Иван Васильевич Киреевскнй (1806-1856) оставил заметный след в истории русской литературы и общественной мысли первой половины XIX в. Хотя его выступления в печати были довольно редкими, а творческое наследие оказалось сравнительно невелико по объему, Киреевский сумел ярко заявить о себе и как литературный критик - глубокий интерпретатор творчества Пушкина, Языкова, Баратынского, и как талантливый журналист, и как даровитый публицист и философ, крупнейший теоретик славянофильства 1840- 1850-x годов.

Киреевский происходил из семьи, широко известной своими культурными традициями: его мать, А.П. Елагина, - хозяйка одного из известнейших литературных салонов Москвы, родственница и друг В.А. Жуковского; младший брат, П.В. Киреевский, - археограф и историк, крупный фольклорист; отчим, А.А. Елагин, - пропагандист философии И. Канта и Ф.В. Шеллинга, переводчик сочинений последнего. Будущий писатель получил домашнее образование, имевшее весьма основательный характер и включавшее, в частности, лекции лучших профессоров Московского университета. В 1824 г. он поступает в Московский главный архив Иностранной коллегии, где его сослуживцами оказываются известные впоследствии деятели русской культуры - Д.В. Веневитинов, А.И. Кошелев, Н.А. Мельгунов, В.П. Титов, С.П. Шевырев и др. В этом кругу формируются дружеские и литературные связи Киреевского. Тогда же он становится участником так называемого кружка любомудров, членов которого объединял интерес к философско- эстетическим проблемам. В журнале "Московский вестник", собравшем позднее бывших членов этого кружка, Киреевский дебютирует в 1828 г. яркой статьей "Нечто о характере поэзии Пушкина". Вслед за тем в альманахе "Денница за 1830 год" появляется еще более заметная работа молодого критика - высоко оцененное Пушкиным "Обозрение русской словесности 1829 года".

В 1830 г. Киреевский совершает путешествие в Германию, где в течение девяти месяцев, в университетах Берлина и Мюнхена, слушает лекции Г. Ф. В. Гегеля, Ф. В. Шеллинга, географа К. Риттера, философа и теолога Ф. Шлейермахера, естествоиспытателя Л. Окена и других европейских знаменитых ученых. С 1832 г. писатель с энтузиазмом приступает к изданию собственного журнала "Европеец", видя в этом осуществление важнейшего для него дела "просвещения России". Киреевскому удается сплотить вокруг журнала лучшие литературные силы, однако после выхода второго номера "Европеец" был запрещен. Поводом послужили статьи издателя "Девятнадцатый век" и "Горе от ума" на московской сцене", расцененные Николаем 1 как крайне неблагонамеренные. Сам Киреевский не был выслан лишь благодаря заступничеству Жуковского, однако возможность активной литературно- журнальной деятельности была для него надолго закрыта. Лишь спустя тринадцать лет, в течение которых взгляды его претерпели существенную эволюцию в направлении формирующегося славянофильства, Киреевский делает новую попытку вернуться в журналистику. В конце 1844- начале 1845 г. он с успехом редактирует журнал "Москвитянин". Однако вскоре, главным образом из-за разногласий с издателем - М.П. Погодиным, Киреевский вынужден оставить журнал. В 1852 г. в "Московском сборнике", предпринятом кружком славянофилов, писатель выступает со статьей "О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России", но и это издание прекращается правительством, причем статья Киреевского признается особенно вредной. Последняя большая работа писателя - "О возможности и необходимости новых начал для философии" - увидела свет уже после смерти автора.

Собственно художественные произведения Киреевского немногочисленны: несколько стихотворений, прозаический фрагмент "Царицынская ночь" (1827), отрывки из незавершенного романа "Две жизни" (ок. 1831) и утопической повести "Остров" (1838), и "волшебная сказка" "Опал". Это сочинение написано в декабре 1830 г., спустя месяц после возвращения писателя из Германии в Москву. В нем отчетливо отразились и философские интересы автора (по словам П.Н. Сакулина, "Опал" проникнут "идеалистическим настроением кружка любомудров"), и многие черты его духовного облика. Так, в частности, непосредственное отношение к проблематике повести- сказки имеют признания Киреевского в письме к сестре от 4 августа 1830 г. ("Сны для меня не безделица. Лучшая жизнь моя была во сне"), его суждения о "сердечной музыке" в письме к А. И. Кошелеву от 6 июля 1833 (1834?) г. или же размышления о природе сновидений в письме к матери от 1837 г.: "Представления сна - выражения внутренних чувств души,- идеалы этих чувств. Те, внешние впечатления, которые наяву возбудили бы в нас соответственное им внутреннее чувство, являются нам во сне как следствие этого внутреннего чувства".

В то же время включение "Опала" в контекст творчества Киреевского рубежа 1820- 1830-x годов вызывает известные трудности. Дело в том, что ко времени создания повести Киреевский- критик уже обнародовал свою концепцию трехфазисного развития литературы, итогом которого считал современный тип творчества, характеризующийся "уважением к действительности" (Обозрение русской словесности 1829 года И. Киреевский. С. 59). "Опал" же по своему пафосу близок литературе, которую Киреевский связывал с уходящей эпохой, выразителем которой в России он считал Жуковского и существо которой видел в "стремлении к неземному; равнодушии ко всему обыкновенному, ко всему, что не душа, что не любовь".

Литературные истоки "волшебной сказки" Киреевского разнообразны. Прежде всего, она связана с впечатлениями автора от героико-фантастических рыцарских поэм "Влюбленный Роланд" Маттео Боярдо (1441- ок. 1494) и, в особенности, "Неистовый Роланд" Лудовико Ариосто (1474-1533). "Неистового Роланда" Киреевский читал в подлиннике незадолго до создания "Опала", с восхищением отзываясь о "грациозном воображении" итальянского поэта. Демонстрируя соотнесенность своей повести- сказки с творением Ариосто, писатель упоминает его уже в начале произведения, дает героям "Опала" имена, созвучные именам персонажей "Роланда" (ср.: Оригелл - и Argalia, сын правителя Катая (Cataio); Нурредин - и "король Дамаска и всей Сирии" Norandino). Отметим также сходство картины чудесной планеты в "волшебной сказке" и описания Луны - в 34-й песне поэмы Ариосто. Помимо "Неистового Роланда" ближайший контекст "Опала" составляют фантастические повести немецких романтиков, произведения в жанре аполога и "восточной повести", сыгравшей столь видную роль в европейской литературе XVIII в., некоторые явления масонской литературы с характерной для нее иносказательностью и символикой. Текст "Опала" позволяет высказать предположение о знакомстве Киреевского с сочинениями европейских мистиков и, в частности, с "Божественной и истинной метафизикой..." Д. Пордеча (1786). В современной же русской прозе ближе всего к автору "волшебной сказки", безусловно, стоит В. Ф. Одоевский с его поисками, ведущими от аллегорий 1820-х годов ("Мир звуков" и др.) к задуманной еще в начале 1830-х годов "Сильфиде".

Одна из ключевых тем "Опала" - тема музыки. В ее трактовке нашла отражение романтическая концепция этого искусства, развитая, в первую очередь, в немецкой эстетике (Ф.В. Шеллинг, В.Г. Ваккенродер, А. Шопенгауэр) и литературе (Э.Т.А. Гофман). В сознании романтиков музыка выступает как чистое проявление духовного начала, как воплощение бесконечного. Если человеческое слово бедно и грубо, не способно к выражению истинно глубоких переживаний и мыслей, то музыка представляет собой некий идеальный язык, помогающий душе обрести голос, вступить в общение с высшей реальностью. Понятие "музыка" охватывает у романтиков и чувственно воспринимаемую, проявляющую себя в звуке гармонию, и "гармонии сверхчувственные, умопостигаемые". По их мысли, внутренняя музыка присуща явлениям природы и человеческой жизни, законы гармонии лежат в основе самого мироздания. Показательно, что в эпоху романтизма воскрешается древнее пифагорейское учение о "музыке сфер", согласно которому "небесные тела движением своим производят звуки, но мы их не слышим, потому ли, что сия гармония своею огромностию заглушает нас, или потому, что мы поглощаемся ею, она в нас, но чувственность препятствует слышать ее" (Н.А. Мельгунов?). С оригинальным преломлением этой системы представлений мы и имеем дело в "Опале".

Повесть-сказка Киреевского была помещена в третьем номере журнала "Европеец" за 1832 год, без подписи. Однако к тому времени, как была отпечатана первая половина этой книжки журнала, издание оказалось запрещено, и "Опал", таким образом, не дошел до читателя. Позднее была создана новая редакция произведения, в которой первоначальный текст подвергся довольно значительной стилистической правке, разросся за счет более подробной разработки ряда сцен и мотивов. Автор несколько усилил фольклорный колорит повести путем введения традиционных фольклорных формул и повествовательных приемов. С точки зрения общей атмосферы "Опала" весьма показательны изменения, внесенные в описание волшебного дворца Музыки: если в раннем варианте здесь преобладали черты великолепия, пышной материальной красоты, то во второй редакции "яхонтовый дворец" сменяется "облачным", предстает неким застывшим движением. Пожалуй, наиболее значимым стало при доработке текста выделение (в рассказе о посещении героем "нового мира") мотива слияния грезы и реальности, "сновидения и действительности" (вначале фрагмент "Жизнь Нуррединова на звезде..." полностью отсутствовал). Новая редакция "волшебной сказки" была помещена в альманахе М.А. Максимовича "Денница на 1834 год", за подписью И.К., причем публикация повести встретила неожиданные препятствия со стороны цензуры, быть может, связанные с самой личностью опального автора.

Появление произведения вызвало критический отклик журнала "Московский телеграф", отмечавшего чрезмерную, на его взгляд, усложненность произведения: "(...) кажется, автор уже чересчур перехитрил. Волшебству, конечно, закон не писан, но есть закон изящного, который не велит из вымысла делать таких потемок, где заблуждается воображение читателя, вместе с автором" (1834. Ч. 55. С. 182). Напротив, рецензент "Молвы" (Н.И. Надеждин?) встретил "Опал" сочувственно, увидев его "главное достоинство" "в высоком уроке, попадающем прямо в сердце сквозь хрустальную призму восточного иносказания" (1834. Ч. 7. № 1. С. 13). Близкой по характеру была и оценка "Литературных прибавлений к Русскому инвалиду", выделивших в числе лучших произведений "Денницы" "волшебную сказку И.К., исполненную блистательного воображения, чувства поэзии и остроумной аллегории" (1834. № 28).