- Гости к вам, - Макей покосился на Варана. - Вернее, не гости, а... это, горни.
Почтарь испытывал, по-видимому, затруднения. Пассажир его был одет и снаряжен как важная особа, но выглядел как простуженный сопляк и держался без подобающего достоинства - вот, выбрался на каменный причал, не дожидаясь, пока сбросят трап... Опять же, если ты в самом деле горни - почему не путешествуешь верхами?
Оказавшись на суше, чужак первым делом поскользнулся и чуть не упал:
- Ой... Добрый день, уважаемый. Я к вам с поручением от Императора.
Сказано было просто и буднично.
- Ко мне? - поперхнулся Варан.
- К вашему князю, - пришелец снова поскользнулся на ровном месте, неуклюже взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. - Туда, - и неопределенно ткнул пальцем в перепончатую изнанку своего зонтика.
Макей бросил на причал два пузыря с почтой - для поселковых и для верхних. Махнул Варану рукой: я, мол, свое дело сделал. Сел на педали, резко крутанул назад, так что вода у пристани закипела. Лодка отошла от берега, оставляя явственно различимый след на воде.
- Мне, наверное, следует предъявить верительные грамоты? - спросил чужак и неуверенно чихнул.
Лодка Макея медленно уходила за мыс - к рудокопам, на Малышку. Варан закинул на плечи оба пузыря; мешки были легкие, накануне сезона у людей поважнее занятия, чем на ракушке ножичком карябать, однако Варан согнулся под ношей и с натугой засопел: пусть пришелец видит, что ему тяжело. Что у него заняты обе руки. И что нести деревянный сундучок, сиротливо стоящий посреди причала, кроме владельца - некому.
Чужак, помедлив, взял сундучок за кожаную ручку. Поднял легко; да он пустой, подумал Варан почему-то с раздражением. Для виду таскает с собой господский деревянный сундучок, только чтобы за важную птицу его держали. Или продать собирается. Или вообще украл где-то. А вся его болтовня насчет поручения от Императора - вранье, хуже того - поклеп и ересь:
- Может, мне все-таки предъявить грамоты? - настойчивее спросил чужак.
- Идемте, горни, - сказал Варан. - Кому надо - предъявите.
И, не оглядываясь, привычно прыгая с камня на камень, двинулся к берегу. Мешки с почтой тихонько звякали и покалывали спину.
Чужак отстал. На тропинке под козырьком Варану пришлось дожидаться его, сгрузив пузыри наземь. Господинчик не раз и не два оступился, провалившись по колено в воду; зонтик он наконец-то закрыл и спрятал под мышку. Дошло наконец-то: рыбке зонтик не нужен: А может, просто сил не хватило мучиться с сундучком и зонтиком одновременно.
Варан ждал соплей и проклятий, и немало удивился, разглядев на лице господинчика улыбку. Соплей, правда, тоже хватало: пришелец бесконечно чихал, вытирая нос раскисшим кружевным платочком.
- Мокро у вас, - весело сказал пришелец. - Небось, сезона ждете?
- А то:
- А где народ? Безлюдно как-то, на пристани ни человечка, и на берегу:
Варан хотел сказать, что, поскольку милость не предупредила о визите заранее, то и трубачей с волынщиками пригласить забыли. Но придержал язык. Мало ли.
- Донные сеют: Ковчег латают: Сами же говорите, сезона ждем, вот и сытухи вчера от берега откочевали, а стало быть, скоро забулькает:
Почему я так много говорю, подумал Варан с неудовольствием. Кто я ему - староста, отчет держать? А, кстати, еще вопрос, на месте ли староста, не уперся ли с утра пораньше сетки на своем поле класть: Отец говорил - все лучшие сетки себе забрал, скотина.
- Это: хорошо, - сказал господинчик. Слышно было, что он запыхался.
- Что хорошего-то? - не очень почтительно отозвался Варан; сейчас они шли по сухой террасе под каменным козырьком, Варан впереди, приезжий - сзади. Терраса вилась по краю скалы, по спирали, все выше. Мешки кололи спину: что же они, паразиты, ничего мяконького в пузырь не подложили?!
- Хорошо: что сезон: так скоро, - сказал невидимый за спиной господинчик. - Не представляю: как вы тут и живете:
Варан состроил дикую рожу, за которую не раз перепадало на грибочки от отца. Но сейчас все равно ведь никто не видит.
- Хорошо живем: Репс жуем, рыбу жрем. Безделушки клеим из ракушек: Сезон вспоминаем. До следующего сезона.
- Помедленнее, - сказал приезжий. - Дышать тяжело.
А ведь он точно потомственный горни, подумал Варан. Тут не притворишься. И родился, видать, наверху... Потому и мокро у нас, и плохо, и дышать, вишь, нечем.
- Скоро прибудем, - пообещал, смягчившись. - Вон, дымки показались:
Поселок издалека казался присевшим на землю облаком. Стелился по земле дым, и поднимался пар над плоскими каменными крышами. Волоча за собой, как хвост, слабеющего господинчика, Варан двинул прямо к дому старосты.
- Карп, а Карп! Почта пришла, и дело еще есть:
- Почту положи под дверью, а дело подождет, - отозвался сиплый голос. - Дверь не открывай, слышь: сухо у меня. Потом дело.
Но, прежде чем Варан успел что-то сказать в ответ, приезжий отодвинул его с дороги и толкнул просмоленную дверь.
- Я сказал - не открывать! - рявкнул староста. - Ну, ты у меня получишь, дрянь такая!
Варан не нашел ничего лучшего, как шагнуть внутрь вслед за чужаком.
У старосты и вправду было сухо. С потолка свисали набухшие соляные мешочки - из тех, что вытягивают пар из воздуха, как губка - воду. Пол был покрыт хрустящим слоем розовой и голубой соли; сам Карп, в домашней тканой одежде, сидел перед очагом со вкусной миской на коленях. Не рыба, насколько смог разглядеть Варан. И не репс.
Сглотнул слюну.
- Прошу прощения, - сказал господинчик, выпрямляясь и делаясь похожим на настоящего господина. - Я прибыл на Круглый Клык с Императорским поручением для вашего князя: Готов предъявить верительные грамоты.
Карп, надо отдать ему должное, не поперхнулся овощным рагу (а в миске было именно рагу!). Смерив взглядом чужака, мельком глянув на Варана (тот догадался плотно закрыть дверь за пришельцем), староста осторожно поставил миску на низкий каменный столик. Наклонил голову, сделавшись удивительно похожим на рыбу-горбунью:
- Извольте.
Варан переступил с ноги на ногу. Соль под сапогами хрустнула басовито, влажно, недовольно, но это еще что: вокруг мокрых башмаков пришельца драгоценный соляной ковер не только напитался, но начал подтаивать.
Чужак наклонился над своим сундучком (резной сундук из цельного дерева! Варан видел, каким взглядом староста зыркнул на вещичку: кто-кто, а Карп в таких делах разбирается). Откинул крышку; сундук не был пустым, как подозревалось Варану. Он был набит тонкими свитками бумаги. Сухими хрустящими свитками, так что легкое содержимое сундука было, пожалуй, дороже оболочки:
И как его только по дороге не ограбили, удивился Варан.
- Мои документы:
Чужак развернул что-то на ладони.
Варан отпрыгнул. Над раскрытым бумажным листом разгорелось радужное сияние; с легким потрескиванием запрыгали искорки. Староста выпучил глаза, неосознанным жестом приложил два пальца к губам, отгоняя Шуу и ее приспешников.
- Изучите внимательно, - сказал пришелец, и Варану померещилась в его голосе издевка. Как же, ткнул провинциальных крыс носом в настоящую Императорскую печать:
Староста, к чести его, взял себя в руки почти сразу.
Не торопясь, поднялся; отвесил официальный поклон - не выше, но и не ниже, чем следует. Вытянул шею, изучая документ внимательнее; важно кивнул:
- Добро пожаловать на Круглый Клык, горни Лереала:ру:руун. Какого рода услуги вы желали бы получить, э-э, от местных властей?
Варан приподнялся на цыпочки. Разглядел на бумаге играющее всеми красками поле, на нем - выпуклое, будто живое, лицо чужака-горни - без капюшона, с сухими волосами и не разбухшим здоровым носом, загорелое и строгое до суровости. Буквы не успел прочитать.
- Только одну услугу, - чужак со смешным длинным именем сложил бумагу, погасив тем самым сияние. - Доставьте меня наверх без промедления. Желательно прямо сейчас.
- А-а, - староста кашлянул, прочищая сиплое горло. - Э-э, горни: Не знаю, есть ли сегодня транспорт: Ты! - он резко обернулся к Варану. - Батя сегодня воду отправляет?
- Вчера отправлял, - буркнул Варан, не желая, впрочем, открыто дерзить. - А сегодня у него винт недовернут.
- Пускай довернет винт, - ласково сказал староста. - Видишь - горни спешит, неохота горни с нами, селедками, мокнуть: Значит, беги к бате, пусть наворачивает винт и пусть отправляет горни. Печать Императора - ему что, жить надоело?!
Варан чуть не задохнулся от возмущения. Так вот, играючи, спихнуть заботу с собственной спины на чужую, да еще Императора приплести, Шуу тебя отрыгни:
- Да как: вчера же летали: а пружина - ее же заводить надо: что же гонять полузаведенный: А вдруг не долетит, свалится, что тогда?
- Бате, стало быть, приказ Императора - и не приказ вовсе? - ласково осведомился староста.
Варан беспомощно глянул на пришельца-горни.
Тот стоял в лужице оплывающей соли, капюшон откинут на спину, волосы, и в самом деле длиной почти до плеч, прилипли к голове. В опущенной руке - верительная грамота с радугой внутри.
- Такой у нас народ, - со вздохом заключил староста. - Ленивый народ и хитрый, что твоя уховертка, как для своего поля - из кожи вон, а как для общины или вот для государства - тут вам тысяча причин, стонадцать отговорок - и то, и это: Загор-одноглазый, этого вот тунеядца родитель, у нас подъемником ведает. Я вам, горни, записочку-то напишу - пусть выдадут вам поесть, попить теплого, одежку сухую, а то вы в поддонье, вижу, нечастый гость: - староста мягко хихикнул. Пошарил рукой в нише стола, вытащил большую тусклую раковину, вынул из-за уха стило, послюнил зачем-то, начал царапать. Звук получался едва слышный, но донельзя мерзкий.
Варан проглотил горькую слюну. Бесполезно спорить, этот жирный сом всегда побеждает, сетка лучшая - ему, овощное рагу в миске - ему, тунеядцем обозвать, сопляком, мерзавцем - всегда пожалуйста, и не смей в ответ посмотреть косо:
- Чего зыркаешь? - кажется, староста ощутил его взгляд склоненной макушкой. - Позыркай мне: Вот для отца записка. Что указано - все исполнить, из общины потом возместим: Ну-ка, пшел. Шкурой за горни ответите, и ты, и отец: Пшел!
И поклон этому Лереала: как его там. На этот раз низкий поклон, подчеркнуто почтительный. Распахнутая дверь, клубы пара: Варан едва успел увернуться, чтобы не получить пинок под зад.
Это счастье Карпу, что Варан увернулся. Потом, конечно, кисло пришлось бы: Но домашнюю тканую рубаху старосте долго отмывать пришлось бы: от крови из разбитого носа:
- А ты злой, - сказал горни и снова чихнул. - Глазами искры высекаешь: Сундучок-то возьми.
Варан - некуда деваться - взялся за кожаную ручку деревянного вместилища сокровищ. Оказалось, что сундук не так легок, как думалось прежде; на самом деле он был тяжелее обоих мешков с почтой, мокнущих здесь же, под крыльцом.
- Куда идем? - поинтересовался сопливый горни.
Чтобы тебе у Шуу в заднице застрять, молча пожелал ему Варан. И так же молча кивнул, указывая направление.
* * *
Три сезона назад, когда Варану было четырнадцать лет, он чуть не ушел с плотогонами.
Они являлись обычно в первый месяц осени, когда любой голодранец в поддонье богат, как король, когда всем срочно требуются новые косяки для дверей, новые лодки, снасти, смола, древесина. Обычно их замечали на горизонте за день до прибытия - в центре колоссального плота возвышалось колесо с бегущими в нем людьми, огромные лопасти поднимались и опускались, вспенивая воду, но плот продвигался, как пьяная черепаха - так был тяжел, многослоен, высился над водой и глубоко уходил под воду, и вся его чудовищная масса была - древесина из дальних стран, белая и желтая, твердая и мягкая, почти не подвластная гнили, душистая свежая древесина.
Был бы в межсезонье ветер - ставили бы, наверное, парус. Но сезон прошел, и с ним улеглись ветры, и легкие игрушки богатых горни - лодки под цветными парусами - нашли пристанище где-то в пещерах верхнего мира: Плотогоны двигались неторопливо и торговались основательно, все были кряжистые, с белыми или желтыми лицами, с бородавками-сучками, будто наспех вытесанные из дерева. У каждого за поясом имелся кривой кинжал, а кое у кого - меч или арбалет за спиной: плотогону есть что терять. Они ходят по морям верхом на куче денег - неудивительно, что охотников за плотами куда больше, чем лесорубов. Каждому охота оседлать чужой плот - и плестись черепашьим шагом от острова к острову, покуда плот не растает, а кошелек - не раздуется, словно пузырь:
Иногда дерево, выставленное на продажу, бывало полито кровью. Суеверные не хотели брать; плотогоны скалились: не надо. Другие возьмут. Что тебе эта ржавчина: высохнет и осыплется, в огне сгорит - не заметишь, дождем смоет - и не станет ее:
А однажды у Круглого Клыка встал на торги огромный плот с измененными хозяевами. Толпа головорезов, один другого страшнее, среди них и опустившиеся горни, и поддонки, и белые, как лед, чужестранцы - жутколицые, в шрамах. Чистого дерева в связках почти не осталось - а плотогонов не осталось никого, известно, что они в плен не сдаются. Ничего хорошего в плену их не ждет.
В первый день поселок, потрясенный, не вышел на торги. Выставили стражу, зарядили единственную пушку, послали наверх, князю, мольбу о защите. Ответ пришел незамедлительно: выяснить досконально намерения торговцев. Если они в самом деле древесину продают - зачем крик поднимать? Гарнизон на верхушке маленький, а Императора тревожить, патруль вызывать - так готовы ли поддонки по чести ответить, если вызов окажется ложным?
Начались сомнения. Кто-то кричал - кровавую древесину не берите! Ничего хорошего она вам не принесет. Убийцам свои деньги отдадите - будете с ними в сговоре, мертвые плотогоны не простят, да и бессовестно это, люди, подумайте:
Отец Варана стоял посреди квадратной поселковой площади, стоял неподвижно, уперши руки в бока, а вокруг него прыгал, надрывался сосед Соля:
- А если не будет других в этом году? А если не будет больше никакого дерева, только это? Чем топить будешь - волосами своими? Бородой?
Отец Варана играл желваками, но с места не двигался и в ответ ничего не кричал. На третий день поддонки потихоньку, по одному потянулись к берегу - на торги. Прятали глаза; древесина оказалась на редкость дешевая, брали помногу, весь берег заставили пирамидами бревен, только отец Варана не взял ни сучка.
Через неделю пираты ушли на изрядно подтаявшем плоте.
Других в том сезоне не было, как ни ждали. Где-то в середине осени у Варана в доме не стало чем топить; отец покупал сушняк наверху - сухие водоросли, которыми обычно растапливали самое мокрое, самое неподатливое дерево. Сушняк стоил дорого и сгорал в одно мгновение.
В доме было сыро и холодно. Мелочь плакала; отец сжег в очаге лодку. Все, что было в доме деревянного, одно за другим отправилось в печь.
В начале зимы кто-то подбросил под дверь груду поленьев. Все они казались чистыми, светлыми, теплыми; тринадцатилетний Варан, помнится, долго сидел, баюкая одно поленце, разглядывая узоры, вдыхая непривычный запах:
Тогда мать Варана, не сказавшая отцу ни слова от печально памятных торгов, наконец раскрыла рот.
- Возьми, - сказала она.
И он взял. Не оставил дерево мокнуть под дождем, как намеревался сначала.
Всю зиму соседи тайком им помогали - кто поленце, кто десять, кто груду. И всю зиму отец молча брал их подношения.
Сильно изменился с тех пор. Много пил. На Варана иногда срывался, бил, чего прежде никогда не было:
Хорошо хоть, девчонок не трогал.
И Варан решил уйти; по ночам ему снились древесные прожилки. Он воображал земли, где деревья растут не просто выше человека - до неба; наверное, под ними даже можно прятаться от дождя. Ему снился лес - таким, как о нем рассказывали, давным-давно, настоящие плотогоны, кряжистые, в сучках-бородавках; показывали на срезе годовые кольца, и у Варана сам собой открывался рот: это дерево втрое старше него? А это - в десять раз?!
В его сне пахло смолой и листьями. Дома пахло дымом и сырой рыбой, отец сидел на каменной лавке, хмурый и пьяный, и цеплялась за штаны мелюзга, выпрашивала сладенького: Только где его возьмешь, сладенького, если все, что заработали в сезон, спустили на дорогущий жаркий сушняк?
Варан решил уйти.
В сезон его решимость не только не улетучилась, но даже окрепла - специально выискивал приезжих и, продавая покрытые лаком безделушки из ракушек, заводил разговор о дальних странах. Рассказывали охотно - и о лесах, и о залитых травой степях, и о снежных пустынях. О странах, где всю жизнь можно бродить по дорогам и ни разу не замочить ног; о странах, где нет гор, но есть глубокие овраги. О странах, где живут люди с золотой кожей. О странах, где камни живые, а реки разговаривают:
Плотогоны пришли поздно, в конце первого месяца осени. Варан нанялся помогать на разгрузке - был он хоть и пацан, но сильный и умелый. Его поставили рубить сучки - он работал чисто и весело, как брадобрей в цирюльне для горни; за несколько дней до отплытия плота Варан пробился к капитану и попросился в помощники.
- Фу! - сказал капитан и сморщил нос. - Да сколько ты весишь? Будешь ползать в колесе, как муха по потолку!
И добавил, видя недоумение Варана:
- Мне тут не юнги нужны и не сучкорубы, а крутильщики в колесо, чтобы шагали неделями и не ныли: А ты с твоим весом - лишний рот!
Варан поклялся, что нацепит на спину мешок с камнями и будет ходить в колесе с дополнительным грузом - а про себя подумал, что, добравшись до берегов, где растут леса, можно будет просто удрать, да и дело с концом. Капитан ухмыльнулся и подумал, что мальчишка может думать что хочет, и что его следует продать с выгодой где-нибудь в свободных водах, на самой окраине Империи.
Ночью накануне отплытия Варан тайком перебрался на плот, и на заре следующего дня они отчалили - продавать древесину, а потом (очень скоро, как мнилось Варану) в далекие земли, в леса, на край света.
На второе утро плаванья Варан уже не был настроен так радужно. После ночной вахты ныли ноги и плечи, и разрывалась грудь, а порция воды оказалась такой маленькой, что приходилось слизывать стекающие по лицу дождевые струйки. Варан даже не испугался, когда через несколько часов после рассвета на горизонте появилась весельная лодка, куда более быстрая, чем плот. В лодке сидели отец Варана, староста и смуглый чернявый горни - представитель, как выяснилось, самого круглоклыкского князя.
На переговорах тройки с капитаном Варан не присутствовал. О чем говорилось, так и не узнал. Отец велел ему прыгать в лодку, он и прыгнул, и сразу сел на весла.
Всю дорогу до дома - почти день пути - не было сказано ни слова. Варан ждал чего угодно - ремня, палок, заточения в каменном подвале с водой и жгучими медузами:
Ничего не было. Мать повсхлипывала, но слова в упрек не сказала. А отец с этого дня странным образом ожил - будто проснулся. Бросил пить, возился с малявками, обучая их грамоте, пел на свадьбах - можно сказать, стало все, как прежде:
Вот только леса, закрывающие небо, и переплетающиеся далекие дороги - прожилки на древесине - иногда снились Варану, особенно осенью, когда запах осенних плотов стоял над мокрым берегом, и влажная блестящая кора казалась живой, погладь ее - инстинктивно дернется:
* * *
Отца не было дома. Малявок тоже не было - мать забрала с собой в поле. Внутри приземистого каменного здания царила сырость, разве что сверху не капало, и за то слава Императору.
Первым делом Варан нашел немного сушняка в тайнике (последние припасы перед началом сезона!) и развел в очаге огонь. Зашипели сырые дрова.
:Радужное сияние. Такое же, только не в пример тусклее, исходит от крупных денежных пластинок. Королевские маги кладут на деньги печать, которую никто на земле и на воде не в состоянии подделать. Варан много раз слыхал и от отца, и от плотогонов, и от купцов, да и от тех же рудокопов на Малышке - Империя стоит не на остриях мечей, не на крыльях летучей королевской гвардии, не на воле седых подземных магов - а на легких пластинках императорских денег. Денег, которые не горят в огне и не тонут в воде, которым доверяет и поддонок и горни, денег, источающих радужное сияние:
Там, в подземельях имперской столицы, седые маги сидят за длинным столом, и у ножек их резных кресел лежат, свернувшись, их собственные чешуйчатые хвосты. Говорят, раз в семь лет маг сбрасывает хвост, в точности как ящерица, и тогда может ненадолго выйти на поверхность, показать себя людям, явиться на прием на Императору: А хвост потом вываривают в бронзовом котле и готовят снадобье, продлевающее жизнь на семь лет, ровно на семь, ни секундой меньше:
Стало быть, простуженный чужак не так давно спускался в подземелья к магам: Или верительную грамоту ему дали уже готовую? Кто он такой, в этом случае? И почему путешествует низом?
- Вы бы присели, горни, - пробормотал Варан, делая вид, что очень занят очагом.
Гость не ответил. Варан обернулся.
Горни топтался посреди комнаты, разглядывая ее с удивленной брезгливостью. Присесть? - читалось в этом взгляде. Куда? Заплесневевшие стены, влажная каменная скамейка вдоль стены, кучки соли в углах, портрет Императора - вернее, темная доска с очертанием человеческой головы, а внизу написано, что это Его раторское Вели Спо (надпись была такая же старая и облезлая, как сам портрет, и прочитать ее до конца еще никому не удавалось).
Варан уставился в огонь. Говорить не хотелось, да и не надо было говорить. Ради официального и полномочного сопляка отец пустит винт с половинной загрузкой, а значит, потеряет два дня торговли перед самым сезоном. Сверху кричат - воды, давай еще воды, резервуары не полные: Снизу кричат - налог, давай денег, винт принадлежит общине, а вода принадлежит Императору, как и все, что приходит с неба: Малышня будет давиться рыбой и выпрашивать морской капусты, но начнется сезон, и о жалобах забудут. В сезон никто не болеет, никто не ноет, в сезон даже целуются редко - не до того. Скорее бы сезон:
- А на Осьем Носу, - сказал горни за его спиной, - развести огонь всегда предлагают гостю.
- Почему? - спросил Варан просто затем, чтобы не показаться дерзким.
- Ты не знаешь? - искренне удивился гость. И тут же спохватился, будто все про Варана вспомнив: - А-а-а:
Куда уж нам, подумал Варан. Сырьем рыбу жрем, плевком умываемся, рукавом подтираемся. Провинциалы. Дикари.
- На Осьем Носу, - после паузы сказал горни, - много традиций с материка: А на материке до сих пор верят в того самого бродягу - Печника: Его еще называют Бродячая Искра. Верят, что в доме, где он разведет огонь: знаешь, что бывает? Не знаешь: Подвинься.
Бесцеремонно отпихнув Варана, гость присел рядом на корточки, протянул руки к огню:
- Ух ты: Как же вы тут одежду сушите?
- У нас не промокает, - буркнул Варан.
Горни потрогал рукав его куртки:
- Ага: Как с крыламы вода, - и почему-то засмеялся.
- Это сытуха, я сам добыл, - сказал Варан, которому смех гостя показался обидным.
- Запасной нет?
- Что?
- Ну, как там староста говорил: горячее питье: Сухая одежда:
- Староста говорил - пусть сам и дает! - выкрикнул Варан, и тут же пожалел о своей несдержанности. Добавил тоном ниже: - Нету запасной. Ничего нету. Сезон на носу. Все растратили. У меня две сестры малые. Поле маленькое. Есть рыба соленая, да воды вскипятить могу. Все.
- Давай воды, - жадно потребовал горни. - Давай рыбу. Хлеб есть?
- Репс:
- Давай репс. И еще: одеяла нет у вас? Просто сухого одеяла из пуха, или из шерсти:
И, не дожидаясь, пока Варан дал согласие, принялся раздеваться. С наслаждением скинул на пол куцый плащик, снял мокрую куртку, сопя, стянул странного покроя рубаху, широкую, на завязках: Варан думал, что на этом раздевание окончится - но горни, нимало не смущаясь, снял штаны и развязал подштанники, и Варан, пряча глаза, поскорее протянул ему тканое одеяло.
- Ты чего? - горни будто только сейчас заметил темно-красный румянец на лице Варана. - Ой: Извини, если чем обидел, у всех, знаешь, свои нравы: Я думал, растаю в этой мокрести, - он с отвращением поддел ногой комок дорогого костюма на полу. - Давай скорее кипяточка, а то простужусь по-настоящему, князь, думаю, не обрадуется:
Мне, что ли, перед князем отвечать за твои сопли, подумал Варан тоскливо.
- Может, есть что-то подстелить на лавку? - поинтересовался гость.
- Что?
- Ну, подстелить: Шкуру там, или другое одеяло. А то холодно, знаешь, так сидеть, да и плесени полно:
Да кто ж тебя звал, скрипнул Варан зубами. Оставался бы у старосты, у него сухо: Весь поселок за эту сухость платит, и мы с отцом тоже:
- Так интересно тебе? Про бродягу, который огонь разводит? Рассказывать?
- На то и дороги, чтобы бродить, - буркнул Варан. - А у нас, господин горни, дорог нет. У нас или по морю, или вверх: Нет у нас бродяг. Все свои.
- Суровый ты, - Гость уселся, наконец, но не на лавку, а на свой сундучок. - Когда поднимать меня будем? Помнишь, что староста сказал?
Стукнула дверь. Лилька, младшая, выбежала сразу на середину комнаты - и замерла, уставившись на длинноволосого горни, по шею замотанного в одеяло:
- А:
- Где мать? - сурово спросил Варан.
- В поле, - пискнула Лилька. - Сетки ставит с тетками. Велела крепежек для якорей, и второй нож, и:
- Тоська где?
- Матери помогает:
- Батя где?
- Пружину вертит: Наполовину уже закрутил, сказал, чтобы ты все кидал и шел помогать, потому как:
- Иди скажи отцу, - проговорил Варан с тяжелым сердцем, - пусть идет домой. Скажи, гости у нас. Скажи, надо быстро.
* * *
Отец все понял сразу. Пробежал глазами по писульке старосты, покосился на радужное сияние, исходящее от раскрытой грамоты, изобразил корявый поклон человека, спину гнуть вообще-то непривычного:
- Будь по-вашему, горни. Поднимем вас, не обессудьте, обыкновенным грузовым винтом. Собирайтесь:
И сказал уже Варану, негромко, по-деловому:
- Ползагрузки. Рыбы для солдат заказывали - три мешка: Значит, шесть бурдюков минус три мешка рыбы и минус горни - будет четыре бурдюка: Пошевеливайся.
Варан обрадовался возможности наконец-то освободиться от приставучего горни. В нише стола отыскал очки - два прокопченных стекла в грубой металлической оправе. Плотнее затянул куртку и, не прощаясь, выскочил из дома.
Утренняя рыба плавала здесь же, в каменном бассейне, еще живая. Орудуя сачком, Варан наполнил и взвесил три мешка; дождь припустил сильнее и смыл с него чешую прежде, чем груз был доставлен, мешок за мешком, к винтовой площадке.
Пружина винта, накрученная наполовину, казалась непривычно тощей. К крюкам на корзине уже привешены были два бурдюка; Варан загрузил рыбу и потом, едва управляясь с деревянной тележкой, перевез к винту от водосборника еще два тяжеленных пузыря с водой. Он успел передохнуть и пожевать сладкой смолы, прежде чем над краем площадки показалась голова горни: чужак был бледен и задыхался. Как же, подумал Варан не без злорадства. Сто ступенек в скале - и мы уже падаем в обморок:
- Дышать: нечем, - простонал горни и уселся прямо на мокрый камень. Вслед за горни на площадку поднялся Варанов отец - тот был в два раза старше, нес на одном плече деревянный сундучок, а на другом почтовый мешок для верхних, и ровное его дыхание не сбилось ни на йоту.
- Хорошо, - сказал отец, оглядев винт и оценив проделанную Вараном работу. - Грузитесь.
Варан влез в корзину первым и устроился у мешков с еще живой, трепещущей рыбой. Отец долго ходил вокруг, проверял крепления, связки, поглаживая пружину, бормоча молитву подъемников и время от времени сплевывая через плечо. Дал в руки Варану причальный канат с тройным крюком на конце:
- Кто сегодня дежурит?
- Лысик.
- Передавай привет от меня, и проверь, чтобы он все точно записал: рыбу, воду, почту: И: - отец покосился на горни, замершего у края площадки, будто оцепеневшего при виде бесконечного серого горизонта: - И горни пусть возьмет из рук в руки: Все. Хвала Императору, лети, сынок.
Быстро потрепав Варана по плечу, отец отошел к спускателю. Совсем другим, бесцветным голосом позвал чужака:
- Горни, пожалуйте на взлет.
Варан не подал господинчику руки. Чихая и соскальзывая, тот с трудом влез в корзину, поискал свободного места, со страдальческим лицом пристроился опять же на сундучке. Вцепился в край корзины:
- Не перевернемся?
- С половинным навертом идем, - не удержавшись, заметил Варан. - Можем и опрокинуться, если не повезет. Шуу не дремлет, - и подмигнул отцу.
- Типун тебе на язык, - сурово сказал тот, берясь за спускатель. - С Императором: Раз, два: три!
Спускатель взвизгнул, освобождая пружину.
Пружина тупо и свирепо, как глубинное животное, рванула на себя цепь.
Цепь пошла разматываться с катушки. Над головами Варана и горни распустился цветок - прекрасный цветок растущего пропеллера; его было видно всего несколько секунд, а потом он пропал, превратившись в серое, размазанное в движении колесо. Невидимая сила вдавила Варана в тугие мешки с играющей рыбой, и площадка ухнула вниз, крохотная фигурка отца мелькнула и пропала, в ушах взревел ветер, какого никогда не бывает под тучами в межсезонье:
Еще через секунду ничего не стало видно, даже сидящего рядом горни. Воздух сделался серым и мокрым, как медуза. Варан задержал дыхание.
- Это тучи? - крикнул горни, и Варан скорее догадался о его словах, чем расслышал их. Дорога сквозь облака была для него самой неприятной частью путешествия наверх; говорили, что облака изнутри напоминают царство Шуу, и Варан готов был с этим согласиться. Вязкое, липкое, непроницаемое:
Серая мгла распалась клочьями. Проглянула синева над головой; облака вдруг вспыхнули белым, и Варан, зажмурившись, полез в нагрудный карман за очками.
Горни опять что-то закричал, нечленораздельно, захлебываясь от радости. Винт, проткнув слой облаков, вырвался с другой стороны. Облака сверкали, белые, мягкие, празднично-безопасные, сухие; над головой разливалась сплошная синька, посреди которой стояло страшное белое солнце. Варан старался не поворачивать голову в его направлении.
Звук пропеллера изменился. Винт терял скорость.
- Эй, где причал? - нервно спросил горни. Как ты мне надоел, подумал Варан.
Большие и малые пропеллеры винта один над другим изменили очертания. Корзина поднялась еще выше и почти замерла; чуть поодаль маячила белая каменная стена, от стены тянулись, как лучи, тонкие досочки причалов, опутанные снастями, будто старческие руки жилами. Варан налег животом на рычаг, изменяя наклон главного пропеллера; корзина соскользнула ниже, подойдя к доскам почти вплотную, и тогда Варан размахнулся и забросил тройной крюк на причальную тумбу.
- Где они там, заснули?!
От скалы бежал человечек в белой рубахе, орал и размахивал руками, вот-вот, казалось, готовый сорваться в пропасть. Пропеллер еще держал обороты, но корзина опустилась ниже, чем следует. Бранясь и поминая Шуу, половинную накрутку и проклятых причальных сонь, Варан пытался самостоятельно посадить винт на жесткую скобу - но корзина проседала, и ничего не получалось.
- Эй! Держитесь там! Ща, может, перевернемся! - весело крикнул он пассажиру; маленький человечек с яично-лысой головой в последний момент успел добежать, закинуть скобу и закрепить корзину над празднично-белыми, подсвеченными солнцем облаками внизу.
- Сдурел? - набросился на него Варан. - Ты так дежуришь, да?
- А какого глиста ты сегодня поднялся? Вчера тебя не было, что ли? Вчера не ты Горюхе трындел, что послезавтра, мол, будешь, нет? А кроме тебя, мы не ждали никого:
- Дождались, - Варан поправил съехавшие очки, перевел дыхание и оглянулся на пассажира. - У нас: нет, у вас гости. Благородный горни с поручением от Императора. Прямиком к князю. Вот, - и махнул рукой в сторону бледного, какого-то очень тихого горни.
Причальная доска подрагивала, будто дышала под ногами. Внизу лежали облака - как море. Только настоящее море серое и гладкое, а тучи, если на них смотреть сверху, кажутся сказочным садом, белой тенью императорского дворца.
Причальная доска была крохотной соломинкой на краю большого порта. Над головой нависали широкие пристани; везде суетились люди, будто мальки в глубине - подкрашивали, подтягивали, готовили к открытию сезона. Через две недели к причалам, пустовавшим всю зиму, прибудут корабли под цветными парусами. Верхние галереи примут всадников на крыламах, надутые огнем расписные шары, да мало ли какая диковина приплывет и прилетит с края света - порт примет всех, кто готов заплатить императорскими радужными деньгами:
Варанов пассажир неуклюже перелез через край корзины. Невольно присел, ощутив ненадежность причальной доски. Не оглядываясь, зашагал к скале, ко входу в портовую пещеру; шел, как истинный горни, не глядя под ноги, по ниточке над бездной. И не надевая, кстати, очков - с голым лицом шагал под солнцем, и четкая черная тень, чуть задержавшись на желтом дереве, соскальзывала в пропасть, к облакам.
- Что привез? - ворчливо спросил Лысик. - Давай считать сразу, а то знаем мы:
Варан проглотил оскорбительный намек. Первая, что ли, обида на сегодня? Скрестил руки, стоял и ждал, пока причальник закончит возиться:
- Бурдюки с водой - четыре. Полные, да? Смотри мне: Рыба, три мешка по мерке: Перевзвешу на своих весах, так и знай. Почта, это хорошо: Что за штука?
Лысик указывал на сундучок горни.
- Приезжего вещи.
- Богатенький, - Лысик почесал редкую неровную бороду. - Ну, бери и тащи.
- Отец передавал привет и велел проверить, как ты в книгу все запишешь.
- Запишу, не бось:
Варан не умел ходить, как ходят горни. Переступал по узенькому причалу, внутренне обмирая, покачиваясь под непривычным ветром - хоть бы перила они здесь навесили, что ли: Солнце жгло теплую куртку из сытухи, слепило глаза сквозь закопченные стекла очков. Хотелось домой, вниз.
Горни дожидался у входа. Под солнцем его плечи распрямились, волосы высохли, он стоял, выставив одну ногу вперед и подняв подбородок, будто князь на парадном портрете. Дождался, пока Лысик подошел поближе; качнулся вперед и без замаха, без единого слова ударил причальника в челюсть. Лысик охнул и сел на каменный пол в двух шагах от края пропасти.
- Ты на вахте? - спросил горни, снова приняв позу с парадного портрета, и даже сопли под опухшим носом не могли умалить его величия.
- Я: - промямлил Лысик, сразу смекнувший, кто здесь главный.
- Ответишь, - сухо пообещал горни. Повернулся и пошел вглубь скалы, как будто бывал здесь раньше, как будто точно знал, куда надо идти.
Лысик, постанывая, поднялся. Размазал кровь по подбородку; подошел к Варану, смерил его холодным липким взглядом и, ухнув, вмазал кулаком в лицо - Варан не успел увернуться. Вспыхнули искры, полетели с потолка, будто подсвеченные солнцем дождинки. Варан обнаружил, что сидит на полу, как перед тем Лысик, и пол качается, будто перегруженная лодка.
- Ответишь, - зловеще сказал причальник над самой его головой. - Один бурдюк я с тебя списываю, как возмещение: убытков. И чтобы я тебя больше не видел здесь, щенок!
И, подхватив сундучок, поспешил вслед за горни, на ходу выкрикивая:
- Господин мой, направо! Извольте откушать, переодеться, умыться, ведь поддонки - они поддонки и есть:
Варан поднял с пола свои очки. Вытер кровь с подбородка.
Ничего, подумал. Попадись ты мне в сезон.
* * *
Как всегда, не хватало дня. Или хотя бы часа. Ну, уж получаса-то всегда не хватает:
Суетились. Паковали вещи, прятали в сухие тайники. Снимали с петель двери, обмазывали жиром ненужные в сезон инструменты, зашивали в мешки, якорили в сараях. Запасали еду на ковчеге; в последний раз осматривали поля - везде ли хорошо лежит сетка, не смоет ли донное течение первый урожай репса.
Дождь ослабел, а потом прекратился вовсе. Впервые за все межсезонье.
Дети визжали, бегали по поселку, обнимались:
- Солнышко, солнышко! Выгляни в оконышко!
Небо явственно посветлело. Море подернулось крупной рябью.
- Живее, живее!
Варан помог матери забраться в лодку, подсадил мелюзгу одну за другой. Забрался сам, сел на весла рядом с отцом.
- Ну, с Императорской помощью, - отрывисто сказал тот. - Давай.
Берег отдалялся. Ковчег становился все ближе - кособокий поселок на воде, увешанный веревочными лестницами, с жидкими дымками, поднимавшимися из многих труб.
Лодку раскачивало. Малявок стало мутить.
- Мама, это Шуу под водой рыгает?
- Не повторяй глупостей: Это Император открыл плотину, и теперь вода поднимается.
- А почему мы так качаемся?
- Молчи:
Добрались до высокого борта ковчега. Выбрались, подняли лодку; кое-как разместились в крохотной комнатенке-каюте. За стенкой из натянутой кожи плакал соседский младенец.
Растянулись на жестких полках. Замерли, прислушиваясь, как бурлит снаружи вода.
- Ма-ам: - завела Лилька.
- Чего?
- А можно, я бусы себе куплю стеклянные?
- Можно:
- А я, - басом сказала Тоська, - ничего себе не куплю. Я денег накоплю и на большой черепахе покатаюсь. По минуте монета: По монете минута, вот так.
- Ты сперва денег накопи:
Ковчег качнуло. Еще и еще; Тоська села на лавке, закрывая рот руками:
- Ой, меня вытошнит сейчас:
- Так выйди.
- Боюсь, что смоет:
- Вараша, выйди с ней.
Варан поднялся, взял малявку за плечи, вытащил на узкий козырек над бурлящим морем; небо было совсем светлым, над морем висел туман, и полузатопленный поселок казался ненастоящим, призрачным. У самого берега из-под воды торчали крыши. В доме Варана вода дошла уже до уровня стола:
Какие-то опоздавшие разгильдяи, ругаясь, выгребали от берега к ковчегу, и лодку их мотало, как перышко.
- Смотри, Вараша! Там синее!
Грязный малявкин палец с обкусанным ногтем указывал на небо.
- Смотри, там уже дырка! И в дырке синее! Это небо, небо!
Новый приступ тошноты прервал ее восторги.
Варан, не отрываясь, смотрел вверх, но не на кусочек синевы, которую он, в отличие от Тоськи, видел много раз и в межсезонье. Высоко в разрывах облаков летели, описывая широкие круги, птицы - не дойные кричайки и не дикие сытухи, а настоящие высокие птицы, пластуны или даже крыламы:
На серое, страшное, волнистое море упал первый луч солнца. Упал и утонул в тумане; ковчег мотался по волнам, уродливый с виду, но абсолютно непотопляемый. Пахло жареной рыбой. Пахло ветром. Туман расступался, и когда он расступился совсем - поселка уже не было, и не было туч. Перед ошалевшими, жмурящими глаза поддонками открылось море - синее, а не серое, небо - синее, а не серое, белая скала в пятнах первой зелени - мир горни, превратившийся в остров теперь уже среди воды, а не облаков, удивленно глядящийся в собственное неузнаваемое отражение.
Глава вторая
- Ты из местных, да? Поддонок?
- Да.
- А почему без очков?
- У меня глаза привыкают.
- Правда? Это хорошо:
Посетитель усмехнулся. Это был не единственный посетитель, Варан уже слышал, как за соседними столами требовательно постукивают кружками, чувствовал, как начинает злиться за стойкой замотанная мать: Но отойти никак не мог. Этот посетитель намекнул ему насчет работы, а работа - другая, не эта - была мечтой Варана вот уже целый месяц, от самого начала сезона.
Был обеденный час. Моряки, мастеровые, портнихи и прачки, торговцы, слуги - весь рабочий и праздный народ, обычно роящийся вокруг богатых путешественников, желал перекусить и выпить, стало быть, Варан должен был вертеться, как винт.
Как он вертелся вот уже целый месяц.
Все знают: кто не работает в сезон, тот в межсезонье мокнет и голодает. Но когда мир вокруг меняется так разительно, человек, особенно молодой, не может оставаться прежним. Самый жадный скупердяй становится хоть немного, но расточительным, и самый жилистый труженик хоть немного, но лежебокой. Варана тошнило от тарелок и подносов, ему хотелось гулять по скалам, прыгать в синее море с белых камней, играть с рыбами, считать по ночам звезды:
Отец и мать открыли харчевню в одной из улочек около порта. Сложили печь, натянули навес, расставили столы и стулья, взятые в долг из чьего-то "верхнего" дома (горни, особенно небогатые, тоже хотели заработать в сезон: сдавали внаем дома и жилые пещеры, переселялись в так называемые летние резиденции, а на самом деле в шатры и палатки). Место оказалось удачным: столы в харчевне не пустовали почти никогда. С каждым днем цены потихоньку росли, и это никого не пугало: на Круглый Клык прибывали все новые и новые кошельки, готовые пролиться золотым дождем. Отец стоял у плиты, мать и Варан обслуживали, малявки торговали поделками из ракушек тут же, на крохотном базарчике. Кто поработал в сезон - в межсезонье сравнится с князем.
- Сколько, ты сказал, тебе лет?
- Семнадцать.
- Плаваешь?
- Как рыба.
- Зверей боишься?
- Нет: Каких зверей?
- Серпантер. Видел когда-нибудь?
- А, змейсов: Видел. В прошлом сезоне один парень давал покататься.
Мать у стойки делала страшные глаза и подавала тайные знаки. Посетитель вытащил из нагрудного кармана тонкий замшевый платок. Промокнул уголки рта:
- Варан, стало быть, сын Загора-Одноглазого: кстати, почему он одноглазый, у него вроде оба глаза на месте?
- Прозвище.
- А-а: Жди, Варан, хорошей работы. Ответственной. Мне кто угодно не подходит, я о тебе поспрашиваю среди здешних поддонков, разузнаю: Ладно, беги. Потом договорим.
Пока Варан, осыпаемый бранью, накормил заждавшихся, притащил пива новоприбывшим и убрал с опустевших столов, таинственного посетителя и след простыл. Отец подловил Варана за кухонной перегородкой - и молча отвесил затрещину, да такую, что искры из глаз посыпались.
* * *
В межсезонье наверху нет ничего, кроме раскаленных камней. Все хоронится в щели - и звери, и птицы, и люди. А хитрые растения, ктотусы и шиполисты, сидят в узеньких щелочках, где не спрячется и капля воды. Голый берег; а стоит начаться сезону - выстреливают, как из арбалета, мясистые зеленые побеги, раскрываются, подобно зонтикам, обрастают листвой, колючками, бело-розовыми цветами, одевают берег тенью, и ни горни, ни поддонки не могут узнать свой Круглый Клык. Бабочки размером с добрую сковородку кружатся над соцветьями, над водой, над пестрыми купальнями. Купальни лепятся к скале и одна к другой, не оставляя свободного места: вниз, под пенную кромку прибоя, ведут деревянные ступени, мраморные ступени, веревочные ступеньки, глиняные лесенки; кое-где насыпают на глину мелкие камушки, или неострые ракушки, или песок.
Что бы делал князь круглоклыкский, если бы не сезон? Если бы милостью природы суровый остров не превращался на три месяца в медовое царство тепла и света, неги и сытости? Хвала Императору и радужным деньгам его - море спокойно, над ним ходят крылатые патрули, и богатая знать со всего открытого мира является на Круглый Клык, чтобы изведать счастье и оставить здесь денежки:
Варан сидел на причальной доске. На той самой, хорошо знакомой, на которую много раз насаживал отцовский винт. Море покачивалось под босыми ногами, почти касаясь натруженных подошв. В море отражались звезды.
Сегодня вечером отец кричал на него. Отец боялся, что улыбчивый посетитель хочет забрать Варана в веселый дом, один из многих, что расцветали в сезон по всему Клыку.
- Ты знаешь, как он о тебе спрашивал? "Этот смазливый"! Посмей только мне от харчевни на шаг отойти:
- Он ничего такого не хочет! У него змейсы, эти: серпантеры!
- Для отвода глаз тебе не только змейсы - крыламы будут: Только посмей мне еще раз с ним поговорить. Шкуру спущу по колени: И молчи!
Варан понимал отца и потому почти не обижался. Веселый дом в поддонье - пугало; вон, у Торочек сманили дочку в прошлом сезоне - так и пропала девка. Говорят, осталась служить какому-то горни, а может, солдат в межсезонье развлекает...
Нет для Варана другой работы. Мелькнула рыбьим хвостом, и привет. Так всегда бывает - долгие месяцы ждешь сезона, а придет он - и хочется, чтобы поскорее закончился. Сил нет. В ушах крик, звон посуды, пьяные песни; глаза слипаются. Всю ночь гулял бы, купался, нырял: Но силы вышли. Завтра на рассвете вставать.
Порт не спал и ночью. Там что-то стучало, скрипело, вполголоса бранилось; на рейде стояли корабли, касались звезд голыми мачтами. Варан насчитал одиннадцать огромных судов, а ведь прячутся еще за мысом: И на каждом, кроме знати - служек целый выводок, все при деньгах, все жадные до развлечений и щедрые на плату:
Вот парочка в соседней купальне. Приезжие - у парня руки голые, у девицы подол неприлично короток, почти до колен. Целуются, не видят Варана. Наконец отлепившись друг от друга, бросают в море монетки - сперва она, потом он.
Варан ухмыльнулся в темноте. Осенью монетками засыпаны улицы и крыши; которые императорские - добавятся к доходам. Из прочих делают украшения, игрушки, грузила и блесны.
А сколько потерянных за сезон побрякушек находится потом в сточных канавах! Колечки, заколки и гребешки, кожаные купальные туфли, цепочки, тряпки:
И утопленники, правда, тоже попадаются. За сезон не бывает так, чтобы никто не утопился - спьяну или по несчастной любви. И лежит до осени на чьем-то поле такой неудачник, ждет, пока засмолят в мешок и отправят на дно теперь уже окончательно:
Варан вздохнул, и, как был, в одежде, без всплеска соскользнул в воду.
Обняло до самой макушки. Тепло, будто купаешься в кричайкином молоке. Дна нет - внизу, на страшной глубине, отцовский дом и винтовая площадка. А если опустить лицо в воду и размахивать руками - разлетаются искры, плавучие звездочки, души забытых рыб:
Море дышало. Рядом, в порту, скрипело и постукивало; ни единого тревожного звука не разнеслось над водой - но Варан вздрогнул и поднял голову.
На берегу у купальни, где минуту назад целовалась парочка, происходила теперь беззвучная возня. Кому-то зажимали рот, кому-то накидывали на голову мешок; чем безумнее становился сезон, тем больше работы было императорскому патрулю. А с двумя голубками, кажется, все кончено - найдет их кто-то осенью на крыше поросшего водорослями дома: А может, и не найдет, если течение:
- Стража! Сюда! - истошно завизжал Варан, его визг перекрыл звуки порта, пролетел над водой, разбился о скалы, может, не услышанный никем, а может, и услышанный. - Стража! Убивают! Грабят! Сюда!
Наверху, в зарослях ктотусов, заколотили железом о железо. В порту прекратился скрип и через секунду ударил колокол.
Возня на берегу стихла. Не разбираясь, кто победил и кто жив, Варан набрал побольше воздуха и нырнул так глубоко, что запищало в правом ухе.
Хорошо хоть, одежду не бросил на берегу. По одежде его мигом выследили бы.
* * *
Ничего никому не сказал - даже отцу. Ходил от стола к столу, как медуза в глубинных водах, путал креветки с творогом, а пиво с палочками для чистки зубов, когда в дверях появился улыбчивый господин, наводивший о Варане справки.
Из-за стойки тут же появился отец, покачивая кулаками, как стальными грузилами.
Улыбчивый господин охотно напоролся на его подозрительный взгляд:
- К вам, хозяин, к вам собственнолично: Поговорить надо. Есть минутка?
* * *
Свет шел снизу, из-под воды. Снаружи светило солнце, забивалось в широкую пещеру, как сладкое пиво в разинутый рот. Просачивалось сквозь подводную решетку: выход в море был глубоко перекрыт. Хозяин не хотел, чтобы старые змейсихи отправились на прогулку и ненароком угодили в чью-то жадную пасть.
А змейсихи были очень, очень стары. Правда, определить это мог не всякий - сказывался отличный корм и бережное обращение. Вылинявшие тусклые чешуйки прятались под серебряными пластинками, под накладными самоцветами, да и порода давала себя знать - у обеих змейсих сохранилась горделивая осанка, обе сверкали глазами и раздували ноздри, так что Варану пришлось преодолеть некоторую робость, прежде чем впервые приблизиться к ним.
- Здесь у нас стойло, - сказала Нила. - В нише - скребки, щетки, всякие нужности, все в идеальном порядке, между прочим. Взял скребок - клади на место: Вот так. Чистить надо перед каждым выездом и на ночь. Кормить - два раза в день, утром и вечером, и следи, чтобы они не переедали. Когда которая нагадит - бери сеточку, дерьмо поддевай и аккуратно вот сюда, в корзину, чтобы вода в стойле не мутилась. А потом корзину - наверх. Понял?
Нила была старше Варана на год и держалась хозяйкой. Когда-то он видел ее на осенней ярмарке - она была с Малышки, дочь рудокопа и одной из компаньонок княгини, незаконнорожденная, но самоуверенная и богатая. Мать, от стыда сославшая ее в поддонье, не забыла малявку и не бросила - баловала то деньгами, то мешком сушняка, то обновкой. Нила считала себя горни, в сезон носила рубаху без рукавов и штаны, подвернутые до колен, расшитые цветными камушками, которых на Малышке немеряно-несчитано, и работала, как оказалось, наездницей на змейсах - сопровождала богатых и знатных гостей в верховой поездке по лабиринту подводных пещер.
Варан, договариваясь о работе с хозяином, наивно полагал, что будет гулять по морю верхом, а не вылавливать сачком дерьмо. Нила разочаровала его умело и безжалостно:
- Седлать - не вздумай, поцарапаешь чешую - потом не расплатишься. Садиться верхом - упаси тебя Император. Спать будешь здесь же, в гамаке. Они ночью иногда шипеть начинают, так надо с ними вслух говорить, успокаивать. Та, что позеленее, называется Журбина, а та, что почернее - Кручина:
- А почему у них имена такие печальные? - спросил Варан.
- Потому что так назвали, - отрезала Нила. - Вот, смотри, Кручина насрала, бери сачок и покажи, чего ты стоишь:
Темные волосы лежали у Нилы на плечах. Самоцветы на штанах вспыхивали, будто капли воды под солнцем. Глаза часто мигали и щурились, хотя здесь, в гроте, было не так много света; глаза слезились. Спесивой девке наверняка требовались очки с прокопченными стеклами - но она, гордая кровью горни, предпочитала мучиться, щуриться и утирать слезы.
Змейсихи смотрели на Варана с царственной брезгливостью - как будто это Варан нагадил в прозрачную воду, а им, благородным созданиям, теперь приходится убирать.
- Они не кусаются?
- Они едят только рыбу, но если ты из разозлишь - могут и цапнуть, просто для науки. Особенно Кручина - она подлая. К хвосту ее близко не подходи - как врежет, так и потонешь. Она в карауле служила всю жизнь, стражники на ней Малышку объезжали: Контрабандистов била, а пиратов перетопила человек сто. Вот так, хвостом по голове - и привет. Этому их еще в яйце учат.
Варан низко наклонился, держась за поручень, пытаясь выловить сачком комочек змейсового дерьма:
- У Малышки, небось, за сто лет сто пиратов не наберется.
- Это у вас на берегу пиратов не наберется, потому как не репс же ваш воровать. А у нас рудники. У нас режим должен быть.
Варан, наконец-то, справился. Опорожнил сачок в корзину для нечистот, плотно закрыл крышкой. Сел на каменный выступ, свесил ноги в светящуюся воду:
- А Журбина сколько пиратов убила? Тысячу?
- Журбина повозку таскала весь век, - сухо отозвалась Нила. - В шахтах. Камни на ней возили, соль: Теперь отдыхает.
Изумрудная Журбина высоко вытянула шею, повела рогатой головой, еле слышно зашипела, будто подтверждая: заслужила. Кручина ударила хвостом так, что волна прокатилась по всему гроту. Варан невольно отодвинулся:
- Ничего себе.
- Не нравится - и сидел бы в своей харчевне.
- А ты откуда знаешь, где я работал?
- Великая тайна: Я тебя видела. Место приметное.
- И парень приметный, - сказали сверху. По винтовой лесенке, вырубленной в скале, спустился хозяин в костюме для верховой езды. Кручина и Журбина оживились, забили хвостами, завертелись по гроту, устроив в центре его небольшую воронку. - Седлай, Нилка. Гости прибыли.
Варан, не выпуская из рук сачка, смотрел, как Нила торопливо надевает седло сперва на спину Кручине, потом Журбине (обе змейсихи охотно подставили спины). Потом, не глядя на Варана, Нила оттолкнулась от каменного выступа - и без разбега перелетела Кручине на спину; хозяин аккуратно угнездился на спине у Журбины:
- Ну, Вараша, нас до вечера не будет. Все здесь убери, корзину вынеси и можешь отдохнуть чуток. Тебе сегодня ночевать здесь, помни!
Варан поспешно кивнул.
- Пошла! - крикнула Нила, и голос ее заметался по гроту. Кручина ударила хвостом, Нила пригнулась, распластавшись по черной чешуе. В следующую секунду змейсиха нырнула, ушла в тоннель под скалой, унося с собой всадницу. Варан перевел дух.
- За ней, - негромко приказал хозяин, и Журбина нырнула тоже. Варан остался один; волновалась подсвеченная солнцем вода, сверху прозрачная, снизу застывшая, спрессованная в непроглядную донную темень.
Марина и Сергей Дяченко
© Марина и Сергей Дяченко 2000-2011 гг.
Рисунки, статьи, интервью и другие материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ПЕРЕПЕЧАТАНЫ без согласия авторов или издателей.
|
|
