В неоконченной повести А. С. Пушкина середины 1830-х годов "Мы проводили вечер на даче..." среди других персонажей упоминается некий Вершнев. "Старый учился некогда у иезуитов". В черновике его характеристика была более пространной и определенной: "Вершнев, один из тех людей, одаренных убийственной памятью, которые все знают и все читали и которых стоит только тронуть пальцем, чтобы из них полилась их всемирная ученость" (Пушкин, Т. VIII, с. 421). Первоначально же в рукописи этот персонаж был назван Титовым, что прямо указывало на одного из петербургских литераторов.

Владимир Павлович Титов (1807-1891) был действительно человеком разносторонних знаний. Воспитанник Благородного пансиона и Московского университета, служащий при Московском архиве Министерства иностранных дел ("архивный юноша"), он был активным участником кружка любомудров, членов которого отличала приверженность к немецкой философии. Еще студентом он перевел одну из трагедий Эсхила, позже - Фукидидаи; вместе с С.П. Шевыревым и Н. А. Мельгуновым издал на русском языке знаменитую книгу немецкого романтика В. Ваккенродера и Л. Тика "Об искусстве и художниках" (М., 1826), а с открытием журнала "Московский вестник" стал активным его автором, опубликовав здесь в 1827- 1828 гг. статьи о Соединенных Штатах и об Индии, о зодчестве и новом переводе сочинений Платона, о романе и о достоинстве поэта. Печатал Титов и художественные произведения: "восточную повесть" "Печеная голова" (МВ, 1827, Ч. 4, № 13) и "индийскую сказку" "Переход через реку, приключение брамина Парамарти" (там же, № 15 - эту сказку высоко оценил Пушкин в письме к редактору журнала М.П. Погодину от 31 августа 1827 г.).

Переехав в 1827-1828 гг. в Петербург и поступив на службу в Азиатский департамент, Титов занимался в Школе восточных языков (16 марта 1828 г. были отмечены его особые успехи на экзамене по арабскому языку, на котором присутствовал А.С. Грибоедов - см.: СПч. 1828. № 47). С Пушкиным Титов познакомился еще в Москве, в 1826 г., часто встречался с ним и в Петербурге.

Под псевдонимом (паронимом) Тит Космократов он опубликовал, кроме "Уединенного домика на Васильевском", "ливонскую повесть" "Монастырь св. Бригитты" ("Северные цветы" на 1831 год) и очерки "Светский человек - дипломат, литератор, воин" и "Восточная жизнь" (С. 1837. Т. 7 и 8). Типичный литератор-дилетант, В. П. Титов не обладал сколько-нибудь ярко выраженной собственной художественной манерой, следуя в тон или ином произведении за избранным образцом. Так, в двух его повестях, опубликованных в "Северных цветах", заметна ориентация на эффектный, декламационный стиль прозы А.А. Бестужева-Марлинского, с неожиданными, отчасти парадоксальными сравнениями, обнаруживающими эрудированность автора.

Ф. И. Тютчев в шутку говорил, что Титову назначено провидением составить опись всего мира. Однако. справедливости ради, стоит отметить, что сам эрудит трезво оценивал достоинства своей - по ироническому выражению Пушкина - "убийствениой памяти": "При нынешнем удобстве быть начитанным мне случалось видеть людей, одаренных счастливой памятью: благодаря статистическим таблицам, они наизусть перескажут вам народонаселение государств, их долги и доходы, квадрат почвы, длину рек, площадь морей - и при этом не имеют ни о чем зрелого понятия... Есть превосходные умы, удачно развившиеся, несмотря на такой (светский) образ жизни; но их немного. Подумаем о большинстве: оно состоит из умов посредственных, и к числу их сочинитель этой статьи охотно себя относит" (С. 1837. Т. 7. С. 152. 179)

Литературная деятельность В. П. Титова закончилась с молодостью: впоследствии он видный дипломат (генеральный консул в Дунайских княжествах, посланник в Константинополе и Штутгарте), в конце жизни - председатель Археографической комиссии и член Государственного совета. Спустя полвека после публикации автор повести "Уединенный домик на Васильевском" вспоминал: "В строгом историческом смысле это вовсе не продукт Космократова, а Александра Сергеевича Пушкина, мастерски рассказавшего всю эту чертовщину уединенного домика на Васильевском острове поздно вечером у Карамзиных, к тайному трепету всех дам, и в том числе обожаемой тогда самим Пушкиным и всеми нами Екатерины Николаевны, позже бывшей женою князя Петра Ивановича Мещерскаго. Апокалипсическое число 666, игроки- черти, метавшие на карту сотнями душ, с рогами, зачесанными под высокие парики, - честь всех этих вымыслов и главной нити рассказа принадлежит Пушкину. Сидевший в той же комнате Космократов подслушал, воротясь домой, не мог заснуть почти всю ночь и несколько времени спустя положил с памяти на бумагу. Не желая, однако, быть ослушником ветхозаветной заповеди "не укради", пошел с тетрадью к Пушкину в гостиницу Демут, убедил его прослушать от начала до конца, воспользовался многими, но ныне очень памятными его поправками, и потом, по настоятельному желанию Дельвига, отдал в "Северные цветы"". А.А. Дельвиг был действительно очень заинтересован в публикации повести. Предполагают, что именно ему принадлежит окончательное название произведения, тема которого, в некотором отношении его самого давно интересовала: согласно свидетельству П.А. Вяземского, Дельвиг собирался написать о простом семействе на Петербургской стороне, грустная история которого открывается по внешним приметам стороннему наблюдателю, в течение многих лет проходившему мимо домика.

Пушкинский рассказ, сюжет которого впоследствии отразился в повести Титова, имел другое заглавие: "Влюбленный бес", - возможно, по аналогии с популярной повестью французского писателя Жака Казота "Le Diable arnoureus" (1772). Отражение этого замысла мы находим в рабочих тетрадях поэта кишиневской и одесской поры, - в основном, в виде графических сюит, изображающих беса, очарованного видением прекрасной женщины. В бумагах Пушкина, датируемых 1821- 1823 гг., мы находим также следующий план:
"Москва в 1811 (1810) году
-> Старуха, две дочери, одна невинная, другая романтическая
-> два приятеля к ним ходят. Один развратный, другой В(любленный бес). Влюбленный бес (ее) любит меньшую и хочет погубить молодого человека.
-> Он достает ему деньги, водит его повсюду
-> (бордель - Настасья)
-> вдова чиновника?). Ночь. Извозчнк. Молодой человек ссорится с ним.
-> Старшая дочь сходит с ума от любви к в(любленному) б(есу)"(Пушкин. VIII. 429).

К лету 1825 г. относится воспоминание А.П. Керн, касающееся того же сюжета: "Когда он (Пушкин) решался быть любезным, то ничто не могло сравниться с блеском, остротою и увлекательностию его речи. В одном из таких настроений он, собравши нас в кружок, рассказал сказку про Черта, который ездил на извозчике на Васнльсвский остров. Эту сказку с его же слов записал некто Титов и поместил, кажется, в "Подснежнике"".

На обороте автографа стихотворения "Под небом голубым страны своей родной..." имеющего дату 29 июля 1826 г., мы находим (записанный позже этой даты) перечень заглавий: "Скупой. Ромул и Рем. Моцарт и Сальери. Дон-Жуан. Иисус. Беральд Савойский. Павел 1. Влюбленный бес. Димитрий и Марина. Курбский". Традиционно этот список трактуется как свод драматических замыслов Пушкина, позже частично осуществленных им в "Опыте драматических изучений" ("маленьких трагедиях?). Однако, по весьма остроумной гипотезе В.С. Листова, вполне возможно, что здесь мы имеем список десяти устных рассказов Пушкина, подготовленных им для развлечения тригорских барышень (трудно иначе вообразить, что во второй половине 1820-х годов Пушкин мог обдумывать создание драматических произведений, явно невозможных в печати, таких, как "Павел 1" и "Иисус"). По крайней мере, один из десяти этих сюжетов так и остался в репертуаре устных пушкинских рассказов - "Влюбленный бес". А.П. Керн слушала его в Тригорском. В.П. Титов - в салоне Карамзиных. Наверное, рассказывал поэт эту историю и в иных случаях; след ее мы, кажется, встречаем в шутливом стихотворении "Подъезжая под Ижоры...", написанном в начале 1829 г и обращенном к Е.В. Вельяшевой, с которой Пушкин виделся в Малинниках с 21 ноября по 6 декабря 1828 г.: "...Хоть Вампиром именован / Я в губернии Тверской. / Но колен моих пред вами / Преклонить я не посмел / И влюбленными очами / Вас тревожить не хотел..." Здесь следует вспомнить, что в конце 1828 г (ценз. разр. 15 октября) в Москве вышла книжечка "Вампир. Повесть, рассказанная лордом Байроном... С английского П(етр) К(иреевский)"; в предисловии к ней говорится: "Во время своего пребывания в Женеве лорд Байрон посещал иногда дом графини Брюс, одной русской дамы... и в один вечер, когда общество состояло из лорда Байрона, П.Б. Шелли, Г. Полидори (несколько времени путешествовавшего с Байроном в качестве доктора), и несколько дам, прочтя одно немецкое сочинение под названием "Phantasmagorians", предложили, чтобы каждый из присутствовавших рассказал повесть, основанную на действии сил сверхъестественных; предложение было принято лордом Байроном, Полидори и одною из дам. Когда очередь дошла до Байрона, он рассказал "Вампира". Г. Полидори, возвратяся домой, спешил записать его на память и после издал в свет".

По справедливому наблюдению Ю.М. Лотмана, рассказ этот, несмотря на его фактическую неточность (Байрон потом отрицал свою причастность к полидоровскому "Вампиру"), разительно напоминал историю с импровизацией самого Пушкина, записанной Титовым, тем более, что "немецкое сочинение" - это едва ли не "Фантазии в манере Калло" 1814 г. Э.Т.А. Гофмана, в составе которых была и повесть "Магнетизер", сюжетно напоминавшая "Уединенный домик на Васильевском". В исследовательской литературе повесть Титова сближалась также по сюжету с "Лафертовской маковницей" А. Погорельского и с "Повестью о Савве Грудцыне".

Первоначально повесть Тита Космократова была оценена крайне сдержанно: "лица русские, но нет ничего русского" (MT., 1829, Ч. 25, ЛГз 1. С. 106); "нескладная бесовщина", "изобретение вялое, не обнаруживающее в изобретателе ни тени художественного таланта" (Галатея, 1829, Ч. 1, № 5, С. 272-273). Не подозревая об авторстве В.П. Титова, В.А. Жуковский (в его присутствии) сказал как-то об "Уединенном домике" А.А. Дельвигу: "Охота тебе, любезный Дельвиг, помешать в альманахах такие длинные и бездарные повести какого-то псевдонима". Впрочем, необычайная резкость Жуковского, по-видимому, объяснялась в данном случае тем, что он почувствовал себя задетым прямым выпадом против его баллад в тексте повести.

Когда стали известны воспоминания А.И. Дельвига, открывшие причастность к этому замыслу Пушкина, повесть была воспринята в качестве сенсации - как новое, не известное доселе произведение великого поэта. Из "Северных цветов" она была перепечатана П.Е. Щеголевым в газете "День" (1912, 22, 23, 24 декабря), Н.О. Лернером - в журнале "Северные записки" (1913, январь), а затем появилась и отдельным изданием "Уединенный домик на Васильевском острове. Рассказ А.С. Пушкина по записи В.П. Титова. С послесловием П.Е. Щеголева и Федора Сологуба" (СПб., 1913). Тогда же В. Ходасевич признал эту повесть предвосхищением таких "петербургских" произведений Пушкина, как "Домик в Коломне", "Медный всадник", "Пиковая дама". В современном пушкиноведении также нередко преувеличивается "пушкинское начало" в повести, вплоть до прямого утверждения, что это прежде всего пушкинское произведение - может быть, слегка только "испорченное" В.П. Титовым. К такому же мнению, по сути дела, была близка и А.А. Ахматова, которая стремилась в записи Титова уловить, в частности, пласт декабристской тематики у Пушкина. Между тем следует иметь в виду, что Пушкин сам вовсе не намеревался литературно оформить устный рассказ, который при некоторой намеченной им сюжетной схеме, в каждом случае был импровизационен и обращен к слушательницам, жаждавшим услышать "страшную историю" (вспомним, что Титов, по собственному признанию, подслушал рассказ, обращенный к женщинам). Для Пушкина, по сути дела, это был род литературной игры, салонной забавы. Напомним и то, что даже в сюжете повести Пушкину принадлежала только "часть вымыслов" и "главной нити рассказа". Что же касается стиля пушкинского рассказа, то В.П. Титов несомненно не сохранил его, да, вероятно, и не стремился к этому. "Уединенный домик на Васильевском" - типичная романтическая повесть 1820-х годов. Фантастические мотивы в ней нередко до некоторой степени "нейтрализуются" ироническим комментарием и в каждом случае не исключают и реальных мотивировок тех же событий. Но эта двойная мотивировка в повести служит не опровержению "бесовского", а своеобразному подтверждению его. Вся повесть пронизана морализаторской тенденцией: патриархальному, набожному укладу простого русского семейства противопоставлена - под знаком "бесовского" - стихия чужеземного, и в быту (ср. запылавшие "гардины, которые покойница получила в подарок - от Варфоломея"), и в обычаях, и в нравах (главное - в забвении "имени Божьего"; именно этим объясняется прежде всего "демонизм" Варфоломея). Вероятно, приметы пушкинского стиля следует заметить прежде всего в самом начале повести (описание окраины Васильевского острова) и в заключительной фразе, которая явно контрастирует с подчеркнуто грустным финалом повести, но вполне уместна как остроумная концовка устного "страшного рассказа".

"Стилистический анализ "Уединенного домика на Васильевском", - утверждает академик В. В. Виноградов. - приводит к выводу, что в этом рассказе В.П. Титов лишь частично, в очень упрощенном и романтически формализованном виде, использовал общую сюжетную схему пушкинского "Влюбленного беса"; а также некоторые ее детали. Формы ее стилистического воплощения и развития принадлежат почти целиком В.П. Титову и обусловлены его эстетическими вкусами. Для понимания художественно-стилистической структуры пушкинской прозы и закономерностей ее развития рассказ Тита Космократова представляет лишь второстепенный интерес (...) По своим литературным вкусам и симпатиям В.П. Титов был ближе к В.Ф. Одоевскому".