|
ПРОЛОГ
Высокая трава ходила волнами - тяжелая от сока, темная, густая. От терпкого травяного запаха мутилось в голове.
Кими-Полевой вел свой маленький дозор сотни раз исхоженной тропкой, вдоль границы, вдоль линии маячков. После ночной грозы следовало проявить бдительность - и возвратиться на заставу в твердой уверенности, что ни один маячок не пострадал.
Кими должны были отпустить домой еще месяц назад. Срок его службы закончился и того раньше - весной; Кими готовился поступить в инженерную школу, носившую имя его деда, Арти-Полевого. Но приемные экзамены закончились, а служба продолжалась, никто не собирался демобилизовывать Кимин призыв, хотя на заставе полным-полно было первогодков, неумелых, но старательных, вот как те двое, что шли сейчас за Кими, будто за поводырем - след в след.
Ото всех троих разило дегтем. Все трое парились в пропитанных спецсоставом комбинезонах; едкая вонь должна была скрывать их собственный запах - на случай, если линия маячков все-таки повреждена. Правда, Кими знал, что пропитка помогает лишь в трех случаях из десяти. Волки без труда связывают вонь комбинезонов - и запах жертвы.
Волки.
Для тех двоих, что шли за ним след в след, это было просто страшное слово. Волков они видели только на учебке, издали - в подзорную трубу.
Кими тоже никогда в жизни не видел вблизи настоящего волка - но три сезона на заставе давали ему право думать о первогодках снисходительно, свысока...
Трава ходила ходуном справа и слева от тропинки. По левую руку, на расстоянии трех волчьих бросков (теперь я долго еще буду мерить расстояния волчьими бросками, подумал Кими), тянулся осыпавшийся ров, обозначавший границу. И, через каждые сто шагов - изобретение великого Киминого деда, отпугивающий маячок, поставивший точку в извечной борьбе с волками.
Кими ничего не стоило отвертеться от призыва. Но мать сказала, что их семья на виду. Что внук великого Арти-Полевого должен служить.
Ветер носился над полем, теплый мирный ветер, и в потоках его сливались тысячи запахов - и запах пыльцы, и запах комбинезона, и специфический запах маячков. Казалось, по верхушкам травы можно проплыть на лодке, только вода опасна, а зеленая стихия не утопит, не предаст.
Кими оглянулся на первогодков; тот, что пониже ростом, жадно раздувал ноздри. Тот, что повыше, нагло жевал травинку, и, судя по зеленому соку в уголках рта, далеко не первую. Не положено, хотел сказать Кими, но не сказал; сегодняшнее утро настраивало на исключительно мирный лад. Роса, ветер, запахи трав... А первогодков, к тому же, в казарме плохо кормят...
Туда, где Кими вырос, зеленую траву привозили в брикетах. Сестры не поверят, когда он расскажет им о бушующем сочном...
Кими вздрогнул и замедлил шаг.
Остановился, пытаясь сообразить, что именно его насторожило.
Поколения его предков - давно, сотни лет назад - вот так же замирали посреди пастбища, не умея объяснить себе, что случилось. И мгновение спустя, так и не получив объяснения, бросались бежать, и некоторые из них оставались в живых...
Стиснув зубы, Кими подавил позыв к немедленному бегству. Жестом велел первогодкам замереть - и прислушался, вскинув к плечу самострел.
Наверное, новобранцы решили, что он тренирует их, или хочет испытать, или просто форсит; краем глаза Кими увидел, что долговязый не спешит выпустить изо рта недожеванную травинку. Все маячки, сколько мог видеть глаз, были в исправности, вращались флюгерами на остриях мачт, а значит, ни заставе, ни дозору ничего не угрожало...
Никакие рвы, никакие частоколы, никакие пушки не удержат волков так надежно, как способны удержать их круглые жестяные воронки, испускающие понятный волкам сигнал тревоги. Так говорил дед. Так объясняли детям в школе. Это самое вдалбливали новобранцам в учебке.
Волновалась под ветром трава. Кими буквально физически ощущал, как из-под защитной вони комбинезона вытекает наружу его собственный запах. Вытекает и расплывается над полем.
- Уходим, - сказал он кончиками губ. - Кругом... марш.
Травинка выпала изо рта долговязого; первогодки сперва попятились, потом одновременно развернулись и припустили по тропинке назад. На мгновение Кими представил, как они возвращаются на заставу, перепуганные, в потных комбинезонах, и докладывают, что их командир испугался собственной тени, и как полчаса спустя возвращается Кими - желая провалиться сквозь землю, но все еще цепляясь за остатки гордости...
Долговязый вырвался вперед. Тот, что пониже, отстал, споткнулся, закинул за спину мешающий на бегу самострел...
Ветер взметнул две волны - справа и слева от тропинки. Через мгновение в небо взмыли серые тени.
Долговязый успел вскрикнуть. Тот, что пониже, ничего не успел - голова его легко отделилась от туловища, которое все еще бежало, закинув за спину самострел. Мгновение спустя до уха Кими долетел негромкий хруст.
Через секунду на месте Киминых подчиненных лежало два окровавленных мешка; серые звери споро и, кажется, чуть брезгливо обдирали с тел смердящие комбинезоны.
Ни один самострел так и не успел выстрелить.
Кими стоял, выставив перед собой оружие. В полной тишине - стих даже ветер - поскрипывали на мачтах маячки да трещала раздираемая ткань.
"Нам не страшен серый волк!" - пел когда-то дедушка, подбрасывая маленького Кими к потолку. "Нам не страшен серый волк, мы границу на защелк..."
Дедушка умер два года назад.
Не сводя глаз с занятых своим делом волков, Кими отступил на шаг. Губы его тряслись - от обиды.
Он так верил в изобретение своего деда.
Дед предал его. Волки должны бояться маячков; ЭТИ - не боятся.
Они высились перед ним - серые туши маячили над верхушками травы. Кими казалось, что под брюхом самого высокого волка он мог бы пройти, не пригибаясь; круглые мускулистые лапы вызывали в памяти деревянные сваи, на которых стоял дом Киминой бабушки. Волки жрали его товарищей, они, кажется, вовсе не замечали Кими; он сделал еще один шаг назад, и тогда тот зверь, что был ближе, поднял морду.
У него были внимательные, совсем не злые глаза. Ты куда, говорил укоризненный взгляд. Погоди, мы еще не закончили...
Кими обмер; волк вернулся к трапезе. Ветер гонял над полем запахи пыльцы и крови; Кими снова отступил - и снова встретился с волком глазами.
Древний страх, первобытный ужас сладкой жертвы перед лицом голодного хищника нахлынул - и до обидного легко вымыл из тренированного тела навыки воина. Кими швырнул в волка самострелом и бросился прочь.
Ему казалось, что он уходит. Что он все еще продолжает бежать - даже когда тяжелые лапы по-дружески легли ему на плечи, а на горле сомкнулись...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
* * *
- Этого еще не хватало, - сказал сквозь зубы Дым-Луговой и отступил в подворотню.
Мимо него протопотала, пихаясь локтями, выкрикивая темпераментные призывы, воняя пылью и потом, толпа поклонников Дивы Донны - протопала, как водится, на концерт. Вразнобой подпрыгивали линялые кепки с одинаковым изображением некоего смазливого улыбающегося существа:
- Не будь равнодушным! Не будь рав-но-душ-ным! Не стой в стороне! Это касается и тебя! Это каса...
Дым обождал, пока толпа скроется за углом, и только тогда отслонился от прохладной, обмазанной мелом стенки.
Дива Донна была находкой сезона, симпатичной и небесталанной барышней, самим своим видом провоцирующей у Дыма-Лугового приступы раздражения. Ему было страшно и противно признаваться себе, что больше всего на свете ему хочется сейчас бросить все и отправиться вслед за толпой - чтобы стоять на площади, ощущая чье-то дыхание в затылок, слушать музыку и купаться в том чувстве покоя и безопасности, которое нигде, кроме как в тесной компании соплеменников, не приходит. Вместо этого Дыму предстоит сейчас тяжелый разговор, а потом не менее безрадостный вечер, бессонная ночь...
На афишной тумбе, рядом с улыбающимся портретом Дивы Донны, желтел прямоугольный листок уличной газеты. Редкие прохожие скользили глазами по плохо пропечатанным строкам: вырезаны восемь застав, разорены пять поселков, погибли предположительно несколько сотен человек, в основном мирные жители... Прохожие шли дальше: вероятно, теперь границу укрепят. Может быть, на некоторое время подорожают овощи.
Чтобы осознать реальное положение дел, не надо было обладать секретной информацией. Стоило просто прочитать сводку - внимательно! - и вспомнить скудные школьные познания из географии. Сейчас Дым был даже рад, что никто из его соотечественников не удосужился сложить два и два, потому что лучше слушать Диву Донну на площади, нежели метаться по городу в панике...
Границы больше не существовало. По зеленым кормным степям сплошной волной шли звери; конечно, до столицы они доберутся не завтра и не послезавтра, а может быть, и вовсе не доберутся, им хватит поживы и в лугах... Но через два дня в город вместо караванов с продовольствием повалят перепуганные беженцы, стратегических запасов зерна хватит ненадолго, и вот тогда начнется самое интересное.
Дым поднял голову в ответ на чей-то взгляд.
Целая компания детишек, в основном девчонок, притаилась на плоской крыше дома напротив, среди зеленых стеблей маленького верхнего огорода. Дым заставил себя улыбнуться; малышей его улыбка почему-то испугала. Компания переглянулась и сгинула, будто провалившись сквозь крышу, только стебли качнулись.
* * *
"Лидер был первым среди равных; Лидер первым спросил себя, откуда взялись его соплеменники и зачем они существуют. Лидер не нашел ответа и пошел за ним к Хозяевам; те ответили на первую половину вопроса, но не смогли ответить на вторую. Тогда Лидер понял, что и Хозяева несведущи; тогда Лидер понял, что ему и его стаду самим придется искать ответ..."
("Сказание о Лидере")
* * *
- ...Не стоит так переживать. Ничего особенного не случится; признай, Дымка - за последние десятилетия мы слишком много о себе возомнили. Мы расплодились, мы учим наших детей медицине и инженерному делу, в то время как приспособления, превосходящие по сложности колодезный ворот, нужны нам, прости, как пятая нога... А роль докторов-санитаров в нашем мире всегда выполняли сам знаешь кто.
Хозяин дома расхаживал по комнате босиком, и его жесткие ступни постукивали о влажное дерево - влажное, потому что Дым застал старика за уборкой. Дом был огромный - на сто человек; обладатель жестких пяток организовал себе относительное уединение при помощи двух полотняных ширм. Сейчас за ширмами гоняли, развлекаясь, оставленные без присмотра дети.
Хозяин уронил тряпку в деревянное ведро, сполоснул руки под рукомойником, вытер о густую шерсть на груди - вьющуюся, снежно-белую, седую шерсть:
- Одному умнику пришла в голову идея этих самых маячков, а десяток других умников сумел реализовать эту идею... Что с того? Согласись, Дым, это всего лишь выверт судьбы, хитрый финт, которым она ухитрилась нас облапошить. За эти пятьдесят лет мы разленились и поглупели, а волки - наоборот. Среди волков выжили сильнейшие, а среди нас выжил кто попало... Вот я, например, старый козел, - хозяин усмехнулся. - Тем не менее, конец света отменяется, Дым. Наоборот - все вернется на круги своя. Мы будем по-прежнему радоваться жизни, разве что жизнь эта станет несколько короче... В конечном итоге выиграют не те, кто сбежит от волков в пустыню и сдохнет там от голода, а те, кто сбежит на контролируемые волками территории - и будет гулять под солнцем ограниченный, конечно, но совсем не малый срок... Совсем не малый, потому что после первого прорыва волки еще долго будут сыты. Вот так, Дымка; а если ты пришел затем, чтобы расспросить меня про рвы, яды, самострелы и всякую прочую белиберду - ты пришел не по адресу.
Дым тронул пальцем тяжелое украшение, висящее над квадратным окошком. Украшение ответило низким мелодичным звоном - это свободно висящая металлическая капля ударилась о круглый узорчатый обод.
- Я хотел спросить, - медленно начал Дым, - хотел спросить, почему перестали работать маячки.
- Ерунда... Ты хотел спросить, чем волки питались все эти годы, раз их естественная пища вдруг сделалась недоступна... Во-первых, даже в самые спокойные времена на заставах полно было несчастных случаев. То молнией мачту собьет, то ветром снесет, то просто дурачок молоденький собьется с пути и выйдет на неконтролируемую маячками территорию... Извини.
Дым помолчал.
Нет, не надо извиняться. Он привык. Он на память знает статистику этих случайных жертв. Без случайностей на границе нельзя, значит, без жертв нельзя тоже. Взяв в пригоршню уголь, надо быть готовым к ожогу; пусть прожжется перчатка, чтобы рука осталась целой. Вы - наши пограничники, вы - перчатка Цивилизации...
Он сделал над собой усилие. Снова тронул пальцем украшение из желтого металла:
- Я хотел спросить, почему перестали работать...
- ...А во-вторых, думаю, волки своих тоже жрали. И сожрали постепенно всех, кто слишком уж боялся маячков. А те, кто не боялся - ничтожный поначалу процент! - расплодились и пришли к нам. Салата хочешь?
И старик поставил перед Дымом корзину, доверху полную влажными зелеными листьями.
Дым отрицательно покачал головой. Его собеседник смачно захрустел зеленью; Дым терпеливо смотрел, как он ест.
- Что говорят в Высоком Доме? - спросил старик, не переставая жевать.
- Мобилизация. Все на борьбу с волками. Подновят частоколы вокруг поселков, понаделают новых самострелов...
Старик фыркнул. Выудил из корзины новый пучок листьев:
- Сражаться с волками - что может быть глупее? Ну, запрутся за частоколом. Ну, досидятся до голодных спазмов, ну, выйдут в поле с факелами. Ну, подожгут пару раз степь... Все дело в том, что мы естественные жертвы для волков, мы полноправные участники этой пищевой цепочки, а против природы не попрешь... Ты когда-нибудь стоял перед волком? Я - стоял... Неудивительно, что парень, натренированный попадать в мишень десять раз из десяти, при виде волка обязательно промахивается. Или роняет факел... Это выше нас. Это в крови.
Дым молчал.
- Но не все так плохо, - сказал старик, не переставая двигать челюстями. - Волки не убивают просто так - только ради покушать. А скушать всех у них просто физически не получится - желудок-то не резиновый... И вот, казалось бы, живи в согласии с природой, гуляй спокойно и не думай о будущем - умирать-то рано или поздно придется... Но нет. Цивилизация в опасности, давайте сделаем еще самострелов, - старик фыркнул снова, изо рта у него вылетело несколько маленьких зеленых ошметков.
- Если бы наши предки рассуждали так - никогда не додумались бы до маячков, - сказал Дым, сощелкивая с рукава недожеванный салатный лист.
- А толку-то? - старик совершенно не смутился, ни на секунду не перестал жевать. - Что за цена им теперь, маячкам, сказать - или сам понимаешь?
Дым молчал. Под окнами нарастал галдеж - поклонники Дивы Донны возвращались с концерта. Удары бубна и ритмичный вой дуделок перемежались речевками: "Если с нами не гуляешь - даром время ты теряешь. Если с нами не поешь - то напрасно ты живешь..."
- Мы остаемся стадом, - брезгливо сообщил старик.
- Мы река, - медленно сказал Дым. - Река течет по руслу, не прислушиваясь к писку отдельных капелек... По-моему, это правильно.
Старик хихикнул:
- Странные слова... Думал ли я, беря на поруки антиобщественного сопляка, которого собирались изгнать куда подальше за провоцирующее поведение... Думал ли я, что через двадцать с лишним лет этот сопляк станет говорить красивости в защиту родного стада...
Дым пожал плечами. В третий раз легонько тронул звонкую безделушку.
- Вижу, - сказал старик неожиданно холодно и жестко. - Настоящий вопрос, с которым ты пришел. И ты верно ставишь вопрос, и это делает честь твоей сообразительности.
- Это настоящая вещь, - сказал Дым, разглядывая медные узоры на круглом украшении.
- Это колокольчик , - сообщил старик со странным выражением. - Колокольчик . Да, это настоящая вещь. Это ИХ вещь.
- Скажи, - Дым решился, и голос у него сразу сел. - Ты знаешь кого-то, кто встречался... кто ходил на ИХ территорию - и вернулся?
Старик помолчал. Облизнул губы:
- В Высоком Доме знают, что ты пошел ко мне?
- Меня никто не подсылал, - сказал Дым тихо. - Я пришел потому, что мне так захотелось.
- Тебе захотелось жить, - сварливо сказал старик. - Жить - и не меняться... Ради этого ты готов просить помощи у Хозяев, - голос его дрогнул. - Волки... честны, волки - просто хотят кушать, также как и мы... Если бы шпинат, который мы жрем, умел говорить - он бы тоже взмолился...
- Ты знаешь кого-то, кто ходил на ИХ территорию и вернулся? - терпеливо повторил Дым.
- Что может быть хуже, чем жить, как животные? - рявкнул старик, и детская возня за ширмами сменилась гробовой тишиной. - Что может быть хуже, сказать тебе?
Он замолчал. Выждал паузу, уставившись на Дыма круглыми карими глазами из-под кустистых бровей.
- Хуже, - сказал почти шепотом, - хуже, Дымка - жить как домашние животные. Помни.
Оба посмотрели на колокольчик , немо покачивающийся над окном.
- Каждый выбирает для себя, - сказал старик сухо. - Ты молодец уже потому, что первым понял - прежняя жизнь кончилась, предстоят перемены. В Высоком доме, думаю, это поймут не скоро... Какое счастье, что я давно уже не имею отношения к Высокому дому!.. Да. Сперва будут всеобщий героизм и мобилизация, потом паника и неразбериха, голод и холодная зима... А ты умный, Дымка.
Дым промолчал.
- Поселок Свояки, - сказал старик одними губами. - Для начала найди там отставного старосту... его зовут Сот-Озерный-второй. И на правах чиновника из столицы поинтересуйся относительно трупа, который они выловили в реке шесть лет назад, осенью... Дурак бы спросил, при чем тут какой-то труп. Ты молчишь... Хорошо. Возьми салата. Сладкий салат...
Дым положил в рот широкий лист с бахромой по краям.
Вкуса не было никакого. Будто у брикетной травы.
* * *
- ...Жрать брикетную траву вдалеке от волчьих зубов, или хрумкать свежее, но под самой границей! А у них такого выбора нет - у них, в столице, и кормятся сладко, и до волков три дня скакать...
Женщина на крыльце наконец-то замолкла. Отдышалась; еще раз с презрением глянула в развернутое удостоверение Дыма-Лугового:
- Начальство... Еще год назад пуганые были: любому сопляку из города теплую ванну готовили... А теперь - на пенсии он! На содержании у поселка! В управу иди, старосту спроси, расскажут тебе...
Дым молчал. Ждал, пока тетка иссякнет сама собой; она иссякала по капле, неохотно. Наконец, сморщив нос, ругнулась едва слышно и скрылась в доме; долгую минуту спустя на крыльце объявился седоватый, пегий какой-то, маленький и щуплый Сот-Озерный-второй.
Дым поводил по воздуху удостоверением. Сот-Озерный близоруко сощурился, хрипло вздохнул:
- Уже год как в отставке я, милейший Дым-Луговой. Поселок наш тихий, все, считайте, ближние родичи, парни в армию идут охотно...
Он запнулся. Глаза у него были тоже карие, тоже круглые, в обрамлении бледно-красных век.
- Насчет того дела? - спросил нерешительно.
Дым кивнул.
- На огород пойдем, - сказал Сот-Озерный, принимая, по-видимому, про себя какое-то важное решение. - А то в доме - на головах сидят, дети, внуки...
Дым кивнул снова, соглашаясь.
Попытку угощения он отмел сразу, но Сот-Озерный и не стал настаивать; неудобно устроившись за врытым в землю столом, поковырял в зубах сорванной по дороге веточкой:
- Земля здесь такая... По пять раз в день поливать приходится. Но от брикетного с души воротит - хочется хоть немножко, но своего, сочного, живого... Внуки маленькие еще...
Дым покивал, соглашаясь; под его взглядом Сот запнулся. Тоскливо вздохнул:
- Насчет того дела... Материалы вы поднимали?
Дым полуприкрыл глаза:
- Тело без признаков насильственной смерти, вероятно, несчастный случай. Некто сорвался с обрыва в реку и утонул. Личность не была установлена... поначалу. Так?
- Так, - Сот-Озерный кивнул. - Поначалу... А потом его нашли. Братья приехали и опознали. Они же и забрали его... Лес-Лановой, из тех Лановых, что на юге... Имя есть в материалах дела. Лес-Лановой.
Во влажной ботве стрекотали сверчки. На краю поля желтели, бессильно угрожая палящему солнцу, умирающие от зноя колючки.
- Его никто не убивал, - сказал, будто оправдываясь, Сот-Озерный. - Никаких следов насильственной смерти...
Дым кивнул:
- Я не ищу его убийцу. Меня интересуют подробности, которых нет в материалах дела.
Сот-Озерный нахмурился. Заерзал на жесткой скамье:
- Но почему вы думаете...
- Я знаю, - отрезал Дым. - Вас никто ни в чем не обвинит. Разумеется, если я услышу все, что мне нужно услышать.
Веки бывшего старосты покраснели сильнее, карие глаза ушли глубоко под брови; несколько минут паузу заполняли поющие сверчки.
- Чиновник из города, который расследовал это дело, - сказал Сот-Озерный, - запретил мне кому-либо давать объяснения...
- Это он навел меня. Мне можете сказать.
Сверчки.
- Он был... - начал староста и запнулся. - Этот... был...
- Что? - тихо спросил Дым.
- Он был... стриженый , - выговорил Сот-Озерный. - Я сначала не понял, что это... Мои парни решили, что это какая-то кожная болезнь... Я ничего им не сказал. А тот чиновник, из города... понял, что я догадался. Он... его очень испугало... не то, что я понял, нет, а сам этот... противно, вы понимаете. Я не боюсь мертвых... А этот ...
- А братья? - быстро спросил Дым. - Братья, когда его забирали, заметили что-то неладное?
Сот-Озерный проглотил слюну. Покачал тяжелой головой:
- Мы ведь его в мешке просмоленном... во льду держали. Братьям показали... лицо. И все. Потом запаяли... Он ведь долго в речке плавал... Так и отправили...
- Это все?
Сот-Озерный усилием воли заставил себя заткнуться. Молча кивнул.
* * *
"И еще завещал Лидер: никогда не стригите волос на голове и на теле. Кто острижен - тот проклят, тот животное. Давший однажды шерсть обречен отдать и мясо. Кто острижен - тот попадет на бойню. Помните об этом всегда".
("Сказание о Лидере")
* * *
Улицы поселка подернуты были зависшей в воздухе пылью. Мельчайшая взвесь раздражала глаза и ноздри, а ветра не было, ни вздоха, ни дуновения; не так давно по этим улицам топтались, поднимая неоседающую пыль, а теперь поселок казался вымершим, и пыльная пелена придавала пустым улицам бредовый, нереальный вид.
Дым не без труда отыскал нужный двор. Постучал, почти не надеясь на ответ; тем не менее спустя долгих пять минут к нему вышла угрюмая особа лет девяти.
- Лановых ищу, - сказал Дым. - По важному делу.
- Все на площади, - недовольно сообщила девчонка. На груди у нее был круглый значок с мордочкой Дивы Донны, и, глядя на Дыма, она вертела его пальцами, с каждой секундой все более нервно. - Там призыв... В армию забирают...
- Я в доме подожду, можно? - спросил он терпеливо.
Девчонка стиснула губы:
- А почему бы вам на площадь...
Дыму действительно хотелось на площадь. Вот уже несколько дней он был один, совершенно один во всех отношениях, и для поддержания бодрости духа следовало влиться в толпу, постоять, слушая, как кто-то сопит над плечом, проникнуться ощущением если не безопасности, то во всяком случае решимости: пока мы вместе, нам ничего не страшно. Все напасти временны, наши внуки забудут это страшное слово - "волки"...
- Я подожду в доме, - сказал Дым мягко, но так, что девчонка сразу отступила, давая ему проход.
Он вошел. Дом как дом, человек на двадцать, и ни одной ширмы. Запах свежего сена. Тишина.
Здесь родился Лес-Лановой. Здесь он жил. Отсюда ушел в странствие, завершившееся на дне реки. "Кто острижен - тот проклят". Сам бросился с обрыва? Или столкнули?
- Газеты читаете? - спросил у девчонки, чтобы что-то спросить.
- Читаем, - отозвалась девчонка после паузы. - Говорят, на границе волки озорничают - страх...
"На границе"... Дым удержался, чтобы не хмыкнуть.
Где-то совсем неподалеку затюкал топор. Да, правильно. Частокол вокруг поселка давно нуждался в починке.
- А... - Дым задумался, чего бы еще сказать. - Ты Диву Донну любишь?
Девчонкины глаза, прежде тусклые, мгновенно оживились:
- Да! Еще как! А вы любите?
- И я люблю, - соврал Дым.
Следующие пятнадцать минут девчонкин рот не закрывался. Жестикулируя, как мельница, она рассказывала о концерте, который был совсем недавно и совсем неподалеку, в Лесках. О том, как она с сестрами и двоюродными братьями продавала на базаре свеклу, чтобы купить билет, и как они все вместе пошли в Лески - "целая толпа по дороге, как будто праздник!" - и как Дива Донна улыбалась лично ей, Риске-Лановой, и махала рукой...
Дым рассматривал комнату. В углу побелка облупилась, из-под нее выглядывал нарисованный на стене цветок. Ромашка. Дым пригляделся; девчонка проследила за его взглядом:
- А, это дядька разрисовывал, я еще совсем малая была...
Дым подошел поближе.
Старая краска во многом утратила первоначальный цвет. Половина лепестков пропала, съеденная побелкой - но чем дальше Дым смотрел, тем сильнее ему казалось, что если коснуться пальцем горячей сердцевины цветка - на коже останется желтый след от пыльцы...
В тусклом рисунке заключалось нечто, не позволявшее Дыму так просто отвести глаза. Это было как тень чьей-то радости - давней, забытой; носитель радости давно был мертв, но тень ее под слоем мела - жила...
Девчонка за его спиной все не могла остановиться, все болтала про Дивы Донну и запнулась только тогда, когда Дым встретился с ней взглядом.
Тогда она смутилась. И, борясь со смущением, предложила:
- Я вам значок подарю, хотите? У меня еще такой есть...
И она сняла и протянула Дыму круглый портрет улыбающейся красотки, и он, чуть поколебавшись, взял.
И приколол на грудь.
Марина и Сергей Дяченко
© Марина и Сергей Дяченко 2000-2011 гг.
Рисунки, статьи, интервью и другие материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ПЕРЕПЕЧАТАНЫ без согласия авторов или издателей.
|
|
